Глава 13
Чтобы повернуть лошадь, вы сначала должны посмотреть в направлении, в котором хотите двигаться.
Ксенофонт. Об искусстве верховой езды
Сара сидела на верхнем этаже автобуса, в четвертый раз пересчитывая деньги в кармане. Хватит на аренду на две недели, пять тюков сена и пакет корма – достаточно, чтобы протянуть. Но недостаточно, чтобы удержать на расстоянии Мальтийца Саля. Было четверть четвертого. Он редко появлялся во дворе раньше половины пятого. Она оставит деньги у Ковбоя Джона или под дверью офиса с запиской и, если повезет, уйдет до его появления, избежав очередного неприятного разговора. После ее возвращения Саль дважды говорил о долге. Оба раза она обещала достать деньги, понятия не имея, откуда их возьмет.
Она была рада возвращению. Бо вернулся на Спеапенни-лейн меньше чем через неделю после своего побега. У Мака и Наташи выбор оказался невелик: хозяйка конюшни пребывала в ярости, говорила, что ездила в темноте два часа, пытаясь его отыскать, называла Сару безответственной идиоткой, которая должна была знать, что в саду росли тисовые кусты и бирючина, а также полдюжины других растений, которыми он мог отравиться. Даже Мак не встал на ее защиту. Они с Наташей вели себя с ней как с настоящей преступницей – все из-за того, что конь слегка потоптал траву. До этого Сара не видела Мака мрачным. Не то чтобы он сердился – с таким разочарованием смотрят люди, собираясь тяжело вздохнуть.
С таким разочарованием на лице он провожал их с Бо к стойлу. Засунув руки в карманы, сказал, что для Наташи ее маленький садик был бесценным, что, если Наташа не показывает эмоций, это не означает, что она их не испытывает. У каждого своя страсть, которую он будет защищать; ей это должно быть известно, как никому другому.
Ей было не по себе, когда она увидела, как Наташа плачет в передней. Она не подозревала, какой беспорядок учинит Бо в саду, только хотела найти место, где он будет в безопасности. Поближе к ней. Больше Мак ничего не сказал, но от пауз, которые он делал, когда говорил, Сара чувствовала себя неловко. В конце речи он намекнул, что, вероятно, ей и Наташе стоит держаться подальше друг от друга.
Саре не дали сказать то, что она хотела: нельзя ее винить во всем. Она говорила им сотни раз: их с Бо нельзя разлучать. Они должны были понять, что она не могла оставить его в незнакомом месте, отделенном от нее темными полями. Самое смешное, она расположилась так близко от дома, чтобы они о ней не беспокоились.
После их возвращения в Лондон мрачная атмосфера царила еще несколько дней. Сара видела, что Наташа все еще злится на нее. Иногда слышала, как Наташа и Мак разговаривали приглушенными голосами, прикрыв перед этим двери, как будто она не догадывалась, что речь шла о ней. После этого Мак напускал на себя веселье, называл ее Циркачкой, как Ковбой Джон, и делал вид, будто все в порядке. Она побаивалась, что ей укажут на дверь. Но все как-то улеглось и устоялось. Теперь она вставала рано и работала в конюшне до школы. Несколько дней Мак тоже просыпался рано и подвозил ее. Он фотографировал двор, Бо и Ковбоя Джона, но потом на него навалилось много преподавательской работы, и он в конюшне больше не появлялся.
Накануне вечером он позвал ее на кухню. Наташа была на работе; она всегда была на работе. Мак протянул Саре конверт:
– Джон сказал, сколько тебе нужно. Мы будем оплачивать содержание Бо, ты будешь ухаживать за ним. Если узнаем, что ты прогуливаешь уроки или была не там, где должна быть, отправим его в другое место. Справедливый уговор?
Сара кивнула, ощупывая банкноты сквозь тонкую белую бумагу. Она едва не вырвала конверт из его рук. Когда подняла голову, он внимательно на нее посмотрел:
– Как думаешь, перестанут после этого исчезать монеты из дома?
– Думаю, да, – пробормотала она, покраснев.
Она не могла сказать ему о деньгах, которые задолжала Салю, по крайней мере сейчас, когда они на нее злятся. Тем более после того, как Мак фактически уличил ее в воровстве.
Сара попыталась посмотреть на ситуацию оптимистично. Они были не такие уж плохие. Ее лошадь осталась с ней. Жизнь вошла в нормальную колею. Или почти в нормальную, учитывая, что Папá не дома. И все же иногда, сидя утром в автобусе, она вспоминала, как выглядел Бо на той мягкой песочной арене, как ему нравилось, что он парит, как он был доволен, что в этом месте у него есть возможность показать себя с самой лучшей стороны. Вспоминала, как ее лошадь, вдали от дыма и шума, громыхающих поездов, скакала галопом круг за кругом по мягкому зеленому загону, задрав голову, словно пила воздух дальних горизонтов, размахивая высоко поднятым хвостом, как знаменем.
