Тот, кто говорит, что имя нам никак повредить не может, говорит это либо спьяну, либо по глупости. Разумеется, все слова наделены определенным могуществом, но в именах заложена огромная магическая сила; именно поэтому у богов так много разных имен. Назвать какое-то существо его истинным именем – значит подчинить его себе; это я постиг еще в тот день, когда Один впервые вызвал меня из Хаоса. Я был воплощением греческого огня, был свободен и неподкупен. А стал Трикстером, прирученным огнем в очаге; стал креатурой Одина, ибо он назвал меня истинным именем и тем самым приручил.

Но теперь я вырвался из-под его опеки. То, что я услышал от оракула, подарило мне совершенно иную перспективу, заставило насторожиться, стать подозрительным, расстаться со счастливыми мыслями о приятном будущем. Что ж, значит, время пришло, сказал я себе, и начал использовать то, что на всякий случай откладывал про запас: всевозможные сведения, полученные ранее; возможность воспользоваться чьей-то милостью и тому подобное. Из этих крохотных кусочков я пытался создать себе некие доспехи, которые защитят меня, когда наступит Рагнарёк.

Самой важной, разумеется, была та услуга, которую мне была должна Хель; но прежде мне необходимо было выполнить обещание и отправить Бальдра прямиком в ее пылкие объятья.

Вот почему я тут же обратился соколом и стал летать следом за Фригг повсюду, куда бы она ни пошла, гонимая решимостью непременно приручить все на свете, называя каждое существо или предмет его истинным именем. Ей казалось, что угрозу ее сыну представляют и скалы, и деревья, и звери, и каждая щепка или ветка. Ее любящая материнская душа была исполнена бесконечной нежности и тревоги. Увы, у меня такой матери никогда не было. Фригг очень уставала, но и не думала сдаваться. Она была твердо намерена идти до конца, пока все на свете – да, именно все на свете, – не станет совершенно безвредным для ее сына.

– Я называю твое имя, Дуб, сын Жёлудя, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться.

– Я называю твое имя, Железо, сын Земли, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться.

– Я называю твое имя, Волк, сын Волка, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться.

И так далее. Она не пропускала ничего ни в животном мире, ни в мире растительном, ни в мире камней и минералов. Ее заклинания звучали, как самая длинная колыбельная песня, которую когда-либо слышали в Девяти мирах; это был настоящий гимн материнской любви, и он почти тронул мое сердце.

Да, почти. Ибо у меня нет сердца. Если вспомнить различные истории обо мне, то в них меня называют самыми разными нехорошими прозвищами – Отец Лжи, например (хотя, по-моему, Один и сам породил немало самых завиральных небылиц, причем задолго до того, как я появился в Асгарде и успел хотя бы немного научиться чувствовать по-человечески). Впрочем, все эти истории созданы для вас, ребята. Они не только несправедливы, но и по большей части неправдивы, ибо написаны теми, кто в Асгарде никогда не бывал.

– Я называю твое имя, Оса, дочь Воздуха, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться.

– Я называю твое имя, Скорпион, сын Песка, и приказываю тебе и твоим сородичам мне подчиниться.

– Я называю твое имя, Паук, сын Шелка…

И так до бесконечности. Слова – вот строительный материал наших миров; слова, истинные имена и руны. Но было одно, особенное, имя – его назвал мне оракул, – которое имело непосредственное отношение к данной ситуации; и это имя, окажись оно в правильных руках, было способно сразить даже неуязвимого.

Я следовал за Фригг в обличье сокола несколько месяцев подряд. Чувствовалось, что силы начинают ее покидать. Что ей понемногу изменяет память. А маленький, почти увядший побег, который она держала теперь в руках, выглядел жалким и беспомощным…

– Я называю твое имя…

Что это за растение? Неужели…

Омела?

Я попытался вспомнить, как в точности говорил оракул.

Сперва мне показалось, что тут оракул явно намудрил. Ничего особенно опасного в этом растении нет, а фраза насчет слепца – это наверняка какая-нибудь метафора. Но когда я увидел, как Фригг, сжимая в руке побег омелы, тщетно, превозмогая усталость, пытается вспомнить, как называется это растение, меня словно озарило.

Я быстренько сменил обличье и превратился в бедную старушку. Затем, еле переставляя ноги и старательно скрывая цвета своей ауры под капюшоном плаща, я приблизился к Фригг и приветствовал ее беззубой улыбкой.

– Что ты здесь делаешь, детка? – спросил я.

Фригг разъяснила «старушке» свою великую миссию.

