Глава 10
Еще читая лекцию по технике безопасности, я поняла — наша песенка спета.
Все кому не лень бросились проверять мою «угрозу», что если сунуть в розетку пальцы, «шибанет током».
Нескольких студентов, действительно, хорошенько «шибануло», но они совершенно не расстроились, скорее очень сильно удивились. Как ток посмел напасть на воинственных скандров? Не побоялся, главное… Вот, нахал!
Проверяя — насколько отважен ток, большинство студентов сунули пальцы в розетку еще по нескольку раз. Взбодрились по-варварски, небрежно стряхнули с волос остаточное электричество, конечно же, на тех, кто еще не успел «приобщиться к науке и технике».
Столь впечатляющее подтверждение моих «угроз» сработало самым неожиданным образом. Буквально все скандры воззрились так, словно я, как минимум, с точностью до секунды предсказала конец света. Мда-а-а… Как все запущено-то.
Но то были лишь цветочки.
Я, как порядочная, неосторожно предупредила, что в одной из лабораторных установок есть оголенный провод и он под напряжением. (Ума не приложу — какому гению пришло в голову оставить столь опасный «нудизм» на откуп студентов). Тут же двое из них схватились за провод, и начали отплясывать польку. Вцепились друг в друга, и продолжили танцевать. К ним подскочил третий, четвертый, пятый.
Вскоре вокруг злосчастной установки разросся длинный хоровод плясунов. Каждый танцевал в меру своих способностей. Кто-то уже перешел на брутальный бути-дэнс и тряс пятой точкой так, что пол, столы и стулья завибрировали от перевозбуждения. Кто-то еще выписывал ногами суровый мужской канкан, неизменно попадая стопой себе в лоб. Кто-то решительно пытался повторить цыганские пляски, точнее «тряски» грудью.
Хоровод множился со страшной силой. Каждый следующий скандр отказывался верить, что если схватится за «крайнего» или «среднего», «сила тока» доберется и до него тоже. «Ну должна же она когда-то закончится!», «Не может быть, чтобы она добралась даже до меня!» «Не может быть, чтобы она не побоялась меня достать!» После таких бравых возгласов, хоровод непременно пополнялся танцорами.
Двое из них, выделывая ногами сложные кренделя — нечто среднее между выпадами кунг-фу и танцем маленьких утят — задели ногами «стену сейфов».
Таким украшением могла похвастаться каждая лаборатория кафедры.
Дальнюю от входа стену целиком обкладывали сейфами, как кирпичами. Драгар объяснил, что там хранятся контрольные работы, дипломы и рефераты учащихся. И называл кладку гигантских металлических кирпичей «стеной стыда, позора и смеха». Если верить Драгару раз в семестр преподы устраивали «Всемирный день юмора». Не глядя доставали рефераты, дипломы или контрольные работы и зачитывали вслух под громогласный хохот окружающих.
Лекция по технике безопасности убедила меня, что это не преувеличение.
Даже таблички с угрозами на сейфах вызывали полное и безоговорочное доверие.
«Не влезай — убьет смехом!» «Осторожно! Концентрация глупости превышает безопасные для здоровья размеры». «Внимание! Ни за что не верьте тому, как тут бессовестно оболгали законы физики!»
Схлопотав несколько истинно-варварских ударов в самые чувствительные места, сейфы с негодованием загремели, и стена рассыпалась как карточный домик. Не теряясь, танцоры лихо подпрыгивали, пока «металлические кирпичи» падали и «стекались» к их ногам. Многие продолжали выплясывать уже на импровизированном помосте — такой бешеной чечетки я еще не видела. Грохот стоял неимоверный, жаль, что с ритмом возникли серьезные проблемы.
Несколько студентов ухитрились найти «слабые места» в сейфах, провалились внутрь и продолжили пляски. Из-под их ног взмывали в воздух кипы бумаг и романтично кружили в воздухе как осенние листья.
Дискотека была полная.
Наконец, с криком:
— Ну должен же он когда-то закончиться! — последний студент схватился за конец хоровода. Подпрыгнул и начал выделывать ногами кренделя не хуже чем знаменитые танцовщицы «Мулен Руж».
Хорошенько порывшись, я откопала в себе силу убеждения. Магнитную силу убеждения. Выбросила вперед руки, и студенты разлетелись по аудитории как одуванчиковый пух от ветра. Фуф.
Поднимаясь с пола, скандры воззрились на меня с еще большим уважением. Кажется тот, кто сумел «приложить» их похлеще тока, повышался до статуса бога.
И тут я заметила, что кипа бумаг на полу зашевелилась, заволновалась и разразилась трехэтажной бранью.
Следом за бранью из нее выбрались две наши уборщицы. Вслух ругалась только одна, вторая жестами показывала студентам, что она с ними сделает.
То ли наденет ведро на голову, то ли оторвет этот ненужный отросток шейных мускулов к чертям — все равно им никто не пользуется…
С техникой безопасности сильно не заладилось. Но самый настоящий интеллектуальный коллапс наступил во время расчетов результатов экспериментов.
— Ольга Искандеровна, а Ольга Искандеровна! — раздавалось из всех концов аудитории. Я подходила и уныло подтверждала собственные подозрения.
Скандры не умели считать даже с калькулятором. Вархар все сильнее вырастал в моих глазах. И уже даже плавки с мечом не могли затмить светлый образ проректора, способного не только считать до десяти, но и без усилий, в уме, вычислять премии.
Последней каплей стало общение с четверкой скандров, чуть поменьше Драгара. Все, как один огненно-рыжие, с черными глазами и квадратными челюстями, они позвали меня ближе к концу пары.
