Книга: Евангелие от Локи
Назад: Урок второй. Энджи
Дальше: Урок четвертый. Идавёлль

Урок третий. Тьма

Это безумный мир, где боги пожирают богов.
Локабренна
В разгар войны конечная цель никому не видна достаточно ясно. Четкую перспективу нам дарит лишь История. Возможно, именно поэтому мне потребовалось так много времени, чтобы до конца разобраться и в предательстве головы Мимира, и в предательстве Гулльвейг, которая так ловко меня подставила. А также, разумеется, понять, какую роль во всем этом играет Сурт. Маятник Хаоса, качнувшись в обратном направлении, стер Асгард с лица земли, как топор умелого палача одним ударом отрубает голову преступнику, как острая коса под корень срезает пшеницу в поле. О, это было поистине эпическое сражение. Буря чувств. Реки крови. Оглушительный звон клинков. Оперные сцены героизма, мужества и самопожертвования.
Я снова вспомнил слова оракула:
Скажу, как должен. Три реки, сливаясь,
Богов грозятся затопить. С востока
Река Ножей; а с севера и с юга
Двойняшки-реки: Пламени и Льда.

И он действительно был недалек от правды. Мы с Хейди разместили народы Льдов и Гор в стратегически важных местах – у северной и восточной границы долины Идавёлль; но в основном это было сделано, чтобы отвлечь внимание асов. Главная же подготовка к решающей битве велась в царстве Сна и в южной части Железного леса, но все было скрыто от глаз наблюдателей особыми магическими щитами, созданными Хейди.
Между тем армия людей все увеличивалась. Воины прибывали даже из Утгарда, на больших кораблях; и по проезжим дорогам с севера приехало немало всадников, готовых к сражению. Людей становилось все больше, но они были пока не слишком организованны. Их лагеря на опушке Железного Леса были похожи на муравейники; воины жгли костры, готовили себе на них пищу и с беспокойством поглядывали в небо.
Против людей мы до сих пор не предприняли ни единого шага. Нам хотелось поймать и поджарить рыбку покрупней. Гулльвейг для этого разработала весьма хитроумный план и постаралась все тщательно подготовить, чтобы в нужный момент действовать точно по этому плану. Она давно уже сумела разместить своих приспешников на неприметных, но достаточно важных постах по всему Мидгарду, и они были готовы начать действовать по первому же ее приказу. Собственно, ее планы давно уже начали воплощаться в жизнь – начиная с тех пор, как она освободила меня, успешно «рекрутировала» Энджи и освободила моего сына Фенрира, который отпраздновал свое совершеннолетие тем, что отыскал прежних друзей – волков-демонов Сколь и Хайти – и подговорил их свергнуть с небес колесницы Солнца и Луны, чтобы все миры погрузились во мрак…
Эта внезапно наступившая кромешная тьма и стала первым ударом. Тьма, как известно, всегда в дружбе с теми, кто находится вне закона; она же умело порождает всевозможные страхи и ночные кошмары. Затем с ужасающим ревом из морских глубин вынырнул Мировой змей; равнины заполонили волки-оборотни; и по приказу Хейди из мира Мрака, из царства Хаоса стали подниматься орды тамошних обитателей, которые быстро растеклись по всему Мидгарду.
Некоторые из этих существ нападали на людей, когда те странствовали по реке Сновидений, и насылали на них безумие и жажду насилия. И дальше все пошло именно так, как это обычно и бывает в момент общественного кризиса. Распадались огромные сообщества; члены одной семьи становились врагами друг другу; всевозможные оппортунисты пользовались возможностью обогатиться за счет ближайших соседей. Люди всегда почему-то винят Хаос, если у них что-то идет не так, но на самом-то деле чаще всего силам Хаоса вовсе и не требуется ни во что вмешиваться. Люди сами прекрасно справляются, когда дело доходит до кровавой резни, и они, объятые взаимной ненавистью, начинают убивать друг друга. Скажите уж честно: люди, совершая ужасные преступления – убивая, насилуя, принося в жертву невинных младенцев, – всегда обвиняли в собственных грехах небеса, лишенные солнца, тогда как тьма царила уже не столько в небе, сколько в сердце каждого из них.
