Книга: Цитадель души моей
Назад: От автора
Дальше: II. Mater studiorium[4]

I. Lupus in fabula

Третий волк прыгнул на меня из-за левого плеча. Я ждал его — учуял едва слышное чавканье сбоку, когда он, готовясь к прыжку, выдирал лапы из грязи. Но я и виду не подал, даже наоборот, немного повернулся вправо, оставив волка за спиной. И сразу же резко обернулся, выбрасывая гладиус перед собой. Удачно. Лезвие вошло летящему в прыжке зверю прямо под шею, чуть выше рёбер. Потом волчья туша навалилась на меня, и мы вместе рухнули в жидкую грязь. А вот дальше вышло уже не слишком удачно. Свободная рука, на которую я планировал опереться, без сопротивления ушла в вязкие глубины — а мне-то думалось, что край гати не так близко — и я погрузился в трясину с головой. Если лежащий на мне зверь еще способен шевелиться, или окажись поблизости еще один, то вынырнуть мне уже не светит.
Ну, этого я, похоже, прибил: туша не шевелилась, медленно погружаясь в топь вместе со мной. Я подергал правой рукой, пытаясь выдернуть меч — тщетно, похоже, за ребро зацепился. Ладно. Выпустил меч, оттолкнулся от неподвижной туши волка вбок, потом, опираясь на неё, поднял голову над поверхностью. Кулаком быстро стёр с глаз грязь и осмотрелся — чисто. Туман понизу всегда прозрачнее, это здорово нам с Вартом помогло сегодня. Подождал немного — нет никого. Неужто всех перебили? Хорошо бы, но рассчитывать на это не стоит. Первым делом — меч. Я осторожно привстал на гати, и, внимательно вслушиваясь в окружающую меня вязкую тишину, попытался перевернуть мёртвого зверя, чтобы достать своё оружие. Сразу не получилось — волк погрузился в грязь почти полностью, а трясина держала крепко. Но я ж упрямый. Поупирался, попыхтел, и с протяжным хлюпающим вздохом туша подалась и перевернулась набок, больше похожая теперь на громадный шмат грязи. Я нашарил рукоятку меча, счистил, чтобы не скользила рука, болотную жижу с нее, уперся ногой в тушу, и дёрнул. Что-то хрустнуло в мёртвом теле, брызнула, враз смешавшись с грязью и побурев, кровь — и клинок вышел из раны. А ведь так и есть — впритирку к первому ребру я этому волчаре свой меч воткнул. Удачно вышло, что ни говори. Возьми я на полпальца ниже — лезвие бы соскользнуло, порезав, но не убив. Что бы потом со мной было — и гадать нечего.
— Шелест!
Это Варт. Варт-Зубастый. Двое нас с ним осталось из всей скриттуры. Вот так вот.
Думали, легкое задание. Отдохнем, думали.
— Слышу! — откликаюсь я. Звук вязнет в густом тумане и от этого создается обманчивое впечатление — будто в небольшой комнате стоишь, а не посреди болот, раскинувшихся на сотни югер вокруг.
— Что у тебя?
— Чисто. Еще одного прибил.
— Третьего? И у меня трое…
Варт замолкает, недоговорив, но я понимаю, на что он намекнуть хочет. Если мы правильно вчера убитых волков посчитали, то их шестеро должно было оставаться. Три у меня, три у Варта — вроде как всё?
— Не торопись, — отвечаю я, а сам приседаю так, что подбородок грязи касается, и смотрю вправо — почудился мне тихий всплеск оттуда. Но вроде нет никого. Туман уже не лежит сплошным слоем, он рвется клочьями и медленно движется, подгоняемый набирающим силу дневным бризом, дующим с далёкого Германского Океана. Самое опасное время — поди пойми, что там шелохнулось — клочок тумана или затаившийся зверь?
— Не торопись, — повторяю, — полчаса-час, туман сдует, тогда и пойдем. А пока — сидим.
Мало ли. Первый-то мой волк — вон он, с почти начисто срезанной головой в луже плавает. Третий тоже тут. А вот второго я не вижу — подраненным он от меня уполз. И хотя выглядел он неважно, клясться, что он где-то дохлым валяется, я не стану. Поберегусь.
Притаившегося в тумане волка от кочки, осокой поросшей, с трех шагов уже не отличить.
И один раз прыгнуть даже у смертельно раненого сил достать может. А уж затаиться у тропы, которая тут одна через болото идёт, у волка ума хватит. Умные они, верговские волки. Самих-то вергов у Новиомагуса еще весной вычистили, ровно вычистили, но на волков ихних нас уже не хватало, и половина стаи сбёгла в болота. Упустили. Частая ошибка, к сожалению. Даже среди егерей я не раз слышал мнение, что главное — вергов перебить, а их волков можно и не трогать, без своих хозяев они, дескать, вернутся к обычной дикой жизни и худшее, что от них можно ожидать, так это пара задранных барашков. Как бы не так.
В первый же день двоим из нас такая уверенность смертью обернулась, и то чудо, что все вшестером тогда не полегли. Случайность спасла — Гай-Дакиец первым шёл, тропу слегой ощупывая, и так вышло, что очередная кочка, в которую он свою палку уткнул, не кочкой, а волком оказалась. Не успели мы, на свое счастье, как следует в их засаду зайти.
Только Гая и смогли они с наскоку порвать. А мы же впятером звездой встали — благо место относительно сухое было — и отбились. И то не все тогда поверили, что волки именно нас у тропы караулили. Людо с Маркусом отмахивались только на мои увещевания. И ведь не школяры какие — опытные егеря — ан нет.
Спору нет, верги волков стократ опаснее. Но это ж не значит, что их волки — безопасны. Верги их специально на людей натаскивают, человечьим мясом кормят, в набеги берут, тактике учат, как лучше на людей нападать. И, что бы мне не говорили, но всё же вержьи волки умнее обычных. Уж не знаю, как такое возможно, но готов поклясться, что они даже человеческую речь немного понимают. А вержью — так и подавно. Сам не раз слышал, как бестия приказывала волку бежать куда-то и доложить там, что в лесу егеря — да какой численностью и каким порядком.
Короче, туго нам тут пришлось. В лесу одной скриттурой мы бы любую волчью стаю в три дня вычистили — будь в ней хоть сотня голов. А вот на болотах… опять же, будь это обычные волки, проблем бы не возникло. Но эти были вержьими. Может, я уже всех заколебал этими вержьими волками, но как по мне, то лучше быть заколёбанным, чем мёртвым. Вот Людо к вечеру того же первого дня волк в топь заманил.
Так-то волк не быстрей человека бегает. Если не по лесу, а по ровному, так даже можно от него и убежать, когда силы в ногах есть. Или догнать — если вдруг надобность возникнет. Но скорость — оно ведь не главное. Волк, когда бежит, он по земле, как ручей по камням, стелется. Поставь в пяти шагах друг от друга десяток поленьев стоймя — волк по ним стрелой пролетит, ни одно не уронив, как по ровному. Так и тут вышло — там, где волк, на, одному ему видимые, кочки наступив, промчался, Людо завяз. Тут же сатровы твари появились как тени из тумана, и накинулись на нас с нерассуждающей яростью. Вот и утонул Людо в десяти шагах от нас, а мы и с места сдвинуться не могли — отбивались. А как ушёл он с головой в трясину, и перестали пузыри идти, так все волки в тумане — как растворились.
Умные, твари.
Но на их излишней умности мы их, в конце концов, и подловили. Притопили гати в нескольких местах, да притворялись, что вязнем, а сами — на гатях приседали и поближе подпускали. Хорошо, что вожака мы одним из первых зачистили — без него стая всё ж поглупее стала и не успела сменить тактику, ставшую вдруг опасной для них самих — сегодня только они и догадались, что мы вовсе не беспомощные по уши в грязи сидим — но поздно догадались.
Получасу не прошло, разошёлся туман. Вон уже и Варт, по плечи в грязи сидящий, мне виден. И три волчьих трупа возле него. А вот моего «второго» так и не видно нигде.
Неужто в самом деле выжил и где-то нас поджидает, отомстить напоследок надеясь? Варт тоже непорядок заметил.
— Что-то, — кричит, — я только двоих у тебя вижу.
— Сам знаю, — огрызаюсь я, а сам по сторонам поглядываю. Особенно вправо — опять мне плески какие-то оттуда слышатся. Но поблизости волков нет — теперь это уже точно.
Поэтому я выпрямился, скинул лентнер и с наслаждением принялся хлопать себя по спине и бокам, давя залезших под доспех пиявок. Ладно б они просто кровь пили, так нет же — зудит так, что выть хочется. И если на ноге или руке эту мерзость можно между делом и в бою прихлопнуть, то до пиявки, заползшей под твердую кожу лентнера, так легко не доберешься.
Варт тоже встал, но принялся расшнуровываться, только когда я своих кровососов перебил и обратно в доспех облачился. А до того — стоял с мечом наголо и бдил. Потом он свих пиявок бил, а я, в свою очередь, по сторонам смотрел. Ох, хлюпает что-то справа, точно хлюпает — неспроста это.
Зашнуровал доспех. Очистил, насколько это тут возможно, меч, сунул его в ножны и попрыгал к тропе. Одна кочка, другая, а здесь уже можно и идти. Очень мне хотелось на волков, Вартом убитых, посмотреть. Подозрение возникшее проверить. Ну вот, так и есть.