– Ну, как идут дела?
Рут Тейлор взяла предложенную кружку чая и слегка откинулась на бежевом плюшевом диване. Про себя она отметила, что повседневная работа нечасто приводила ее в подобные гостиные. Картины на стенах, полированные старинные половицы. Приятно пить чай и не беспокоиться о том, чистая ли кружка.
– Все в порядке?
Она достала из портфеля папку Сары Лашапель, подумав с грустью, что впереди еще четыре посещения. И никаких бежевых диванов. Проверка двух несовершеннолетних беженцев в убогом пансионе на Фернли-роуд. Потом мальчик, который утверждает, что его избивает отчим. И несовершеннолетняя мать-наркоманка, употребляющая крэк, в Сандауне.
Супруги многозначительно переглянулись.
– Хорошо, – заговорил мужчина. – Все хорошо.
– Обжилась? Сколько уже прошло? Четыре недели?
– Четыре недели и три дня, – ответила женщина.
Миссис Макколи пришла сразу следом за Рут и сидела теперь на краешке стула, поставив портфель у ног. Она украдкой посматривала на часы, словно ждала, когда ей позволят снова умчаться по своим делам.
– А как в школе? Проблем с посещаемостью нет?
Они снова переглянулись.
– В самом начале были, – признал мистер Макколи, – но, как мне кажется, мы их разрешили. Достигли… взаимопонимания.
– Установили рамки, как мы советовали?
– Да. Полагаю, мы все стали лучше понимать друг друга.
Он был привлекательным. Ее тип. Растрепанные волосы и блеск в глазах. Прекрати, велела Рут сама себе. Нельзя так думать о клиентах. В особенности если рядом сидит жена.
– Она здорова, – продолжал он. – Аппетит хороший. Делает уроки. У нее есть… увлечения. – Посмотрел на жену. – Даже не знаю, что еще сказать.
– У Сары все хорошо, – твердо заявила та.
– Не волнуйтесь. Я здесь не для того, чтобы осуждать вас или оценивать ваши родительские способности, – улыбнулась Рут. – Это неформальное размещение, мы называем это родственной опекой, поэтому наша роль ограниченна. Я уже говорила с Сарой. Она сказала, что ей здесь хорошо. Но поскольку у нее были проблемы в недавнем прошлом, я решила зайти и проверить, как идут дела.
– Как я уже говорил, все и вправду хорошо. В школе не жалуются. Она не будит нас громкой музыкой. Всего шесть, может, семь бойфрендов. Не слишком много наркотиков класса А. Шучу, – прибавил он, когда жена бросила на него сердитый взгляд.
Рут посмотрела в свои записи:
– Есть новости о ее дедушке? Извините, я должна была сама позвонить в больницу, но у нас в отделе нет единого мнения по этому вопросу.
– Поправляется, но медленно, – сказал мистер Макколи, – хотя, признаюсь, я в таких вещах плохо разбираюсь.
Рут пожалела, что надела коричневую юбку, в которой ноги выглядят короткими и толстыми.
– Да, понимаю. Насколько я помню, у него инсульт? Гм… Такие больные поправляются не так быстро, как им хотелось бы. Вы не возражаете, чтобы она осталась с вами на более долгий срок? Первоначально речь шла о паре недель… – (Они снова переглянулись.) – Строго говоря, после шести недель мы должны вновь рассмотреть дело, возможно, оформить решение об опеке, у вас будут родительские обязанности.
– Может возникнуть одна сложность, – заметила миссис Макколи. – В скором времени мы продаем этот дом. Фактически мы приняли предложение.
– А в вашем новом доме найдется комната для Сары?
На этот раз они не смотрели друг на друга. Первым заговорил мужчина:
– Пока не уверен.
– Вы хотите, чтобы она вновь стала нуждающимся в опеке ребенком? Хотите передать ответственность за нее нам?
Пожалуйста, мысленно взмолилась Рут, не говорите «да». У меня длиннющий список детей, нуждающихся в опеке. И немногие дома для этих детей выглядят как ваш.
– Мы еще не определились с планами. Пока не решили, куда переедем, да, Таш? Но, безусловно, еще несколько недель она может провести здесь.
Несколько недель… За это время может произойти все что угодно. Рут вздохнула с облегчением.
– Будем надеяться, к тому времени ее дедушка поправится. – Она улыбнулась, осматривая гостиную. – У вас чудесный дом. Уверена, вам жаль из него уезжать. – Оба промолчали. Она собрала документы в папку и наклонилась вперед. – А как вы справляетесь? Не имея опыта, с молодыми людьми не так-то просто. – Она обращалась к миссис Макколи, которая говорила мало.
– Мы справляемся, – сказал мистер Макколи.
– А вы, миссис Макколи?
Женщина задумалась, прежде чем ответить. Рут заглянула в записи и прочитала, что она юрист. Тогда ничего удивительного.
– Просто я не ожидала, что это будет так тяжело, – осторожно ответила та. – Да, по правде, я плохо себе это представляла.