Я с опаской подошла к парням, заметив, что новенький калькулятор в их лапищах, уже лишился десятка кнопок. Один из студентов с удивлением вертел две в руках. Теперь понятно, почему тут используются древние калькуляторы, и почему размеры кнопок у них с пол спичечного коробка. А главное, почему они не пластмассовые, а металлические. Наверное, те, что поменьше, высыпались бусинками еще на первых минутах подсчетов. Эти же мужественно продержались почти две пара.
— Слушаю, — я подошла к рыжей четверке, ожидая худшего. И наконец-то не ошиблась!
— Ольга Искандеровна, — нахмурился Ярхар — самый шебутной из рыжих. — Мы что-то никак не поймем. Что это за таинственные значки из черточек и палочек? — и его палец, с две сосиски размером, потыкал во все математические знаки. Начиная от плюса и заканчивая равняется.
Нервно сглотнув, я последовательно «расшифровала» для рыжих «китайскую грамоту» алгебры, в надежде, что дальше уж они сами. Ну чего стоит, сопоставить значки в брошюре со значками на калькуляторе и понажимать их в нужной последовательности?
— Та-ак! — с умным видом произнес Саллихар — самый задумчивый из рыжих. — Значит четыре минус оди-ин, плюс три-и, поделить на два-а, равняется…
И тут калькулятор меня предал. От удара пальца Саллихара по знаку «равняется» из прибора высыпались все кнопки, по внутренностям прошел возмущенный ток. Прибор вспыхнул как новогодняя гирлянда и погас.
— Ой, — пожал плечами Саллихар и потряс останками новенького калькулятора — те недовольно загремели. — Какие-то они хлипкие.
— Действительно! — возмутился Ярхар — самый энергичный из рыжих и ударил по столу кулаком. Угол столешницы отломился и упал на пол. Я с ужасом вгляделась в кусок бронзированного дерева, толщиной с мою ногу.
— Ладно, — в отчаянной попытке спасти хоть что-то от вандализма скандров, вздохнула я. — Пишите: равно трем.
— Тре-ем? — недоверчиво протянул самый молчаливый из рыжих — Галлихар. До этого момента он гипнотизировал брошюру так, что я всерьез опасалась внезапного возгорания.
Меня слегка вывела из равновесия та небрежная легкость, с которой скандры крушили и рушили все, что, казалось, сделано на века. В полной задумчивости исследуя обломок стола на полу, я машинально ответила.
— Ну да. Четыре минус один три, три плюс три — шесть, поделить на два — три.
— Ась? — за вопросом последовало невнятное мычание четырех скандских голосов. Я переключилась с оценки масштабов разрушения аудиторной мебели на оценку масштабов разрухи в студенческих умах.
Галлихар поднял на меня чистейшие, незамутненные пониманием глаза. На не обезображенном интеллектом квадратном лице его читалось искреннее изумление. С минуту парень неотрывно смотрел на меня, невнятно шевеля губами в немом восхищении. Но все же взял себя в руки и с придыханием выпалил:
— А разве можно так быстро считать? Да еще без этого, как его? Каку-лятора? — и он потряс над головой прибором, погибшим смертью храбрых ради скандрских вычислений.
Да уж… Нелегкий будет семестр. Про зачеты и экзамены лучше и не думать. Упаковка валерьянки не бесконечная, осталось только две полные пластинки с таблетками. Одну я почти прикончила. И что-то подсказывало — в Академическом медкорпусе такой препарат днем с огнем не сыщешь.
…
Три пары лабораторных занятий с воинственными скандрами выжали меня как лимон. Да что там как лимон! Как Вархар свои знаменитые носки!
Но мой мозг, терпение, вкупе со всеми остальными, еще живыми, рабочими органами и качествами ждало новое испытание на прочность.
Я взяла «на дом» отчеты преподавателей.
И зачем я только пригрозила подчиненным ознакомиться с их «художествами» до завтра? Наверное, в тот момент, мой инстинкт самосохранения нахально филонил, наивно полагая, что хуже уже не будет.
Очень распространенное заблуждение всех моих инстинктов в Академии. Пора бы им усвоить одну простую истину. Если сегодня с тобой стряслось что-то плохое, можешь быть уверен, завтра оно покажется тебе манной небесной. Сразу после того, как случится что-то еще ужасней.
Первый шок поджидал меня уже за первой страницей первого же отчета. Отчет оказался написанным от руки. Интуиция настойчиво советовала сразу же отложить документы, успокоить нервы валерьянкой, сном. Но я неосторожно сочла ее замаскированной паранойей и решила заглянуть в остальные отчеты.
Вот за этим «углом» и поджидал меня второй шок.
Набирать документы на компьютере сотрудники, похоже, считали неуважением к заведующему кафедры. Но что-то подсказывало другое объяснение. Скорее всего, когда местные каменные тролли садились за компьютеры, бедолаги проживали такую же короткую, но яркую жизнь, как калькуляторы на занятиях скандров.
Некоторые сочинения подчиненных требовали микроскопа — даже заглавные буквы там были не больше булавочной головки. Другие требовали дешифровщика — почерки их создателей походили на помесь египетских, китайских и японских иероглифов с наскальными значками пещерных людей.
Третьи состояли из глаголов и междометьев.
«Я пришел на лекцию…епт… бли… зар… гад…
Я пришел на лабораторное занятие… епт… бли… зар… гад
Я сходил в буфет… епт… бли… зар… гад…
Я вернулся на кафедру. А там… епт… бли… зар… гад..»
