Глава 19
Было уже очень поздно — почти полночь, — когда я вернулся домой и исключительно в силу привычки зашел на кухню посмотреть, не оставила ли Рита еды. Но, как бы я ни искал, ничего не оказалось, даже ломтика пиццы. Я все тщательно осмотрел, но напрасно. Ни пластиковой емкости на столе, ни кастрюльки в холодильнике или на плите, ни хотя бы пакета с продуктами. Я обыскал кухню И не нашел даже признаков чего-либо съедобного.
Это, конечно, не трагедия, если сравнивать с некоторыми другими событиями, случавшимися каждый день. Одно из них, например, только что произошло с Камиллой Фигг, которую я знал не один год. Мне следовало немного погоревать, но я проголодался, а Рита не оставила никакой еды, и это, по-моему, было гораздо печальнее. Смерть прекрасной устоявшейся традиции, грубое нарушение неписаного, но крайней важного принципа, придававшего мне сил во время нелегких испытаний. Для Декстера не оставили еды. Все пропало.
Впрочем, я нашел стул, отодвинутый от кухонного стола под странным углом, и валявшиеся под ним Ритины туфли. На столе снова громоздились бумаги, на спинке стула небрежно висела блузка. В противоположном углу, на холодильнике, я увидел приклеенный желтый листок из блокнота; я подошел посмотреть и обнаружил записку, видимо, от Риты, хотя нацарапанные на бумажке слова отнюдь не напоминали ее обычный аккуратный почерк. Записка с дверцы гласила: «Звонил Брайан. Где ты был?!» Рита написала букву «Б» в имени Брайана лишь со второй попытки, последняя фраза была криво подчеркнута трижды, и ручка прошла насквозь, прорвав бумагу.
Всего лишь маленький желтый листок, но я остановился и замер возле холодильника, держа в руке записку и гадая, отчего она меня так тревожит. Дело, разумеется, не в небрежности почерка. Рита просто устала и вымоталась: ей пришлось мчаться с работы после долгого напряженного дня, полного борьбы с ежегодным кризисом, а затем тащить троих детей жарким и людным майамским вечером в закусочную. Этого достаточно, чтобы кто угодно перенапрягся и утомился…
…и утратил способность правильно написать букву «Б»?
Как странно. Рита всегда была аккуратной, невротически опрятной и методичной. Именно этими качествами в том числе я в ней восхищался. Обыкновенные усталость и раздражение никогда прежде не лишали ее страстного желания сделать все как полагается. Она не раз сталкивалась с жизненными трудностями вроде злополучного первого брака с наркоманом, склонным к физическому насилию, и справлялась с кошмарным беспорядком бытия, заставляя его держаться прямо, чистить зубы и складывать грязное белье в корзину. Для Риты выглядело крайне нетипично написать неразборчивую записку и бросить на пол одежду и туфли. Явный признак… чего?
Я вернулся к кухонному столу и осмотрел то место, где Рита сидела и потом оставила туфли. Я рассматривал его взглядом опытного, хорошо обученного судебного эксперта. Положение левой туфли указывало на недостаток двигательного контроля, а небрежно висящая блузка — на усилившееся торможение. В целях дальнейшего научного подтверждения я подошел к большому мусорному ведру у задней двери. Под крышкой среди бумажных полотенец и прочего мусора лежала пустая бутылка, недавно содержавшая красное вино.
Рита с большим энтузиазмом относилась к сортировке мусора, и вот она сунула пустую бутылку в ведро и прикрыла бумагой. И что-то я не припоминал бутылку полной, хотя обычно хорошо знаком с тем, что есть на кухне. Это была бутылка мерло, которая бросилась бы мне в глаза, где бы ни стояла. Но я ее не видел. Значит, либо Рита старательно припрятала вино, либо купила сегодня, выпила за один присест и забыла положить в нужный контейнер.
Рита выпила отнюдь не бокал вина за работой в ожидании заказанной пиццы. Она опустошила целую бутылку, а главное, в мое отсутствие, оставив детей без присмотра и защиты. Рита пила слишком много и часто. Я думал, она пропускает по глоточку, чтобы справиться со стрессом, но она перешла все границы. Какие неизвестные мне причины превратили Риту в прогрессирующую пьяницу? И если так, не пора ли предпринять меры? Или нужно подождать, когда она начнет прогуливать работу и пренебрегать детьми?
