Глава 22
Ретивой лошади нельзя позволять ехать на полной скорости, нельзя давать участвовать в гонке с другой лошадью, потому что, как правило, самые амбициозные лошади – самые ретивые.
Ксенофонт. Об искусстве верховой езды
Ковбой Джон принес четвертую тарелку яиц с беконом и жареным хлебом и потер руки.
– Неплохо! – Он подоткнул салфетку под воротник. – Совсем неплохо для придорожной ночлежки.
Мак пил кофе.
– Не представляю, как можно позавтракать четыре раза подряд! – Он взглянул на разоренный шведский стол.
– Я заплатил за постой! Не выбрасывать же деньги на ветер.
Мак отметил про себя, что, вообще-то, это он за все платил. Но промолчал, поскольку ему было приятно проводить время с человеком, который пребывал в таком приподнятом настроении. Вокруг них в зале для завтраков отеля «Темпест интернешнл» стоял гул. Торговые агенты разговаривали по телефону, усталые матери с маленькими детьми изучали стойку с хлопьями, папаши отгородились газетами. Время от времени появлялась круглолицая девушка, явно из Восточной Европы, и предлагала подлить кофе в чашки. Всякий раз Джон оживлялся: «Да, конечно! Спасибо!»
Похоже, он отлично выспался. Улыбка под поношенной шляпой была шире, воротничок и манжеты тщательно отутюжены. Мак, чья одежда всегда выглядела так, будто он не менял ее несколько дней, в его обществе чувствовал себя потрепанным. Он проснулся до зари и, поскольку спать не хотелось, а ничего другого не приходило на ум, снова отправился на пустынную набережную. Светало. Он смотрел, как подходят и отходят утренние паромы, слушал, как кричат в небе одинокие чайки. У него болела голова, и он не представлял, где могла бы быть Сара.
Он вернулся около восьми. Наташи уже не было в кресле у окна, где она спала, когда он уходил. Теперь она свернулась калачиком на кровати. Тишину нарушали только приглушенные голоса из коридора. Наташа свернулась как ребенок, поджав колени, волосы почти закрывали лицо. Она хмурилась и во сне. На столе лежал телефон. Даже в этот ранний час на экране светилось оповещение о пропущенных звонках. Мак подумал, не проверить ли их – вдруг Сара звонила, но представил, что будет, если Наташа проснется и увидит, как он роется в ее телефоне. Мак принял душ, попытался освежиться с помощью гостиничного мыла, которое не мылилось. Потом спустился вниз, где нашел Ковбоя Джона: тот, по-видимому, уже какое-то время наслаждался завтраком.
– Какой на сегодня план, шеф? – Джон подобрал яичную лужицу краем жареного хлеба.
– Понятия не имею.
– Да… Я вот все думал и бьюсь об заклад, Сара где-то здесь. Насколько я знаю, она нигде никогда не была. Переплыть с этой чертовой лошадью во Францию она не может. Поэтому, как мне кажется, она либо найдет где можно лошадь оставить и отправится через пролив одна. На этот случай кто-то должен дежурить у касс. Или она поймет, что застряла, и будет искать место, где можно остановиться, пока не сообразит, что делать дальше.
– Она не может оставить лошадь. – Мак вспомнил их короткое пребывание в Кенте.
– И я точно так же думаю, дружище, – ухмыльнулся Джон. – Итак, она должна добраться сюда и где-то остановиться. Предлагаю пока не звонить копам. Что нам надо сделать, так это проверить все базы. Обзвонить конюшни, выяснить в отелях, не расплачивалась ли девочка Наташиной кредиткой.
Мак откинулся на спинку стула:
– Вас послушать, все просто.
– Лучшие планы обычно просты, если, конечно, у вас нет идеи получше…
Появилась Наташа. У нее были влажные волосы, и держалась она неуверенно, будто боялась, что ее станут критиковать за то, что она пришла последней.
– Садись. – Мак подвинул стул. – Хочешь кофе?
– Не думала, что так долго просплю. Надо было меня разбудить.
– Тебе нужен был отдых.
Он заметил, как по ее лицу пробежала тень. Как невинная фраза может быть неправильно истолкована, когда в каждом слове есть подтекст.
