Вы, наверное, подумали, что после этого я несколько успокоился? Возможно, занялся чем-то другим? Нашел себе подходящее хобби? Нет. В воздухе буквально чувствовался запах мятежа, запах дыма. Близилась война. И мне хотелось сражаться. Ну и что? Ну застрелите меня! Таков уж я, что тут поделаешь.

И дело вовсе не в том, что меня терзали смутные сожаления по поводу безвременной кончины Бальдра. «Сожалеть» – это слово не из моего вокабулярия. И все же я, пожалуй, и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке. Меня отчего-то снедало беспокойство, порой я просто места себе не находил. Я почти перестал спать. Стал раздражительным. И слишком много времени проводил в обличье птицы, тщетно пытаясь избавиться от все усиливавшегося ощущения, будто я заперт в тюрьме. По ночам мне мерещились жуткие кошмары; мне снилось, что меня заковали в кандалы, ослепили и обнаженным бросили на пол, и теперь по всему моему телу ползают ядовитые змеи, которых в этой темнице великое множество…

Нет, чувство вины меня не мучило. Мне просто казалось, будто все вокруг меня разом лишилось радости жизни. А тот клубок колючей проволоки в моей душе разросся до невероятных размеров. Пища утратила вкус; сон не приносил отдохновения; от вина начинало болеть сердце. Угроза пророчеств Мимира висела надо мной, точно дамоклов меч, но я ни с кем не мог об этом поговорить и чувствовал себя безумно одиноким.

И мне, увы, совершенно не помогали сочувственные взгляды Сигюн.

– Бедный мой ангел! Ты выглядишь просто ужасно, – говорила она, хотя и без нее было понятно, что после очередной бессонной ночи я выгляжу отнюдь не благоуханной розой. – Что с тобой в последнее время творится? Приходи вечером домой, а? Я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Мальчики будут так рады тебя видеть… – И так далее, и тому подобное.

С тех пор, как исчез Фенни, мои сыновья с каждым днем становились все более дикими. Теперь они почти не разговаривали ни со мной, ни с матерью. Они целыми днями слонялись по крепостным стенам Асгарда, швыряя камни вниз, в долину, и скаля зубы в волчьей улыбке, когда Соль проезжала по небу в своей колеснице.

Что же касается богов… После гибели Бальдра мои отношения с асами стали еще холоднее, хотя их и до этого теплыми было назвать нельзя. Отчасти в этом была виновата Фригг. Хотя у нее и не было никаких доказательств того, что именно я виноват в случившемся несчастье, она, тем не менее, ухитрилась внушить всем, что это именно так, и в результате никто (за исключением Сигюн, разумеется) даже появляться в моем обществе не желал.

Теперь они только и делали, что без конца обсуждали мои прошлые и настоящие «преступления». Сив злобно вспоминала, как я отрезал ей волосы; Браги злился на меня из-за похищения Идунн; Фрейя – из-за той истории с сыновьями Ивалди, когда ей пришлось уплатить за ожерелье столь высокую цену; Тор – из-за моих бесконечных насмешек над ним. Никто даже не вспоминал, как часто я спасал их от врагов. Короче, общество Асгарда меня осудило и вынесло окончательный приговор. Теперь со мной не только не разговаривали, но в мою сторону и смотреть не желали!

Это было очень обидно – да-да, не смейтесь! – хотя я, конечно, понимал, что действительно кое в чем виноват. Но они-то не знали, что я виноват! Они просто решили, что виноват должен быть я! Словно я единственный среди них был способен на дурные поступки! Словно я был просто грязью у них под ногами! Я начинал злиться при одной лишь мысли об этом. И вот однажды жаркой ночью я, немного выпив в полном одиночестве, услышал, как в мое жалкое вонючее жилище долетают звуки музыки, льющейся из подводного дворца Эгира. Похоже, там был устроен бал, и я решил выяснить, по какому поводу.

Действительно все боги оказались в сборе. И асы, и ваны; и мальчики, и девочки. Бал давали Эгир и Ран, его серовато-зеленая супруга. Там даже Старик Один присутствовал; он пил из рога мед и выглядел почти расслабившимся.

