Это ожидание, а также надежды, возлагаемые им на министра, чье расположение он старался завоевать, помогли ему примириться с превратностями судьбы, которые он претерпел, и с тем обстоятельством, что исход судебного процесса, затеянного им, чтобы вернуть свои десять тысяч фунтов, был еще неясен. Адвокаты продолжали облегчать его кошелек и поддерживали в Перигрине несбыточные надежды, и, для того чтобы удовлетворить требования этих прожорливых гарпий, он предпочел взять взаймы у своего издателя, но не сообщать о своем затруднительном положении мизантропу и не прибегать к помощи своего друга Хэтчуея, который жил в крепости, не ведая о его нужде. Не облегчило ее и прибытие корабля из Индии; на борту его должен был находиться тот, кому он доверил семьсот фунтов, о чем мы упоминали выше, но Перигрина известили, что должник, опасно заболев, остался в Бомбее, когда корабль отплыл, и надежды на возврат денег весьма мало.

В таком положении Перигрин вел не очень спокойную жизнь, хотя и находил способы бороться с невзгодами. Все же тоска терзала его по временам с такой силой, что он терял надежду и погружался в глубочайшее уныние. Каждая карета, проезжавшая мимо, каждая знатная и богатая особа, которая попадалась ему на глаза, вызывала яркие образы из его прошлой жизни и размышления, ранившие его до глубины души. Он жил, таким образом, непрестанно испытывая острую зависть и тревогу. Когда я говорю — «зависть», я разумею не то низкое чувство, которое возникает при виде заслуженной удачи соседа, но то негодование, какое внушает благоденствие глупцов, невежд и людей порочных. Не будь у него возможности наслаждаться беседой с немногими друзьями, он не вынес бы такого существования, а не то заболел бы душевным расстройством. Но люди всегда находят средства облегчить свое положение даже в самых трудных условиях; Пикль был изобретателен в таких поисках и вел успешную борьбу с неудачами вплоть до того дня, когда ему надлежало получить пенсию в триста фунтов.

Но этот день прошел, а пенсия получена не была, хотя Перигрин и присутствовал на приеме у министра, и, когда год истек, он написал письмо сэру Стэди, напоминая ему об обещании и о своем положении, а также давая понять, что обстоятельства вынуждают его просить о выплате жалования за год вперед.

На следующее утро Перигрин явился в дом сэра Стэди в надежде быть принятым по особому его распоряжению, но ошибся в своих ожиданиях; ему не удалось увидеть министра. Тогда он пришел на прием, рассчитывая, что его позовут в кабинет, но хотя и прилагал все усилия поймать взгляд сэра Стэди, это ни к чему не привело, и он имел удовольствие видеть, как тот удаляется, не обратив на него ни малейшего внимания. Такое умышленное небрежение было не слишком приятно нашему герою, который в крайнем огорчении ушел домой и написал резкое послание министру, вследствие чего не только лишился возможности получать приватные аудиенции, но, по распоряжению самого сэра Стэди, не был допущен и в день приема.

Это запрещение, сулившее ему полное разорение, вызвало в нем бешенство, страх и отчаяние. Он нанес оскорбление привратнику, сообщившему ему приказ министра, угрожал тут же расправиться с ним за дерзость и излил самые злобные проклятия на его хозяина, к удивлению тех, кто вошел во время этой беседы. Утомившись от бесполезных криков, он возвратился домой в состоянии, близком к сумасшествию, искусал до крови губы, бился головой об стену, колотил кулаками по каминной доске и плакал от горя.