Как я понимала этих сотрудников! У самой во время знакомства с их отчетами комментарии почти не отличались.
После пятидесяти шести сочинений на тему «как я провел начало семестра», мне показалось, что уже никогда не смогу разговаривать иначе. Да что там разговаривать! Думать иначе, и то не выходило.
Единственное, о чем я горячо мечтала после столь жестокого насилия над глазами и мозгом — лечь в постель и отключиться. Хотя часы тонко намекали, что еще рано — только полвосьмого вечера, детское время.
Но, по традиции, как только я легла в постель, в дверь постучали.
Ну, если это Вархар! Горе его шаловливому мечу! И всем остальным органам в придачу!
— Ольга Искандеровна, а Ольга Искандеровна? — голос Сласи вернул меня ко вчерашнему обещанию. Я с сожалением вынырнула из-под уютного одеяла, встала, заправила кровать и разрешила:
— Заходи.
Черт возьми! Я же сама ее пригласила!
…
Сласю было прямо-таки не узнать! От затюканной, невзрачной девчонки не осталось и следа. Она не мялась возле двери, не пыталась оторвать ручку — сразу прошествовала в комнату. Так-то лучше — и девушке приятней, и ручка целее. Вблизи контраст между вчерашней Сласей и сегодняшней казался еще разительней. Грудь — колесом, взгляд — горит, на лице играет улыбка — значит, ничего хорошего не жди. Ужасное подозрение закралось в мою голову, и подтвердилось спустя недолгие минуты.
Я нахлопала яркий свет, и причины рождения «новой Сласи» бросились в глаза.
Почти все воспаления на лице ее поддались чудодейственной силе соли гораздо раньше, чем я ожидала. Краснота ушла, и прыщики стали едва заметны.
Слася сплагиатила мои брови — я слегка выщипываю их, истончая кончики.
Теперь глаза ее казались больше, глубже и выразительней.
Изменила Слася и походку — с грации медведицы на грацию тигрицы. Только жилистые ноги по-прежнему портили впечатление.
— Эта ваша соль! Ну просто! Ну просто! — восторги Сласи никак не хотели складываться в фразы. Типично для здешних студентов — с грустью подумала я.
— Ты лучше выглядишь, — бросила, уныло поднимаясь, и отправляясь на кухню. Уже в дверях махнула студентке рукой, и она вприпрыжку залетела следом. — Соль не моя, морская, — пошутила устало. — Тебе, действительно, очень быстро помогло. Я рада.
— Ага-а! — Слася довольно повертела головой, задрала ее, опустила. — Меня сегодня девчонки просто замучили. Расскажи секрет и расскажи. Фигушки им! Вот! — от переизбытка чувств студентка подскочила на месте, подарив моим нижним соседям несколько минут грохота. От удара кованными сапожками сорок второго размера об пол, он тревожно затрясся. Приглушенный звон возвестил о том, что светильники нижнего этажа тоже приобщились к воодушевлению Сласи.
Честно говоря, я радовалась за нее всей душой. Даже усталость немного развеялась. Да и, чего греха таить — люблю ставить задавал на место, а забитым и несчастным подкидывать козыри, желательно короли и тузы. Сама себе удивляюсь. В школе и университете я неизменно числилась в списках первых красавиц и первых же умниц. То ли с возрастом пришло понимание, что нужно отдавать долги тем, кому повезло меньше, то ли размякла я за годы без преподавания…
По-быстрому заварив ромашковый чай с шиповником, я налила две чашки, здраво предполагая, что благодарностью визит Сласи не ограничится.
Увы. На сей раз предчувствия и разум спелись и оказались убийственно прозорливы…
— Я поняла вашу правоту! — распиналась девушка. — Сама теперь буду очки у сокурсников зарабатывать. Надо чтобы они уважали меня за… меня! — глубокомысленно изрекла Слася. — А не за то, что я у вас в группе… Только у меня к вам еще одна просьба. Можно, а?
Опять этот взгляд не столько кота из «Шрека», сколько безумного ученого над распластанной жертвой экспериментов — аж мурашки по телу. Поучиться бы ей у леплеров, что ли… И мои нервы целее будут, и для экзаменов пригодится.
— Слушаю, — я отпила немного чаю и подперла чугунную голову рукой.
Слася помолчала, придвинула стул поближе ко мне — за кухонным столом уместилась бы орда из двадцати Вархаров. Глотнула чаю, воззрилась невинными глазами, контрольным выстрелом похлопала ресницами и разродилась:
— Завтра танцевальный вечер. Поможете мне одеться? Подкраситься? А?
Я ощутила себя Феей-крепостной. Вот именно — не крестной, а крепостной.
Что ж… Следовало помнить, что сочувствие и неравнодушие страшно наказуемы. Можно сказать, я еще легко отделалась.
Ладно, куда ж деваться — взялся за гуж, не говори, что не дюж.
— Хорошо, заходи к пяти, — обреченно согласилась я.
Слася восторженно допила чай, еще трижды поблагодарила меня и ретировалась.
Я призадумалась всерьез. Истинная женщина ни к одной проблеме, даже к стуку Всадников Апокалипсиса в дверь, не подходят так серьезно, как к превращению серой мышки в мисс «Вселенную»!
Одна моя знакомая любила говаривать, что каждая уважающая себя дама всегда имеет под ругой одну невзрачную подругу. Захотела — взяла ее в ночной клуб, чтобы оттеняла твою неземную красоту. Захотела — превратила в милашку и взяла в ночной клуб, чтобы оттеняла твою неземную доброту.