– Какая-то конкретная проблема?
Она снова задумалась.
– Нет, – ответила она наконец. – Полагаю, мы просто смотрим на вещи по-разному.
– Подростки отличаются от нас.
– Что правда, то правда, – улыбнулся мистер Макколи.
– С ними нелегко. Но в школе говорят, она стала намного спокойнее.
– Она хорошая девочка, – продолжил он. – В ней есть стержень.
– Возможно, если захотите когда-нибудь стать приемными родителями, вам будет легче с детьми помоложе. Не думали стать зарегистрированными приемными родителями? – Не имеет смысла рассказывать о финансовых преимуществах, подумала Рут. Непохоже, чтобы у пары были финансовые проблемы. – Приемных семей не хватает, столько нуждающихся детей.
– Знаю, – тихо сказала миссис Макколи.
Рут заметила, как муж погладил руку жены тыльной стороной ладони. Нежно. Выражая поддержку. Она почему-то покраснела.
– Мы подумаем об этом, – ответил он. – Пока что будем решать проблемы по мере их поступления.
Сара нашла записку под дверью кладовой. Открыла дверь и подняла листок бумаги.
Развернула – почерк незнакомый.
Привет, Циркачка, прости, что не смог сказать тебе лично, но я уезжаю в Штаты. Заболела моя сестра Арлен, и, так как у нее никого больше нет (глупая женщина распугала трех мужей), я должен ей помочь.
У Мальтийца Саля есть ключи, и он будет кормить моих животных, но ты за ними тоже присматривай, ладно?
Передай Капитану, мне жаль, что не смогу навестить его в эти выходные, но я вернусь через пару недель. Принесу ему бутылочку «Джимми Бима», если удастся протащить мимо зверских медсестер.
К. Дж.
Сара аккуратно свернула записку и положила в карман. Отъезд Джона потряс ее. Она знала, что у него имеется сестра в Америке – он постоянно шутил над тем, какая она некрасивая, – но всякий раз, когда он изредка уезжал навестить ее, Папá оставался за хозяина. Теперь, без него и без Джона, двор осиротел. Это ненадолго, уговаривала она себя. Скоро все наладится.
Заморосил дождь, на булыжниках образовалась слякоть от клоков сена и рассыпанного корма. Сара повесила пальто на крючок и переоделась в старую куртку Папá, которую он надевал поверх одежды, чтобы не запачкаться. Зная, что работа отвлечет ее от тревожных мыслей, она налила свежей воды в миску Шебы, потом пошла к лошадям, поправляя съехавшие попоны, проверяя, надежно ли закрыты двери стойл. Почистила стойло Бо, сменила сено и воду, проверила его ноги, прогнала кур и новую незнакомую козу, потом остановилась поболтать немного с Ранджитом из «Радж-Паласа», который зашел купить яиц. Наконец вернулась в кладовую, чтобы переобуться в школьные туфли.
Она собралась запереть висячий замок, когда вспомнила о деньгах в конверте. Полезла в карман и вздрогнула, почувствовав, как кто-то положил руку на ее шею. Она резко обернулась, готовая дать отпор.
– Что такое? Думаешь, я сумасшедший, который собирается на тебя напасть?
Мальтиец был под кайфом, в тусклом свете кладовой блеснул его золотой зуб в углу рта. Он погрозил ей пальцем.
Она задрожала, медленно подняла руку к шее.
– Оставляешь мне любовное письмо, Циркачка?
Он взял у нее конверт, продолжая держать зажженную сигарету в другой руке. Ноги широко раздвинуты, будто он подчеркивал, кто здесь хозяин. Запах лосьона после бритья и табачного дыма перебивал тонкий сладковатый аромат сена и фуража.
– Не обязательно писать, ты всегда можешь сказать мне лично.
– Деньги, – сказала она охрипшим голосом и смутилась. – Ваши деньги.
– А-а… – Он взял конверт, коснувшись ее пальцев.
– Мне надо идти. – Она подняла школьную сумку, но он жестом остановил ее.
Вскрыл конверт и заглянул внутрь. Нахмурился и протянул ей:
– И что это такое?
– Деньги за аренду. За две недели. За сено и корм.
Дождь снаружи усилился. Внутрь прокралась Шеба, на лохматой шерсти капли блестели, как драгоценные камни. Под арками железнодорожного моста заржала лошадь, перебирая копытами на бетонном полу.
– И?.. – Он смотрел выжидательно и улыбался неестественной улыбкой.
Она сглотнула:
– У меня нет.
– Ты о долге?
– Да.
– Знаешь, тебе повезло, что я оставил за тобой стойло. – Мальтиец присвистнул и покачал головой. – Две недели назад ты забираешь лошадь и даже не ставишь меня в известность. По-твоему, это прилично?
– Я не…
– Я держал это стойло для тебя, Сара. А мог бы сдать двадцати другим. Потом приводишь его назад как ни в чем не бывало. Даже спасибо не сказала.