Да, люди обвиняли во всем небеса и своих драгоценных богов. Больше всего меня веселило как раз последнее. Те самые люди, которые бездумно поклонялись Одину и другим асам, которые буквально раболепствовали перед ними, при первых же признаках конца света пошли против своих богов. Охваченные безумной яростью, они начали разрушать храмы Одина, сбрасывать на землю памятные камни с его изображениями, срубать священные деревья, проклинать его имя и все его деяния; они отвернулись от своего главного божества, приветствуя тех безумцев, которые сулили им вечное благоденствие и покой.
Ну что ж, пусть конечный результат оказался не слишком выгоден для Вашего Покорного Слуги, но в этом безумном мире, где одни боги пожирают других богов, всегда приходится как-то жить в ногу со временем. И в особенно мрачные эпохи, когда на смену свету приходит тьма, все народы начинают снова стремиться к огню. Огонь, что называется, никогда не выходит из моды. Во время войн, когда вокруг царит страх, именно огонь объединяет нас, собирает вокруг себя, источая тепло и тая опасность. Собственно, было вполне предсказуемо, что многие люди, отвернувшись от богов Асгарда, начнут поклоняться мне. Люди жгли свои книги, желая согреться у костра и отгородиться им от ночной темноты. А у меня появилось еще одно новое имя: Локи, Свет Приносящий. И – наконец-то! – ко мне стали относиться с должным уважением.
Тем временем Один, сидя в Асгарде, сверху наблюдал за крахом своего любимого Мидгарда. Вороны – его верные стражи – всегда были поблизости, всегда настороже. Именно они приносили Одину вести обо всем на свете. И, хотя в небе больше не было ни Солнца, ни Луны, меня он видел прекрасно, и я, зная об этом, с удовольствием, тая улыбку, выказывал ему свое презрение. А однажды ночью…
Нет, разумеется, это вполне мог быть и день, ведь теперь между ночью и днем не было практически никакой разницы. В общем, однажды гонцы Одина прибыли в мой шатер, причем в человечьем, а не в вороновом обличье. Итак, Дух Одина и Разум Одина наконец-то пожелали заключить со мной сделку.
За все эти годы я видел их в человечьем обличье считанное число раз. Посланники Одина всегда предпочитали оставаться воронами, и даже теперь они внешне больше походили на воронов, а не на людей: оба темноволосые, с круглыми золотистыми глазами и дурацкой привычкой каркать в состоянии крайнего возбуждения. Хугин явился в обличье мужчины; Мунин – женщины; только это, да еще белая прядка у Мунин в волосах и отличало их друг от друга; в остальном они выглядели, как самые настоящие близнецы. Оба явно любили украшения; на изящных запястьях позванивали многочисленные браслеты; длинные смуглые пальцы были унизаны перстнями в виде птичьих черепов.
Хугин был более разговорчив; Мунин больше помалкивала; более бдительная, она постоянно была настороже. Оба заметно нервничали, и не без причины: теперь Железный лес стал для них неподходящим местом – особенно после того, как Фенрир обрел свободу, да и моя армия, состоявшая из представителей народа Огня и демонов-полукровок, находилась неподалеку. Но я догадывался, что они явились на переговоры, и хотя у меня не было ни малейшего намерения спускать Старику то, что он со мной сделал, я все же хотел воспользоваться этой возможностью и получить о нем кое-какие нужные мне сведения.
Так что я, дружелюбно улыбаясь, пригласил переговорщиков в свой шатер.
Они вошли и уселись на подушки возле низенького столика, на котором стояло блюдо с засахаренными фруктами. Увидев угощение, Мунин отчетливо каркнула, взяла грушу и стала быстро откусывать от нее маленькие кусочки, будто клюя.
– Итак, с чем вы ко мне пожаловали? – спросил я. – Неужели Старик вдруг почувствовал себя одиноким? Или он снова передумал и решил не бросать в общую кучу и своего кровного брата? Если это так, то почему же он сам ко мне не зашел?
– Мы говорим от имени Штар-р-рика, – хрипло сообщил Хугин. Он по-прежнему был не в ладах с шипящими. – Наши шлова – его шлова.
Мунин снова нервно каркнула, подтверждая высказывание брата, и принялась за апельсин.