Возможно, это был не самый благоразумный мой шаг – попытка незваным явиться на пир богов всегда жестоко осуждалась, – но в последнее время мне и так здорово досталось. Я испытал многодневную бессонницу, пережил надоедливое участие Сигюн; посетил Царство мертвых и побеседовал с головой Мимира о значении пресловутого пророчества. Я уж не упоминаю гибель Бальдра, смерть от горя его жены и жестокое убийство Хёда. Так что постарайтесь проявить снисходительность – я ведь и сам уже сказал, что, должно быть, слегка помешался.

В общем, я нагло распахнул дверь в пиршественный зал Эгира и обратился к веселому собранию:

– Эй, что за праздник без меня? Привет, Один, давай-ка выпьем!

Браги, естественно бренчавший на своей лютне, заметил:

– По-моему, ты уже достаточно выпил. Более чем достаточно.

– Тебя не спрашивают, – сказал я. – Я ведь не к тебе обращаюсь, а к моему брату Одину. Ведь он давал клятву на крови, что никогда не нальет себе выпить, не убедившись, что и у меня стакан полон. Но, как известно, обещания для того и дают, чтобы их не выполнять, не так ли? Во всяком случае, чаще всего именно так. А если говорить не о том, как аппетитно выглядит корочка пирога, а о том, что у него внутри… – Я сунул в рот какой-то кусок, взяв его с чужой тарелки, и проговорил с набитым ртом: – М-м-м… неплохо. Хотя, пожалуй, жирновато.

Один равнодушно глянул в мою сторону и сказал:

– Входи, Локи. Мы рады тебя видеть.

– Вы рады меня видеть? Вот уж не думаю! Скажите честно: меня здесь так же рады видеть, как кусок дерьма в ванне, куда только-только горячей воды налили. Впрочем, это нормально, потому что и я вас всех ненавижу. Особенно тебя, – и я повернулся к Браги. – И не только потому, что у тебя дурной вкус и ты любишь устраивать вечеринки втайне от меня, но, главным образом, потому, что ты отвратительный поэт и еще худший исполнитель и музыкант; ты же не способен верно спеть мелодию, даже если от этого зависит судьба всех Девяти миров!

У Браги был такой вид, словно он вот-вот треснет меня своей лютней, и я предложил ему немедленно это сделать, пояснив, что тогда мне будет нанесен куда меньший ущерб, чем если он вздумает опять играть на своем проклятом инструменте. Затем я без передышки набросился на остальных, и они примолкли от удивления; они лишь смотрели на меня, раскрыв рот – наверное, пытались понять, что это случилось с Трикстером-златоустом, которого они вроде бы так хорошо знают?

Идунн попыталась меня успокоить и даже взяла за руку.

– В чем дело, Локи?

Я рассмеялся.

– В чем дело? Как мило с твоей стороны задать такой вопрос! Может, мило, а может, глупо. Впрочем, в твоем случае особой разницы нет.

Фрейя тут же выскочила вперед.

– Немедленно прекрати нас оскорблять! Тор, неужели ты не в состоянии его остановить?

– Вот тут ты молодец! – воскликнул я. – Правильно: лучше пусть кто-нибудь другой в драку вмешается. Причем желательно, кто-нибудь достаточно тупой, кто не сразу поймет, что ты его просто используешь. Тор – это отличный выбор, дорогая! Ведь он вполне способен выполнить любое простое поручение, пока его хорошо кормят… – При этих словах Тор негромко зарычал, и я, воспользовавшись его замешательством, поспешно положил ему на тарелку недоеденный пирожок. – А может, тебе лучше Одина попросить? Хотя вряд ли он уже забыл, как ты продала себя жалким подземным Червям за какое-то золотое ожерелье… О, наверное я зря напоминаю об этом? – Я оскалил зубы в дикарской усмешке. – Не обращайте внимания. Это просто Хаос поет в моей крови. Это из-за него я порой веду себя в высшей степени необузданно и неприлично. Впрочем, тебе-то это хорошо известно, дорогая Фрейя.

От злости Фрейя тут же сменила обличье, превратившись в омерзительную каргу. Теперь ее худое, обтянутое морщинистой кожей лицо стало похоже на череп и выглядело ужасно.