– Но я же сказала, что не виновата. Это…
– Милочка, мне плевать, кто виноват. А вдруг ты снова исчезнешь? И плакали мои денежки? У тебя ключи. Да ты завтра вместе со своим конем сможешь быть на полпути к Тимбукту, кто тебя знает.
Он придвинулся к ней, воротник сорочки был на уровне ее глаз.
У нее пересохло во рту.
– Я не сбегу, – сказала она тихо. – Я всегда оплачиваю свои долги. Папá всегда оплачивает свои долги. Джон это знает.
До этого у нас никогда не было долгов, подумала она.
– Но Джона нет. Твоего Папá нет. И это мой двор теперь, а не их.
Ей нечего было ему ответить.
Над арками прогрохотал поезд, огни из окон на миг осветили маленький двор. Тысяча людей проезжали над ними домой, где их ждала спокойная безопасная жизнь. Саль склонил голову, будто обдумывал что-то. Потом подошел ближе, еще ближе, слишком близко. У нее перехватило дыхание.
Он понизил голос:
– Твой Папá болен, Сара.
– Знаю, – прошептала она.
– Твой Папá очень болен, судя по тому, что говорит Джон. Поэтому хочу, чтобы ты мне кое-что сказала. Как ты собираешься вернуть долг?
Голос звучал мягко, музыкально, словно он пел, но это не могло скрыть угрозу. Он стоял так близко, что она чувствовала его теплое дыхание на своем лице, мускусный запах его лосьона, кожаной куртки и чего-то еще, мужского и незнакомого.
Она смотрела в пол. Она слышала нехорошие слухи о Мальтийце Сале. Что с ним шутки плохи. Что он сидел в тюрьме, водился с дурной компанией и занимался делами, о которых не задают вопросов.
– Итак?
– Я вам сказала…
– Ты мне ничего не сказала. Как я уже говорил, я думал, ты смотала манатки. Я должен быть уверен, что ты заплатишь. – Его взгляд жег ее. – Сара, мы должны что-то придумать. – (Она смотрела на него, моргая, пытаясь скрыть дрожь.) – Мы должны придумать, как ты сможешь вернуть мне долг.
Неужели он не понимает, что это единственное, чего я хочу? Этот долг тяготил ее. У нее сосало под ложечкой, когда она думала о нем. А она думала об этом каждый раз, когда ехала в конюшню, и встречи с Бо приносили все меньше и меньше радости. И не было никого, кому бы она могла довериться. Никого, кроме Мальтийца. Только он мог снять с нее этот груз.
– Могу убирать навоз, – пробормотала она.
– На это есть парни, Сара.
– Могу приглядывать за двором по выходным.
– Мне это не нужно. Мне не надо, чтобы ты продавала яйца или подметала. В этом для меня нет никакой ценности. Понимаешь, что значит ценность? – (Сара кивнула.) – Я бизнесмен. Несмотря на это, я пошел тебе навстречу, учитывая обстоятельства. Пытался понять. Другой бы, Сара… – Он покачал головой. – У меня давно должно было кончиться терпение.
Он оглянулся, выглянул из-под арки. Там дождь стекал по булыжникам в сторону ворот и блестел в свете фонарей. На миг ей показалось, что он собирается уходить. Но это было не так. Он повернулся к ней лицом.
Бесшумно подошел еще ближе, она отступила и прижалась спиной к стене. Потом бережно вынул сенную труху из ее волос. Показал ей и сбросил щелчком сильных загрубевших пальцев.
Она смотрела прямо перед собой, стараясь унять дрожь. Саль улыбался. Улыбка долго не сходила с его лица. Его глаза говорили, что все в порядке, что он понимает. Она попыталась улыбнуться в ответ. В этот миг он положил руку на ее правую грудь и провел большим пальцем по соску. Сделал это с такой легкостью и непринужденной уверенностью, и она даже не сразу поняла, что происходит.
– Сара, деньги не главное, – вкрадчиво сказал он.
И не успела она возмутиться, как он улыбнулся и убрал руку.
Кожа Сары горела от прикосновения. Щеки пылали. Дыхание перехватило.
– Ты быстро растешь, малышка. – Он убрал конверт в карман и потряс рукой, будто обжегся. – У хорошенькой девушки всегда найдется выход. Дай Салю знать.
И вышел, насвистывая, через проволочные ворота. А она стояла, застыв на месте, со школьной сумкой в безвольно повисшей руке.
– Меня сегодня вечером не будет.
Наконец за Рут закрылась дверь. Уходя, гостья улыбнулась Маку, пожалуй, слишком широко. Так ему улыбались все женщины, и помимо воли Наташа почувствовала раздражение. Она поблагодарила Бога, что договорилась встретиться с сестрой.
– Хорошо. Я все равно обещал отвезти Сару в больницу после школы. Но завтра меня не будет, если не возражаешь.
Он не сказал, куда идет.
– Хорошо. – Наташа шагнула вперед, но он не дал ей пройти. – У меня совещание, Мак. Я уже опаздываю.