– Твой телефон. – Наташа протянула Маку аппарат. – Ты забыл в номере. Звонила твоя подружка.
– Наверное, насчет работы, которая была назначена на утро… – начал он, но она уже вышла из-за стола и отправилась за едой.
– У меня появилась одна идея. – Джон наклонился к нему.
Но Мак его не слушал. Наташа стояла у стойки с выпечкой и что-то быстро говорила в телефон, качая головой.
– Может, мы напрасно волнуемся. – (Мак повернулся к Джону.) – Ее старик. Он натренировал эту лошадь очень хорошо. Я другой такой не видел, хотя занимаюсь лошадьми всю жизнь.
– И что?
– А то, что она с ним в безопасности.
– С кем в безопасности? – Наташа села, зажав тост между зубами.
– С лошадью. Джон считает, она с ним в безопасности.
– Вроде Чемпиона Чудо-Коня из сериала? – Наташа положила тост на тарелку. – Будет сражаться с нападающими змеями? Предупреждать о приближении индейцев?
Ковбой Джон сдвинул назад шляпу и бросил на нее гневный взгляд. Демонстративно повернулся к Маку:
– Я имел в виду, что лошадь может помочь ей избежать неприятностей. Кроме того, многие боятся лошадей. Люди, которые были бы рады подойти к маленькой одинокой девочке, не решатся на это, увидев коня. – Он допил кофе. – Мне кажется, она в большей безопасности на лошади, чем без нее.
Наташа выпила сока.
– Или ее могут сбросить с седла, или она может упасть. Или на нее может напасть кто-то, кто хочет украсть коня.
– Бог мой, а вы оптимистка. – Джон посмотрел на нее с подозрением. – Теперь понимаю, почему вы стали юристом.
Молоденькая официантка проходила мимо. Мак улыбнулся и поднял кружку. Когда она отошла, он поймал на себе Наташин взгляд. Он не был дружелюбным.
– Маку, наверное, больше понравилось бы, если бы я была официанткой.
– И что это, черт побери, значит?
– Он утверждал, что ему нравятся умные женщины. Но когда понял, что «умная» также означает «сложная» и «умудренная», решил, что ему больше нравятся двадцатидвухлетние официантки и манекенщицы.
– Вы хотите сказать, что это ненормально? – захихикал Джон.
Мак пил кофе.
– Возможно, мне просто приятнее окружать себя людьми, которые не сердятся на меня все время.
Его слова глубоко ее задели. Он увидел, как она покраснела, и ему стало стыдно.
– Вы, голубки, напомнили мне, почему я так и не женился. – Джон, кряхтя, встал из-за стола. – Вы пока обсудите план действий, а я зубы почищу. Через пять минут вернусь.
Они смотрели, как он шел через зал ресторана. Наташа жевала тост.
– Извини, – сказала она, глядя в тарелку. – Не надо было…
– Таш? – (Она подняла глаза.) – Объявим перемирие? Пока ее не найдем. Устал я от всего этого.
Ее глаза сверкнули от гнева. Он почти слышал ее немой вопрос: «Устал? Считаешь, это я виновата?»
– Ты прав. Еще раз извини.
На другом конце зала Джон снял шляпу перед официанткой. Мак видел, как он вежливо ей поклонился.
– Ладно. Какой у тебя план? Потому что у меня плана нет.
– Она где-то поблизости. Дадим ей время… до четырех? Если не найдем ее за это время, звоним в полицию.
Наташа и Ковбой Джон сидели на скамейке напротив билетной кассы, кутаясь в куртки от ветра. Над ними пронзительно кричали чайки. Они обзвонили почти весь юг Англии, потом, не находя себе места от беспокойства, вышли встретиться с Маком. Время летело, Сары нигде не было, и их охватывало все большее отчаяние. Они сидели и смотрели, как пассажиры нескончаемым потоком выходили из автобусов, покупали билеты или просто заходили в туалет. Время от времени звонил Бен, часто по просьбе Ричарда. Ей приходилось отвечать, перекрикивая шум морского ветра. Периодически Ковбой Джон вставал и ходил взад-вперед по гудроновой дорожке, курил с невозмутимым видом, придерживая шляпу худой рукой.