На наряд Сласи возлагалось несколько стратегически важных задач. Скрыть ноги, подчеркнуть стройность талии и выделить грудь так, чтобы ни один мужчина не смотрел на девушку выше шеи. Нужны акценты!
Конечно! Я вспомнила про огромную брошь с бирюзой, похожую на кусочек восточного ковра. Одна идея уже есть!
Допив чай и отложив сон, я решительно приступила к инспекции коробки с косметикой, размером не меньше ящика письменного стола. Сама себе ничего не покупала уже лет тридцать или дольше. Но знакомые и друзья дарили декоративную косметику на все праздники и даже без них. Ненавязчиво так намекали, что неплохо бы бросить дурить, и снова начать наводить марафет.
Зачем я захватила эту коробку в Академию? Сама не знаю. Положила в чемодан машинально, не думая.
Так-с… что у нас есть?
Гель для укладки бровей трех цветов, тушь, огромная палитра теней почти всех оттенков костюмов леплеров, три помады, блеск, пудра четырех цветов. Помню, приятельница гордо презентовала мне ее на очередной День Рождения, а я не сдержалась и съязвила.
— Это на случай, если решу менять расы как перчатки? Сегодня китаянка, завтра негритянка, а послезавтра каманчи?
Девушка юмора не оценила. И я была жестоко наказана за попытку шутить в самом неподходящем для этого обществе. Три часа кряду усиленно пыталась не клюнуть носом на лекции о том, что вот если я загорю, а если заболею, а если пожелтею, а если покраснею от стыда… Думала, не доживу не то чтобы до следующего дня рождения, до конца нынешнего и то не дотяну. До сих пор вспоминаю тот «вынос мозга» с куда большим содроганием, чем плавки Вархара!
После ревизии содержимого «небольшой косметички», я сочла себя достойной поспать. Но судьба не согласилась на мои доводы.
Вначале, как и вчера, я еще какое-то время дергалась в постели, в ужасе представляя, что кто-то непременно да заявится в мою тихую обитель. Этот образ еще долго преследовал меня наяву и в кошмарах.
Убедившись, что никто не ломится в тихую обитель завкафедры, я уже было придремала, но тут над головой раздался топот. Потолок затрясся, зазвенел стеклами книжный шкаф, зазывно приоткрыл дверцы, словно приглашал залетные томики погостить. Сам гардероб, воткнутый в угол, невдалеке от ванной, заходил ходуном, будто бы планировал прогуляться по комнате, размять затекшие ножки.
И я наконец-то узнала, на каком честном слове держится зеркало, на стене, в нескольких шагах от двери.
Оно задергалось, затряслось, странно звякнуло и поползло вниз, по каменной кладке, как огромный овальный жук.
Тотчас обнаружилось, что зеркало крепится на четырех длинных петлях, а они исчезают в стене, словно вмурованы туда неведомой магией.
Каких-нибудь несколько секунд ужаса, что вся тяжесть проклятья разбитого зеркала обрушится на меня, и петли резко сократились. Зеркало заскользило назад, и встало на законное место.
Да тут все веселее и веселее.
Внутренне закипая, я слушала нарастающий топот сверху и понимала — настало время выплеснуть накопленный негатив. Избавиться от него самым лучшим, самым распространенным и самым популярным способом — щедро поделиться с ближними.
Особенно, учитывая, что ближние столь откровенно и беспардонно напрашиваются.
Казалось, над моей бедовой головой носился табун лошадей. Нет, даже не табун лошадей — стадо слонов, как минимум. Как максимум — стадо бронтозавров прибыло из какого-нибудь мира перекрестья на практику. А что? Их мозг, размером с грецкий орех, наверняка считал не хуже мозга скандров. К чему же дискриминация по признаку вида?
Я заткнула уши берушами — всегда беру их в малознакомые вузы, мало ли… Но чудо не свершилось. Грохот упорно преодолевал все преграды, стремясь достучаться до моего усталого сознания.
В груди клокотало, в голове звенело, тело потряхивало от возмущения. Наадреналиненная по самое не могу, я быстро натянула первые попавшиеся штаны, кофту, балетки и рванула на верхний этаж.
Ну все! Если я их не убью, то покалечу наверняка. Спасайтесь, кто может!
…
Не помню, как пронеслась через весь коридор до лифта и как поднялась наверх. Там пол ходил ходуном, как и мой бедный потолок и шкаф. Я добежала до дверей «виновников торжества» — оттуда слышался не только топот, но и сдавленные стоны. Замахнулась ногой, но, немного подумав, скромно постучалась кулаком. Ну как скромно? Двери затряслись, задребезжали, а одна даже слегка покосилась и жалобно скрипнула.
Открыли мне почти сразу же. И желание убивать, калечить, да хотя бы просто высказать все, что думаю, пропало напрочь.
С четыре десятка студентов метались по комнатам, схватившись за головы и нечленораздельно мыча. Что интересно, среди них были почти все знакомые мне расы. Скандры, «шотландцы», «эльфы-терминаторы», наконец пестрые леплеры.
Только «медиков» не хватало.
— Что случилось? — ошарашенно спросила я. Видала я целые студенческие потоки, что пали жертвой гриппа. Видала целые студенческие потоки, что пали жертвой предэкзаменационной лихорадки, которую мы, преподы, в просторечье называем «воспалением хитрости». Но чтобы целая группа пала жертвой мигрени… Это уже что-то новенькое в медицине и преподавании.