У одного из них — глубокая колотая рана в правом боку, на уровне крестца.
Поворачиваюсь к Варту. Видок у него — тот еще. Буро-коричневого цвета, весь в неровно покрывающей тело грязи (местами обильно спрыснутой кровью) и только по белеющим глазам понятно, где у этого куска трясины голова.
— Ты похож на ожившую какашку, — говорю я ему.
Варт смеётся.
— Сам-то, командир, думаешь, красивее выглядишь? Ну так что, где твой третий?
— Вот лежит, — я тыкаю пальцем, — дыру в боку ему ты сделал?
Варт хмурится, задумывается, потом признаёт:
— Не я. Но тогда… — он замолкает, и мы вместе принимаемся осматриваться. Хотя — было бы на что смотреть. За шесть дней этот пейзаж мне настолько опостылел, что готов с закрытыми глазами ходить, лишь бы его не видеть. Лужи грязи вперемешку с грязными лужами и редкими кочками. В лужах плавает какого-то особенно мерзко-землистого цвета ряска, а трава, которой поросли кочки, настолько жесткая и острая, что обопрись нечаянно голой рукой — весь изрежешься, как пучок ножей в руку взял за острия. И всё это тонет в тумане, который до конца за весь день так и не развеивается. Говорят, весной, когда очеретник цветет, или осенью, когда мох пушится, здесь красивее. Как-то не верится, если честно. Да и проверять желания нет. Унылое и гиблое место, короче. Даже без стаи злых вержьих волков.
— Как будто хлюпает там что-то, — говорю я, махнув рукой в сторону, — посмотрим?
Варт отводит глаза. Я понимаю, о чём он думает. «Один волк — не стая, может, ну его? Тем более, что он наверняка уже убежал куда-то вглубь болот, теперь его и целой армией не найти». У самого эта мыслишка уже пару раз проскользнула — сразу, как я понял, что один из волков бродит сейчас где-то жив-здоровёхонек.
Но неважно, о чём человек думает. Важно, что он делает.
— Надо посмотреть, — вздыхает мой боец, — чистим, так уж ровно. Где ты хлюпанье слышал?
— Там, — машу я рукой, — справа от тропы.
Варт снова вздыхает, и опять я его понимаю. Тропой-то по болоту ходить — дело не из приятных, а уж вне тропы — просто наказание.
— Ну, пошли за слегами?
Мы вернулись к маленькому сухому островку, где три часа назад (а кажется, вечность прошла) оставили слеги. Подобрали их, я прикинул направление и мы пошли.
Варт ближе к тропе пошёл, а я — правее. Ох, и тяжкое это дело. Шатаясь, стоишь одной ногой на скользкой, маленькой, потихоньку уходящей в трясину, кочке и лихорадочно нащупываешь тяжёлой от грязи слегой очередную опору. Слега скользит в руках, вырывается, как живая; пот в глаза льется, кровососы ползучие и летучие роями вокруг увиваются, а у меня еще и рана старая в колене от влаги разнылась. И при этом будь готов в любой момент от волка отбиться. Редкому врагу такого пожелаешь.
Полчаса минуло, и ладно, если я две стадии прошагал. Какой там всё болото обшарить. Если не найдём сейчас волка, то… нет, никуда мы, конечно, не уедем. Будем сидеть тут и ждать — в болотах ему жрать нечего, рано или поздно он выберется. И наша задача — сделать так, чтобы он выбрался где-нибудь поблизости от нас. На живца его приманивать, короче. На какого живца? А у нас их аж двое на выбор: я и Варт. Тут как раз он голос и подал:
— Шелест!
Голос странный. Напряженный слегка, но опасностью не звенит.
— Что там?
— Подойди, посмотри. Нашёл я его.
«Его»? Волка, что ли? Если живого, то почему голос такой спокойный? Если мёртвого, то почему не совсем спокойный? Хотя, чего гадать — сейчас сам увижу.
Увидел. Шагах только в пяти и увидел, и то — по тому, как смотрел туда Варт.
Волк.
Одна лишь голова, вся грязью измазанная, да кончики лап на поверхности у него оставались. Глаза закрыты, ни волосок на морде не шелохнется, только ноздри чуть-чуть подрагивают. Сам в свою ловушку угодил, волчара. Причём, еще до начала драки — лапы все в крови, соседняя кочка ободрана — другие волки вытащить его пытались. Не смогли.
Ну-ну, тварь серая, это тебе за Людо. За Гая, за Маркуса, за Авла. Постою-ка я тут, посмотрю, как ты тонуть будешь. Такой мне бальзам на душу от этого зрелища — куда там первому императорскому театру!
— Может, прибьем?
Я удивился. Поднял глаза на Варта. Чего это он — в благородство поиграть захотел?
— Нет уж, пусть мучается. Помнишь Чёрного? Людо?
Варт фыркнул.
— Помню, конечно. Только я страсть как хочу уже залезть в теплую ванну, выпить вина и расслабиться. Сколько эта тварь тонуть собирается? Еще час кормить комаров ему на потеху я не согласен. А не прибить — нельзя. Мало ли, вдруг каким чудом выберется.
Чуть дрогнуло волчье ухо. А ну-ка, посмотрим. Я шагнул вперед, на ободранную кочку. Присел.
— Эй, серый, — сказал проникновенно, — а знаешь, логово-то ваше мы еще пятого дня нашли.
За рекой, в старом русле.
Волк вздрогнул. Сжались и замерли ноздри, напряглись уши.
— Восемь волчат там было. Двое постарше и шесть совсем мелких. Шкуры с каждого — аккурат на одну варежку.
Волк распахнул глаза, и такой бешеной ненавистью полыхнуло из них, что у меня аж скулы морозцем стянуло. Удивленно охнул Варт за спиной — видимо, и его проняло. А ведь понял меня волчара, понял. Эх, сюда б этих философов высоколобых. Пусть бы порассуждали о неизменной сумме разума и чудесах дрессировки.
Я ждал, что волк сейчас дергаться начнёт, пытаясь до меня добраться, выть в тоске, рычать от ярости — короче, доставит мне немного удовольствия. Заодно и нам меньше ждать придётся — в трясине, чем больше дергаешься, тем быстрее тонешь.
Но волк только закрыл глаза и протяжно выдохнул. Я подождал немного и уже собирался еще что-нибудь доброе сказать, как лежащие на поверхности лапы вдруг исчезли в трясине. Глаза волк так и не открыл, но начал как-то подрагивать, а грязь вокруг него лениво зашевелилась и пошла пузырями.
— Он что, выбраться пытается? — удивлённо поинтересовался Варт.
— Нет, — я встал, чувствуя невольное уважение к гибнущему волку, — поскорей утонуть пытается.
Теперь всё пошло быстрее. Минут пять это заняло, не больше. Волк так и не открыл глаз и не издал ни звука, только, когда над поверхностью оставался один лишь кончик носа, послышалось мне короткое поскуливание. И, словно досадуя на себя за эту оплошность, волк тут же дёрнул головой вниз, уйдя в топь целиком. Еще пару минут в потревоженной луже грязи надувались и лопались большие пузыри, потом всё стихло.
Болото приняло еще одну жертву. Удачная у него выдалась неделя, у болота.
Повинуясь самому себе непонятному порыву, я вдруг выдернул меч и поднял его острием вверх, салютуя поверженному противнику.
— Ты чего!? — голос Варта был полон удивления.
Я сунул меч обратно в ножны, пожал плечами.
— А помнишь, как Чёрный тонул? Он ведь тоже не кричал, не звал на помощь. Молчал. И — я видел — когда он понял, что выбраться ему волки не дадут, он тоже дергаться сильнее начал, чтобы поскорей утонуть и лишить нас необходимости рисковать для его спасения, — я вздохнул, — понимаешь, мы, что с волками, что с вергами, конечно, враги. Но мы друг друга достойны.
Я повернулся к Варту и мягко улыбнулся в его непонимающие глаза.
— И это здорово. Знал бы ты, как противно иногда дело с вольпами оборачивалось. До сих пор бывает, вспомнишь — и желудок от злости в комок скручивается.
* * *
Домой ехали молча. Не торопились, лошадей не гнали, дремали в седле по очереди.
На станцию — лошадей менять — заезжать не стали. Неметские кони хоть ни статью, ни скоростью не отличаются, зато они выносливые и рысь у них очень мягкая. Самое то для неспешного пути домой. Так и ехали — неспешно. И молчали. За четверо суток езды ладно если десятком слов обменялись — не о чём говорить. Всё и так понятно. Только когда над обступившими дорогу домиками показались ворота Бурдигала, Варт вдруг притормозил коня. Повернулся ко мне.
— Я, пожалуй, задержусь. Ты как, не хочешь?
И кивнул в сторону с намёком. Я усмехнулся. Нормальное дело. Когда выбираешься живым и здоровым из опасной заварушки, организм завсегда любви требует. Даже не любви, а просто — женского тела. Это инстинкт так работает: чем опаснее жизнь, тем активнее нужно размножаться. Просто вопрос выживания. Со временем к этому привыкаешь, но поначалу после каждой чистки в лупанарий тянет, как на аркане. В принципе, я и сейчас не против, но не в первый же попавшийся вертеп.