– Не нравится мне это, – заявил он, глядя на море. – Не похоже на Сару.
Наташа его не слушала. Она думала о том, что ей сказала Линда, когда она спросила, встал ли Конор вчера на ее защиту на совещании партнеров. «Он пытался, – ответила помощница таким тоном, что можно было заключить: пытался, но не очень. – Смешно, но на вашу сторону встал Харрингтон. Звонил по громкой связи, и я случайно услышала. Он сказал, что у вас неординарный подход и что ваше отсутствие не скажется на процессе». К удивлению Линды, Наташа не слишком обрадовалась новостям.
Утреннее заседание прошло хорошо. Ричард опросил семейного доктора, Харрингтон – судебного бухгалтера, опровергнув утверждения мистера Перси о финансовых потерях. Бен был потрясен словами Харрингтона, что, вполне вероятно, договоренности можно будет достигнуть уже на следующий день. Наташа сказала, что рада, прогоняя чувство зависти и потери.
К ним шел Мак, похлопывая себя руками. Волосы от ветра встали дыбом. Глядя на него, она вспомнила о своем помявшемся костюме и несвежей блузке. Ноги болели от ходьбы по городу на высоких каблуках. Если они не найдут Сару в ближайшее время, ей придется купить новую одежду, чтобы переодеться.
– Ничего?
Наташа покачала головой:
– Никто не видел лошади. Но они сказали, вчера вечером работала другая смена. И нам не разрешат посмотреть списки пассажиров – закон об охране информации.
Мак беззвучно выругался.
– И никаких новых известий о кредитной карточке?
– Это ничего не значит. Иногда на обработку данных уходят часы.
У них истощились идеи. При отсутствии четкого плана лихорадка вчерашнего дня сменилась странной меланхолией.
Время тянулось как резина. Они разделились. По очереди ходили или ездили по улицам Дувра или возвращались в номер, продолжая обзванивать гостиницы. Хозяин кондитерской на Касл-стрит божился, что видел девочку на лошади, но больше ничего сказать не мог. Мак впадал во все большее уныние. Останавливал людей на улицах, задавал вопросы владельцам магазинов, работникам на паромах. Ковбой Джон удалился в свой номер, еще раз обзвонил на всякий случай гостиницы, в которые они звонили накануне вечером, и уснул. Наташа связалась с коллегами и объяснила, что сегодня не вернется, потом ходила по сырым улицам Дувра, борясь с отчаянием.
Они договорились встретиться в шесть в пабе на набережной. Наташа хотела поесть в отеле, но Джон сказал, что если он останется еще хоть минуту в этой стерильной чертовой дыре, то сойдет с ума. Паб избежал причуд моды, пах пивом и застоявшимся сигаретным дымом. Джон сел и расслабился.
– Так-то лучше, – повторял он, похлопывая истертые велюровые сиденья, словно наконец оказался дома.
Когда мужчины отправились к барной стойке, Наташа набрала номер. Села, прикрыла ладонью другое ухо, чтобы не мешал телевизор над головой, объявлявший спортивные результаты.
Он ответил только после восьмого гудка. Возможно, видел, кто звонит, и не мог решить, брать трубку или нет.
– Конор?
– Да.
– Просто хотела узнать, как ты.
– Ты нашла ее?
– Нет.
– Где ты?
– В Дувре. Она точно где-то здесь, но найти ее не можем.
Наташа тут же пожалела, что сказала «мы».
– Понятно.
Долгая пауза. Краем глаза Наташа видела, как за ее спиной Мак болтал с барменшей – возможно, объяснял, что они с Джоном здесь делают. Девушка подняла брови и покачала головой. Наташа так часто видела этот жест за последние двадцать четыре часа, что и без слов было все понятно.
– Конор?
– Да.
– Послушай… – Наташа запустила пальцы в волосы. – Я просто хотела убедиться, что между нами все в порядке. Прости, что мне пришлось так срочно уехать.
– Хотела убедиться, что между нами все в порядке? – не сразу ответил он.
– Прости, что я бросила свои дела, но пойми, я не могла взвалить все на Мака.
Она слышала, как он дышит, даже несмотря на телевизор.
– Ты ничего не поняла, Дока, да?