Пайпс, чьей понятливости хватило на то, чтобы сообразить. насколько положение его хозяина отличается от прежнего, услышав его бешеные вопли, попытался войти в комнату, чтобы его утешить, но, найдя дверь запертой изнутри, потребовал впустить его, угрожая в противном случае пробить переборку ломом. Перигрин приказал ему убираться восвояси и поклялся, что, если тот вздумает взломать дверь, он прострелит ему башку. Не обращая внимания на эту угрозу, Том немедленно приступил к делу. Его хозяин, раздраженный неповиновением, которое в минуту припадка показалось ему возмутительным, вбежал в кабинет, схватил заряженный пистолет и, как только его лакей, взломав замок, появился в комнате, направил пистолет прямо ему в лицо и нажал курок. К счастью, произошла осечка, и его сумасшедшая выходка не принесла никакого вреда физиономии верного Пайпса, который не обратил внимания на эту попытку, хотя ему было известно, что пистолет заряжен, и спросил, ничуть не изменившись в лице, неужели весь рейс пройдет при противном ветре?

Потерявший голову Перигрин уже в момент выстрела раскаялся в жестоком поступке по отношению к верному слуге; и, по всей вероятности, если бы этот поступок оказался роковым, он вторую пулю пустил бы себе в лоб. Некоторые мысли пронизывают мозг с неизъяснимой силой даже в минуту его помутнения; внезапное воспоминание о каком-нибудь событии, подсказанное видом обреченной жертвы, нередко выбивало кинжал из руки убийцы. Благодаря такому воспоминанию Пайпс спасся от повторного взрыва бешенства; дружеское расположение Пайпса, которое явилось причиной его неповиновения, внезапно припомнилось Перигрину, когда он увидел грубоватое лицо своего лакея, воскресившее в памяти долгую и верную его службу и рекомендацию покойного коммодора.

Хотя он немедленно подавил свой гнев и пожалел о содеянном, но лоб его оставался нахмуренным; бросив грозный взгляд на вторгшегося слугу, он воскликнул:

— Негодяй! Как ты осмелился не повиноваться?

— А разве я не должен позаботиться о спасении судна, — отвечал Пайпс с нерушимым спокойствием, — если парусов на нем больше, чем балласта, а рулевой бросил с перепуга штурвал? Что значит один-два неудачных рейса, если кузов цел и судно в исправности? Если одно плавание оказалось несчастливым, судно может наверстать свое в следующий раз. И будь я проклят, если в один прекрасный день мы не выпутаемся из беды! А что до провианта, то вы плотно набили мой трюм деньжатами и можете их оттуда вытащить, когда пожелаете.

Тут Тому помешал приход мистера Крэбтри, который, узрев Перигрина с пистолетом в руке, дико озирающегося вокруг, и голову его, руки и рот, испачканные кровью, и почуяв запах пороха, вообразил, будто тот либо убил кого-нибудь, либо замышляет убийство; посему он с невероятной быстротой сбежал вниз. Но такая стремительность не помешала Пайпсу догнать его в коридоре и препроводить назад в комнату своего хозяина, а по дороге заметить, что теперь не время менять курс, когда сопутствующий ему корабль нуждается в помощи.

Физиономия Кэдуоледера, которого притащили назад, была столь мрачной и унылой, что в другое время наш герой посмеялся бы над его тревогой; но сейчас он не расположен был к смеху. Однако он отложил в сторону пистолет и попытался, впрочем безуспешно, побороть свое смятенье; но он не мог ни слова вымолвить мизантропу и стоял, молча устремив на него исступленный взор. Это не могло рассеять ужас его друга, который спросил после некоторого колебания:

— Странно, что вы до сей поры не убили своего слугу! Скажите, пожалуйста, как бы вы распорядились его трупом?

Пикль, обретя дар слова, выслал своего лакея из комнаты и сбивчиво рассказал Крэбтри о вероломном поведении министра.

Опасения его наперсника не оправдались, чему он был очень рад, так как и в самом деле полагал, что произошло смертоубийство. Юноша был слишком возбужден, чтобы Крэбтри мог с ним говорить в обычной своей манере, и потому мизантроп заявил, что сэр Стэди — негодяй, и настанет день, когда Пикль ему отплатит, а затем предложил Перигрину денег для удовлетворения неотложных нужд, увещевал его упражнять свои таланты, чтобы не зависеть от подобных негодяев, и, наконец, посоветовал сообщить о своих обидах вельможе, которому он был раньше обязан, чтобы склонить этого пэра на свою сторону или хотя бы добиться объяснений от министра и не измышлять преждевременно плана мести.