– Он хочет, штоб ты знал, што еще не поздно. Еще можно переменить пр-ро-рочештво!
– Переменить пророчество? А почему он думает, что я этого хочу? – спросил я.
– Потому что мы хотим, штобы ты уцелел, – пояснил Хугин. – А для этого нужно пойти пр-ротив ор-ракула.
Я не выдержал и рассмеялся.
– Итак, по сути дела вы пытаетесь сообщить мне о желании Одина снова видеть меня в Асгарде?
– Да. Но на опр-ределенных уш… ушш… ушловиях.
– Вот как? – Мне стало совсем смешно. – Он еще и условия ставит? Неужели его здоровый глаз стал так плохо видеть? По свету текут реки стальных клинков, льда и огня, а это отнюдь не три жалкие нитки блестящей мишуры. И если он думает, что я по первому же его слову к нему приползу…
– Он думает, что оракул все это намеренно подстроил. – Хугин вдруг заговорил вполне нормальным голосом. – Он думает, что Гулльвейг заключила с ним сделку, еще когда Мимир был в лагере ванов, и пообещала, что отомстит за него асам.
– Ну до чего творчески Один подошел к этому вопросу! – насмешливо восхитился я. – Но откуда, скажите на милость, Гулльвейг тогда было знать, что Мимиру захочется мстить Одину? Ведь сначала у него все было тип-топ. Он торчал в лагере ванов, и ему даже в голову не приходило, что любящий племянник Один собирается принести его в жертву собственным амбициям.
– Гулльвейг все знала, она же провидица, – сказал Хугин. – Она и сама могла составить любое прор-рочество.
Ого. Это уже совсем близко к тому, на что мне намекала Энджи.
Я пожал плечами.
– В общем, никогда не доверяйте оракулу. Но, боюсь, мне вы так ничего и не доказали.
– Штарик прош-ш-шил передать тебе, – от волнения Хугн опять стал шепелявить, – што Гулльвейг тебя использует, желая добраться до него. А когда объявится Сурт, она сдаст тебя ему и купит себе тепленькое местечко в царстве Хаоса.
Я усмехнулся.
– И всего-то? Наш Старичок, должно быть, совсем впал в отчаяние. Я бы на его месте сосредоточился на мысли о том, где и в какой одежде он хочет быть похоронен. То есть, конечно, если там будет что хоронить, когда все кончится.
Хугин сокрушенно покачал темной головой и проговорил:
– Ты совер-р-ршаешь ошибку, – заметил он. – Сурт никогда тебя назад не пр-римет. А вот Один пр-римет, если ты сейчас немного ему поможешь. Еще не слишком поздно.
И снова я усмехнулся.
– Я все понял: это просто маленькая хитрость, с помощью которой он хотел заставить меня смеяться до колик, а может, и до смерти. Отличная попытка, Один! Но ты, по крайней мере, хоть паранойей не страдаешь пока что. Ведь на самом деле все и впрямь хотят до тебя добраться. И когда ты упадешь с моста и будешь долго-долго лететь вниз, то последний звук, который ты услышишь, будет мой звонкий смех. Вот тогда я действительно буду хохотать до колик.
Кра, мрачно сказала Мунин, принимаясь за ананас.
– Она что, по-человечески совсем не говорит? – спросил я.
– Мало и редко, – пояснил Хугин, – но к тому, что она говорит, стоит прислушаться. А сейчас она сказала, что единственный способ предотвратить конец света – это сразиться с Хаосом посредством самого Хаоса, что означает применить свободную волю против детерминизма. Если мы поверим оракулу, то свободная воля окажется всего лишь иллюзией, и все наши действия были давным-давно предопределены и записаны рунами еще в начале времен. Но если мы возьмем инициативу в свои руки, то сможем переписать свою судьбу собственными рунами, сможем изменить существующую реальность…
– И все это она сказала одним-единственным «кра»? – с недоверием спросил я, прерывая его пламенную и складную речь.
– Более или менее.
– Ну что ж, спасибо за предложение, – сказал я, – но мне моя нынешняя жизнь очень нравится, так что я пока буду ей наслаждаться. А Старику скажите, что мы с ним непременно увидимся, когда наступит Рагнарёк. И еще передайте ему: пусть остерегается волков-оборотней.