– Я объяснила тебе, что касается работы. Слышала, Харрингтон сегодня в суде был великолепен. Мое отсутствие…
– Не в этом дело. Ты не понимаешь. – Его голос смягчился.
– Чего не понимаю?
– Ни разу, Наташа, ты не попросила. Ни разу тебе не пришло в голову попросить меня о помощи, когда ты была готова ради нее бросить всю свою жизнь псу под хвост.
– Что?
– Тебе даже в голову не пришло попросить меня помочь. О чем это говорит?
Мак и девушка за стойкой теперь смеялись.
– Думала, ты не… Учитывая то, что…
– Нет. Тебе в голову не пришло попросить. Не знаю, что между тобой и Маком происходит, но я не хочу иметь дело с человеком, который не способен честно признаться даже себе в своих чувствах.
– Это несправедливо. Я…
Но он уже повесил трубку.
Сара крутила кусок хлеба над головой, не обращая внимания на то, что ее громкий голос и английский язык привлекли внимание французов, ужинавших за соседними столиками.
– Это как братство, знаете. У них черные фуражки и черная униформа…
– Так и знал, модные штучки, – подшучивал Том, но Сара пропустила шутку мимо ушей.
– Они могут заставить лошадь сделать все что угодно. Перепрыгнуть через стул в фут шириной. Вы представляете, как трудно перепрыгнуть через стул?
– Могу представить.
– Папá всегда говорил, что, когда попал в Кадр-Нуар, он впервые в жизни почувствовал, что его понимают. Словно лишь несколько человек в мире говорили на одном с ним языке, и все они жили в этом месте.
– Мне знакомо это чувство.
– Но они много работали. Он начинал выездку в шесть утра и работал весь день с разными лошадьми над разными фигурами. Некоторые были на уровне basse école, то есть базовом, некоторые на высоком уровне, haute école. Все лошади специализировались на разных фигурах. У него был любимый конь, который специализировался на каприоли. Вы знаете, что это такое?
– Нет.
Она фыркнула:
– Это одна из самых трудных фигур, которую может выполнить лошадь, если ее попросить. Она зародилась как боевой прием несколько тысяч лет назад. Лошадь подпрыгивает, отталкиваясь задними ногами, и зависает в воздухе, выпрямив ноги. Я часто думала, каково это – быть на поле битвы; собираешься поразить соперника, и вдруг его лошадь – раз, прыгает и улетает! – Сара показала, как лошадь отталкивается копытами задних ног.
– Страшновато.
– Должно быть, работало, если они сохраняют эту фигуру столько лет.
Сара настояла, что заплатит сама. Ему было неловко, что за ужин платят украденной кредитной карточкой, но Сара уверила его, что вернет все до копейки, когда Папá поправится, и он ей поверил. Саре нельзя было не поверить.
Когда они прибыли во Францию и поехали по autoroute, Сара становилась все более и более оживленной. В этой разговорчивой, уверенной в себе девочке было не узнать молчаливого подозрительного подростка, каким она была накануне вечером.
– Друг Папá, Джон, смеется над нами, говорит, мы делаем цирковые трюки, но он не прав. Это можно понять, только когда видишь. Лошади делают это, потому что им нравится. Вы их учите этому, тренируете. Тогда исчезает утомление, напряжение. Вот почему учат их постепенно, шаг за шагом, чтобы они поняли, как делать свою работу легко, и не сопротивлялись. – Она засунула в рот ложку шоколадного мусса. – А скаковых лошадей так же тренируют?
Том чуть не поперхнулся кофе:
– Нет. Не думаю. Нет.
Дверь кафе при заправочной станции открылась и закрылась, впустив внутрь еще одну французскую семью. Они ели и наблюдали, как мама объясняла двум своим детям, что они могут взять со стойки.
– Как давно вы с дедушкой живете одни?
– Четыре года.
– И с мамой никаких контактов?
– Она умерла раньше Нанá.
– Прости.