– Значит, ты хочешь все живые и неживые предметы назвать по именам и приручить их? Но ведь имен такое множество! – сказал я. – И потом, мне кажется, есть немало вещей, которые вряд ли способны представлять хоть какую-то угрозу твоему сыну. Например, вот эта крошечная увядшая веточка… – Я указал на побег омелы. – Ну, какой вред она может кому-то принести? Странно, что и у этого жалкого растеньица есть какое-то имя… – Больше я ничего не прибавил и, улыбнувшись Фригг на прощание, шаркающей, «старушечьей», походкой удалился, а Фригг так и осталась стоять с побегом омелы в руке; хмуро сдвинув брови, она смотрела мне вслед.

И тут из-под камня выскользнула небольшая змейка и быстро поползла прочь по каменистой осыпи. Фригг, заметив ее, выронила побег омелы и торопливо, поскольку змея была ядовитая, произнесла слова заклинания:

– Я называю твое имя, Гадюка, дочь Пыли…

Вот этой-то крошечной оплошности с ее стороны я как раз и ждал; ошибка Фригг должна была дать мне то, что нужно. Я выждал, когда она повернется ко мне спиной, затем снова сменил обличье и полетел назад в Асгард, неся в когтях тот самый побег омелы. Я, конечно, не мог полностью поручиться за дальнейшие действия Бальдра, но если все пойдет по плану, то этот тоненький жалкий побег, возможно, уже обеспечил мне пропуск на выход из Царства мертвых.

Оставшись один, я изучил веточку омелы, но ничего особенного не обнаружил. Хотя, если приложить небольшие усилия, его можно было превратить в довольно острое оружие. Я высушил побег и закалил его на огне. Никаких рун я не применял; я вообще магией не пользовался, не желая оставлять следов, способных привлечь внимание богов к моей персоне. Достаточно было хорошенько заострить конец закаленной палочки, приделать ее к легкому дротику в качестве наконечника и ждать подходящего момента.

Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Фригг вернулась из своих странствий. За это время она успела назвать истинными именами и приручить все, что попалось ей навстречу: насекомых, металлы, различных животных и птиц, камни, а также гоблинов, демонов и троллей. Ей принесли обет верности жители гор, Дальнего Севера и Мидгарда. Все они питали странную любовь к Бальдру; даже наши заклятые враги дали слово, что на охраняемой ими территории ему не будет причинено ни малейшего вреда.

Теперь оставалось взять такое же обещание с самих богов. Но Фригг, разумеется, обратилась с этим только к Вашему Покорному Слуге. Остальные асы были вне подозрений – она ясно дала мне это понять, тщетно пытаясь заставить меня дать ей подобную клятву.

– Но почему только мне нужно это делать? – возмутился я. – Разве Тор давал такую клятву?

– Тор – брат Бальдра, – сказала Фригг.

– Ну и что? Разве брат не может быть опасен?

Фригг вздохнула.

– Вряд ли он станет угрожать Бальдру. Я такого даже представить не могу.

– Зато я могу! Знаешь, Чаровница, мне больно это слышать, но ведь ты только что сказала, что не доверяешь мне.

Во взгляде Фригг промелькнуло сочувствие.

– Все мы, Локи, доверяли бы тебе гораздо больше, если бы ты чем-то подтвердил свое доброе к нам отношение. Например, дал Бальдру клятву верности.

– Вот как? Значит, то, что я поклялся в верности Одину, для вас ничего не значит? А ведь я, между прочим, не давал вам поводов так ко мне относиться! Вы все меня ненавидите и презираете, а почему? За что? Допустим, я откажусь давать Бальдру клятву? Что ты тогда сделаешь? Воспользуешься моим истинным именем? Желаю удачи, Чаровница! У меня довольно много имен. Очень сомневаюсь, что все они тебе известны. А я вовсе не намерен их тебе сообщать.

Тогда она пустила в ход женские слезы. Целые реки слез.

– Локи, пожалуйста…

– Хорошо, но ты должна привести сюда и всех остальных; пусть и они дадут Бальдру клятву верности. Пусть и они откроют свои истинные имена. Посмотрим, как им это понравится. Вряд ли кому-то из них будет приятно превратиться в прирученного зверька. Впрочем, если все согласятся подвергнуть себя столь позорной процедуре, то и я, возможно, сделаю то, о чем ты просишь.

И Фригг ушла ни с чем, сердитая, с заплаканными глазами. Конечно же, никого она просить не станет. Я отлично представлял, какая физиономия будет у Хеймдалля, или у Фрейра, или у Тора, или у Одина, когда им предложат подвергнуть себя унизительному испытанию. Разумеется, Фригг тут же нажаловалась на меня Старику, но он, мой кровный брат, неожиданно меня поддержал.

– Локи один из нас, – сказал он жене. – Ты не имеешь права обращаться с ним, как с изгоем. Я понимаю, он порой может показаться диковатым…

– Диковатым? Да ведь его главная ипостась – это греческий огонь!