На нем были джинсы, которые ей когда-то очень нравились, – глубокого синего цвета, мягкие и шелковистые. Полиняли на карманах, которые были у него вечно чем-то набиты, несмотря на ее мольбы. Она вспомнила, как несколько лет назад, на выходных, отдыхала, прислонившись к нему, ветер кусал ее уши, а руки утопали в задних карманах этих самых джинсов.
– Я тут купил тебе кое-что. – Он достал из-за спины большую сетку разных луковиц. – Знаю, это только начало, но… ты так печалилась.
Она взяла у него сетку, и на руках остались мелкие частицы почвы.
– Я помогу тебе, если хочешь, на следующих выходных. По крайней мере, хоть изгородь починю.
Она сглотнула.
– Все вырастет заново. Со временем. – Наташа взглянула ему в глаза и улыбнулась. – Спасибо.
Она на минуту представила Мака, смеющегося и весело болтающего, на талии пояс с инструментами, а она сажает новые луковицы. Есть ли в этом смысл, хотелось ей спросить. Разве наши пути и так не переплелись слишком тесно?
Они стояли в передней, каждый думал о своем. Когда Мак заговорил, стало ясно, что думали они о разном.
– Таш, мы это не обсуждали, но что будем делать, если старик не поправится? – Мак прислонился к входной двери, загораживая ей дорогу. – Он плох, знаешь. Непохоже, что он скоро выкарабкается.
Наташа глубоко вздохнула:
– Тогда она станет головной болью кого-то другого.
– Головной болью кого-то другого?
– Хорошо. Ответственностью кого-то другого.
– А с лошадью что делать?
Она вспомнила животное, которое беззаботно топтало сад, оставляя после себя руины. В тот день оно перестало быть для нее воплощением грации и красоты.
– Мак, как только мы уедем отсюда, перестанем быть семьей. Мы не сможем дать ей ни дома, ни лошади, вообще ничего. Твоя работа не позволит тебе стать постоянным опекуном, моя тем более. Мы и так с трудом справляемся.
– Значит, мы ее подведем.
– Это система ее подвела. У нее нет ни гибкости, ни ресурсов, чтобы решать проблемы таких, как она. – Видя выражение его лица, Наташа смягчила тон. – Послушай, они могли бы найти для лошади временное пристанище в каком-нибудь заповеднике или где-нибудь еще, пока не подберут для Сары новую семью, возможно в деревне, если она жить без нее не может. Ей могло бы понравиться.
– Не думаю.
– Ладно, я наведу справки. Посмотрим, какие есть варианты. Не раскрывая карты, конечно.
Он по-прежнему загораживал дверь. Наташа посмотрела на часы: те говорили, что она опаздывает на совещание.
– Ты хочешь, чтобы она ушла?
– Я этого не сказала.
– Но… непохоже, что она тебе нравится.
– Конечно, она мне нравится. – Наташа стала рыться в портфеле, чтобы скрыть, что покраснела. – Чего ты от меня хочешь? Мак, не делай из меня плохого полицейского. Я предоставила свой дом незнакомке. Более того, ввела в заблуждение социальные органы относительно нашего знакомства. Заплатила несколько сот фунтов за перевозку лошади в Кент, а потом обратно. Принесла в жертву любимый сад…
– Я не об этом.
– Тогда о чем? О том, чтобы обсуждать косметику, как подружки? Я пробовала. Пыталась вытащить ее в магазины. Предложила украсить комнату. Пыталась завести беседу. А тебе не приходило на ум, что, возможно, это я ей не нравлюсь?
– Она еще ребенок.
– И что из того? Поэтому ты не допускаешь, что ей может кто-то не нравиться?
– Нет. Просто считаю, взрослый должен налаживать отношения.
– Прекрасно. Ты стал экспертом по воспитанию детей?
– Нет. Просто не потерял человечности.
Они смотрели друг на друга.
Она поставила сетку с луковицами на столик и взяла портфель с документами. Щеки ее пылали.
– Как у тебя все просто, Мак. Все тебя любят. Черт, эта проклятая социальная работница была готова усесться к тебе на колени. Непонятно, по какой причине, но на Сару ты производишь такое же впечатление. Рада за вас обоих. – Наташа схватила свой телефон. – Но не требуй того же от меня, ладно? Я делаю что могу. Я лишилась дома. Жертвую личной жизнью просто оттого, что вы торчите здесь каждый день, играю в счастливую семью. Я терплю. Насилую себя каждый день. Делаю что могу, черт возьми!
– Таш…
– И прекрати меня называть Таш!
Она освободила себе путь, рывком открыла дверь и стала спускаться по ступеням. В ушах звучал его голос, сердце колотилось. Отчего-то на глаза навернулись слезы.
– Хорошо. Ты клиническая идиотка. – Джо стянула резиновые перчатки и подошла к кухонному столу, где сидела Наташа с бокалом вина. – Мак? Твой бывший муж Мак?