Словно по сигналу в дальней комнате заплакала Лили-Энн, и я поспешил к кроватке. Девочка перебирала ножками и размахивала руками. Когда я поднял ее, немедленно стала ясна причина: готовый лопнуть подгузник выпирал из-под пижамки. Я посмотрел на Риту. Она лежала ничком на постели и храпела, откинув одну руку, а вторую подсунув под себя. Видимо, плач Лили-Энн не пробился
сквозь туман ее сна, и Рита не успела поменять девочке подгузник, прежде чем лечь. Это уж совсем на нее не походило, впрочем, как и тайное распитие вина в изрядном количестве.
Лили-Энн стала лягаться сильнее, заметно повысив уровень громкости, и я перенес малышку на пеленальный столик. Проблема очевидна, и по крайней мере с ней я мог справиться запросто. Для решения Ритиной проблемы требовалось время, а сегодня было уже слишком поздно. Я надел Лили-Энн сухой подгузник и принялся укачивать, пока она не перестала плакать и не заснула. Тогда я положил малышку в кроватку и пошел спать.
Рита лежала в том же положении, неподвижно растянувшись на двух третях кровати. Ее можно было принять за мертвую, если бы не храп. Я смотрел на нее и гадал: что творится в этой красивой светловолосой голове? Рита всегда отличалась надежностью и предсказуемостью, она заслуживала доверия и не отклонялась ни на шаг от привычной линии поведения. В том числе поэтому я и решил жениться на ней — отличная идея: я почти всегда знал наверняка, что она сейчас сделает. Рита напоминала игрушечную железную дорогу — катилась себе по одним и тем же рельсам мимо знакомых пейзажей, день за днем, без перемен.
До сих пор. Очевидно, поезд почему-то сошел с рельсов, и у меня возникло неприятное ощущение необходимости принимать какие-то меры. Насильственно вмешаться? Заставить Риту пойти на встречу Анонимных Алкоголиков? Пригрозить, что разведусь и оставлю ей детей? Я ступил на незнакомую почву Продвинутого Брака, открыв конспект аспирантского курса по программе Человеческой Жизни. В этой сфере я почти не разбирался.
Но каков бы ни был ответ, я не собирался искать его сегодня. После долгого рабочего дня, возни с Блогом Тени, хнычущими коллегами и детективом Дубиной я адски устал. Толстое, отупляющее облако утомления затянуло мозг, и я решил выспаться, прежде чем приняться за дело.
Я перекатил вялое тело Риты на край кровати и залез под одеяло. Нужно было как можно дольше поспать, причем уснуть немедленно. И как только моя голова коснулась подушки, я отключился.
Будильник зазвонил в семь. Я выключил его, и у меня появилось совершенно нерациональное ощущение полного порядка. Я лег спать с кучей проблем — Рита, Блог Тени, Камилла Фигг, — но за ночь тревоги куда-то улетучились. Да, проблемы остались, но я не сомневался, что справлюсь. Раньше получалось — получится и теперь. Меня переполняла абсолютно нелогичная, но приятная уверенность вместо утомительной тревоги. Понятия не имею, отчего произошла перемена; может быть, причиной послужил глубокий сон без сновидений. В любом случае я проснулся в мире, где неразумный оптимизм казался сродни здравому смыслу. Не скажу, будто я слышал пение птичек в золотом рассветном сиянии, но с кухни доносились запахи кофе и бекона, и это казалось мне намного лучше, чем любая птичья трель, какую мне только доводилось слышать. Я принял душ и оделся, а когда вышел на кухню, там меня ожидали порция поджаристой яичницы с тремя полосками хрустящего бекона и кружка крепкого горячего кофе.
— Ты очень поздно вернулся, — сказала Рита, выливая яйцо на сковородку. Почему-то она говорила укоряющим тоном, но, не чувствуя за собой никакой вины, я решил, что это побочный эффект от избытка спиртного.
— Вчера вечером убили Камиллу Фигг, — объяснил я. — Мы вместе работали.
Рита повернулась от плиты с лопаточкой в руке и посмотрела на меня.
— То есть вчера ты был на работе? — поинтересовалась она, и вновь в ее голосе послышались нотки, вызванные излишком вина.
— Да, — ответил я. — Ее нашли только вечером.