— Потрепи еще час, — сказал я, качнув головой, — здесь только старухи, да неумехи. Если денег не хватает, так я тебе одолжу.
Лупанарии, что в городе, налог в казну платят, и немалый. Поэтому там удовольствие, конечно, подороже стоит. Зато и товар качественный. А тех проституток, которые дохода мало приносят, за стену отправляют. И ехать за город имеет смысл только если денег мало, а невтерпёж. Или же когда чего-нибудь необычного хочется. Мальчиков, животных и вольп в городских лупанариях держать нельзя.
— Не, — Варт осклабился, — я не женщину, я вольпу хочу. Зря кривишься. Ты смотри на это так, будто в её лице всех бестий имеешь. Заводит, знаешь ли. Может, присоединишься?
Отомстим за людской род?
Варт подмигнул. Я засмеялся, головой качая.
— Нет. Не тянет. Ты уж как-нибудь и за меня отомсти, ладно?
— Как хочешь, — Варт пожал плечами и свернул в сторону — к двухэтажному зданию без окон, но со стенами, сплошь расписанными фривольными сценками. Хороший, кстати, художник им стены расписывал. Зря я Варта в скаредничестве заподозрил — лупанарий не из дешевых, явно. Просто удовольствия он предлагает, судя по картинкам, сплошь нестандартные. И художника они наняли не с улицы — да что там — просто мастера: вольпы — как живые получились. Я скрипнул зубами, отвёл взгляд и подстегнул коня.
Я вовсе не ханжа. Среди егерей таковых и не водится. Я просто опасаюсь, что начну этих вольп всерьез душить и до смерти избивать. Придётся штраф платить, а хорошая бордельная вольпа за тысячу драхм стоит — как целая ездовая упряжка. Откуда у бедного егеря такие деньги? Век егеря короток и ярок, как росчерк падающей звезды, поэтому драхмы в наших кошельках не задерживаются. К чему тебе богатство, если каждый твой следующий день может оказаться последним?
Стражники у ворот встрепенулись при моём приближении, но заметили жетон у меня на груди и обмякли разочарованно. Егерям — пешим, конным, в карете, в паланкине — в города вход бесплатный, без очереди и досмотра. Проигравшиеся до последних штанов егеря порой этим пользуются — выходишь за ворота, выбираешь карету понарядней и в ней назад в город возвращаешься. За определённую сумму, разумеется.
Проехал полупустой по причине позднего времени рынок, за термами завернул налево. До Смутного века здесь располагалось чье-то большое поместье. Теперь от него остались только развалины в углу сада, да сам сад — с давно одичавшими яблонями, выщербленными статуями у заросших дорожек и расползшимися по земле виноградными лозами. А еще последние двести лет тут стоят лагерем егеря. Сидевший у въезда дежурный проводил меня ленивым взглядом из-под приспущенных век, только едва заметно кивнув в знак приветствия, когда я проезжал мимо. Первая казарма пуста и безжизненна — сквады на смену разъехалась, а сменённые еще не вернулись. Из-за второй казармы слышны отголоски команд, топот множества ног, лязг оружия, короткие выкрики и прочая возня — тренируются. К штабной палатке косо прислонён некогда ярко-красный, а теперь местами бурый, местами выцветший бледно-розовый, а местами — и вовсе дырявый штандарт с изображением звериной головы, насаженной на меч. Значит, капитан здесь.
Спешился, откинул полог, зашёл внутрь. И сразу же наткнулся на капитана — он сидел на складном стульчике слева от входа и задумчиво изучал стоящих перед ним двух мужчин. Я окинул их быстрым взглядом — лица незнакомые, одежда не егерская — и повернулся к капитану.
— Дерек?
Он перёвел задумчивый взгляд на меня, кивнул.
— Шелест. Хорошо. Хорошо, что живой, плохо, что четверых потерял. Как так вышло?
Я вздохнул.
— Волки умные слишком оказались. Мы не ожидали. Умнее, чем я когда-либо видел и слышал. Речь нашу понимают. Разве что разговаривать не умеют.
Дерек помрачнел. Задумался. Я понимал, о чём он думает — сейчас от Аквитании до Далматии все земли зачищенными считаются. Да только обычных волков-то никто в расчёт не берёт — их в любом лесу под каждым кустом по паре, как им и положено. Если они все вдруг резко поумнеют, то впору будет всю имперскую карту красным заштриховывать.
— Продиктуешь потом рапорт моему скриптору, — Дерек вздохнул, хрустнул шеей, — еще только такой напасти не хватало. Кстати, твой сквад в Ольштаде скольких потерял?
А то он не помнит.
— Тридцать одного из сотни.
— И сейчас еще четверых. Тридцать пять получается. За один-то месяц.
И на что это он намекает?
— Если ты считаешь, что я не тяну лейтенанта, то я хоть сейчас…
— Ладно, не ершись, — Дерек поморщился, — ничего такого я не считаю. Совсем наоборот.
Держи вот, — кивнул в сторону стоящих, — пополнение. Займешься ими.
Повернул голову, меня представил.
— Бернт Сервий, лейтенант второй кохорсы.
— А… — я закрыл рот, не зная, что сказать. И все теперь на меня смотрят. Эти двое — с нарочитым вниманием, а капитан — с некоторой ехидцей. Пополнение, это, конечно, хорошо, но почему — я? И почему — новички? Новичков первым делом всегда в какой — нибудь гарнизон отправляли. А наша кохорса только два месяца, как сменилась, и в столице стоит. По вызовам на чистки ездить завсегда опаснее, чем в гарнизоне лямку тянуть — тут люди поопытней нужны. Но Дереку я ничего не сказал — а то он всего этого не знает. Значит, есть причины. Да и вообще — у нас от людей не отказываются.
— Хорошо, — я кивнул. Дерек отвёл от меня взгляд. Встал.
— Вот и ладно, — сказал, — определи их, потом — к скриптору, потом — свободен.
И вышел.
Я вздохнул и повернулся к новобранцам. Медленно обошел их кругом. Один, что повыше и поздоровее — стоит как истукан, не то, что голову повернуть, даже глазными яблоками не пошевелит. Второй, наоборот — поворачивается, за мной следя пристально и внимательно. Ну-ну. Подошел я к первому, встал в полушаге. Здоровый парень. Выше меня на полголовы и тяжелей мин на двадцать. Мышцы под курткой бугрятся, в наглых глазах — отражение бесчисленных драк. Выправка — на армейскую похожа. Но не легионер — рожа холёная, одежда недешевая. Наёмник, что ли? Вряд ли — глаза больно наглые.
Скорее, гладиатор. Если гладиатор — то не возьму. Пусть катится, куда хочет, не возьму и всё. Терпеть не могу гладиаторов.
— Кто такой?
— Феларгир Апелла, — говорит, — второй кентурион третьего Фалейского, — и замирает, выпятив грудь. Кентурион! Ты-то у нас что забыл, орёлик?
Егеря — народ простой, это всем известно, поэтому я сразу у него в лоб и спросил. Прямо так, слово в слово. Опешил Феларгир, не привыкший, видать, к такому обращению.
Щекой дёрнул, усмехнулся криво и ответил, что он родом с Нижнего Тара, имперского гражданства у него нет и поэтому выше второго кентуриона ему уже не подняться. Я усмехнулся.
— А у нас тебе не получится подняться выше капитана. Знаешь почему?
Серьезно кивает. Знает. Все знают. Регулярная армия в империи по ромейскому образцу построена — легионы, кохорсы, манипулы, кентурии. Манипулярная тактика, построение «ромбиком», муштра до потери дыхания, начищенные до зеркального блеска доспехи и, возведенная в канон, субординация. Как легион на параде идет! Пять тысяч человек как один шагают — нога в ногу, рост у всех одинаковый (набойками на сапоги подгоняется), выправка одинаковая, даже лица — и те одинаковые (набойками по морде подгоняются — почти не шучу). Красота!
А егерей на парад вообще не выпускают. Разгильдяйство у нас в крови — первые егеря, в сущности, просто солдатами удачи были. Как отдельный вид войск, егеря впервые в Бельгике появились, поэтому устройство у нас скорее саксонское — регимент-компании — сквады. Правда, компании и сквады на ромейский манер кохорсами и скритториями зовутся, но сути это не меняет. Соответственно наши командиры — лейтенанты и капитаны. А точнее, капитан у нас один. И что с того, что нас под ним три тысячи с малым и, по армейской мерке, он легатом должен был бы числиться. У нас своя специфика. Я вот, будучи лейтенантом, бывает, что полусотней командую, бывает — десятком, а когда и вовсе пятеркой. Так-то кохорсы у нас по пятьсот человек, и в каждой из них по двадцать лейтенантов. Казалось бы, ровно поделить, то на одного лейтенанта по двадцать пять простых егерей получится — но не делится у нас ровно. Всё зависит от сложности и специфики каждой конкретной задачи. Вот дают, скажем, кохорсе план — зачистить гнездо гиттонье под Авлами, зачистить клан вергов в сто голов прикидочно на берегу Черного озера, и земли к югу от Ресны замирить. Тогда один лейтенант набирает пару скриттур из парней повыносливей да помогучей и идет с ними гиттонов гонять. На сотню вергов и егерей понадобится поболее: с полтораста хотя бы, причем тех, кто в лесу не потеряется. И лейтенантов с ними пойдет несколько — трое-шестеро, смотря какой тактики придерживаться решат. А вот все остальные егеря кохорсы, числом триста с лишком, пойдут к Ресне. При замирении драться редко приходится, чаще бывает достаточно оружием побряцать да силу показать. Ну и лейтенантов туда пойдет один-два, то есть, выходит, больше, чем по сотне бойцов под каждым. Вот так и смотри, что за чин такой — лейтенант. То ли с декурионом его равнять следует, то ли с кентурионом. С другой стороны посмотреть — легатами (ну, почти всеми) любой префект командовать может. А наш капитан только принципалам подчинен. С учётом же того, что в бою любой егерь пяти легионеров стоит, так и вовсе неразбериха получается. Но всё же принято считать лейтенанта егерей как бы на уровне примипила, первого кентуриона, то есть. Так-то чин немаленький. Вот только не слышал я еще ни разу, чтобы кто-то в егерях военную карьеру делать пытался. Здесь, как бы, других забот хватает. На это я бравому легионеру и намекнул. И получил короткий ответ:
— Егерям имперское гражданство предоставляется.