– Я прекрасно об этом знаю. Как знаю и то, что он не раз служил нам верой и правдой.

– Разве ты не мог бы заставить его поклясться? – спросила Фригг.

– Нет.

– Но пророчество…

– Я сказал: нет.

И Фригг, в конце концов, сдалась. В тот день, когда она вернулась домой, асы как раз устроили вечеринку в честь Бальдра с обильным угощением, выпивкой и салонными играми. Меня, естественно, не пригласили. Мой отказ принести клятву привел к тому, что отныне я был объявлен Фригг персоной нон грата. Одина, впрочем, там тоже не было; догадываюсь, что в тот момент ему было не до вечеринок, да он их и не любил. Но явились практически все – праздновали возвращение Фригг и то, что она добилась полной неуязвимости для Золотого Мальчика.

Вино и мед лились рекой, и очень скоро всем захотелось, чтобы Бальдр продемонстрировал то, чего Фригг удалось достигнуть ценой неимоверных усилий. Как всегда немного покривлявшись для порядка, Бальдр влез на стул – естественно, обнаженный по пояс, чтобы заставить девиц вздыхать, – и стал, самодовольно ухмыляясь, смотреть, как боги один за другим бросают в него камни и ножи, а затем даже мечи и копья; ни один из этих тяжелых и острых предметов не причинил ему ни малейшего вреда.

Они либо отскакивали от его тела, либо попросту исчезали, лопались, как мыльные пузыри, вспыхивая руническим светом. Даже волшебный молот Мьёлльнир, тоже прирученный Фригг, отказался демонстрировать свои смертоносные качества. Все это страшно веселило асов, но, на мой взгляд, выглядело просто отвратительно.

Воспользовавшись суматохой, я, незваный гость, сумел незаметно проскользнуть в пиршественный зал и притаился в темном уголке, наблюдая за происходящим и выжидая, когда и мне можно будет поучаствовать в общем веселье.

Не поймите меня неправильно. Против самого Бальдра я ничего не имел. Разве что меня несколько раздражали и его смазливая физиономия, и его самодовольство, и его популярность, и его необъяснимый успех у женщин. Но он был младшим и любимым сыном Одина, а после нашей краткой беседы с головой Мимира я успел выточить на своего кровного брата довольно-таки большой зуб. И потом, я обещал Хель доставить к ней Бальдра, уж очень она хотела его заполучить, – а я хотел ублажить ее, чтобы впоследствии потребовать ответной и весьма существенной услуги. Оставалось лишь придумать, как решить поставленную задачу.

Не смотрите на меня с таким укором. Уж вы-то должны меня понять! Ведь мне пришлось бороться за собственную жизнь буквально со всем Асгардом. Оракул ясно сказал, какая судьба меня ожидает, так что это была единственная возможность избежать столь трагической судьбы. Как же еще я мог поступить? На одной чаше весов был Бальдр, у которого, будем говорить откровенно, было все на свете; на другой – Ваш Покорный Слуга, у которого не было ничего, кроме собственного ума и находчивости. Это, конечно, вряд ли можно было назвать честной схваткой, и все же я прекрасно понимал: даже если все получится так, как я хочу, то всеобщее сочувствие и любовь все равно будут на стороне Бальдра. Не могу сказать, чтобы я был абсолютно в себе уверен, но попытаться все же стоило. Или у вас иное мнение?

Между тем цирковое представление с метанием предметов в Бальдра было в самом разгаре; в этом участвовали даже некоторые богини, причем явно соперничая друг с другом. Больше всего им нравилось кидаться в бедолагу фруктами, но единственное, чего они в результате добились – с головы до ног вымазали его липким фруктовым соком. Некоторые, правда, тут же выразили желание собственным языком вылизать его дочиста и вылизали бы, если бы их не остановила Нанна, жена Бальдра, которой было не впервой иметь дело с подобными выходками этих невоздержанных особ.

Наконец я заметил некую фигуру, державшуюся поодаль от беснующейся толпы богов. Это был Хёд, слепой брат Бальдра. Выглядел он печальным, и за это его трудно было винить. По сравнению с Бальдром он был, как темная зима по сравнению с вечной весной. Да и среди богов Хёд никогда не был особенно популярен. А Фригг, так сильно гордившаяся Золотым Мальчиком, никогда и не пыталась скрыть разочарования по поводу старшего сына, оказавшегося таким неуклюжим и несовершенным.

Я подобрался к Хёду чуть ближе, по-прежнему стараясь держаться в тени, и он, должно быть, это почувствовал и повернулся в мою сторону, глядя незрячими глазами прямо на меня. Но больше никто меня не заметил, а на Хёда никто в зале внимания не обращал. Тогда как его, бедного, очень смущали царившие вокруг шум и смех. Однако никому и в голову не приходило хоть немного его развлечь, вот я и решил это сделать.