– В этом-то и загвоздка. Официально он не бывший муж и поэтому имеет право жить в доме.
– Тогда тебе надо съехать. Это безумство. Посмотри на себя. Ты довела себя до полного нервного истощения.
Дотти, младшая дочка Джо, пришла на кухню, жуя резиновую собачью кость.
– Фу, милая, у тебя заведутся глисты. – Джо вынула кость изо рта ребенка, сунув взамен сушеный абрикос. У Дотти даже не было времени возмутиться. – Мама с папой знают?
– Конечно нет. Все это продлится еще несколько недель.
– Тебе нужно съехать. Поселись в гостинице. Когда ты с ним жила, нервы у тебя были хуже некуда. Куда это приведет? Бог мой, Таш, летом у тебя только все стало налаживаться. В постель, оба! – крикнула она, услышав шум драки из гостиной. – Эту тоже пора укладывать. Посидишь одна? Я только уложу ее спать. Уже без четверти восемь.
– Конечно.
Наташа вздохнула с облегчением, когда очаровательную Дотти, пахнущую тальком и со следами джема на круглых щечках, увели. Старшие дети подросли и, как ни странно, стали похожи на людей. Дотти была болезненно острым напоминанием о том, чего она лишилась. Потеря до сих пор не давала ей покоя.
– Скажи спокойной ночи тете Таш.
Наташа застыла, готовясь к поцелую, и напустила на себя непринужденный вид.
– Не хочу. – Девочка спрятала голову в колени Джо.
– Нехорошо, Дотти. Надо сказать спокойной ночи…
– Все нормально. Правда. – Наташа помахала ей рукой. – Она устала.
Она знала, что сестра увидит в этом очередное проявление ее дефектного гена материнства.
– Дай мне пять минут. Только почитаю ей на ночь.
Джо поправилась, подумала Наташа, наблюдая, как та привычным жестом подхватила ребенка и понесла его на бедре. Она постоянно жаловалась, что у нее совсем нет времени, что дети испортили ей фигуру, забрасывая еще один кусок сахара в кружку с чаем, с которой не расставалась.
– Чертов сахар, – объясняла она. – Успокаивает, кричу меньше за чаем.
Наташа долгое время избегала появляться в доме сестры. После выкидышей, из которых семья знала только об одном, шумный дом Джо, с нарисованными пальцами картинками, осыпающейся штукатуркой и пластмассовыми игрушками, слишком напоминал ей об утраченных детях. Она корила себя, что не могла побороть зависть к этим трем детям. Легче было сослаться на вечную занятость. В семье ее считали чокнутым трудоголиком – с того момента, когда она подала заявление о поступлении на юридический факультет. Она хорошо училась, ей были важны результаты. Когда она объясняла, что слишком загружена и не сможет прийти на семейный обед, потому что надо готовить то или другое дело, знала, что в ее отсутствие мама снисходительно, а возможно, грустно скажет, что стоило бы направить силы на более важные стороны жизни.
После ухода Мака они не решались обсуждать ее личную жизнь. По крайней мере, у тебя осталась работа, говорили они, когда она все же изредка посещала семейные обеды. И успокаивали себя тем, что именно это ей всегда и было нужно.
Джо вернулась минут через десять. Выкинула абрикос в раковину, собрала волосы в конский хвост.
– Не могу выбраться в парикмахерскую. Записывалась на прошлой неделе, но Тео приболел. Пришлось заплатить пятьдесят процентов. Обдираловка. – Она села и с удовольствием отпила белого вина. – Ух! Это-то мне и было нужно. Чертовски хорошо. Ладно. Пусть остальные еще повозятся, а то нам с тобой так и не удастся поговорить.
– У тебя-то все хорошо? – спросила Наташа, подозревая, что сестра считала ее зацикленной на себе. Незамужние бездетные женщины определенного возраста были такими. Она постоянно это слышала. – А как Дэвид?
– Две недели на Сейшелах и пластическая хирургия уладят все что угодно. Да и секс, конечно. Забыла, что это такое. – Она прыснула. – Да ладно. Давай о тебе. Ты ничего мне не рассказываешь.
Наташа поняла, что жизнь сестры превратилась в маленький пузырек. И это было нормально. Ее собственная жизнь была далека от нормальной.
– Я думала, он пробудет пару недель. Не стоило и говорить.
– Таш, я серьезно. Уезжай. Я бы предложила комнату здесь, но мы тебя сведем с ума через пять минут. – Она сделала еще один большой глоток из бокала. – У тебя же есть деньги. Сними номер в каком-нибудь хорошем спа-отеле. Делай массаж и маникюр каждый день после работы. Вычти стоимость из его доли. Это он сводит тебя с ума. Он во всем виноват.
– Не могу. – Наташа вертела в руках цветной карандаш.
– Можешь. Вот я бы обрадовалась. Рай!
– Не могу. – Наташа вздохнула, обняла себя за плечи. – Я приняла ответственность за человека. За девочку.