Угу. После восьми лет службы. Ну что ж Феларгир, понятен мне твой замысел.
Подумываешь через восемь лет в регулярную армию вернуться, с гражданством в руках и ореолом победителя бестий? До легата, небось, дослужиться надеешься? А то и куда повыше нацелился? Вот только не выйдет это у тебя. Так уж сложилось, что практически все, кто приходит в егеря в поисках привилегий, которые эта служба даёт, обычно находят только одну — похороны и каменное надгробие с именем за казенный счёт. Но зачем я это ему объяснять буду? Обойдется без опекуна — чай, не маленький. А нам он пригодится — людей у нас завсегда нехватка, да и бойцом он толковым должен быть. Родом с окраин, значит, не по протекции кентурионом стал, а сам с низов дослужился. Может, и доживёт до своего гражданства. Ладно.
А вот второй школяр — что помоложе — мне приглянулся. Лицо умное, взгляд цепкий. Статью легионеру, конечно, проигрывает. Да что там проигрывает — дохляк, иначе не скажешь. Но это не проблема. Пару месяцев на усиленном пайке да с ежечасными тренировками — мышца и набежит. А двигается он хорошо — это я уже приметил. Шаг легкий, крадущийся. Движения быстрые и чёткие.
— Гез Сельмар, вольноотпущенный, — рапортует он, а глаза так и постреливают. Ишь, шебутной какой.
— Сакс?
— Франк. Из Арелта родом.
Арелт? Что-то знакомое… не помню.
— Каким ветром к нам?
— У меня всю семью бестии вырезали.
Я сдерживаю разочарованный вздох. Тоже не лучший вариант. Месть, она в бою не помощник. Бестии обставляют человека почти во всём — в скорости, в силе, в зрении, слухе, нюхе и так далее. Единственное, в чём мы пока впереди — это в уме. Ум — главное наше преимущество и первое наше оружие. А вот когда мозги затуманены яростью, тогда дело плохо. Надо бы выяснить, если месть в нем еще не перегорела, так надо будет придержать его, не пускать поначалу в лес. А то и вовсе отказать, хоть у нас и каждый человек на счету. Много ли толку будет, если он в первом же бою уберётся?
— Отомстить хочешь?
Гез задумчиво покачал головой.
— Нет. Сначала — хотел. Мечтал, как стану егерем и буду резать этих тварей. А сейчас я просто понимаю, что людям с бестиями на одной земле не ужиться. Ведь правда, что бестий когда-то не было?
Я кивнул.
— Вот! Значит, это наша земля. Наш мир. А бестии — пусть катятся обратно в свой. Здесь — занято.
Ну ладно, похоже, всё не так уж плохо. Может, еще и выйдет из него толк.
— Оружием владеешь?
— Я охотник, — ответил Гез, — промысловик.
Я так и думал. Манеры больно характерные. Охотник — это хорошо. С бестиями им дела иметь обычно не приходится — только самоубийца на незачищенных землях охотиться станет. Но лес — это лес. Там и кроме бестий много всякого-разного попадается.
— Артель?
— Одиночка. Я в охотники пошёл, не чтоб денег заработать, а чтоб егерем потом стать.
Совсем хорошо. Будь моя воля, я б всех наших школяров поначалу лет на пять охотниками куда-нибудь пристраивал. Пусть-ка поучатся ступать так, чтобы ни одна веточка, ни один лист высохший под ногой не шоркнули. Привыкнут сидеть, не шевелясь и почти не дыша, в засидке, часов по нескольку, дичь скрадывая. Научатся ветер определять, шум лесной различать — как кто кричит и по какому поводу. Много больше школяров ветеранами б тогда становились, а не гибли в первые же чистки из-за какой-нибудь глупости. Да только я и сам понимаю, что не можем мы себе такой роскоши позволить — куда-то школяров учиться отправлять. Людей мало, а времени и вовсе нет. Приди к нам хромой-одноглазый какой — и такому место сыщем. И учёба у нас обычно сразу в деле идёт. Выжил — значит, научился.
— Ясненько, — я улыбнулся обоим моим школярам, — а теперь слушай меня оба. Найдете казармы второй кохорсы, спросите Хромого Эда, он у нас каптенармусом. На то, как он одет и как выглядит — не смотрите, он лейтенант, обращайтесь к нему с уважением.
Скажете, чтобы довольствие назначили и место выделили. Вам два часа на обустройство, как закончите, найдёте меня. Я либо в штабной палатке, либо в казарме. Всё ясно?
— Да! — хором гаркнули школяры, после чего Феларгир лихо развернулся и четким строевым шагом утопал прочь. Я загляделся на это представление, и даже не сразу заметил, что Гез никуда не пошёл.
— Вопросы?
— Нет… то есть, да. Бернт, скажи, ты же был у нас? Село Сакман, к югу от Арелта. Девять лет назад?
Вот теперь я вспомнил.
* * *
Влажный белесый дым лениво струился над бесформенными грудами головешек, заливая окрестности слоем серого полупрозрачного тумана. Скрипели под ногами угольки, что-то негромко хлопало, чавкало, потрескивало и капало. Тошнотворно сладко пахло горелым мясом; где-то неподалеку негромко, но очень жалобно, мяукал котёнок.
Ковырявший подозрительно выглядящую кучу громадный — чуть не с гуся размером — ворон прервал свое занятие, оглядел нас презрительным взором, и, с явной неохотой, взлетел. Выкрикнутое нам в лицо хриплое «Кар-р-р» прозвучало, как проклятие.
— Что же это? — недоумённым голосом спросил Дин (просто Дин — он у нас всего третий день и еще никакой клички не успел получить).
— Что же это такое? — повторил Дин тем же голосом, и я, в общем-то, его понимал. Мне и самому очень хотелось задать тот же вопрос. Правда, не знаю кому. Небу? Тому, кто за небом? Вот только боюсь я, что если там кто-то и есть, то он меня не услышит. Ибо он давно уже глух на оба уха и слеп на оба глаза.
Мы стоим в том месте, где деревенские улицы сходились в площадь. Тогда, когда они еще были улицами. Здесь в базарный день тороватые сельчане выставляли свои нехитрые товары, а в праздники устраивались всякие развлечения: гуляния, танцы и драки.
В остальные дни такие площади обычно пусты, но сегодня там что-то есть. На этом «чем — то» сидит воронье и деловито набивает желудки.
— Что же это такое? — опять спрашивает Дин, а Гай-Ворчун (наш лейтенант) медленно оборачивается и обводит нас — свой сквад — взглядом, от которого мне становится очень тоскливо и тревожно. Я видел Гая в ярости, я видел его в печали, мне даже случалось видеть его испуганным. Ничего этого сейчас в его взгляде нет, он кажется совершенно спокойным и даже безмятежным. Вот только глазами его сейчас смотрит сама Смерть.
— Это вольпы, — говорит он негромко, — молитесь, кто умеет.
И отворачивается обратно. Воронье, словно только этих слов и ожидало, вдруг срывается и, громко каркая и хлопая крыльями, разлетается. И теперь уже ничто, к сожалению, не мешает разглядеть их необычные насесты. Трупы. Детские. Числом двенадцать, насажены на колья. Все раздеты догола, у некоторых не хватает рук или ног. Над ними уже порядком потрудилось воронье, совершенно изуродовав черты их лиц, но одну деталь вороны «стереть» не успели: нарисованные углем широкие — от уха до уха — улыбки.
— Что же это? — спрашивает Дин совершенно беспомощным голосом и всхлипывает.
Ворчун отвешивает ему такую затрещину, что Дин кубарем летит в щедро припорошенную пеплом придорожную пыль.
— Длинный, сними трупы, сложи в сторонке и прикрой чем-нибудь. Потом похороним.
Если будет кому. Будь осторожен, там наверняка ловушки. Страх, Птица, идите к обозу, принесите кольчуги и арбалеты на каждого.
— А мы разве не в лес идём? — недоумевает Децим, получивший кличку «Птица» за попытку сбежать через окно третьего этажа от неожиданно появившегося ревнивого мужа.
Ворчун смеривает его тяжёлым взглядом.
— Ты сколько раз вольпов чистил?
— Ни разу…
— Тогда засохни и топай к обозу. И заткните уже кто-нибудь эту мерзкую кошку! Шелест!
