Глава 17

Полуденное солнце уже палило, хотя и не так сильно, как несколько месяцев назад, летом. Впрочем, даже так обилие номерных знаков северных штатов наглядно говорило о том, что погода здесь в это время года куда приятнее, чем в Нью-Джерси или Мичигане. Странное это было ощущение: вести машину в окружении праздных туристов, держа свои намерения при себе и приговаривая шепотом, что да, конечно, мы и впрямь едем делать то, что по-настоящему хорошо умеем делать, и плевать нам на то, что сейчас день, а не ночь, и плевать, что нас не сопровождает своим саундтреком серебряно-красная луна, с одобрением наблюдающая за нами с темно-синего ночного неба. Нет, роль звукового сопровождения исполняет сейчас оживленный шум полуденного транспортного потока, даже не полного убийственных угроз часа пик, а это неправильная музыка, слишком расслабляющая по темпу и гармонии; все это слишком отличается от того, к чему мы привыкли, и поэтому действует на нервы.

Безлунный полдень, с одной стороны семьи из Огайо, с другой – чета пенсионеров из Айовы и бразильский бизнесмен… это вам не хищное скольжение во мраке ночи, и все кажется до ужаса неправильным. Ну, как если бы мы вошли в церковь, а там все нагишом.

Однако что есть, то есть, придется обходиться и этим, каким бы неудобным, неестественным и неправильным оно ни представлялось. И как мне выполнить работу? Вот прямо сейчас, при свете дня – как вообще такое возможно? Как делать в сиянии южного солнца то, в чем мы сильны ночью? Не бывало еще Декстера Дневного, и те малютки-тени, что вырываются на свободу во мраке ночи, вряд ли горят желанием играть в свои игры на свету. Им это вообще не нравится, и Темному Попутчику это не нравится, а значит, и Декстер тоже не в восторге от создавшегося положения.

Однако делать нечего, приходится мириться с тем, что есть. Так что постараемся уж сделать все возможное. Времени мало, и мы должны подготовиться. Поэтому мы продираемся сквозь пробки на Восьмой улице. Вот и Калле Очо с его кафешками, и как бы нас ни манили ароматы из их дверей и окон, на этот раз мы минуем их, не задерживаясь, и сворачиваем на стоянку у магазина принадлежностей для бассейнов. Мы еще раз щуримся на нежеланное солнце, заходим в магазин и покупаем там маленький набор для определения качества воды. Расплачиваемся наличными, возвращаемся на стоянку и открываем багажник.

Из багажника мы достаем белую рубаху с короткими рукавами и переодеваемся в нее прямо здесь, за машиной. В грудном кармане лежит узкий галстук на липучке; его мы тоже надеваем. И наконец, самое главное: мы достаем из багажника планшет с блокнотом, завершающий наш камуфляж. Теперь мы готовы. Мы больше не Декстер – Дневной Хищник, мы волшебным образом превратились в Безымянное Официальное Лицо.

Это старый и очень эффективный камуфляж. Люди видят планшет с галстуком – и не замечают больше ничего. На этот раз они увидят Безымянного Официального Контролера Качества Воды, тогда как на самом деле мы будем расхаживать по кемпингу в поисках красного «ниндзя» или других признаков нашей жертвы. Время от времени мы будем задерживаться, чтобы брать пробы воды и чиркать что-то в блокноте, уверенные в том, что планшет сообщает больше невидимости, чем плащ Гарри Поттера.

Вернувшись в машину, мы расстегиваем сумку с пробирками для проб, кладем ее вместе с планшетом на правое переднее сиденье, а потом уезжаем – через Очо и Норт на Тридцать шестую Северо-Восточную, а с нее – на дамбу Джулии Таттл.

