После этого все как-то очень быстро покатилось под гору. Несмотря на то, что моего Фенни давно удалили из Асгарда, Фригг продолжала тревожиться из-за Бальдра, и ее тревога почти достигла уровня одержимости. Стоило нашему Золотому Мальчику чихнуть, и она уже била во все колокола. Все свое время Фригг теперь посвящала тому, чтобы уменьшить гипотетическую опасность, якобы грозящую Бальдру: высматривала, не расшатались ли плиты, которыми вымощен двор, чтобы Бальдр, не дай бог, не споткнулся и не ударился головой; охотилась в саду за растениями, которые могут оказаться ядовитыми, словно Бальдр регулярно принимался жевать на клумбах траву; с подозрением изучала каждый предмет спортивного инвентаря; и, наконец, непрерывно вязала сыночку свитеры и кофты, чтобы он не простудился.

В итоге она не выдержала: собрала представителей всех народов, существующих в Девяти мирах, и буквально вынудила всех – пчел, медведей, колючие кустарники, сорные травы и тому подобное – поклясться своими истинными именами, что они никогда не нанесут ее Золотому Мальчику никакого вреда.

– Но зачем? – спросил я у нее. – Зачем все эти клятвы? Что такого непременно должно с Бальдром слу-читься?

Но Фригг Чаровница лишь повторяла, качая головой:

– Ах, я не знаю, не знаю! Но чувствую, что над нами нависла темная тень. И дело тут не только в том, что мне и Бальдру снятся вещие сны, и даже не в том пророчестве…

– В каком еще пророчестве? – быстро спросил я.

Фригг тут же прикусила язык, отвернулась и пробормотала:

– Да так, ерунда, ничего страшного.

Но если женщина говорит «ерунда, ничего страшного», значит, наверняка дело нечисто. Оракулом у нас служила голова Мимира. Не ее ли это было пророчество? И если голова действительно сообщила нечто важное, то почему Один хранил это в тайне от меня, а Фригг все рассказал?

Я вспомнил, как они обошлись с моим сыном-волком, и решил, что пора переходить к более действенным способам расследования. Мне было ясно, что за странным поведением Одина скрывается нечто большее, чем волнение, вызванное какими-то дурными снами. Но снова оставить Асгард я себе позволить не мог – это еще больше ослабило бы мои позиции.

И я пошел напрямки. Вспомнив слова Сигюн о том, что большую часть проблем легко разрешить с помощью сладкого пирога, я отрезал большой кусок испеченного ею пирога с фруктами и, держа угощение в руке, остановился на Радужном мосту.

Хугин и Мунин, как и все остальные вороны, обожали все сладкое и липкое. Несколько вкусных кусочков и немного терпения, думал я, и я буду избавлен от весьма утомительного кружения вокруг да около.

Естественно, мне не пришлось долго ждать. Обе птицы вскоре спустились и уселись на перилах моста. Тот, что был покрупнее – Хугин, по-моему, – с важным видом ходил туда-сюда, словно выжидая, и я заговорил первым.

– Ну, и где же вы теперь побывали? – спросил я.

– Кра, кра! – возмутился Хугин и даже крыльями захлопал, выразительно на меня глядя.

– Пирог! – довольно внятно сказал Мунин; он был чуточку поменьше, и голову его украшало одно-единственное белое перышко. Его золотистые глаза так и сияли.

– Все в свое время, – возразил я. – Я первый задал вам вопрос, вот и расскажите, где вы на этот раз шныряли и в какие чужие дела совали нос.

– Игг. Дра. Силь. Кра! – Хугин, сгорая от нетерпения, вскочил ко мне на плечо.

– Кра! Пирог! – поддержал его тот, что был поменьше, и я скормил ему кусочек пирога – на мой вкус, пирог Сигюн был тяжеловат, зато изюма и сахара в нем было с избытком.

– Итак, что случилось с Иггдрасилем? – спросил я. – С чего это к нему вдруг такой интерес проснулся?

– Пророчество, – произнес Мунин. – Кра!

– Пророчество? И что же нам напророчили?

– Пирог! – упрямо потребовал Мунин.

– Сперва расскажи, что это за пророчество, – сказал я, придержав остаток пирога. – А потом вы оба получите по куску пирога.

– Кра! Пирог! – возмутился Хугин. На этот раз он сказал это вполне членораздельно.

Мунин клюнул его в крыло. Некоторое время вороны дрались, выдирая друг у друга перья и яростно каркая. Затем Мунин, тот, что был поменьше, решил выйти из схватки; он подлетел ко мне и уселся на плечо.

– Вот так-то лучше, – похвалил его я. – Ну, рассказывай, что тебе известно.

Мунин еще пару раз нервно каркнул, и я догадался, что он пытается заговорить, но ему не дают сосредоточиться близость пирога и буйный сородич, так и буравивший его своими глазами-бусинами.

– Я знаю все! Могучий ясень, имя которого Игг… Игг… Игг…

– Кра, – вставил Хугин, подлетая и садясь на мое второе плечо.