— Все из-за бури. Вчерашней бури… У магнетиков такое случается, — подал голос один из «терминаторов». — Длится с неделю… или чуть меньше.
Мое состояние после его сообщения как нельзя лучше иллюстрировала фраза: упала и стою. Это что же мне, неделю не спать? Да и студентов жалко. Хотя себя все же жальче.
Я устало оперлась о стену, судорожно раздумывая.
— К врачу ходили?
Зря спросила. При упоминании академических мастеров страха и электроукалывания, студенты заметались по комнатам еще быстрее, еще эспрессивней. Теперь уже не только мой потолок, но и здешние потолки затряслись. Стены загудели, а шкафы закачались, в страстном порыве сбежать вместе с моим куда «стекла» в дверцах глядят. Лишь бы подальше от местного вандализма и безумия.
— Спокойно-спокойно, — попыталась я утешить болезных. — Не буду я звать вашего Мастгури.
Студенты слабо закивали в благодарность и продолжили оглушительный променад.
Надо что-то делать! Думай, Ольга, думай.
Физика тебе в помощь. Хотя… кто ее знает здешнюю физику. Может тут и Ньютон сошел бы с ума. А, может, наоткрывал бы гора-аздо больше — восемь законов Ньютона или даже двадцать. Ведь шансы его получить яблоком по голове в Академии резко увеличивались. И не только яблоком, и не только по голове.
Мозг… магнитное поле… мозг… магнитное поле…
Так ничего и, не придумав, я прикрыла глаза, и воспользовалась уже затертой до дыр техникой. Представила, что студенты — замороженная мною мебель. И теперь я «размораживаю их»…
Море. Солнце. Песок.
Чайки стонут голосами магнетиков. Волны ударяются о волнорез топотом десятков слонопотамов. Пена шипит у берега дребезжанием шкафов, дверей и зеркал.
В коридоре внезапно стихло, и я подумала — все, оглохла. Уши объявили забастовку против местного звукового колорита и забаррикадировали серой барабанные перепонки.
Но крик, похожий на победоносный вопль Тарзана со скалы, разорвал тишину, твердо убедив меня в обратном. Думаю, уши пожалели, что не оправдали опасения.
— Все прошло-о-о! — теперь амбалы-магнетики отплясывали на полу танец шамана племени тумба-юмба после волшебных грибочков.
Не-ет! Так не пойдет!
Я с трудом отодрала измученное тело от стены и что есть мочи гаркнула:
— Еще один мало-мальский звук, и я верну мигрень обратно! На всю неделю! Если очень разозлюсь — на месяц! Кто первый?
Магнетики как стояли, так и замерли. Кто в полупрыжке, кто с поднятой ногой, кто с открытым ртом. Казалось, передо мной очень реалистичные статуи инопланетян. Студенты даже не моргали. Так, на всякий случай.
Взгляд притягивал один из леплеров. Кажется, он хотел подпрыгнуть, но не успел и теперь с выпученными глазами стоял на носочке, как балерина. Балерина, ростом с гнома, с фигурой тяжелоатлета, лицом невинной девушки и грацией гипопотама. Вытянутые леплером руки, явно для равновесия, усиливали сходство. Еще бы пачку вместо растянутых треников и лиф вместо… голого торса…
Приятная, долгожданная тишина господствовала вокруг. Фууф! Так-то лучше! Просто бальзам на измученные нервы озверевшего препода.
— И если до конца ночи услышу еще хоть один звук… Любой звук…
Я обвела студентов тем самым взглядом, который старательно репетировала на практике. Магнетики дружно закивали, как китайские болванчики. Леплер-балерина покачнулся, начал падать, но был немедленно пойман соседом-«шотландцем». Ловким движением руки «шотландец» толкнул соседа на кровать. Тот мягко приземлился, и замер, не двигаясь. Матрас тихо, но ворчливо скрипнул, и все, до единого, магнетики зажмурились и съежились.
Я вздохнула, и, гордо вскинув голову, направилась к лифту, надеясь, что теперь-то смогу спокойно уснуть.
По дороге исхитрилась почти беззвучно закрыть двери магнетиков. После моих щедрых обещаний сами они на этот рискованный шаг не решались.
…
Стоило лечь в кровать, усталость придавила к матрасу.
Три дня! Господи! Я же тут всего три дня!
Меня уже чуть не спалил пожар! Чуть не удушил вездесущий дым! Чуть не расплющила летучая мебель! Я повидала град сейфов и шкафов, самонаводящийся топор, Доктора Шока, слонопотамов после магнитной бури и жестокую расправу над калькуляторами.
И завтрашний выходной не сулил ничего хорошего.
Мне предстоял танцевальный вечер в Академии войны и мира, что само по себе пугало до чертиков. Хуже того — туда меня сопровождал Вархар. Тот самый воинственный скандр, что исхитрялся защупать меня, с занятыми кипой бумаг руками. Так ловко, что только диву давалась, так нагло, что лишалась дара речи! Представляю, что ждет меня на вечеринке, в роли официальной спутницы проректора.
Кожей чувствовала — обстановка все больше давит, ложится на плечи тоннами кирпичей. Нет! Всеми сейфами из лаборатории. А сверху выплясывают истинно варварский кан-кан воинственные скандры, тряся над головой калькуляторами, как маракасами.
Я с удивлением обнаружила, насколько изменила отношение к Академии за последние сутки, может даже за последние часы.
Настоящее, честное волшебство, что лезло тут изо всех щелей, упорно задвигая на второй план законы физики, не вызывало прежнего восторга.