Движение по меркам Майами никакое, так что мы без помех едем по дамбе. Мы проезжаем мимо Колонии хищников, как бы невзначай выискивая взглядом какие-нибудь признаки Патрика, и, ничего не увидев, сворачиваем на следующий же съезд с шоссе, ярдах в пятидесяти за кемпингом. Потом собираем реквизит для нашей маленькой костюмированной драмы, открываем дверцу и выходим на это в корне неправильное полуденное солнце. На мгновение мы даже останавливаемся и зажмуриваемся в надежде на то, что вот мы откроем глаза, а оно вдруг каким-то образом хоть немного померкнет ради наших целей или, может, мы сами чуть свыкнемся с этим слепящим светом.

Но не происходит ни того ни другого. Солнце продолжает немилосердно жечь, и нам все еще неуютно, а ведь времени у нас не так много. Поэтому мы, собравшись с духом, зажимаем под мышкой свой планшет и двигаемся к мосту, под которым разбит лагерь.

Солнце, кажется, делается на пути к мосту еще горячее, и к моменту, когда мы наконец ныряем в благословенную тень под мостом, мы уже совершенно вспотели – и это в то время, когда нам полагалось бы сохранять ледяное самообладание. Не знаю, от чего мы потеем больше – от жары или непривычности ситуации. Так или иначе, капли пота стекают по лбу и, срываясь с кончика носа, шлепаются на бетон. Мы потеем, светит солнце, вокруг нас люди, и так не должно быть, поэтому шаги наши чуть шире, и подошвы шлепают по бетону громче, чем положено. Но мы идем вперед, потому что так надо, мимо первой палатки, перед которой бритый наголо чернокожий мужчина средних лет делает силовую гимнастику, используя вместо гирь две наполненные водой канистры из-под молока. Руки у него тонкие, худые, и на них вздуваются вены, когда он сгибает и распрямляет руки. Он косится на нас, и мы киваем ему; он поспешно отворачивается, а мы подходим, обогнув его, к воде, и набираем первую пробирку. Потом смотрим сквозь нее на солнце, и щуримся, выплескиваем воду обратно, пишем что-то в блокноте и идем дальше.

Дальше, мимо второй, пустующей палатки, и еще дальше, где тень от моста становится гуще, что позволяет нам дышать чуть свободнее. Конечно, это даже отдаленно не напоминает ночь, но все лучше, чем ничего, и мы скользим в этой тени, вдоль кромки воды, задерживаясь еще пару раз для фокусов с пробиркой и планшетом.

Теперь мы уже в самом центре лагеря, поэтому останавливаемся, чтобы оглядеться по сторонам. Здесь есть навесы из картона, а некоторые хибары построены даже из дерева с жестяными крышами. Кто-то спит под куском пленки на растяжках, есть и несколько настоящих палаток, и все это громоздится без намека на упорядоченность, словно кто-то собрал их, хорошенько потряс и высыпал на бетон под мостом.

Справа высится бетонный откос, и с самого верха, от дороги, на меня равнодушно глядит женщина, завернувшаяся в спальный мешок. Мы двигаемся дальше, высматривая все, что могло бы намекнуть на нашу цель, – на Патрика, и наконец в дальнем конце лагеря, у самой воды мы находим то.

Это очень даже симпатичная на вид палатка-купол, немного выцветшая и заляпанная, но вполне еще крепкая и надежная. Красного мотоцикла рядом с ней нет, как не видно и признаков самого Патрика, но мы абсолютно уверены в том, что эта палатка его, – благодаря специфическому украшению.

По обе стороны от застегнутого на молнию входного клапана стоит по пластиковой канистре из-под молока – в точности такой, как у лысого физкультурника. Эти тоже наполнены водой, чтобы не опрокинуться под весом груза.

В горловину каждой канистры вбито по палке, а на палку насажено по кошачьей голове.

Головы аккуратно отрезаны от тел, и, судя по их состоянию, сделано это совсем недавно. Они смотрят на нас с одинаковым выражением кошачьего ужаса.

Между головами на клапан пришпилена картонка с корявой надписью от руки: «ХОЧЕШ ЧТОБ И ТИБЯ ТАК?» Пониже буквами поменьше приписано: «Не лезь!»

