1
С севера надвигалась навь.
Сквозь переплетение ветвей Игнат пытался разглядеть набухающее снежной тяжестью небо. Красноватые стволы сосен темнели, словно кто-то медленно закрашивал лес черной акварельной краской. Северный ветер перебирал хвою, и лес наполнился сухим шорохом — так могли шуршать жуки в спичечном коробке, или крысы в сыром и темном погребе. Но кроме этих звуков в лесу царила тягучая, напряженная тишина.
Игнат снова прислушался, пытаясь уловить в стылом воздухе далекий перестук дятла, или шорох встревоженной куницы, или треск сухостоя под тяжелой поступью лося.
Но не было ничего. Только мерное дуновение ветра, только шуршание сосновой хвои.
Мальчик знал, отчего лесные жители попрятались в свои убежища: они тоже чувствовали приближение нави.
— Бу!
Раздавшийся прямо над ухом голос заставил его отпрянуть. Сердце тревожно стукнуло в грудную клетку, глаза сразу стали большими и темными, как у настороженного зверька.
А Званка — эта невыносимая резвушка Званка, — заливисто хохотала и приговаривала:
— Испугался, Игнашка-дурашка! Испугался, Игнашка-замарашка!
В голосе Званки не было злобы, и мальчик не обижался — эта соседская девочка вызывала в нем симпатию. Может, своим легким характером. А, может, еще и потому, что всегда защищала Игната от местных хулиганов, которые считали своим долгом сопровождать мальчика свистами и обидными выкриками: «Дурак! Дурак пошел!»
Отсмеявшись, Званка положила на его плечо теплую ладонь и произнесла примирительно:
— Обиделся? Не обижайся, но видел бы ты себя со стороны!
Она усмехнулась снова, и на ее щеках появились ямочки. В глубине глаз, похожих на лесные озера, мутили воду бесенята.
— О чем задумался-то?
Игнат снова задрал подбородок и ткнул пальцем в вышину.
— Там. Навь грядет.
Званка проследила за его жестом. Искрящиеся глаза погасли, налились темной тревогой.
— Брось. Это только снежная буря, — ответила она, но голос прозвучал неуверенно.
— С первой снежной бурей приходят навьи, — упрямо возразил Игнат. — Так бабушка говорит.
Он почувствовал, как руки девочки стиснули его плечо, и удивленно опустил взгляд. Званка теперь выглядела притихшей и немного испуганной. Две тугие косы лежали на ее плечах, как подрубленные серпом пшеничные колосья.
— А твоя бабушка когда-нибудь видала их? — шепотом спросила она.
Игнат покачал головой.
— Не, не видала. Да и как бы она тогда до своих лет дожила, посуди сама? Навьи никого в живых не оставляют.
— А мертвяков? Видала? — Званка подняла на мальчика взгляд, полный страха и любопытства.
— Мертвяков видала, — согласился Игнат. — Говорит, собирала однажды бруснику на болотах, да замешкалась. День на убыль пошел. Тут-то на болоте огни и зажглись…
Званка пискнула, вжалась в грудь мальчика еще сильнее.
— Выбираться начала, тут и вечер, — продолжил Игнат — А как из болота выходила, тогда и увидела мертвяка. Рассказывала: поднялся он из трясины, как высохшая коряга. Зеленые волосы лицо закрывают, руки скрючены, к ней тянутся. И запах такой, словно куриное яйцо протухло.
— Фи! — Званка сморщила курносый нос. — Не хотела бы я с таким встретиться. А девушек болотных видала?
— И девушек видала. Все молодые, тела насквозь просвечивают. Говорит, жалуются они очень. Тяжко, мол, под гнетом болотной трясины спать. А ходят они по миру, потому что душегубов своих ищут. Найдут — и зацелуют до смерти, утянут с собой в болота.
— И какую только пакость в наших краях не встретишь! — воскликнула Званка и обвела притихший лес настороженным взглядом, будто ожидая, что из-за ближайшей сосны к ней потянутся скрюченные руки мертвяка.
— Идем домой, Игнаш, а?
Он согласно кивнул. Тишина леса и шорох ветра в мертвых ветвях тяготили его. Из-под подошв ботинок доносились сухие щелчки хвороста и сброшенной хвои.
«Будто жуков давишь, — подумалось мальчику. — Жуков-мертвеглавцев, что водятся глубоко под землей и питаются гнилым мясом…»
Игнат повернулся к надвигающейся стихии спиной, и это немного успокаивало его. Это давало надежду, что навь не дойдет до его родной деревеньки. Может быть, разродится снегом где-то в тайге, распоров брюхо об острые иглы исполинских сосен. Или свернет на запад и осядет мертвой водой в бескрайних болотах.
— А ну, как дойдет?
Только теперь Игнат понял, что задал свой вопрос вслух. Званка метнула на него недовольный взгляд.
— Ну что ты, в самом деле? — прикрикнула она. — Хватит пугать! Нет никаких чертей и навий, ясно? Зима наступает, просто зима! Так каждый год бывает!
— Бабушка говорит, навьи…
— Даже если есть, — перебила Званка. — Тебе-то что бояться? Они тебя не тронут, дурачка. А я вот как расскажу бабушке Стеше, как ты сегодня к Жуженьскому бучилу ходил, она, небось, тебя ремнем пониже спины приласкает.