Власть над электричеством, над магнетизмом, прямо как у супергероев, тяготила непомерной ответственностью за собственные действия. Воодушевление перед новыми испытаниями, азарт доказать себе, доказать другим — чего стоит маленькая женщина из мира без варваров, растаяли. Боже как я устала!
С этой мыслью я уплывала в царство Морфея.
А вдруг он тоже окажется настоящим, реальным существом? Усадит с собой за стол, нальет ароматного эрл грея, как старый-добрый наставник — преподаватель с моей первой кафедры. Расскажет бородатые, седые байки — классику каждой кафедры физики. О том, как на просьбу написать А в квадрате студент чертил аккуратненький такой квадратик и внутри него выписывал букву. О том, как препод шутки ради попросил его написать А в кубе.
О том, как просматривая лекцию своей студентки, препод обнаружил фразу: «Диэлектрики — это полупроводники с нетрезвыми магнитными моментами».
О том, как застеснялась студентка вопроса экзаменатора — что известно ей о физике твердого тела. Но пошляк-препод добавил: «Желательно рассказать побольше о деформации мягкого тела при встрече с твердым. И об изменении температуры мягкого тела». Студентка раскраснелась, вскочила и пулей вылетела из аудитории. В тот же день к ректору попала жалоба на «приставания прямо на паре, с недвусмысленными сексуальными намеками и четко обозначенными намерениями».
«Вот уж не думала, что физика настолько эротичная наука» — сквозь смех выдала я, впервые услышав эту историю. А спустя столетие, как наследие всех преподов-физиков сама рассказывала ее новенькой ассистентке на кафедре.
Я вдруг поняла, что ужасно скучаю по всем этим милым физическим фразочкам, замечаниям и шуткам.
По тому, как, случайно налетев на другого препода в коридоре, можно услышать: «Коллега, убедительно прошу вас обходить меня с большей амплитудой. Тогда мы оба избежим ненужной деформации».
По тому, как в очередной раз попавшись тебе навстречу, коллега выдаст: «Странно! Мы с вами весь день в противофазе! Надо что-то делать!».
От местных «каменных троллей» я в лучшем случае ждала, что меня не затопчут. Масгар не снесет прическу над головой, изучая новомодную мелодию. Суггурд, жестикулируя во время беседы, как заправский нинзя, не заставит лечь на пол, пережидая новую серию хуков. Не обрушит на голову горшок с цветами, случайно вытащив его указующей дланью. Цветы еще куда ни шло, но земля в волосах совсем не мой стиль.
И тут информационное поле решило добавить мне драйва, продолжив рассказ об академических героях — в лицах и красках.
Начало с трогательного «шотландца» Грамидьера Лаферта.
Этот преподаватель моей кафедры прославился на всю Академию феноменальной рассеянностью.
Студенты и преподы знали в лицо почти все его ночные пижамы и сорочки. С трогательными уточками и циплятами, с алыми маками, с котиками, с зайчиками, с золотыми рыбками.
Успели познакомиться местные и с домашними тапочками Грамидьера. Розовые, с пушистыми медвежатами многим нравились больше бежевых, с рогатыми лосями. В них «мистер рассеянность» почти не запинался, ни на кого не падал и ничего не ронял.
Однажды Грамидьер пришел на практику в развеселой оранжевой ночной сорочке, на тонких бретельках, чуть ниже колен. Одна бретелька порвалась и болталась во все стороны, нескромно приоткрывая грудь Грамидьера.
Никто и никогда не видел «мистера рассеянность» в одинаковых носках. Хотя бы близких по цвету.
Но смеяться над Грамидьером не решались ни студенты, ни преподаватели. Он слишком отвлекался на их эмоциональную реакцию и непременно что-то ронял, сносил, ломал.
Позавчера «мистер рассеянность» пришел на лекцию в зеленом гольфе в фиолетовую клеточку, в синем носке в красный горошек, в сапоге и резиновой шлепке. И все бы ничего, ведь Грамидьер на сей раз вспомнил про футболку. Жаль только забыл про брюки, и его волосатые ноги тяжелоатлета торчали из-под пижамных шорт с розовыми ромашками, размером с ладонь. Студенты крепились долго, но ближе к перемене один, несознательный, слабый духом скандр расхохотался. Нет бы подождать еще пару минут!
Грамидьер ведь почти уже ретировался из аудитории, налив себе чаю.
На громкий звук он резко обернулся и… вылил всю кружку на нашу лаборантку. И все бы ничего — предусмотрительная девушка давно носит резиновую шапочку. То ли спасается от электротока, то ли от Грамидьера, то ли от Лиции, то ли от всех вместе взятых.
Но лаборантка, как на грех, несла одну из установок для лабораторных работ по электричеству. Там оголился провод, и девушка собиралась сдать прибор в починку. Хуже всего то, что установка работала на аккумуляторе, без внешнего питания.
Конечно, скромный кельтский танец лаборантки в холле, после плясок водников уже никого особенно не впечатлил. Но девушка уронила установку и та упала аккуратно на ногу Мастгара. Мастгар присвистнул, снес два бидона питьевой воды со шкафа. Под шкафом возилась уборщица с железным ведром, а рядом чинил проводку электрик. Вода выплеснулась на них, бидоны аккуратно сели на голову. Мы услышали крики, и в коридоре началась дискотека с участием лаборантки, электрика и уборщицы. Как на голове лаборантки оказалось ведро, никто не понял, но насколько оно музыкально, вскоре оценил весь корпус.