— А! — я встряхиваюсь, с трудом отвожу взгляд в сторону и смотрю на лейтенанта, — кошку?
Заткнуть? Как?
Ворчун хмурится, кривит губами.
— Нет. Не кошку. К лешему кошку! Найди Весельчака и Цезаря, пусть идут сюда. Им надо на это посмотреть.
Ван-Весельчак и Юлий по кличке «Цезарь» — это остальные лейтенанты нашего отряда.
Нас здесь тридцать егерей и три лейтенанта — а это, между прочим, немало. Я делаю шаг в сторону, но потом останавливаюсь и задаю мучающий меня вопрос:
— Почему…
— Что почему? — Лейтенант не даёт мне и рта открыть. — Потому что они хотят, чтобы ты сдох! И чем больше ты думаешь о всякой… хрени, тем они к своей цели ближе!
Это он не столько мне, сколько поднявшемуся с земли Дину.
— Я не об этом, — говорю я, — почему… улыбки?
— А… Потому что они над нами смеются. Вольпы. А еще это значит, что ничего не кончилось. В деревне их нет, но они далеко не ушли. Они хотят нашей крови, они ждут нас. И это — очень плохо. Потому что вольп не отказывается от драки только тогда, когда полностью уверен в своей победе.
— Понятно, — киваю я и топаю по бывшей улице в сторону тракта. В деревню только наш сквад пошёл. Два остальных должны были окружить её плотным кольцом, на случай, если предположительно еще хозяйничающие в деревне бестии решат оттуда драпануть. Так что Ван с Юлием могли быть где угодно — но я всё равно пошёл уже хоженой дорогой. Я понимаю, что остальные здешние улицы ничем от той, по которой мы от тракта сюда пришли, не отличаются. Да и Гай вон — уверен, что все вольпы из деревни ушли, а он уже шесть лет как лейтенант и зря слов на ветер не бросает. Но всё равно — эта улица мне более безопасной кажется. Да и на площадь мне, признаться, выходить не хотелось.
Хорошо, что трупами заняться Гай Марку поручил. Мог ведь и мне — и куда б я делся?
Возился бы сейчас, рыча от бессильной злости и пытаясь удержать в желудке скудный походный завтрак.
Лейтенантов, однако же, я нашёл прямо у тракта. Даже искать их не пришлось — вышел к нашим повозкам, да сразу их и увидел. Ван сидел на земле и придерживал руками какой-то большой свиток, а Юлий, уперев руки в колени, нависал над ним и что-то там усердно выглядывал. Неподалёку переминался с ноги на ногу Кипарис — длинный и худой, как жердина, егерь из сквада Юлия. Услышав мои шаги, Ван поднял голову и посмотрел на меня вопросительно.
— Ворчун просил подойти, — сказал я, — обоих. Он там, на площади, и там…
Я замялся. Юлий выпрямился, посмотрел на меня холодным оценивающим взглядом.
— Дети на кольях?
— Ага, — кивнул я, радуясь, что не придется объяснять, зачем Гай их зовёт.
— Я же говорил, — Юлий посмотрел на Вана, — дом Шейрас, их почерк. Пойдём, Весельчак, поговорим с Ворчуном. Подумаем, как дальше быть.
Ван отпустил, не замедливший свернуться, свиток, подобрал его, сунул под мышку и оба лейтенанта быстро ушли по дороге. Я наладился было за ними, но задержался — Ван с Юлием определённо уже знали, с кем нам придётся иметь дело. Откуда?
— На следы наткнулись? — почти утверждая, спросил я у Кипариса.
— Угу, — кивнул он, — рыл десять-двенадцать. К холмам ушли, на юг.
— Точно? Не больше?
Кипарис пожал плечами.
— Мне откуда знать, я их не считал. Так Проныра сказал. Не больше пятнадцати, говорит.
Я вздохнул с облегчением: Проныра — следопыт бывалый. Раз он сказал «не больше пятнадцати», значит — так оно и есть. А еще это значит…
— Ну да, — я торжествующе улыбнулся, — не могли же они знать, что нас тут три сквада вместо одного окажется. Ну теперь-то уж мы им поджарим хвосты, тварям проклятым.
Сквад Арле десять егерей насчитывал и одного лейтенанта — Юлия. Район этот довольно безопасным считался, здесь уже лет пять ни одного нападения бестий не случалось. Не окажись в Арле случайно еще двух сквадов, в Фракию направлявшихся, Юлий со своей десяткой только и пошёл бы в деревню. Здесь бы они все и полегли, несомненно.
— Ты их поймай сначала, — скептически отозвался Кипарис, — я думаю, они уже узнали, что нас три десятка вместо одного. И удрали, конечно же — это ж вольпы. Уже вторую сотню стадий, небось, разменивают.
От повозок послышался громкий металлический лязг. Я повернул голову и встретился глазами с Птицей. Он с натугой перевалил через борт повозки кучу кольчуг и поманил меня пальцем.
— Шелест, подь сюды!
— Зачем?
— Ты совсем страх потерял? — а это Страх. Спрыгнул с другой стороны повозки, держа за рога одиннадцать арбалетов — пять в левой и шесть в правой.
— Поможешь Птице кольчуги нести. И не спорь. А то мне страх как хочется кому-нибудь рожу начистить, так что не давай повода.
Я вздохнул и пошёл к повозкам.
Тяжелые они, кольчуги. Мин тридцать каждая весит. Не знаю как Птица, но я весь вымок, пока свои шесть штук обратно до площади дотащил. Огляделся, отметил с облегчением, что колья уже опустели, нашел взглядом негромко о чем-то разговаривающих лейтенантов, и, подойдя к ним пасов на десять, с грохотом ссыпал кольчуги на землю. Птица сделал то же самое. Ворчун посмотрел на нас тяжёлым взглядом.
— Одевайте. Арбалет каждый возьмите и болтов с десяток, — вздохнул, — больше точно не потребуется.
Юлий с Ваном, однако, свои сквады в кольчуги одевать не стали. Ну не знаю, может они и правы. В кольчуге, конечно, защищенней себя чувствуешь. Увереннее как-то. Но и движения она порядком сковывает, особенно когда не просто рукой или ногой, а всем корпусом двигаешься. В сторону отскочить, от удара меча отклониться, развернуться на звук — уже не так быстро получается. Так что в принципе я понимаю, почему егеря кольчуги, не говоря уж о лориках, не жалуют. Но когда идешь по следам диких вольпов, каждую секунду нападения ожидая, вес кольчуги как-то и не в тягость кажется.
Солнце уже высоко поднялось, утреннюю хмарь разогнало, росу высушило. Стадий двадцать от сожженной деревни по следам мы спокойно шли — на юг, прямо по дороге.
Слева от неё поле под чёрным паром лежало, а справа — горох рос. Горох, он низко растет — и крысе не спрятаться, так что нападения мы не ждали. Шли себе и шли. Солнышко греет, облака белыми брызгами на яростной синеве неба курчавятся, жаворонок в вышине поёт — ну прям жить хочется. А вот потом справа от дороги холмы начались, и следы к ним через поле свернули. Тут мы уже насторожились. Взвели арбалеты, болты на ложа положили. Прошли по следам до распадка, потом Ворчун с Юлием посовещались немного, и мы разделились — Юлий свой сквад дальше по следам повёл, а остальные в стороне пошли — по вершинам холмов. Мы — слева, а Ван со своей десяткой — справа от, идущего долиной, Юлия. Цезарь следы ищет, а мы его, стало быть, прикрываем. Таким образом стадий на десять в холмы углубились, потом заминка вышла. Следы раздвоились.
Большая часть бестий пошла дальше в холмы, а трое или четверо от отряда отделились.
Свернули налево, и зашли, судя по всему, в пшеничные поля, раскинувшиеся слева от холмов. Еще левее поле рекой ограничивалось, но вдоль холмов полоса пшеницы аж до самого горизонта вытянулась. В таком поле не три, а три тысячи вольпов запросто спрячутся.
Лейтенанты совещание устроили. Юлий с Ваном к нам поднялись и принялись сверху пшеничные поля разглядывать.
— Это наблюдатели, — уверенно сказал Ворчун.
Ван с Юлием промолчали, но по их молчанию было понятно, что с Гаем они согласны.
— Они нас видят, а мы их — нет.
— Ворчун может тоже долиной пойти, — предложил Ван, — тогда с поля нас видно не будет.
Ворчун головой помотал.
— Тогда вершинами пойдут они, и мы все у них вообще как на тарелке будем.
— Что ты предлагаешь?
— Пусть Ван вместо нас по вершинам идёт, а мы сейчас спустимся, пройдем вперёд, выйдем тихонько к полю и прочешем его частым гребнем отсюда к началу.
— Нельзя нам силы разделять, — Юлий нахмурился, — я — против.
— А я думаю, что нам нельзя себя предсказуемо вести. Они на это и рассчитывали, что мы не рискнём разделиться.
— Тогда давай все вместе пойдем этих наблюдателей ловить. Оно и вернее будет.
Ворчун отрицательно покачал головой.
— Если они увидят, что на вершинах никого не осталось, они в поле сидеть не будут. Либо поднимутся на холм и тогда всё поймут, либо сразу догадаются, куда мы делись. Сбегут, и будем мы полдня впустую по пшенице шарахаться.
— Ладно, — Юлий на Вана посмотрел, потом снова на Гая, — а почему ты пойдешь? Мне сподручнее, я и так уже внизу.