Рита разглядывала меня несколько секунд, а потом покачала головой.
— Ну да, конечно, теперь все понятно, — произнесла она, но с таким видом, словно ей ничего не было понятно.
Мне стало слегка неловко. Почему Рита так смотрит? Я опустил глаза, желая убедиться, что не забыл надеть брюки. Когда я поднял взгляд, она продолжала изучать меня.
— Что-то случилось? — спросил я.
Ржа покачала головой.
— Случилось? — Она закатила глаза. — И он спрашивает, что случилось.
Она стояла, упираясь руками в бедра и нетерпеливо пристукивая ногой.
— Лучше ты скажи, что случилось, Декстер.
Я удивленно взглянул на нее.
— Э… — ответил я, подыскивая правильный ответ. — Насколько я знаю, ничего не случилось. То есть ничего из ряда вон выходящего…
Этот ответ даже мне показался чертовски неуместным, и Рита вполне со мной согласилась.
— Ну да, ничего не случилось, — произнесла она, не сводя с меня глаз и продолжая постукивать ногой, точно ожидала большего, так как сказанное мной оказалось таким неубедительным.
Я перевел взгляд на плиту. От сковородки вместо благоуханного пара поднимался дымок.
— Рита, — осторожно напомнил я, — кажется, что-то горит.
Она хлопнула глазами, а потом, когда до нее дошло, резко обернулась к плите.
— Блин, ты только посмотри! — воскликнула она, наклоняясь над сковородой с воздетой в воздух лопаточкой в руке. — А время-то… — И в ее голосе зазвучала досада. — Ну почему нельзя… никогда нет… Коди, Эстор, завтракать, сейчас же!
Рита соскребла подгоревшую яичницу, бросила на сковороду кусочек масла и вылила еще два яйца — и все это быстрыми, едва различимыми движениями.
— Дети! Сию же секунду идите есть! — крикнула она и снова взглянула на меня, а потом, помедлив, сказала: — Я просто… нам нужно…
Рита покачала головой, словно не могла вспомнить подходящие слова.
— Я не слышала, как ты вчера пришел, — объяснила она, и конец фразы прозвучал почти неразборчиво.
Я мог бы сказать, что вчера вечером она бы ничего и не услышала, даже если бы по дому под звуки волынок промаршировал шотландский полк ее величества, но понятия не имел, какого ответа ждет Рита. Да и зачем портить приятное утро, пытаясь найти разгадку? И потом, рот у меня был полон яичного желтка, а говорить с набитым ртом невежливо. Поэтому я улыбнулся, издал какой-то ободряющий звук и принялся доедать завтрак. Рита выжидающе смотрела, но тут явились Коди и Эстор, и она поспешно принялась ставить еду на стол. Утро прошло совершенно обычно, и я снова, как и при пробуждении, почувствовал слабоумный проблеск ни на чем не основанной надежды, с которой и поехал на работу.
Даже ранним утром у майамских пробок есть особенности, которых не сьпцешь в других городах. Водители в Майами, судя по всему, злее и шустрее прочих. Возможно, яркий и безжалостный солнечный свет напоминает им, что они могли бы ловить рыбку или лежать на пляже вместо того, чтобы ползти по шоссе на скучную, бессмысленную, убийственную работу, за которую платят гораздо меньше, чем они заслуживают. Но вполне вероятно, они всего лишь выплескивают избыточную энергию, которую получают, выпив невероятно крепкого местного кофе.
Какова бы ни была причина, но каждое утро воздух над трассами оказывается насыщен манией человекоубийства, и сегодняшняя поездка на работу не стала исключением. Водители сигналили, выкрикивали угрозы, делали непристойные жесты, а на пересечении с Пальметто старый «бьюик» въехал в новенький «БМВ». На обочине шла драка, и водители притормаживали, чтобы посмотреть или что-нибудь крикнуть противникам. Поэтому ушло лишних десять, минут, чтобы миновать этот хаос и добраться до работы. Впрочем, ничего страшного, учитывая то, что меня там ожидало.
Я по-прежнему чувствовал себя до абсурда бодрым и живым, поэтому не остановился выпить чашку смертоносного кофе, который мог положить конец шуму в голове, ну или мне самому, а направился прямиком к столу, где нашел Дебору — она ждала, сидя в моем кресле и являя собой воплощение Мрачного Раздумья. Ее левая рука по-прежнему висела на перевязи, но гипс утратил блеск и новизну. Дебора навалилась им на стол, опрокинув подставку для карандашей. Но нет в мире совершенства, и начало дня было таким радостным, что я ее простил.