– Грустишь? – спросил я. – Чувствуешь, что тебя оставили за бортом? Думаешь, с каким удовольствием швырнул бы сочным помидором в такую мишень, как мистер Совершенство?

Хёд ухмыльнулся.

– Ну, может, и швырнул бы.

– Так в чем проблема? – воскликнул я. – Вот, держи этот маленький дротик, а я подскажу тебе, куда целиться. Так, правильно… А теперь – давай!

Я вложил ему в руку дротик, наконечник которого был сделан из того заостренного побега омелы. И он метнул дротик в Бальдра, а потом…

Чпок!

Все разом умолкли.

– Кажется, я попал? – спросил Хёд, растерянно вертя головой в разные стороны. – Эй, куда вы все?

На самом деле единственным, кто сразу просек ситуацию и поспешил убраться со сцены, был Ваш Покорный Слуга. Ибо дротик с наконечником из омелы угодил точно в цель. Бальдр упал.

Долгое время царила полная тишина.

Сперва боги решили, что Бальдр просто притворяется мертвым. Затем, когда они поняли, в чем дело, спасать его было уже слишком поздно. Он умер на руках у Нанны, а Тор, до которого всегда все доходило не сразу, продолжал громогласно призывать еще что-нибудь сделать.

– Эй, давайте попробуем еще разок! Может, заткнуть эту дыру моими боксерскими перчатками?

Оказалось, что дротик пробил Бальдру легкое. Он едва успел упасть на землю и сразу же умер. А бедолага Хёд все никак не мог понять, что происходит. Зато остальные быстро догадались, кто метнул дротик с омелой, и набросились на него, как волки. Дальше я, правда, не видел, но легко могу себе представить, что это было не слишком приятное зрелище; хорошо, хоть сам я успел вовремя покинуть зал.

Никто не видел, ни как я пришел, ни как я ушел, а единственный свидетель моего преступления был в итоге нейтрализован. Каковы бы ни были непредвиденные последствия моей шутливой проделки с дротиком, я в итоге остался чист и был уверен, что теперь моя дочь передо мной в долгу.

Естественно, смерть Бальдра вызвала страшный переполох. Причем никто из богов ни капли не чувствовал себя виноватым в убийстве невинного слепого Хёда, на которого они и обрушили свой иррациональный гнев, что, разумеется, характеризовало их не самым лучшим образом. И уж я позаботился, чтобы весть об этом разнеслась по всем Девяти мирам. Бальдру были устроены стильные похороны, на которых я, само собой, не присутствовал. Нанна, его жена, умерла от горя и была сожжена на погребальном костре мужа. Хёд также был похоронен с почестями, ибо, по мнению богов, искупил свое преступление смертью. А Один совсем удалился от общества и практически ни с кем больше не разговаривал, кроме головы Мимира и своих воронов, разумеется.

Ну, а я… вдруг обнаружил, что это происшествие совсем не доставило мне ожидаемого удовлетворения. Я ведь тогда не до конца поверил оракулу – и все же его пророчество сбылось: Золотой Мальчик умер, как и было предсказано. Это заставляло меня думать и о других, предсказанных Мимиром, событиях, а также о том, как скоро все это действительно может произойти. Кроме того, мне не давала покоя безобразная смерть Хёда. Такой страшной мести за Бальдра оракул не предсказывал, хотя мне, наверное, следовало предвидеть нечто подобное. Во всяком случае, я чувствовал определенную ответственность за гибель бедного слепца.

Мало того, я чувствовал себя угодившим в ловушку; я больше не мог отвечать за собственную судьбу. Возможно, все мы в итоге оказались всего лишь игрушками в руках Мимира, некими фигурами на его шахматной доске. Ведь если бы он тогда не выдал мне свои пророчества, разве я стал бы искать способ убить Бальдра?

Вряд ли. Мне бы это и в голову не пришло, если бы – благодаря Мимиру! – я не узнал, какую участь готовит мне Всеотец.

Ну, а сам Один? Ведь его недоверие ко мне тоже проистекало из пророчеств оракула. У меня же тогда и в мыслях не было его предавать. Я был невинен, как младенец (ну, почти), пока меня не опутала эта паутина лжи. А теперь… что ж, теперь у меня попросту не было выбора. Теперь у меня был только один выход. И признание собственной вины меня бы отнюдь не спасло. Я мог лишь продолжать начатое и надеяться, что моя дочь Хель сдержит обещание и в качестве ответной услуги предложит мне некое средство к спасению от той судьбы, которая меня уже поджидала.