– Тебе просто нужно хоть раз хорошенько выспаться, моя красавица, – мерзко ухмыляясь, сказал я. – У тебя стали появляться морщинки. И не пей сегодня вечером так много пива. От него у тебя всегда пучит живот, и ты ночью в постели пускаешь оглушительные ветры. Может, кому-то подобные ароматы нравятся, но, по-моему, тебя это не красит.

Я понимаю, понимаю. Действительно я чересчур разошелся и никак не мог остановиться – это, полагаю, как раз и было одной из основных моих проблем. За мной, безусловно, следовало кому-то присматривать. А в данном случае кому-то следовало остановить меня…

Это попытался сделать Тор:

– Коли хочешь подраться, так нечего женщин задирать. Веди себя, как мужчина.

– Ну да, как, например, ты во дворце Трюма, когда невесту изображал!

Тор молча шагнул ко мне, но я не унимался:

– Или во дворце Утгарда-Локи, когда та старуха – помнишь? – тебя на землю во время пира швырнула!

Тор попытался меня схватить, но я увернулся, отскочил в сторону и налил себе еще вина.

– А ты стал не слишком поворотливым, Тор, – заметил я. – Впрочем, если учесть, сколько ты ешь, это вовсе не удивительно. Надо тебе над собой поработать… А еще лучше – пусть Сив одолжит тебе один из своих корсетов…

Сив прямо-таки взвыла от возмущения:

– Скотина! Я не ношу корсетов!

Ее возмущение было таким искренним, что я рассмеялся и уже не мог остановиться. И так, хохоча во все горло, я обошел всех богов по кругу и сообщил каждому, что я о нем думаю. Люди называют это перебранкой; это ритуальная церемония называния друг друга всякими нехорошими словами, которая в итоге стала в Мидгарде традицией, то есть одним из моих многочисленных даров людям. Гнев часто способствует очищению, являясь неким исцеляющим процессом в момент жестокого стресса, хотя, на мой взгляд, в тот конкретный момент мне бы все-таки следовало чуточку включить мозги.

Но, должно быть, вино ударило мне в голову, вот я и задал им жару: сказал Фрейру, что он поступил, как полный идиот, когда отдал волшебный меч за какую-то девчонку; Сив сообщил, что она ужасно растолстела; а Ньёрду – что от него вечно воняет рыбой; Тору – что его любовница Ярснакса беременна и ожидает близнецов; а Фригг – что Один опять ходит налево. Я, возможно, также что-то сказал Тюру насчет того, как глупо он вел себя, когда потерял руку; и я совершенно уверен, что назвал Хеймдалля «сводником» и «кучей дерьма». Впрочем, с моей стороны, вероятно, было ошибкой дразнить Скади, рассказывая ей, что ее папаша пищал, как цыпленок, когда его поджаривали заживо, и вряд ли стоило спрашивать у Чаровницы Фригг, не удалось ли ей оживить Золотого Мальчика.

Когда я наконец иссяк, в зале стояла мертвая тишина. Возможно, я и впрямь зашел слишком далеко. Через некоторое время Тор опомнился, подхватил свой молот и замахнулся на Вашего Покорного Слугу.

– Не надо, – тихо, но твердо сказал ему Один.

– Нет, надо очистить миры от этой мрази! – проре-вел Тор.

– Ну, давай! – подбодрил я его. – Решил, так делай. Я безоружен, никакой поддержки у меня нет, так что ты запросто меня прикончишь. Или мне следует сперва ослепнуть, чтобы не видеть, как вы все на меня наброситесь?

Мой намек достиг цели: они сразу смущенно примолкли, вспомнив убийство беззащитного Хёда.

– Ладно, ребята, – сказал я и повернулся, собираясь уходить. – Очень не хочется с вами расставаться, но уж больно у вас тут скучно. Кроме того, у меня дел полно; мне еще во многих местах побывать нужно.

И я неторопливо вышел из пиршественного зала. Голова у меня просто раскалывалась, но, как только боль слегка утихла – правда, это случилось уже ближе к утру, – я обратился соколом и полетел в сторону гор. Вам подобная осторожность может показаться чрезмерной, но Ваш Покорный Слуга отчетливо чувствовал, что, пожалуй, начинает злоупотреблять оказанным ему гостеприимством.