— Пшеница высокая, — задумчиво сказал Ворчун, — и густая. Прятаться в ней хорошо.
Порежут они вас, без кольчуг-то.
Юлий вздохнул. Прищурился недобро, окинул взглядом пшеничные поля, снова вздохнул.
— Ладно, — повторил, — не нравится мне это, но пусть так. Весельчак, веди сюда свой сквад, — и пошёл вниз по склону холма.
Мы подождали, пока сквад Вана преодолеет половину склона, потом спустились вниз, к Юлию, и пошли дальше по следам. Точнее, пошёл Юлий со своим сквадом, а мы побежали. Опередили их стадий на пять, потом, бежавший впереди, Ворчун остановился и руку поднял.
— Слушай меня, — сказал, — наши хвостатые друзья сейчас крадутся полем вдоль вон того холма, — он указал рукой на отчетливо выделяющиеся на фоне неба фигурки егерей.
— А мы сейчас быстро выходим распадком к полю, углубляемся в него и идём назад частой цепью — в трех пасах друг от друга. Кто увидит примятую пшеницу, следы вольпов или их самих — сразу хватает за хвост и зовет остальных. Их там немного, мы их быстро зачистим. Потом возвращаемся в холмы. Всё понятно?
— Да, — нестройным хором откликнулись мы.
— Тогда бегом за мной!
Мы выбежали, пригибаясь, из-за холма и с ходу врубились в пшеничную стену.
Сверху-то пшеница невысокой казалась: по пояс — по грудь, не больше. А тут оказалось, что она почти в рост человека — если не выпрямиться, да на цыпочки не встать, так и не видно, что вокруг творится. Я впереди идущего егеря на три оговоренных паса — шесть шагов то есть — отпустил и пошел следом, бездумно колосья между пальцев пропуская.
Зрелая пшеница, даже перезрелая немного — еще день-два — осыпаться начнёт. Убирать надо её срочно — да кому теперь?
Тут Ней-Живучий, что впереди меня шёл, остановился и налево повернулся. Всё, достаточно зашли, стало быть. Сейчас прочесывать начнём. Ней мне жестами команду от Ворчуна передал: «Пригнувшись, Тихо, Шагом». Я кивнул, обернулся, шедшему за мной Дециму команду повторил и в нетронутую пшеницу шагнул. Децим и Ней тут же из видимости пропали, хотя было три паса до каждого — густо пшеница растёт. Не заблудиться бы. Ну, потеряться у меня, допустим, не получится, а вот вперед вырваться или вбок отклониться и на кого-нибудь из соседей наскочить — это запросто. Так что каждые пять шагов я выпрямлялся немного — так, чтобы гряду холмов сквозь пшеницу видно становилось — и по ней ориентировался.
Минут пять так шли. А может, десять. Когда в таком напряжении находишься, время всегда медленнее течёт. А еще и жарко тут. Жарко и душно — ни ветерка понизу не проскользнет, а нагретая солнцем пшеница парит вовсю. По мне уже ручьи пота бегут, и кольчуга с каждым шагом всё тяжелей и тяжелей становится.
Тут мне какое-то движение спереди-слева почудилось. Я замер, арбалет вскинул, тяжёлое дыхание своё унял, прислушался — ничего не слышно. Точнее, слышно, как пшеница шелестит, но она всё время так шелестит. Сатр! Есть! Метнулось что-то рыжее в переплетениях золотистых стеблей, я сразу туда арбалет разрядил, но чую, что опоздал немного. «Здесь!», — кричу, — «Живучий, смотри!». Через мгновение слышу крик справа «Здесь!» — но не Живучий кричал, дальше. Наверное, другого вольпа засекли, не мог же мной замеченный так быстро там оказаться. А тут еще и слева крик, — «Здесь! Двое!» — Децим кричит. Я головой верчу, а сам арбалет в живот упер, и рычаг тугой вытягиваю — взвожу. И тут он на меня выскочил. Я уже понял, что болт вложить не успею, кинул взведённый, но не заряженный арбалет в мельтешение рыжего и жёлтого впереди себя и отшатнулся в сторону, гладиус выхватывая и летящий мне в живот клинок пропуская. Вот только про кольчугу я забыл. Не дала она мне хорошенько отклониться. Но, впрочем, сама и спасла — звякнул клинок о кольца, искры высек и дальше пролетел. Нырнул вольп в пшеницу и не вижу я его. А вокруг — вопли со всех сторон, звон оружия, крики боли и ярости. Сколько же их тут — вольпов? Но некогда мне об этом думать — вон опять рыжее мелькнуло.
Вольпы любят со спины нападать. Я никогда с ними раньше дела не имел, но особенность эту паскудную за ними знаю. Поэтому я стараюсь всё время держать за спиной уже вытоптанный участок — чтобы тварь сзади близко незамеченной не подкралась. Ну и кручусь постоянно — не стою на месте. Увидел движение, бросился, мечом махнул, отшатнулся — опять искры из кольчуги. У вольпа спата на ладонь длиннее моего гладиуса, не получается у меня до него дотянутся. А у него до меня — запросто. И так — несколько раз: я впустую мечом машу, а вольп меня уже раз пять зацепил. Пока несерьезно — всё же успеваю увернуться, но чую, что ненадолго. Ловчее он меня. А самое хреновое — я это понимаю и потихоньку паниковать начинаю. Отлично знаю, что последнее дело — в бою паниковать — но ничего не могу с собой поделать: ощущение у меня, что проклятая бестия со мной, как кошка с мышкой, играется.
Все ж польза от нашей дерготни для меня кой-какая есть: полянку мы приличную вытоптали, я этим пользуюсь и от её центра не отхожу. Прятаться теперь вольпу негде, но я его всё равно толком разглядеть не могу — шустрая тварь, юркая, как ртуть и яркая — аж глазам больно. Ни мгновения перед лицом не задерживается, всё норовит сбоку зайти — тактика у них такая. Ну, я и кручусь, как игрушечный заводной болванчик.
Только плохо у меня получается. Вот удар в грудь я пропустил, практически не отбив. Кольчуга выдержала, но не до конца — похоже, пара колец таки лопнула. Чую я что — то нехорошее в груди, да и одежда больно быстро намокает. Похоже, конец мне приходит.
Надо что-то делать. Я помотал головой, дурноту имитируя, сделал вид, что споткнулся и левый бок вольпу подставил, только сердце локтём прикрыл. Хорошо подставил. Бок он мне, конечно, пропороть успеет, но и я вовсе еще сознания не теряю — пусть только подойдёт поближе. А тут я еще и меч выронил.
Вольп, коротко взрыкнув, бросился на меня в прыжке. Ох, это он зря — я даже усмехнуться успел. Меч-то я намеренно выронил. Сразу же его и поймал, не успел вольп еще и половины расстояния до меня пролететь. Ну всё, сейчас я тебя, как цыплёнка на вертел… Нет! Каким-то невероятным образом вольп извернулся в полёте, я даже заметить не успел, как он это проделал. Меч мой от неожиданного удара дёрнулся так, что рука онемела, и тут же вольп спиной мне в грудь прилетел, наземь свалив. Вскочил он с меня сразу, не успел я еще до земли долететь, ну и я разлеживаться не стал. Перекатился, руку поднимая… а где мой меч? А вот он — в двух шагах от меня лежит. А в трёх — вольп стоит.
Может, ухмыляется, а может — просто скалится. Ногой мой гладиус поддел, отбросив его куда-то в заросли пшеницы, и свою спату надо мной занёс. Да так и замер. И остриё болта арбалетного между глаз торчит.
Подобно ветру, вылетел откуда-то Ворчун. Пинком в спину поторопил, уже начавшего падать, вольпа, в полсекунды перезарядил арбалет — одной левой, гладиус из правой не выпуская — стрельнул в меня взглядом, полным злого боевого веселья, усмехнулся.
— Должен будешь, — сказал, — за мной!
И бросился куда-то в сторону. Я дёрнулся за ним, потом спохватился — куда я собрался?
Без оружия? Сунулся в заросли, куда мой меч улетел, и нос к носу с еще одним вольпом столкнулся. Отшатнулся, бросился бежать за Ворчуном — изо всех сил, только на ноги свои надеясь. Эх, кольчугу бы скинуть! Споткнулся о чей-то труп — человеческий труп, из наших, егерей, стало быть — чуть не упал, но удержался и дальше бросился, краем глаза заметив летящую за мной бестию. Выскочил на утоптанный участок. Тут драка — трое наших, спиной к спине, вокруг трое же вольпов вьются, как пескари вокруг упавшей в воду мухи. Кажется, Живучий там — узнал меня, крикнул что-то. Один из вольпов меня заметил, приобернулся, замешкался на мгновение и тут же упал, кровью из рассеченного горла захлебываясь. Дальше я уже не видел — влетел снова в густую пшеницу и бежал, бежал, бежал, пока ноги несли. Обернуться боялся и думал только об одном — бежать!