Сочетание орфографии и кошачьей расчлененки не позволяет ошибиться: это палатка Патрика. И вот тут мы наконец ощущаем нетерпеливое предвкушение, а свет вокруг нас стремительно меняет оттенок, проходя последовательно части спектра: желтый, оранжевый, красный, потом…

Нет, только красный. Но постойте-ка: а где красный мотоцикл? Мы его не видим, а ведь понятно, что Патрик не может держать его где-то вдалеке от себя: даже такая деревенщина не оставит мотоцикл на дороге.

Мы оглядываемся по сторонам: здесь нет ничего такого, где можно было бы спрятать мотоцикл, и благословенная тень снова отступает от нас, сменяясь слепящим дневным светом. Никаких признаков мотоцикла… если он, конечно, не в палатке. Но палатка слишком мала; к тому же предупреждающая табличка на клапане явно была пришпилена снаружи, скорее всего, когда он уходил. Мы не видим ни малейшего шевеления ткани, намекающего на то, что там, внутри, кто-то есть, кто-то двигается или хотя бы дышит, и день снова обрушивается на нас всем своим жаром, и мы бессильно смотрим, как еще одна капля пота катится по носу и падает вниз.

Патрика здесь нет.

Это дневное «окно» – наша единственная возможность. Патрик куда-то отчалил, когда не должен был этого делать. Все испортил, гад.

Мы боремся с острым желанием пнуть палатку ногой и – для полной уверенности – проходим мимо нее к воде, напрягая слух. Из палатки не доносится ни храпа, ни сопения – вообще ни звука, поэтому, наклоняясь, чтобы в последний раз исполнить свою бутафорскую пантомиму с анализом, мы думаем о самых грустных и неприятных вещах.

Однако для окончательной уверенности мы встаем и слишком быстро поворачиваемся, притворяемся, что теряем равновесие и от души, якобы случайно, врезаемся в палатку плечом. Изнутри не слышно никакой реакции.

– Извините! – говорим мы толстым официальным голосом и прислушиваемся. – Эй! Есть кто-нибудь?

И снова никакого ответа.

Что ж, теперь уже точно. Патрика здесь нет.

Мы шатаемся по лагерю еще минут двадцать, карябая лишенные содержания записи в блокнот, но он не возвращается, и нам в конце концов приходится признать: задерживаться здесь и дальше будет подозрительно, и нам пора собирать свои игрушки и смириться с очевидной истиной.

Мы облажались.

Мы бредем к выходу из лагеря, задержавшись еще дважды, чтобы накарябать в блокноте несколько нехороших слов, потом выбираемся обратно на дамбу и, немилосердно потея, возвращаемся к машине. Мы изо всех сил стараемся мыслить позитивно и отыскать хоть какой-нибудь пустяк, который позволит считать эту безнадежную поездку не совсем уж пустой тратой времени. И наконец, когда машина вливается в поток городского движения, крошечный лучик оптимизма прорывается-таки сквозь обложившие наш небосклон тучи отчаяния, и мы со вздохом цепляемся за эту лучшую из оставшихся нам надежд.

По крайней мере, осталось еще время поесть.

Я наскоро перекусил в ресторане на Калле Очо, открывшемся буквально на днях, поэтому официантки там еще вежливо держались с клиентами. Кормили здесь вкусно. Я залил ленч кофе и не спеша порулил обратно в управление, по дороге пытаясь понять, куда делся Патрик. Он знал, что в дневное время ему до Джекки не добраться. Если он следовал графику, каким его представлял себе я, сейчас ему полагалось мирно спать в своей палатке. Ну, конечно, не исключено, что у него закончилось бухло и он отчалил в магазин за новой бутылкой. И все-таки было отчаянно жаль, что после всех моих приготовлений и терзаний по поводу того, смогу ли я проделать это при свете дня, я не добился ничего, кроме жирного пятна от подливки на рубашке.