Таких кротких и ласковых увещаний Перигрин не ожидал от мизантропа, и, быть может, потому-то они и возымели действие на его душевную тревогу, которая постепенно улеглась; он стал сговорчивым и пообещал Крэбтри последовать его совету. Итак, он отправился на следующее утро к его лордству, принявшему его весьма учтиво и с большим терпением выслушавшему его жалобу, каковую, кстати сказать, он изложил не без волнения и негодования. Пэр, мягко попеняв ему за письмо министру, имевшее столь несчастливые последствия, обещал изложить его дело сэру Стэди и выполнил свое обещание в тот же день, причем министр, к его крайнему удивлению, заявил, что бедный молодой джентльмен помешался, почему и неспособен занять какую-нибудь важную должность, и что он, сэр Стэди, не намерен оплачивать его излишества из своего кошелька; правда, он послал Пиклю, по ходатайству его лордства, ныне умершего, триста фунтов, принимая во внимание потери, которые Пикль якобы понес на выборах, но с той поры стал замечать в нем столь несомненные признаки сумасшествия — как в поведении его, так и в письмах, — что распорядился не пускать его в дом. В подтверждение этих слов министр сослался даже на свидетельство своего привратника и одного джентльмена из среды домочадцев, слышавших проклятия, вырвавшиеся у нашего героя, когда он впервые узнал о своем изгнании. Короче говоря, министр убедил его лордство в том, что Перигрин в самом деле bona fide сошел с ума, как мартовский заяц; тот стал припоминать некоторые признаки безумия, обнаруженные Пиклем в последнее посещение; он вспомнил несвязную речь, резкие жесты и блуждающий взгляд, что с полной очевидностью доказывало помрачение рассудка; а посему он решил, памятуя о собственном своем благополучии, освободиться от столь опасного знакомого.

С этой целью он, подражая сэру Стэди, приказал не допускать к себе нашего героя. Когда тот явился узнать о результатах свидания его лордства с министром, дверь захлопнулась у него перед носом, и привратник объявил ему через железную решетку, что он может не затруднять себя дальнейшими посещениями, ибо его лордство не склонен его видеть. Перигрин ни слова не ответил на это заявление, приписав его дурному отзыву министра, которому по дороге к Кэдуоледеру замышлял отмщение. Кэдуоледер, узнав о приеме, оказанном Перигрину, упросил его отказаться от планов мести, пока он, Крэбтри, не разгадает эту загадочную историю, а в раскрытии этой истории ему должно помочь знакомство с неким семейством, в кругу которого его лордство часто играл по вечерам в вист.

Такая возможность вскоре представилась; его лордство не считал нужным держать это дело в тайне и объявил в обществе, где ему довелось быть, о несчастье, постигшем нашего героя. Имя Перигрина было известно в свете, и его безумие послужило предметом обсуждения в течение целого дня, благодаря чему его друг, получив такие сведения, нашел способ разузнать подробно о сообщении министра, упомянутом выше. Кстати сказать, он рисковал стать прозелитом сэра Стэди, когда вспоминал о вспыльчивости Пикля.

В самом деле, ничто не принимают так легко на веру, как объявление сумасшедшим любого человека, кто бы он ни был; ибо если подозрения общества возбуждены и бдительность его не дремлет, самый рассудительный, самый хладнокровный человек в мире может ничтожнейшими своими поступками оправдать возводимое на него обвинение. Каждая особенность в его костюме и обхождении (а это можно подметить у любого), ранее проходившая незамеченной, ныне вырастает в улику, разукрашенную фантазией наблюдателя; и прозорливый испытатель улавливает безумие в каждом взгляде, в движении пальца и кивке головы. Когда подозреваемый начинает говорить, в его доводах и манере речи есть какая-то странность; когда он безмолвствует, ему свойственна какая-то непонятная мечтательность; сдержанное поведение означает лишь период ясного сознания, а запальчивость свидетельствует об исступлении.