— Доброе утро, сестренка, — весело поприветствовал я ее, но мои слова, казалось, оскорбили Дебору сильнее, чем следовало. Она поморщилась и покачала головой, словно качества сегодняшнего утра никак не относились к делу.
— Что случилось вчера вечером? — спросила она резче, чем обычно. — То же, что и с остальными?
— Ты имеешь в виду Камиллу Фигг? — уточнил я, и в ответ Дебора буквально зарычала:
— А кого еще, блин, я могу иметь в виду?! Деке, черт возьми, я должна знать — с ней случилось то же самое?
Я сел на складной стул напротив стола, решив, что с моей стороны это благородный поступок, поскольку в кресле расположилась Дебора, а стул был не очень удобен.
— Нет, я так не считаю, — ответил я, и Дебора со свистом выдохнула.
— М-м-мать… я знала, — сказала она, выпрямляясь, и взглянула на меня с огнем в глазах. — А что не совпадает?
Я поднял руку, слегка притормозив сестру, и предупредил:
— Все не слишком-то убедительно. По крайней мере детектив Худ со мной не согласен.
— Этот дебил даже пол двумя ногами не нащупает, — огрызнулась Дебора. — Что ты узнал?
— Кожа жертвы повреждена в двух местах. Поэтому на месте преступления есть кровь. Э… и тело оказалось уложено немного по-другому.
Сестра ждала, и я продолжил:
— Следы ударов тоже другие.
— В каком смысле? — спросила она.
— Удары нанесены другим орудием, — объяснил я. — Не молотком.
— А чем? Клюшкой для гольфа? Бампером «бьюика»? Чем?
— Не знаю… — помедлил я. — Каким-то предметом с выпуклой поверхностью. Может быть… — Я на секунду замолчал. Произнести это вслух было все равно что расписаться в собственной паранойе. Но Деб смотрела на меня с выражением готовности на грани раздражения, поэтому я договорил: — Может быть, бейсбольной битой.
— Так, — протянула она, сохраняя прежнее выражение.
— Э… и тело лежало не совсем так, как раньше, — повторил я.
Дебора продолжала гипнотизировать меня взглядом. Когда я замолчал, она нахмурилась.
— И все? — спросила она.
— Почти, — ответил я. — Придется подождать вскрытия, чтобы удостовериться. Но одна из ран — на голове, и я думаю, Камилла была без сознания или даже мертва, когда ей ломали кости.
— Это ничего не значит, — возразила сестра.
— Дебора, на остальных вообще не было крови. В первых двух случаях убийца очень старался не лишать жертву сознания до самого конца. Он ни разу не прорвал кожу.
— Ты не втолкуешь это капитану, — заявила она. — Весь департамент требует моей головы. Если я не докажу, что отправила за решетку нужного человека, Худ выдаст меня на расправу.
— Я ничего не могу доказать, — сказал я. — Но я знаю, что прав.
Сестра недоуменно склонила голову набок.
— Это говорит… один из твоих голосов? — осторожно спросила Дебора. — А он не может объяснить поподробнее?
Когда Дебора наконец узнала, какова моя истинная суть, я попытался объяснить ей про Темного Пассажира. Я сказал, что всякий раз, когда на меня снисходит «прозрение» насчет убийцы, на самом деле я получаю подсказку от темного духа, обитающего в моей душе. Видимо, я говорил слишком путано, поскольку Дебора до сих пор полагала, будто я впадаю в некое подобие транса и общаюсь по удаленной связи с кем-то, сидящим за Неведомой Гранью.
— Я не ясновидец, — напомнил я.
— Мне плевать, даже если придется гадать по чайным листьям, — заметила Дебора. — Пусть твой дух расскажет нам что-нибудь полезное.
Но прежде чем я успел открыть рот и произнести язвительную фразу, которая так и просилась у меня с языка, в дверях затопали здоровенные ноги, и огромная темная тень поглотила остатки приятного утра. Я обернулся и увидел перед собой во плоти Смерть Радости.
Детектив Худ, привалившись к косяку, одарил нас фирменной злобной усмешкой.
— Вы посмотрите, — сказал он, — два неудачника.