Труженица фронта ведра и швабры, как называл их Вархар, оказалась очень кстати вооружена шваброй. Выделывая невероятные кренделя ногами, кружась и подскакивая, она то и дело доставала палкой от швабры всех, кто не успел вовремя уклониться.
Несколько студентов получили подсечки под колени, упали на мокрый пол и поддержали задорный хип-хоп сотрудников кафедры.
Уборщица, кажется, сочла «новичков» в электрическом брейке соперниками. И начала мотать шваброй над головой, во избежание прибытия новых танцоров, способных затмить ее «выступление». Теперь почти каждый взмах шваброй заканчивался громогласным «бумммммм»… и глухим «уммм…»
Уборщица не только всякий раз попадала по ведру, но и задевала бидон из-под воды, надетый на голову электрика.
Тем временем, Мастгар попытался встать на травмированную ногу и еще раз присвистнул.
Дверь кафедры оглушительно захлопнулась, как от сильного сквозняка, придавив нескольких студентов и придав скорости трем преподавателям.
Студенты сползли по стене, неудачно кувыркнулись и… угодили в воду.
Преподавателям повезло больше — они отправились в полет, и счастливо спланировав над электродискотекой, приземлились поодаль.
Но самое худшее, что воздушная волна включила установку для изучения колебаний. Там, внутри длинных стеклянных цилиндров, на пружинках висели десятки грузиков.
Они принялись резво колебаться и спустя пару минут установка, как заправский автомат зарядила грузиками в толпу плясунов.
Если раньше они танцевали под нечто вроде репа. Он звучал примерно так: «Ах ты ж… Да что ж… Да я ж тебе… Да ты у меня…»
То бомбардировка грузами придала речитативу плясунов экспрессии, драматичности и русского народного колорита.
«Ой… Да что ж тебя… Ааай… Да я ж тебе… Ооох… Ай… Чеерт… Да ты у меня…»
Электрик дал жару больше всех. Он лихо размахивал отверткой, размером с бейсбольную биту, отбивая грузики как воланчики бадминтонной ракеткой. Благодаря ему веселье не прекращалось. Установка давно опустела, пружины выскочили из цилиндров, развеваясь флагами, но бомбардировка продолжалась. А вместе с ней и славянский реп сотрудников Академии.
Одни словом, вечеринка удалась на славу. Лучше нее, пожалуй, были только пляски скандров на моей практике. Вокруг танцоров и певцов выросла и ежеминутно множилась толпа зевак. Их не останавливали даже удары грузиков по лбу, даже подсечки уборщицы, даже юркая отвертка электрика — вскоре на ней болтались несколько выдранных кос и хвостов.
Остановил представление Вархар. С минуту он наблюдал за всем со стороны. Но затем выбросил вперед руку и оттуда в воду ударил луч света. Как он справился с электричеством, не имею ни малейшего понятия.
Некоторые законы физики здесь поставили бы в тупик и Ньютона, и Вольта, и даже Теслу с его богатой инженерной фантазией.
Но пляски прекратились, а танцоры диско ошарашенно плюхнулись на пол, глядя на проректора как на бога.
Жаль, что их восхищение прервали падения грузиков на головы. И вместо молитвы танцоры высказали в небо нечто многоэтажное и витиеватое.
Еще утром, новый бесплатный киносеанс от информационного поля заставил бы меня вдоволь похихикать.
Сейчас, после задорного хоровода в лаборатории — я даже не улыбнулась. Ну сколько можно? Одни и те же электрические пляски! Никакого разнообразия!
Что-то щелкнуло в моей голове, сработал какой-то переключатель. И все, что казалось курьезным, вздорным представлялось теперь опасным, непредсказуемым.
Все, что казалось преодолимым, виделось теперь неразрешимым. Заставить Вархара уважать меня и держать шаловливые ручонки подальше, лучше даже в карманах. Заставить студентов вести себя прилично, научить их считать хотя бы до шести, хотя бы с калькулятором до шести.
Боже, как я устала!
…
До пяти часов следующего дня меня, на удивление, никто не трогал.
Никто не топал по потолку так, что казалось, наверху несется на водопой стадо мамонтов.
Никто не вваливался ко мне с просьбами или срочными проблемами.
Никто не поджег этаж, не взорвал корпус, не поднял Академию на воздух.
И даже Вархар ни разу не зашел с каким-нибудь срочным делом. Не доконал сомнительными комплиментами по поводу того, как мне идет кровать или домашняя майка с шортами без белья. Не продемонстрировался, одетый в одни лишь бицепсы, трицепсы и плавки с мечом наголо или чем-то похлеще. Кто его знает — какие плавки надевают воинственные скандры по особым случаям.
Ближе к вечеру утомленность Академией и всем, что с ней связано, слегка отпустила.
Шесть таблеток валерьянки смело вступили в бой с моими издерганными нервами, скрутили их и связали по руками и ногам.
Ровно в пять часов пришла Слася, и я на славу ее преобразила. Зверев бы обзавидовался тому, как без пластики, силикона и прочей хирургии сделать из невзрачной девчонки шикарную кокетку. Ведущие передачи «Снимите это немедленно» потребовали бы немедленно заснять Сласю для истории.
В голове почему-то так и вертелась песенка.
Повстречался с тобой на балу,
Я никак позабыть не могу.
Ты казалась прекраснее всех,
Но теперь меня мучает смех.
Ты сначала сняла свой парик,
И стоишь предо мной как старик,
А потом отстегнула протез,
Я от страха на люстру залез.
Ты моя девочка косоглазая,
Ты моя девочка косорылая,
Ты моя девочка, вся лишайная
И даже лысая, ну, ваще!