— Тебя саму родители ремнем приласкают, — ответно буркнул Игнат.
— Кто ж тебе поверит? Дурачку деревенскому? — Званка усмехнулась, убежденная в своей правоте.
Игнат не обиделся и в этот раз, только опасливо оглянулся через плечо. Ему теперь казалось, что тучи на горизонте сливаются в одну исполинскую шевелящуюся пелену. Она подрагивала, будто шкура раненого зверя.
— Ой, — сказала Званка.
Она остановилась, поджала ногу.
— Да помоги же!
Игнат послушно подал ей руку. Званка оперлась о его плечо, начала стягивать с ноги стоптанный башмак.
— Иголка попала, — виновато сказала она. — Батя все обещал мне новые пимы купить, только ярмарки все поразъехались уже. Наверное, так и придется в этих стоптышах еще одну зиму проходить.
Она принялась вытряхивать попавшую в ботинок хвою, шмыгая от усердия носом. Подтянула сползший носок, аккуратно заправила в ботинок выбившиеся шерстяные гетры.
— В одном ты прав, вредный Игнашка-букашка, — сказала Званка. — Становится чертовски холодно!
— Возьми мою парку, — предложил Игнат.
Он взялся за пуговицы и принялся расстегивать свою старенькую оленью курточку, но Званка остановила его.
— Заболеешь — а мне снова черничное варенье тебе носи? Вот уж дудки!
Она пригладила растрепавшиеся косы, вздохнула. Игнат заметил, как ее взгляд тоже скользнул за его плечо, туда, где шевелилась темная пелена туч.
— Пережить бы зиму, — строго, совсем по-взрослому сказала она. — Пока дома тепло — никакие черти не страшны. Протянем до марта, а там новая буря придет.
— Это какая такая буря? — переспросил Игнат.
— Известно какая: весенняя. Прилетит с востока птица вещая, голова человечья, принесет с собой весну. И где она взмахнет левым крылом — там потечет вода мертвая. А где взмахнет правым — живая.
— Сама выдумала, поди, — без уверенности проворчал Игнат.
— Куда мне! Ты ведь у нас — великий сказочник!
Званка рассмеялась, но потом вдруг посерьезнела снова. Склонила на бок голову.
— Игнаш, а Игнаш? А я тебе нравлюсь?
Мальчик снова озадаченно нахмурился. Исподлобья глянул на подругу. В голубых озерных омутах ее глаз снова заплясали бесовские огоньки.
— Только честно, ну?
Он неловко передернул плечами, опустил взгляд.
— Нравишься…
И почувствовал, как на его плечи легли жаркие девичьи ладони.
— Тогда поцелуй меня? Прямо сейчас.
Игнат попытался отпрянуть.
— Ты чего это? Чего смеешься, а?
— Вовсе я не смеюсь, — голос Званки был серьезен и решителен. — А вдруг мы с тобой последний раз видимся? Вдруг меня навь заберет, что тогда? Я ж ни разу в жизни не целовалась. А ты… ты не расскажешь никому. А если и расскажешь — так кто поверит?
— Что ты ерунду-то говоришь? — Игнат почувствовал, как от ее прикосновений начинают разливаться теплые волны.
— И совсем не ерунду! — Званка еще сильнее впилась пальцами в его плечи. — Сам же сказал, что нравлюсь я тебе? Сказал! Ну, так целуй!
Она зажмурилась, вытянула обветренные на морозе губы. В пшеничных волосах стеклянными гранями блеснула голубая заколка-бабочка, подаренная Игнатом на прошлый Званкин день рождения. И теплая волна в этот же миг достигла Игнатова сердца. Обернула его жаркой, влажной рукавицей. В животе тотчас же возникла ноющая тяжесть.
Званка ждала.
Тогда Игнат зажмурился тоже. Неумело ткнулся своими растрескавшимися губами в ее ждущий рот. Больно ударились зубы. На языке сейчас же появился ржавый привкус чужой крови.
— Ай! Дурак! — Званка толкнула его в грудь, отпрянула.
Игнат отступил тоже и только виновато повторял:
— Прости, прости…
— Смотри, губу мне разбил! — она несколько раз провела пальцами по рту, сердито глянула на оторопевшего мальчика. — Да что с тебя взять? Дурак и есть дурак!
А потом почему-то расхохоталась.
Игнат растерялся совершенно, и только искоса наблюдал, как смеется его подруга, встряхивая пшеничными косами и сотрясаясь всем своим телом…
(…как трепетала и шевелилась за их спинами снеговая тьма…)
Потом Званка смахнула выступившие от смеха слезы, снова вытерла рукавом рот и уже совсем без злобы дружелюбно сказала:
— Ладно, пойдем домой. А то вправду родные ремня всыпят.
Все еще чувствую неловкость, Игнат послушно поплелся следом. Его губы горели, будто прикоснулись к раскаленной головне. Но жар в животе спадал. Потому что чувствовал спиной наступающий холод. Потому что сзади, подминая под себя почерневшие стволы сосен, катился набухающий тьмою вал.
«Пережить бы зиму, — повторил Игнат недавно сказанные его подругой слова. — А там придет новая буря — весенняя…»
Но до весны Званка не дожила: на закате навь достигла деревни.