Позднее Наташа пожалела, что нечасто виделась с сестрой в последние годы. Реакция Джо на новость, вопреки всем ожиданиям, ее потрясла. Она заставила Наташу повторить рассказ дважды. Наташа запиналась от неловкости. Джо встала, обошла вокруг стола и крепко обняла младшую сестру, оставив следы муки на ее темном костюме.
– Бог мой, Таш! Как это чудесно! Какой благородный поступок! Если бы на свете было больше таких людей. Великолепно! – Джо села на место, ее глаза светились. – Какая она?
– В этом-то и проблема. Я это представляла иначе. Мы с ней, похоже… не нашли общего языка.
– Она подросток.
– Да. Но Мак с ней поладил.
– Мак поладил бы с Саддамом Хусейном. Кокетка на девяносто семь процентов.
– Джо, я старалась. Ничего у нас не получается. Все пошло не так, как я ожидала…
Джо наклонилась в сторону двери – наверное, проверяла, не слышат ли дети.
– Буду с тобой откровенна. Как только Кэтрин исполнилось тринадцать, она превратилась в настоящую корову. Будто моего милого ребенка подменили монстром, состоящим из гормонов. Она смотрит на меня с таким… омерзением, будто я вызываю у нее физическое отвращение. Все, что я говорю, ее раздражает.
– Кэтрин?
– Ты ее давно не видела. Ругается, как грузчик. Огрызается. Таскает деньги потихоньку, хотя Дэвид делает вид, что не замечает. Врет на каждом шагу. Настоящая стерва. Могу утверждать это как ее нежно любящая мать. Если бы я не знала, что прежняя Кэтрин все еще существует, если бы не верила, что однажды она станет сама собой, я бы прогнала ее вон еще несколько месяцев назад.
Наташа никогда не слышала, чтобы сестра так безжалостно говорила о своих детях. Она задумалась, сколько материнских чувств она сдерживала, рисуя в своем воображении розовые картинки, которых была лишена. Может, она была слишком строга к Саре.
– Дело не в тебе. Она столько всего пережила. Только не бросай ее.
– Я не такая, как ты. Я так не умею.
– Ерунда. Ты талант. Вспомни, что ты делаешь для этих несчастных детей на работе.
– Это клиенты. Совсем другое дело. Я отстаиваю их права. И еще… Мальчик, которого я представляла. Он перевернул все во мне. Сказал, что пережил ужасный побег. Позже я узнала, что он лгал. Теперь я потеряла уверенность, что меня не водят за нос.
– Думаешь, она водит тебя за нос?
– Мне кажется, она что-то скрывает.
– Ей четырнадцать. – Джо покачала головой. – Чего только они не скрывают: безответную любовь, издевательства в школе, переживания по поводу лишнего веса или из-за какой-нибудь дуры, которая больше не хочет с ней дружить. Они нам этого не говорят. Боятся, что их осудят или отчитают. – Она засмеялась. – Или еще того хуже: что мы вмешаемся и попытаемся решить их проблемы. – (Наташа смотрела на сестру во все глаза. Откуда она это знает?) – Слушай, не думаю, что она обманывает тебя сознательно. Возможно, это маленькая испуганная девочка, которая хотела бы открыться кому-нибудь. Своди ее в ресторан. Вы вдвоем. Нет, не в ресторан… – Джо обкусала ноготь. – Слишком для нее напряженно. Займитесь чем-нибудь вместе. Чем-нибудь приятным. Ненапрягающим. Может, она расслабится немного. – Джо погладила Наташину руку. – Не сдавайся. По крайней мере, это тебя отвлечет. И помни: ты делаешь хорошее дело, приютив эту девочку у себя в доме.
– Ерунда.
– Это не умаляет значимости того, что ты делаешь. Правда. А теперь надо отправить этих двух монстров в постель.
А Мак? Она хотела спросить, что делать с Маком. Но сестра уже ушла.
Действующей рукой старик взял у Сары вилку и стал медленно отправлять в рот кусочки манго, испытывая молчаливое, но явное удовлетворение. По пути Мак купил в супермаркете готовое блюдо. Сара накалывала кусочки на белую пластиковую вилку и передавала ее дедушке, чтобы он мог есть с достоинством.
Мак ждал, когда они закончат. Капитан тщательно утер рот бумажной салфеткой. Потом Мак протянул ему папку:
– Вот, посмотрите, Капитан.
Старик повернул голову. Он сегодня поживее, подумал Мак. Реакция поактивнее, говорит отчетливее. Попросил воды дважды, вполне ясно, и сказал «Chérie», увидев Сару.
Мак подвинул стул к кровати и раскрыл папку, чтобы было удобнее видеть ее содержимое.
– Мы решили украсить вашу комнату.
Пока Капитан не потерял бодрости, Мак достал первый снимок, черно-белый, в формате А4, на котором Сара скакала в парке на лошади рысью на месте, которую называла пиаффе. Старик долго рассматривал фото, потом повернулся к внучке:
– Хорошо.