— Вы посмотрите, — огрызнулась Дебора, — говорящая жопа.
Худ, казалось, даже не обиделся.
— Допустим, но я теперь главный, детка. И я буду искать настоящего убийцу вместо того, чтобы махать ручкой по телевизору.
Дебора покраснела. Удар был подлый, но он достиг цели. Надо отдать сестре должное, она немедленно дала сдачи.
— Ты даже свой член не найдешь без поисковой группы.
— Причем большой группы не понадобится, — радостно подхватил я. Родственники должны стоять горой друг задруга.
Худ злобно взглянул на меня, и его улыбка сделалась еще шире и отвратительнее.
— А ты теперь вообще не участвуешь в расследовании, — заявил он. — Как и твоя голливудская сестричка.
— Правда? — спросил я. — Поскольку я могу доказать, что ты ошибаешься?
— Нет, — ответил он. — Потому что… — Худ помедлил, наслаждаясь, а затем медленно и с очевидным смаком выговорил: — Потому что ты теперь под вопросом.
Я собирался ответить очередной остроумной и язвительной репликой, вне зависимости от сказанного им, но слова Худа застали меня врасплох. «Под вопросом» на языке полицейских значит: «Мы считаем, ты виновен, и докажем это». В немом ужасе глядя на детектива, я оказался не в силах подобрать остроумный ответ на фразу, которая намекала, будто меня подозревают в убийстве. Особенно если ты его еще даже не совершил. Я несколько раз открыл и закрыл рот, и со стороны, наверное, это выглядело как неплохое подражание вынутому из воды окуню, но не издал ни звука. К счастью, вступилась Дебора.
— Какого хрена ты тут гонишь, Ричард? — поинтересовалась она. — Нельзя отстранять Декстера только за то, что он знает, какой ты урод.
— Ну, об этом не беспокойся, — ответил Худ. — У меня есть веская причина.
Детектив произнес это тоном счастливейшего человека на свете… но вы бы видели того, кто вошел в мой кабинет в следующую секунду.
Он словно всю жизнь ждал нужной реплики, предвещающей его появление на сцене. Я услышал ритмическое постукивание в коридоре, когда последние слова Худа еще не отзвучали в воздухе, и передо мной предстал по-настоящему счастливый человек.
Я сказал «человек», хотя на самом деле увидел лишь три четверти homo sapiens. Странное постукивание на ходу свидетельствовало об отсутствии ног, а вместо рук поблескивали одинаковые металлические клешни. Но зубы были чисто человеческие, и все они обнажились в улыбке, когда сержант Доукс, войдя, протянул Худу огромный коричневый конверт.
— Спасибо, — поблагодарил Худ. Сержант Доукс кивнул, не сводя с меня глаз. Его неестественно счастливая улыбка растянулась до ушей, и я исполнился ужаса.
— Это что такое? — спросила Дебора, но Худ просто покачал головой и открыл конверт. Он вытащил глянцевую фотографию, примерно восемь дюймов на десять, и швырнул на стол.
— Лучше ты мне скажи, что это такое, — предложил он.
Я взял снимок. Сначала я не узнал изображенного на
нем человека, потом на мгновение решил, что сошел с ума, так как подумал: «Да этот мужик похож на меня!» Я сделал вдох, чтобы успокоиться, посмотрел еще раз и утвердился во мнении: «Это я». Впрочем, картина не стала яснее.
На фотографии действительно оказался я. Декстер, полуголый, вполоборота к камере, в двух шагах от распростертого на тротуаре трупа. Я немедленно подумал: «Не помню, чтобы я оставлял там тело…» Конечно, это не делает мне чести, но, разглядывая свой обнаженный торс, я решил, что неплохо выгляжу. Прекрасный загар, пресс в отличной форме, никаких признаков жировых отложений, которые в последнее время начали возникать на талии. Значит, снимок сделали год или два назад, но, впрочем, я так и не понял, отчего Доукс так радовался.
Я пресек самолюбование и попытался сосредоточиться на самой фотографии, которая, несомненно, представляла для меня угрозу. Я не обнаружил никаких намеков на то, где и когда ее сделали, и посмотрел на Худа.
— Откуда она у тебя? — поинтересовался я.
— Узнаешь? — спросил тот.
— Никогда раньше не видел. Но, думаю, это я.