Ну, что тут скажешь? Бывает. Я до этого случая, как слышал про кого, что он с поля боя сбежал, сразу трусом его клеймил. А после — уж нет. По-всякому случается, на самом деле. Приходилось мне ведь и до того со смертью лицом к лицу встречаться — ни разу не дрогнул, скажу не хвастаясь. Скажи мне заранее кто, что я могу вот так вот панике поддаться — в драку бы полез, так-то. Не то, чтобы я себя оправдываю, нет. Просто страх — он в каждом человеке есть, если только тот совсем не дурак. И смелость состоит не в том, чтобы страха не испытывать, а в том, чтобы его разумом постоянно контролировать и вырасти не давать. Потому что стоит ему выше некоторой меры подняться и превратишься из разумного человека в безмозглого загнанного зверя.
Сколько я так бежал — и не скажу. Разумного-то во мне уж ничего не оставалось, и счёт времени вести, почитай, некому было. Помню только, что выдохся до колотья в боку, бежать сил уже нет, я за бок держусь и семеню, полусогнувшись, еле ноги переставляя, а обернуться все равно боюсь — все кажется, что идущий за мной вольп только этого и ждёт.
Вывалился из зарослей, еще ничего понять не успел — споткнулся о кочку какую-то и упал. Полежал, отдышался. Способность соображать вернулась. Не скажу, что мне от этого легче стало. Ну как же это я, а? Ну подумаешь, меч потерял — подобрал бы у убитого какого. У вольпа, Ворчуном застреленного, или у того егеря, об которого споткнулся.
Встали бы вчетвером, глядишь, и отбились бы. Так нет же… Расслабился, на секунду контроль потерял — и всё. Что же теперь делать?
Я сел, огляделся. Ага, стало быть, всю полосу пшеницы я проскочил и к реке вышел. Речушке. Топкие илистые берега рогозом и камышом заросли, земля вся скотом истоптана — видимо, вдоль реки тут стада к пастбищу гоняют. Гоняли, то есть. Вольп «мой» явно от меня отстал — скорее всего, там, на полянке: решил, что безоружный — одинокий я никуда не денусь и переключился на моих товарищей. А я… м-да. Ладно, некогда сейчас горевать — думать надо, что дальше делать. Интересно, чем там дело закончилось — если закончилось? Я прислушался, но звуков боя ниоткуда не доносилось.
Зато отчетливо послышалось мне тявкание вольпа. Вот так-так. Похоже, сквад мой уже весь мёртвым лежит. Что я могу сделать? Пойти по своим следам назад в надежде, что на какой-нибудь меч я раньше наткнусь, чем какой-нибудь вольп — на меня? Кстати, даже если мне вдруг дико повезет, и меч я найду, то не факт, что хоть одну бестию смогу с собой забрать — скорее всего, сдохну без пользы, и всё. А еще я могу попробовать к Вану с Юлием выбраться. И рассказать им всё. Вот это уже польза будет. А сдохнуть я и потом успею.
Тут опять тявканье послышалось, причем ближе намного. Интересно, что это значит? Я напряг память. Так-то язык у вольпов не беднее человеческого, но от своих предков им и кой-какие, вполне звериные, средства общения достались. Так, тявкают они вроде, когда своих созывают… или когда по следу идут?
Страх снова шевельнулся во мне, но теперь я был наготове и головы поднять ему не дал. Огляделся, выдернул пугию и бросился к реке. Разбежался, и, недобежав полшага до границы влажной земли, прыгнул в мутно-бурую воду. Бросился к камышам, срезал трубочку рогоза, рухнул навзничь, трубку во рту зажав, и замер. Вот теперь я вдвойне порадовался, что на мне кольчуга — иначе бы мне напрягаться пришлось, чтобы не всплыть нечаянно — а до поверхности тут и двух пальмов не наберётся. Чуть шелохнешься — круги по воде пойдут, а то и всплеснешь ненароком. До берега-то они мой след вынюхают, а вот дальше… Сквозь воду им меня не разглядеть — муть сплошная. Даже если они и догадаются, что я тут на дне притаился, а не на другой берег вышел выше или ниже по течению, то что — будут все камыши прочесывать? Вряд ли. У них еще куча дел, не будут они время на поимку одного меня тратить, им сейчас нужно по максимуму фактор неожиданности использовать — пока Юлий с Ваном ничего не заподозрили. Я думаю, десяти минут мне тут пролежать хватит.
Пролежал я в итоге все двадцать. На девятой и пятнадцатой минуте мне какие-то плески слышались поблизости, и голову поднять я не рискнул. Может, то лягушка, может — рыба. А может — и нет. Поэтому лежал я дальше, удары сердца считая и стараясь дышать как можно медленнее — чтобы воздух в трубке не свистел. Слух у вольпов — не чета нашему — вмиг услышат.
Наконец, на двадцатой минуте я решился. Голову над водой приподнял, огляделся — чисто. Выбрался из речки, прислушался — тишина. Только пшеница на ветру шелестит, вода журчит, да птицы посвистывают. Ушли вольпы, не иначе. Да и то — зачем им задерживаться? Им сейчас срочно нужно на соединение с основными силами идти. Как и мне, кстати. Одно мне непонятно — почему их больше оказалось, чем мы ожидали? Ведь не меньше десятка их было, а то и полутора. Видимо, они тут всё время сидели, а те двое — трое, что от основной группы отделились, наш сквад к ним и привели. Ох, хитры твари.
Ладно, теперь надо думать, как до своих добраться. Обратно сквозь пшеницу идти смысла мало — как раз к идущим за егерями вольпам я и выйду. Лучше попробовать вперед вдоль холмов забежать, где-нибудь там проскользнуть и с юга к своим выйти. Вряд ли они далеко ушли от того места, где Ворчун нас из холмов вывел. Отшагали стадий пять, скорее всего, и лагерем встали — нас ждать.
А ведь Ван свой десяток верхами вёл — интересно, почему он на помощь не пришёл, когда вольпы на нас навалились? Сверху-то видно должно быть. Или они уже далеко ушли и не заметили? Или… их что-то отвлекло?
Стараясь не думать о том, что могло их отвлечь, я припустил вдоль берега, не сводя взгляда с вереницы холмов по ту сторону пшеничного поля. Не факт, что на таком расстоянии я бы смог отличить человека от вольпа, но и не пришлось — холмы были пусты. Я так увлекся их разглядыванием, что чуть в овраг, в конце пригорка неожиданно передо мной раскрывшийся, не скатился. Остановился на краю, посмотрел на другую сторону. Насчет перепрыгнуть и мысли не возникло — широк больно. Оскальзываясь и пачкаясь, я скатился по влажной глине вниз, перешагнул через текущий по дну ручеёк и уже собрался лезть по другой стороне наверх, как мне пришла в голову одна идея. И пошёл я вдоль ручья вверх по оврагу. То, что я никого на вершинах холмов не вижу, вовсе не значит, что там никого нет. Кто выше, тот к победе ближе — это азы военной тактики и всем бестиям они известны ничуть не хуже, чем нам, людям. Если я просто долиной в холмы пойду, с вершины меня засечь — проще простого. А вот по дну оврага я в холмы и незамеченным зайти могу. Там залезть на ближайшую к оврагу вершину, осмотреться и действовать по обстоятельствам…
Тут овраг повернул немножко, я за поворот зашел и забыл, о чём думал. Потому что на дне оврага сидели, пригорюнясь, рядышком друг к другу восемь человек. Я как вышел, так и замер столбом. Нет, не наши это — не егеря. Одежда простая, крестьянская — штаны холщовые, на ком рубахи длинные без рукавов, на ком и тех нет — по пояс голые сидят.
Босые. Молчат. Может, мёртвые? Нет — головами вроде качают.
— Люди, — осторожно спрашиваю я, — вы это чего?
А сам пугию в руке сжимаю. Не нравится мне эта картина — потому что не понимаю я её.
Тут зашевелились некоторые. Головами закрутили, но спин не разгибают и встать не пытаются. Я аж назад шагнул машинально — что за хрень тут творится?! А один — сидевший с краю — как-то извернулся, чуть не за спину себе посмотрев (лицо молодое, безусое — пацан совсем), меня увидел, заулыбался.
— Егеря, егеря! — кричит, — мы спасены!
Тут только я на ноги его глянул — и всё, наконец, понял. Это одни вольпы так делают, когда людей в плен берут. Раньше я с таким никогда не сталкивался, вот и не догадался сразу.
Вольпы веревку хитрой фигурой складывают, человека в неё заступить заставляют, в петли руки просунуть и на себя потянуть. Веревка натягивается, и запястья плотно к лодыжкам притянуты оказываются. И никуда такой связанный уже не денется — он только сидеть и может. А если вырваться пытаться будет — петли только сильней стянутся. Вот, как у этого, кучерявого — ладони уже черно-синие. Надо бы ему было не верёвку разрезать, а сразу кисти оттяпать — начнут гнить, поздно будет. Но меча у меня все равно не было, да и смысла — тоже. Потому что заглянул я ему в глаза и взгляд свой отвёл — не жилец. Он даже не пошевелился, когда я его освободил. Так и сидел, держа руки у ног и уставившись перед собой пустыми глазами.
Да и остальные ненамного лучше выглядели — кто так и оставался сидеть, разве что выпрямлялся немного и руки растирал. Один бормотать что-то начал потерянным голосом, другой — всхлипывать, третий — посмеиваться. Только пацан поживей оказался: руки размял, окинул меня восхищенным взглядом. Подняться попытался, но не смог, ойкнул и обратно сел.
— Вы их всех убили, да?
Я замялся.
— Нет ещё, — сказал, глаза отводя, — вы что тут делаете?