Ну а третий сюрприз был не ждан,
Ты свой глаз положила в стакан,
Подмигнула здоровым глазком,
Я из комнаты вылез ползком
Слава богу, Слася была куда симпатичней героини из песни. И что гораздо важнее — намного волосатей, зубастей и глазастей.
Превратить ее в принцессу особого труда не составило, в королевну — потребовало еще немного усилий.
Тушь, тени, пудра, блеск и щипцы для завивки волос (даже не знаю, где откопала этот антиквариат) не подводили еще ни одну девушку.
Бирюзовое платье на тонких бретельках, с вопиюще нескромным декольте, не оставляло равнодушным ни одного мужчину. Когда я надевала это шелковое великолепие в пол ни один академик, ни один профессор ни разу не взглянул в глаза. Чего уж говорить о простых смертных. Если же требовалось, чтобы первый встречный не смог связать двух слов, я вставала к нему в полоборота. Платье не только не скрывало спину, но и зазывно демонстрировало вторую самую соблазнительную женскую ложбинку — между ягодицами. Чтобы добить сильный пол Академии, я нацепила «ковровую брошь» по центру декольте Сласи.
Девушка вертелась перед зеркалом и счастливо хихикала. Мало кто из местных студентов и преподов был способен на более «литературное» выражение восторгов или гнева.
Сама я вначале честно хотела нарядиться как можно скромнее. Угрозы Вархара, которые сам проректор считал предупреждениями, так и всплывали в памяти.
Но потом во мне, очень некстати, проснулся дух противоречия. Тот самый, на чьей совести остался нынешний вечер с танцевальным залом в придачу. Но кто считает?
Моя рука уже благоразумно потянулась за скромным платьем, с закрытым воротом и пышной юбкой чуть ниже колен. Но взгляд упал на другое, угольно-черное.
Назвать это платье нескромным все равно, что назвать море лужей.
Но при всей своей вопиющей откровенности, оно целиком и полностью соответствовало требованиям Вархара. Ворот под горлышко, рукава длиннющие, подол до пола.
Вот только плотная, шелковистая часть платья начиналась от сосков и заканчивалось где-то на середине бедра. Все, что выше, ниже, дальше было пошито из тончайшего кружева. И к этому великолепию прилагалась юбка «с сюрпризом». Достаточно пышная, чтобы идти широкими шагами, она в самый неожиданный момент расходилась в высоком разрезе. Таком высоком, что я, всякий раз с трудом подбирала под него белье.
Выловив платье из шкафа, я с недоверием повертела его в руках. Во мне боролись благоразумие и дух противоречия. Как на грех благоразумие вооружилось только угрозами Вархара. А дух противоречия — самым страшным оружием — возмущением оттого, что проректор вообще имеет наглость диктовать мне — во что одеваться. Еще немного и он возьмется диктовать куда ходить, как разговаривать и с кем встречаться!
Этот последний, контрольный выстрел духа противоречия сразил мое бедное благоразумие наповал. Он же, чуть позже, сразил и танцевальный зал с несколькими студентами в придачу. Но кто считает?
Я решительно влезла в черное платье и улыбнулась зеркалу. Надо же! Подруга подарила его мне почти девяноста лет назад, а сидит и выглядит так, словно только, что из бутика.
Над обувью я раздумывала всерьез и без спешки.
Слася пришла в правильных туфлях — черных, под любой наряд, с невысоким каблуком. С ее ростом в любых других мужчины смотрели бы на «шотландку» снизу вверх, отчетливо понимая свою ничтожность перед беспощадной силой женской красоты. Мне же хотелось, чтобы мужчины понимали свою ничтожность немного позже. Сразу после того, как Слася начнет отказывать партнерам в танцах, а ухажерам — в беседе и номере телефона.
Поначалу я склонялась в сторону аккуратненьких черных туфелек на маленьком каблучке. Все равно для того, чтобы «поравняться» ростом с местными преподами мне потребовались бы не шпильки, не платформы, а цирковые ходули.
Но сердце согревала мысль о том, что всегда смогу наступить острым каблуком Вархару на ногу. Так, в качестве профилактики променада его шаловливых рук по моей фигуре.
После таких чудесных фантазий я решительно отставила туфли на низком каблуке и вытащила черные, лакированные лодочки на двадцатисантиметровых шпильках. Вот оно, оружие против варварства и наглого лапанья.
В таком платье оружие самозащиты не роскошь, а средство оставить хотя бы пару сантиметров тела незащупанными проректором!
Слася смотрела на то, как я надеваю лодочки и несусь к шкафу — убрать ненужную одежду — как на восьмое чудо света. Девушку не удивляли молнии в руках однокашников, не потрясали виртуозные полеты мебели, не сражали наповал топоры с самонаведением. Судя по не смолкавшему щебетанию Сласи, до нее дошли рассказы о нашем вчерашнем приключении.
Но мои пробежки по комнате на головокружительных шпильках потрясли ее до глубины души.
Слася даже рот приоткрыла и захлопала удлиненными тушью ресницами так, что в комнате поднялся легкий ветерок.
Я едва успела подвести глаза карандашом, а губы — блеском, убрать косметику в шкаф, как в дверь постучались.
Вархар! Я чуяла его той самой пятой точкой, которая вечно влипает в неприятности и оттого великолепно их чует.
В панике метнула взгляд на скромное платье, что сиротливо покачивалось на дверце шкафа немым укором духу противоречия. Казалось, наряд пенял мне, предупреждал.
И, как выяснилось спустя недолгое время, он был убийственно прав.