– Да, я знаю, как его имя, спасибо, – сказал я. – Но дальше-то что? Что там у нас с Иггдрасилем случилось?

Хугин не сводил глаз с пирога в моей руке. Я бросил пирог на парапет, и оба ворона тут же набросились на него, хлопая крыльями и шумно пререкаясь.

– Пророчество, пожалуйста! – резко потребовал я.

– Пирог! Стоит! – сказал Хугин, торопливо заглатывая угощение.

– Что? Пирог стоит? Что ты хочешь этим сказать?

– Яшшень! Иггдрашшиль, дрошшит, где шштоит! – пояснил Мунин, давясь пирогом.

– Иггдрасиль дрожит? Или земля дрожит там, где стоит Иггдрасиль? Но почему?

– Пирог.

– О боги!

Запас пирога у меня иссяк, и птицы начинали терять интерес к разговорам со мной. Затем они склевали несколько оставшихся изюминок и полетели, по-прежнему перебраниваясь, в сторону чертогов Одина.

И все-таки они кое-что успели мне сообщить. И это «кое-что» давало немало пищи для размышлений. Если Мировое древо дрожит, значит, эта дрожь чувствуется во всех Девяти мирах. И даже если дело тут вовсе не в самом Иггдрасиле, то вполне достаточно известия о том, что ясеню что-то угрожает. Все это мне не слишком понравилось. Не с этим ли было связано пророчество Мимира? Ясень, Иггдрасиль, дрожит там, где стоит? Кажется, так сказали птицы. Не потому ли и Всеотец так нервничает?

Ну хорошо, думал я, это надо непременно выяснить. Хеймдалль наверняка заметил, как я кормил птиц на Радужном мосту, и я, зная, что он постоянно за мной шпионит, а потом с энтузиазмом рассказывает обо мне всякие небылицы, был почти уверен, что он доложит «высшему руководству» о моей задушевной беседе с воронами. Один, разумеется, разгневается, а я знал, что в приступе гнева он способен сказать куда больше, чем хотелось бы. И теперь мне оставалось только изображать полную невинность и ждать, когда разразится очередная гроза.

Ну, в одном-то я, по крайней мере, оказался абсолютно прав. Всеотец действительно нервничал. Едва ему донесли о том, что я делал на мосту, и он сразу же велел меня привести и, поставив перед собой, задал мне жару. О, это была сама Ярость! Один полностью оправдал свои прозвища «неистовствующий» и «страшный». Он метал громы и молнии, бешено сверкая своим единственным зрячим глазом.

– Шпионил за мной? Пытался вызнать, что у меня на душе? Еще раз попробуешь, и, брат ты мне или не брат, я душу из тебя выну! И Тора с Хеймдаллем не стану просить. Сам тебя придушу! Я достаточно ясно излагаю?

– Куда уж яснее. Твои слова прозрачны, как источник Мимира, – поспешно вставил я. Времени на более умный ответ у меня не хватило.

Один внимательно посмотрел на меня своим холодным голубым глазом.

– Учти, Трикстер, я говорю совершенно серьезно. Что тебе разболтали мои птицы?

– Ничего особенного. – Я пожал плечами. – Несли какую-то ерунду насчет деревьев.

– Каких еще деревьев?

– Ну, насчет Иггдрасиля, – с невинным видом пояснил я.

Голубой глаз прищурился и стал похож на лезвие бритвы, вставленное в скулу Одина.

– Похоже, грядут какие-то неприятности? – спросил я. – Наш оракул ничего такого не предсказывал?

Один улыбнулся – чрезвычайно неприятной улыбкой.

– Какая тебе разница, что предсказывал оракул? Лишние знания счастья не приносят. А насчет Мирового древа – забудь. Не вижу ничего страшного в том, что Иггдрасиль вздрогнул и уронил несколько листочков. Это вовсе не значит, что дерево умирает.

Несколько листочков?

О боги! До чего же противно, когда Старик начинает говорить загадками! Я снова вспомнил слова птиц о том, что Иггдрасиль дрожит там, где стоит. Ну, раз дрожит, то и листья с него падают. С другой стороны, если вспомнить известную метафору, то все мы – листья на ветвях Иггдрасиля… В таком контексте слова воронов мне особенно не нравились.

– Ладно, – сказал я, – больше у меня к тебе вопросов нет. (На самом деле он уже ответил на все мои вопросы!)

После этого Один как будто немного расслабился. Он даже вроде бы перестал выглядеть таким старым, седым и усталым. Но я все же пробубнил:

– Что-то у тебя вид усталый.

– Я плохо сплю в последнее время.

– Знаешь, если тебе вдруг захочется просто поговорить… – начал я.

Но он тут же прервал меня, злобно зыркнув единственным глазом.

– Ну, не хочешь и не надо, – миролюбиво заметил я. – Не сердись. Я все понял.

– Вот постарайся и дальше быть таким же понятливым, – буркнул он.