– Ничего. Не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли, но… она приносила одни неприятности. Я была совсем маленькой, когда она меня бросила. А вот по Нанá я очень скучаю. – Сара поджала под себя ноги и отломила кусок шоколадки. – Мы – я, Папá и Нанá – жили очень счастливо. Мне не верят, когда я говорю, что не скучаю по матери и никогда не скучала. Никогда. О времени, когда жила с ней, помню только плохое. Помню мало, но мне было страшно. Когда меня забрали бабушка с дедушкой, мне никогда не было страшно. Когда-нибудь я привезу сюда Папá. – Сара показала на пейзаж за окном. – Мы планировали поездку в ноябре. Он так этого хотел. Но случился инсульт, и все… – Она замолчала, потом взяла себя в руки. – Когда он услышит, что я здесь, думаю, это ему поможет. Когда поправится, сможет сюда приехать. Он будет счастлив.
– Уверена, что справишься?
– Мой дед был из лучших наездников во Франции. Мог заставить лошадь летать по воздуху, делать невозможное. – Сара отправила шоколадку в рот. – Я собираюсь лишь проехать несколько миль верхом.
Том взглянул на нее, малышку, на ее безбилетную лошадь. Ее слова звучали убедительно.
Наташа захлопнула телефон и выругалась. Возвратившись от банкомата в безлюдном промышленном районе города, с мастерскими и невыразительными офисными зданиями, они бесцельно колесили по темным улицам Дувра. Здесь, если верить компании, выдавшей кредитную карту, были в последний раз сняты деньги. Быть так близко и не найти ее. В маленькой машине нарастало напряжение. Никто не напоминал, что они договорились позвонить в полицию. Они знали: она где-то рядом. Это доказывала пластиковая карточка. Но как девочка на лошади оказалась в подобном месте?
– Скажите мне, – Наташа повернулась к Ковбою Джону, – как дедушка Сары оказался там, где они жили? Скажем, не в самом респектабельном месте?
– Вы считаете, он к этому стремился?
Мак пожал плечами:
– Мы ничего о нем не знаем, кроме того, что он вырастил ребенка, которому неведома сила притяжения.
– Ладно, я вам расскажу об Анри. – Джон с довольным видом откинулся на сиденье. – Он из простой семьи. Фермерской, кажется, с юга Франции. Были проблемы с отцом, и когда Анри вырос, чтобы начать самостоятельную жизнь, пошел в армию.
Наташа поняла, что Джону приятно рассказывать, и была рада его слушать. Так она могла не думать. И Мак не возражал: ему нравились истории жизни. Он много их слышал, снимая портреты.
– Там он занялся верховой ездой, поступил в кавалерию или как там ее, в пятидесятых постепенно рос, пока его не приняли в Кадр-Нуар, когда началось восстановление после войны. – Джон глянул на слушателей. – Это, я вам скажу, немалое достижение. Там избранные. Это элитная академия. Как ему там нравилось! Когда он о ней рассказывал, становился выше ростом. Вы понимаете, о чем я?
– Тогда как он оказался в Сандауне?
– Женщины. – Джон бросил сердитый взгляд на Наташу, будто она тоже была виновата. – Влюбился.
В 1960 году, когда Кадр-Нуар совершала одно из первых международных турне, Анри Лашапель обратил внимание на невысокую темноволосую девушку среди зрителей. Она не пропускала ни одного представления. Самое забавное, ее не интересовали лошади, она пришла с подругой. Ее поразил молодой человек в жестком черном воротничке – он так держался в седле, что это выглядело божественно.
Однажды вечером он подошел к ней после выступления, и, как он описал это Джону впоследствии, ему показалось, что началась его настоящая жизнь.
– Он был неопытен в любви и влюбился по-настоящему. – Джон закурил очередную сигарету. – Они провели три вечера вместе, а потом переписывались полгода, изредка навещая друг друга. Самое ужасное, Анри не мог без нее жить. Сами знаете, как это бывает у молодежи. Анри не умел ничего делать наполовину. Он стал лениться, страдала учеба. Начал оспаривать то, что говорили ему в школе. В конце концов его поставили перед выбором: либо академия, либо скатертью дорожка. Он психанул и ушел. Приехал в Англию, женился и…
– Они жили долго и счастливо, – закончила Наташа, вспомнив фотографию.
Фото женщины, которую любили.
– Шутите? – Джон бросил на нее испепеляющий взгляд. – Кто, к чертям, живет долго и счастливо?