Если такого рода суждение вызывают люди самые уравновешенные и вялые, то не удивительно, что оно возникло о юноше, обладающем вспыльчивым нравом Перигрина, который иной раз оправдывал любое замечание, какое заблагорассудится сделать злейшему врагу. Перигрина считали одним из тех предприимчивых щеголей, которые, промотав свое состояние на разгул и попойки, лишились, к счастью своему, рассудка и потому нечувствительны к нужде и позору, на себя навлеченным.

Кэдуоледер был столь потрясен полученными сведениями, что долго не мог решить, сообщать ли о них нашему герою и относиться ли к нему как к человеку вполне здравомыслящему. В конце концов он рискнул рассказать о них Перигрину, но постарался говорить обиняками и с крайней осторожностью, так как опасался, что Перигрин может перейти все границы сдержанности; но на сей раз, к его удовольствию, опасения не оправдались.

Как ни был взбешен наш герой поведением министра, он не мог удержаться от смеха, узнав о такой забавной клевете, и сказал своему другу, что в самом непродолжительном времени опровергнет ее способом, весьма неприятным для клеветника, и что для государственных мужей является делом привычным порочить тех, кому они обязаны, не помышляя о выполнении этих обязательств.

— Поистине, — сказал Перигрин, — он не раз прибегал к подобным уловкам и доводил людей неразумных до такого отчаянного положения, что они в самом деле лишились рассудка, благодаря чему он избавлялся от их домогательств и в то же время его мнение о них подтверждалось. Но теперь, хвала небу, я полон философической решимости, которая может меня поддержать против всех его козней. Я немедленно разоблачу перед обществом это чудовище и обнаружу все его лукавство, вероломство и неблагодарность!

Таков и в самом деле был план, которым Пикль себя тешил, пока Крэбтри производил расследование; он обольщал свое воображение надеждой заставить противника, несмотря на все его могущество, принять его условия, если он, Пикль, прославится среди тех, кто в ту пору писал против политики его как министра. Этот план не был столь сумасбродным, каким мог показаться, если бы Перигрин не упустил из виду одного существенного обстоятельства, о котором забыл и Кэдуоледер, одобривший этот план.

В то время как Пикль мечтал об отмщении, молва о его сумасшествии достигла слуха той знатной леди, чьи мемуары помещены в этой книге. Знакомство, которым она почтила нашего героя, давно уже прервалось по упомянутым основаниям, а именно вследствие его опасений поддаться ее неотразимым чарам. Он был так откровенен, что сообщил ей напрямик о причине своего нежелания встречаться с нею, а она одобрила столь благоразумное самообуздание, хотя ей и нравились встречи с ним и беседы, которые не могли не прийтись по вкусу любой леди в королевстве. Невзирая на прекращение знакомства, она сохранила к нему дружеское расположение и почувствовала сильнейшее огорчение, получив известие о его беде и плачевном состоянии. Она видела его окруженным льстецами в солнечную пору его преуспеяния, но по собственному опыту знала, что раболепные приверженцы исчезают в хмурые дни невзгод. Сочувствуя ему, она уже видела его несчастным безумцем, лишенным всего необходимого, влачащим жалкое существование — погибшим юношей, вызывающим презрение и отвращение ближних. Терзаемая этими человеколюбивыми размышлениями, она нашла способ узнать, в какой части города проживает Перигрин, и, отбросив излишние церемонии, отправилась к нему в портшезе и вышла у его двери, которую открыл верный Пайпс.

Ее лордство немедленно вспомнила этого надежного слугу, к которому не могла не питать доброго чувства за его преданность и стойкость, и, удостоив его милостивой похвалы, осведомилась о здоровье его хозяина и спросила, расположен ли он ее видеть.