— Сидим, — с кривой ухмылкой ответил пацан, — где посадили.
«Зачем вас в живых оставили?» — хотел было спросить я, но не стал — вряд ли вольпы снизошли до того, чтобы им это рассказать. Вместо этого я зацепился взглядом за кровавые мозоли на ладонях пацана, посмотрел на руки другого мужика, третьего…
— А что это у вас с руками?
— А копали мы, — опять пацан ответил. Из остальных семерых только один голову поднял и что-то осмысленное в его глазах мелькнуло.
— Что копали?
— Ямы, — пожал пацан плечами, — думали сначала, для себя копаем, но нет. Не знаю, зачем.
Красный Яр где, знаешь? Там, под осыпью, ям с полсотни выкопали, а может и больше, да только я считать до стольки не умею. Кто уставал и лопату бросал, тех убивали.
А вот не сказать, что он очень крепким выглядит. Даже наоборот.
— А ты что же не бросил? Не устал?
— Устал, — улыбнулся, — но жить очень хотелось. Должен же кто-то отомстить за…
Замолчал. Посеръезнел, нахмурился. А у меня догадка какая-то в голове вертится, чую, что очень важная, но никак её за хвост поймать не могу.
— Где этот Красный Яр?
— Там, — пацан весь в мысли свои ушёл, только рукой махнул куда-то в сторону. Зато ответил тот мужик, что секундой ранее смотрел на меня осмысленным взглядом.
— Дорога вдоль поля от деревни идёт, знаешь? — спросил он мягким тягучим голосом.
— Да.
— Вот если по ней идти дальше, то она в бугры заворачивает с рекой вместе. Слева река будет, а справа — осыпь глинистая — он и есть — Красный Яр.
— Там и копали? Прямо под осыпью?
— Да.
— Да, — пацан снова взгляд поднял. — Олипора прямо в яме завалило даже. Осыпь съехала.
Вот оно! Я вскочил, крикнул:
— Возвращайтесь в деревню, там чисто! — и, загребая руками глину, из оврага выскочил.
Бросился к холмам, прямо через пшеничное поле. Уже опоздал я, скорее всего, но если нет — то только бы успеть!
Говорят, огненный песок чекалки не сами изобрели, а где-то у людей подсмотрели.
Ну, не знаю, может, и так. Наши колдуны вообще-то его уже тоже получать научились.
Хотя толку в нём немного — точнее, в редкой ситуации от него толк может быть. Но уж если ситуация подходящая… Историю, про то, как чекалки с его помощью Маре Интернум с Эритрейским морем соединили, только ленивый не слышал.
Полосу пшеницы я минут за пять проскочил — даже не запыхался. Что ж я так долго до реки бежал, когда от вольпов драпал? Видимо, кругами бегал. Ай да молодец.
Разложить бы на скамье да влепить розог с полсотни в награду.
Не останавливаясь, забежал на вершину ближайшего холма. Огляделся: никого. И бросился впёред, вдоль дороги. Налети я сейчас на вольпов, только подосадовал бы — страха не было. Точнее, был страх опоздать, и был страх, что уже опоздал. И перед этими страхами сами вольпы уже не такой неприятностью казались.
Добежал я и до места, где река в холмы уходила. Последний холм по эту сторону реки не холмом, а уже горой небольшой оказался — и высота приличная и останцы каменные местами выглядывают. За таким останцем я на одного из наших и наскочил.
Вышел он из-за камня.
— Стой! — крикнул.
Я остановился, согнулся, дышу тяжело, дух переводя. Узнал я его — это Клавдий-Бык из отряда Весельчака. Посмотрел он на меня, покачал головой неодобрительно:
— Топаешь, как лошадь, я тебя за десять стадий услышал. Забыл, где находишься?
Я выдохнул, рукой махнул. Не время.
— Где все?
— Там, — рукой махнул, — к вам идут.
— Куда!? К нам? — я к вершине бросился. Подбежал к краю, остановился. Вот она, осыпь ржаво-рыжая — из под ног на добрых три верса вниз уходит — к дороге. А по дороге идут оба наших сквада. Я заорал, руками замахал. Ага, шаг замедлили, руками на меня показывают — увидели.
Клавдий сзади подскочил.
— Ты что делаешь?
— Тут ловушка! — на выдохе ответил я, — прямо тут, под осыпью. Увести их надо отсюда немедленно!
— Какая ловушка? Откуда? — удивляется Клавдий. — Вы разве их всех в излучину не загнали?
— Какая излучина? — теперь уже я удивляюсь, — с чего ты взял? Перебили нас там! Всех вычистили, я один выжил!
— Но ведь же… — Клавдий меняется в лице, потом спрыгивает с вершины и, прямо по осыпи, несётся вниз. Осыпь крутая, чуть не вертикальная, но Клавдий не падает. Мы, егеря, и не такое можем. Сейчас я отдохну и тоже спущусь.
Я сажусь на край и выдыхаю — кажется, успел.
Бездумно оглядываю окрестности, прикидывая, где бы я прятался на месте вольпов.
Вон крутой берег реки, стадиях в трех — за ним они все, скорее всего, и прячутся. А больше и негде. Прямо под осыпью — кустик, но он маленький. И одному за ним не схорониться… или… Сатр, это ж вольп! Ну да, вон треугольники ушей, а это белое — кончик хвоста виднеется. Я вскакиваю, ору во всё горло: «Вольп! За кустом!», — но Клавдий еще до низу не добежал и сейчас ему никак не остановиться — упадёт. А те, внизу, меня явно не слышат — далеко.
Я выхватываю пугию и бросаюсь вниз.
Добежать я успеваю почти до конца осыпи. Я уже вижу, что Клавдий до сквадов добрался. Вижу, что большая часть егерей там и стоит, а человек пять быстрым шагом ко мне навстречу идут. И ведь не могу я им крикнуть, предупредить — я следить-то за ними только краем глаза успеваю, все мое внимание к склону приковано, по которому я спускаюсь только самую малость медленнее катящегося с горы камня. Ну и на вольпа, мной замеченного, я поглядывать успеваю. Вижу, как он привстаёт…
Это было похоже на вздох. Вздох великана или даже бога — словно само пространство вокруг вздохнуло со стоном недовольно-потревоженно, как разбуженное раненое животное. И тут же склон подо мной пришёл в движение. Еще мгновение я пытался сохранить равновесие, но не смог и покатился кубарем, едва успев сгруппироваться. Но какой-то камень лбом я всё-таки поймал.
Очнулся я быстро. Еще даже пыль вся осесть не успела. Дёрнулся, понял, что засыпан. Проморгался, открыл глаза. Увидел рыжий склон, теперь пролёгший до самой реки — там, где была дорога. Увидел прямо перед носом свою левую руку, торчащую под углом из глины — пошевелил пальцами — и в самом деле моя рука. А вот товарищей своих я не увидел. Ни одного. Я не стал пытаться стряхнуть с себя грунт, вылезти — зачем? Закрыл глаза. Сейчас придут вольпы и добьют меня. И это правильно.
Тень накрыла моё лицо, и я нехотя открыл глаза. Приподнял голову. Вольп стоял передо мной, стоял и смотрел в сторону, положив лапы на рукояти двух, висящих на поясе, мечей — длинного кривого ятагана под правую лапу и фалькаты — под левую. Были на нём кожаные штаны до колен и кожаная же куртка с бахромой и медными бляхами, несомненно, нашей — людской — выделки. Белая шерсть на груди выпадала в разрез куртки роскошным пушистым воротником. Вольп пошевелился, перевёл на меня взгляд янтарно — желтых глаз. Наконец-то я могу его толком рассмотреть. Красивая бестия. Даже когда он стоит, не шевелясь, все линии его тела просто кричат о гибкости, скорости и смертоносной ловкости. Даже странно его видеть таким — не быстрым, как странно было бы видеть застывшую молнию. Вольп шевельнул широкими треугольными ушами, обнажил зубы.
— Передашь своим, — сказал он хриплым шипящим голосом. Один раз услышав голос вольпа, никогда его ни с чьим другим не спутаешь, — передашь своим, что ваши никчёмные жизни забрал дом Шейрас.
Развернулся и ушёл, мазнув меня кончиком хвоста по щеке. Мягкий был хвост, мягкий и на касание приятный. Вот только лучше бы он меня когтями на прощанье ударил. Потому что как мне про вольпов напоминают, я чувствую это легкое, пушистое касанье и мне хочется кататься по земле, царапать себе ногтями лицо и выть от бессильной злобы.
* * *
— Бернт, ты чего?
Я встряхнулся. Мотнул головой, отгоняя воспоминания. Выдохнул. Гез смотрел на меня встревоженными глазами.
— Просто задумался, — сказал я ему, — да, я тебя вспомнил. Пацан в овраге.
— Ага, — Гез заулыбался, — я почему-то всегда был уверен, что встречу тебя, когда егерем стану…
— Егерем ты еще не стал, — перебил я его, — а если не будешь делать, что я говорю, то и не станешь никогда. Намёк понял?
— Понял, — со вздохом ответил он и ушёл, перед выходом обернувшись и сверкнув напоследок озорной улыбкой. Пацан пацаном. Надо бы это из него выбить поскорее. Жаль будет, если он погибнет из-за ребячества своего.
Назад: От автора
Дальше: II. Mater studiorium[4]