Придется мне вытерпеть еще час в обществе Роберта и Ренни, притворяясь милым и терпеливым, а потом поехать на родительское собрание в школу к Коди. В качестве повода смыться с работы, не говоря уж об алиби, меня это собрание вполне устраивало; теперь же оно стало казаться еще одной бестолковой тратой времени, утомительными препирательствами с учителем, которому никогда не понять, почему Коди не может адаптироваться к общепринятым нормам. Он будет давать мне советы, как легче подготовить Коди к счастливой жизни с одноклассниками, но моих односложных ответов даже не услышит, а если и услышит, то вряд ли примет их к сведению. Ну не найдется такого учителя в системе начального школьного образования округа Дейд, который смог бы понять и принять очевидную истину.

Коди никогда не адаптируется и никогда не будет счастлив в системе.

Потому что Коди – не нормальный, здоровый мальчик, который любит гонять мяч и дразнить девчонок. И никогда не будет таким. Коди нужны совсем другие вещи, которых школа не даст никогда, и его единственная возможность существовать в обществе – это получить их, а потом жить, притворяясь обычным человеком, то есть по Кодексу Гарри. И научиться этому он сможет только у другого монстра – у меня.

То, что Коди хотел, без чего он просто не мог жить, не одобряется далеким от толерантности обществом, в котором мы живем, и мы не можем объяснить этого никому, даже отчасти. Поэтому нам придется сидеть, и ерзать на месте, и обмениваться делаными улыбками, и говорить избитыми штампами – в общем, притворяться, будто мы верим в счастливое, светлое будущее мальчика, реальная судьба которого – Темное наследие, чьи правила пишутся не мелом, а кровью. Одной мысли о неизбежности, с которой я должен буду избегать этой истины, хватило, чтобы мне захотелось изо всей силы впечатать капот своей тачки в багажник «бьюика», набитого синеволосыми леди из Миннесоты, который плелся впереди.

Однако же это часть моего грима Гордого Папаши Декстера, и избежать этого я не мог. По крайней мере, по завершении этой пытки мне предстоял приятный вечер – праздная болтовня с Джекки и спелая клубника на закате. Да, такая перспектива стоила пары часов досады и раздражения.

И я снова задумался о том, как было бы, веди я образ жизни Джекки: никаких тебе родительских собраний, никакой покраски дома рядом с растревоженным муравейником, никаких визгов, и плача, и грязных памперсов. Ничего – только сверкающая в бриллиантовом блеске жизнь под светом софитов. Праздная фантазия, конечно, не более чем попытка подсластить пилюлю под конец полного разочарований дня. Но фантазия славная, и даже мысли об этом хватило, чтобы на моих губах заиграла легкая улыбка.

Впрочем, даже эта легкая улыбка продержалась лишь до двери моей лаборатории, у которой я столкнулся с Винсом Мацуокой, вылетавшим из нее с той же скоростью, с какой я стремился внутрь. Столкновение вышло впечатляющим, а поскольку веса во мне больше, чем в Винсе, он отлетел и врезался в дверной косяк.

– Ох, – выпалил он. – Осторожнее, ты мне локоть разбил! – Винс выпрямился, потирая ушибленное место. – Еще один!

– Да? – удивился я. – Ну и что, у всех по два локтя.

– Новый труп! – бросил он на ходу, устремляясь прочь по коридору. – Глазафака! Убил еще одну!

И он исчез, а я остался стоять в дверях, глядя ему след. Теперь я узнал, чем занимался Патрик сегодня днем вместо положенного ему сна. И странное дело, мне искренне захотелось посмотреть, что он натворил.

Я вошел в лабораторию. Роберт с Ренни стояли, в замешательстве переглядываясь, – словно не знали, что полагается делать их персонажам при новом нападении Глазафаки, да и получать от кого-нибудь инструкции тоже не особо хотели.

Тем не менее им пришлось их получить.

– Пошли, – скомандовал я.

Актеры заморгали и выпучили на меня глаза – ни дать ни взять две разбуженные совы.

– Куда? – спросил Роберт. Ренни только облизнул губы.

– На место преступления, – сказал я. – Прекрасный способ научиться тому, что делать на месте преступления.

Оба переглянулись, будто надеясь на то, что второй предложит лучше сходить выпить кофе, но ни тот ни другой этого не сделали, поэтому мы следом за Винсом спустились и вышли на улицу.