Доукс издал бульканье — должно быть, смех, — и Худ
кивнул, точно в его непрошибаемом черепе возникла какая-то мысль.
— Ты так думаешь, — повторил он.
— Да, — сказал я. — Думать — это не больно, можешь и сам попробовать.
Худ вытащил из конверта еще одну фотографию и бросил на стол.
— А как насчет вот этого? Что ты думаешь теперь?
Я посмотрел на снимок. То же место действия, что и на предыдущем, но теперь я стоял чуть дальше от тела и натягивал рубашку. В объектив попал какой-то посторонний объект, и после недолгого изучения я догадался, что это затылок Эйнджела Батисты. Он наклонялся над лежащим на земле трупом. И тут наконец у меня в голове зажегся свет.
— А! — с облегчением вздохнул я. На фотографии был не Декстер в момент бегства от чьей-то бренной оболочки, а Декстер, выполняющий свой долг, обычные будничные пустяки. Я с легкостью мог объяснить и даже доказать происходящее. Крючок сорвался. — Я помню. Два года назад, убийство в Либерти-Сити. Стреляли из автомобиля, на ходу, три трупа, было очень грязно. Я запачкал кровью рубашку.
— Ага, — подтвердил Худ, и Доукс закивал, продолжая радостно улыбаться.
— Ну что ж, бывает, — объяснил я. — Именно на такой случай я держу в сумке чистую рубашку.
Худ продолжал глазеть на меня, а я пожал плечами.
— Вот я ее и надел, — закончил я, надеясь, что он наконец поймет.
— Прекрасно, — сказал он и кивнул, точно признавая мой несомненный здравый смысл, а потом достал третью фотографию.
Я взял ее. Опять я, бесспорно я. Мое лицо в профиль. Я смотрел вдаль с выражением благородной тоски, которое, возможно, возникало незадолго до обеда. На лице виднелась легкая тень щетины, которой не было на первых снимках, а значит, третью фотографию сделали в другое время. Но поскольку все пространство снимка занимало преимущественно мое лицо, я не мог почерпнуть больше никакой информации. С другой стороны, фотографию никоим образом нельзя было использовать против меня.
Поэтому я покачал головой и положил фотографию обратно на стол.
— Красивая фотка. Скажи, детектив, ты считаешь, что некоторые бывают слишком красивы?
— Ага, — ответил Худ. — Я считаю, что некоторые бывают слишком остроумны.
И он бросил на стол последнюю фотографию.
— Ну-ка посмейся вот над этим, шутник.
Я взял снимок. Снова я, но на сей раз рядом с Камиллой Фигг. На ее лице застыло такое выражение испуганного обожания, нежности и тоски, что даже дурак вроде Худа разгадал бы его без посторонней помощи. Я рассматривал фотографию в поисках подсказок и наконец определил место действия. Снимок сделали возле Факела, где мы нашли офицера Гюнтера. Ну и что? Зачем этот тупой верзила показывает мне мои же фотографии, как бы хороши они ни были?
Я вернул снимок на стол.
— Ая и не знал, что такой фотогеничный. Можно взять их на память?
— Нет, — сказал Худ. Он склонился над столом, и от запаха немытого детектива и дешевого одеколона меня чуть не стошнило. Худ сгреб фотографии и засунул в конверт.
Когда он отстранился на несколько шагов, я снова вздохнул. Поскольку мое любопытство дошло до точки кипения, я употребил дыхание на то, чтобы заговорить.
— Красивые снимки, — подтвердил я. — Ну и что дальше?
— И что? — повторил Худ, и Доукс вновь издал нечленораздельный, но радостный звук. Слов я не разобрал, но искаженные слоги, в которых отчетливо слышалось «я тебя поймал», отнюдь не подняли мне настроение.
— И это все, что ты можешь сказать про коллекцию, которую собрала твоя подружка?
— Я женат, — возразил я. — У меня нет подружки.
— Да, теперь нет, — согласился Худ. — Она мертва. Точно кто-то подключил их с Доуксом к одной сети и
щелкнул рычажком за сценой, оба оскалились в унисон, являя собой блистательное воплощение кровожадной радости.
— Фотографии нашли в квартире Камиллы Фигг, — пояснил Худ. — И их там сотни.
Он наставил толстый, как банан, палец мне прямо между глаз.
— И на всех — ты.