– Он прекрасно себя вел в тот день. Слушал меня. Старался. Каждый миг…
– Очень красиво, – осторожно выговорил он.
Внезапно девочка забралась на кровать и легла рядом. Положила голову ему на плечо.
Мак достал другой снимок, старясь делать вид, что ничего не замечает.
– Мне кажется, этот…
– Je ne peux pas voir, – сказал старик.
Он терпеливо ждал, пока Сара надевала ему очки. Потом жестом попросил Мака поднести снимок поближе. Мак положил фотографию подле него. Капитан одобрительно кивнул.
– Это для вашей комнаты. – Мак полез в карман за голубым пластилином.
Потом стал развешивать фотографии вокруг кровати, глядя на голые бледно-зеленые стены, украшенные лишь репродукцией акварели 1980-х годов и обращением к посетителям: «Не забывайте мыть руки». Пару снимков он прикрепил у кровати Капитана.
Папá внимательно рассматривал фотографии одну за другой, подмечая каждую деталь. Ему этого хватит на весь день, подумал Мак.
Когда он рассказал Саре по пути в больницу, что собирается сделать, она разглядывала снимки, удивленная и молчаливая.
– Ничего? – Мака обеспокоило отсутствие реакции. – Я не взял фото, на которых вы делаете то, чего не следует. Стойки на задних ногах и всякое такое.
Она улыбнулась, но грустно:
– Спасибо вам.
По ее голосу он понял, что она нечасто встречалась с великодушием и еще меньше его ожидала.
– Приберег самую лучшую на потом.
Мак распаковал фотографию, которую вставил в рамку. Даже Сара еще не видела ее. Рамка была недорогая, из легкого дерева, с подложкой из картона, но за блестящим стеклом изображение девочки, которая прижималась щекой к своей лошади, было ярким и четким – старик мог рассмотреть каждую деталь. Фото передавало ее незащищенность; несформировавшееся лицо, которое еще не знает, станет ли красивым, в каком-то неземном единении слилось с конем-исполином. Монохромность и высокая четкость придавали лицу девочки и морде коня благородство и загадочность, которые исчезли бы на цветном снимке. Мак знал: это одна из его лучших работ. Он понял это практически сразу, как только сделал снимок. Когда он увидел законченную фотографию, у него учащенно забилось сердце.
– Бошер, – произнес Капитан, глядя на фотографию. – Сара.
У него получилось «Сарра».
– Мне нравится эта фотография, – сказал Мак. – Я сделал ее на прошлой неделе утром, перед тем как мы вышли со двора. Она не знала, что я ее фотографирую. Мне нравится, как свет от лица Сары передается лошади. У обоих глаза полузакрыты, будто унеслись в мечтах куда-то далеко.
Владелец галереи был того же мнения. Он хотел выставить работу, сказал он Маку. Она ему очень понравилась. Часть Лондона, которая исчезает, сказал он. Как дети и лошади Дублина. Только лучше. И предложил цену за каждую фотографию, от которой Мак выпучил глаза.
– Выставка откроется, возможно, в марте, если вы не против, но эти копии – ваши. Я подумал, вам будет приятно на них смотреть…
Последовало долгое молчание. Мак нечасто бывал растерян, но сейчас чувствовал себя именно так. Наверное, я перегнул палку. Но я лишь хотел напомнить ему о том, что он потерял. Он боится, что я ее эксплуатирую. Какое право я имел являться как лорд Щедрость и вторгаться в чужую жизнь, решая, на что должен смотреть старик, коротая время? Развешивая все эти фотографии по стенам – мир, которым он не может наслаждаться. Указывая ему на его беспомощность.
Мак прислонился к стене:
– Если это не то, я могу…
Старик подозвал его. Мак нагнулся, старик взял его руку и пожал. Его глаза увлажнились.
– Merci, – прошептал он хрипло. – Merci, Monsieur.
Мак с трудом сглотнул.
– Не за что. – Он выдавил непринужденную улыбку. – На следующей неделе еще поснимаю.
И только тогда обратил внимание на Сару. Обычно она мало говорила. Она по-прежнему прижималась к деду, обвила его руку, будто хотела сказать, что не хочет вновь оставлять его одного. Закрыла глаза, отвернулась. Слеза скатилась по щеке, высвеченная безжалостно ярким светом. Она выглядела совершенно несчастной.
Она была такой замкнутой, такой практичной девочкой, настолько занятой своей лошадью, что Мак иногда забывал, какой одинокой она могла себя чувствовать. Насколько ей не хватает дедушки, с которым она провела детство. Ему снова стало неловко, и он бросил голубой пластилин в сумку.
– Ладно. Сара, буду ждать тебя внизу. Через пятнадцать минут?
Он положил фотографию в рамке на кровать и вышел. Его преследовало видение: сбитый с толку, старик подносит дрожащую руку к волосам внучки, а она утыкается ему в плечо, стараясь скрыть слезы.