Когда вороны улетели, я открыл бутылку вина и напился. Черт с ним, со Стариком. Черт с ними со всеми. Потому что он все-таки меня достал! Ведь, несмотря на все то, через что он заставил меня пройти, он не был мне совсем уж безразличен. Когда Энджи пыталась предупредить меня, я одним махом отмел все ее подозрения. Но теперь я о них вспомнил, и вдруг оказалось, что они были вполне осмысленны. Например, то, что Гулльвейг заодно с оракулом, а возможно, даже и с Хаосом; или то, что она с самого начала использовала голову Мимира, чтобы манипулировать Одином; или то, что она вытащила меня из-под земли, дабы я помог ей ускорить конец богов; или – и это самое главное – то, что она выдаст меня Сурту, сдаст со всеми потрохами, как только я перестану быть ей полезен.
Это была целая череда предательств, которую начала и завершает колдунья Гулльвейг-Хейд. Та самая Гулльвейг, которая явилась в Асгард, желая продемонстрировать свои демонические знания и умения, а затем спровоцировала зависть Одина и смерть Мимира и отправила голову Мимира обратно в Асгард, поскольку в этой голове содержались все необходимые Одину знания – те знания, с помощью которых он сам посеет семена собственного падения.
Неужели все это было ею спланировано? Неужели она всегда действовала в интересах Хаоса? Неужели наши с ней начинания тоже были всего лишь частью неких, куда более значительных планов, согласно которым с самого начала все козыри были на руках у Хаоса? Это было поистине убийственное ощущение… ощущение, что тебя поимели… ощущение того, что ты безнадежно опоздал, но пути назад нет, и все элементы головоломки встали на свои места именно в тот момент, когда ты наконец понял, что ошибся и проиграл…
Для этого непременно должно найтись подходящее слово, думал я. А если не найдется, то мне придется его изобрести. Есть такое английское слово gullible. Оно означает «доверчивый, легковерный». Мне кажется, это то самое слово. Оно даже звучит немного похоже на имя Гулльвейг. И кто она такая, в конце концов, эта Гулльвейг? Никто из ванов не смог вспомнить, когда она впервые появилась на сцене. Да была ли она на самом деле одной из них? Или же она совсем иное существо, более древнее, прибывшее к нам из иных миров?
Еще скажу я о колдунье Гулльвейг,
Сожженной трижды, трижды возрожденной,
Провидице, возлюбленной Пожара
И мстительной хозяйке рун, сгорающей от страсти.

Вот что было сказано о ней в пророчестве Мимира. Раньше я не придавал этим словам особого значения, поскольку был вынужден сосредоточиться на событиях будущего, а не прошлого. Но, оказывается, буквально в одной строфе о Гулльвейг было сказано все: возлюбленная Пожара, страстная, мстительная хозяйка рун. Но против кого была направлена ее месть? Против Одина? Против асов? Или, может, то была месть за будущее преступление? За то преступление, которое будет совершено из-за ее вмешательства?
При одной мысли об этом у меня начинало противно щемить сердце. Неужели она все это затеяла, желая выманить меня из Хаоса, а затем с помощью моего предательства свергнуть богов и занять мое место у трона Лорда Сурта, приняв обличье Пламенного Честолюбия, которое порой способно превзойти даже греческий огонь в своей разрушительной силе и злобе?
О, боги, неужели это возможно?
Или…

А ведь, пожалуй, вполне возможно. Мало того, это прекрасно задумано. И все же я не смог заставить себя вернуться к Одину. Можете назвать это гордостью – гордость всегда грозила довести меня до погибели, – но даже если это означает, что я буду играть по правилам оракула и позволю Хейди до конца меня использовать, пусть даже убить во время сражения или сотворить со мной еще что-нибудь похуже, то, значит, так тому и быть. Я готов. Любой исход в данный момент для меня предпочтительней, чем признание того, что Один, возможно, оказался прав.
В итоге я напился в стельку, а утром проснулся в состоянии жесточайшего похмелья и обнаружил, что Хейди наконец-то отдала приказ вывести войска из Железного леса на поле Идавёлль.
Назад: Урок второй. Энджи
Дальше: Урок четвертый. Идавёлль