Том, предполагавший, что посещение прекрасной леди не может быть неприятно юноше с нравом Перигрина, не дал словесного ответа на вопрос, но с весьма хитрой миной кивнул ее лордству, что заставило ее улыбнуться, и медленно пошел наверх; повинуясь знаку, она последовала за проводником в комнату нашего героя, где застала его сидящим за письменным столом и сочиняющим панегирик своему доброму другу сэру Стэди. Он казался очень оживленным; в элегантном домашнем костюме он весьма выигрывал в глазах человека, презирающего мишуру излишних украшений. Она была очень рада, что ее ожидания не сбылись; не было убогой обстановки и страдальческого лица, свидетельствующих о нужде и безумии, — все было благопристойно и изящно, а вид больного указывал на душевное удовлетворение.

Услышав шелест шелка в комнате, Перигрин отвел взор от бумаги и, узрев ее лордство, почувствовал несказанное удивление и благоговение, словно в комнате неожиданно появилось какое-то сверхъестественное существо.

Прежде чем он оправился от смущения, вызвавшего краску на его щеках, она сослалась на старое знакомство, дающее ей право его навестить, хотя он давно уже ей доказал, что решительно забыл о ее существовании. С жаром заявив ей, сколь ценит он оказанную ему честь, Перигрин заверил ее, что причина, вызвавшая ее упрек, — не вина его, но великая беда, и если бы в его власти было забыть ее, как она полагает, то никогда он не дал бы повода к обвинению в недостатке уважения и почтения к ней.

Все еще не уверенная в том, здоров ли он, она начала рассуждать с ним о различных предметах, но он весьма успешно рассеивал все ее подозрения, и она перестала сомневаться в том, что его оклеветали враги, и в конце концов заявила напрямик о цели своего посещения. Он горячо благодарил ее за великодушие и дружелюбие и даже прослезился. Что касается обвинения в сумасшествии, он разъяснил ей все весьма убедительно, и ее лордству стало очевидно, что с ним обошлись жестоко и что обвинение является не чем иным, как гнусной клеветой.

Несмотря на его старания умолчать о состоянии своих финансов, он не мог скрыть некоторых затруднений; и ее лордство, догадавшись о его положении, не только предложила ему помощь, но тут же вручила банкнот на значительную сумму, настаивая на том, чтобы Перигрин принял этот банкнот как знак ее уважения и залог того, что она намерена сделать в его интересах. Но это доказательство ее расположения он не мог принять никоим образом; он уверял ее, что хотя и стеснен в средствах, но все же не испытывает нужды, и просил, чтобы она не принуждала его без крайней необходимости принимать эту помощь.

Вынужденная примириться с его отказом, сна заявила, что никогда не простит ему, если он, нуждаясь в ее поддержке, отклонит ее предложение, а равно и в том случае, если он когда-нибудь не воспользуется ее дружеским расположением, находясь в стесненных обстоятельствах.

— Чрезмерную деликатность в этом вопросе, — сказала она, — я буду рассматривать как осуждение моего собственного поведения, ибо, понуждаемая обстоятельствами, я прибегала к помощи своих друзей.

Эти великодушные увещания и знаки искреннего дружеского расположения глубоко тронули нашего героя, который все еще был неравнодушен к ее чарам; он не только был взволнован, как полагается в таких случаях человеку благородному и чувствительному, но в сердце его проснулось более нежное чувство, которое он не умел выразить в словах, достойных изобразить душевное его состояние, и, наконец, он сказал ей напрямик, что если бы случилось ему обращаться к ней с просьбами, то он попросил бы у нее нечто более важное для своего спокойствия, чем та щедрая помощь, какую она предложила.

Ее лордство была слишком проницательна, чтобы не понять смысла этих слов, но, не склонная поощрять ухаживание, предпочла истолковать его намек как проявление обычного галантного обхождения и шутливо выразила пожелание, чтобы он не давал ей оснований полагать, будто рассудок вновь изменяет ему.

— По чести говоря, миледи, — возразил он, — мне кажется, что припадок повторился, и, право же, я не вижу, почему бы мне не воспользоваться привилегией, даваемой мне болезнью, и не объявить себя вашим страстным поклонником.

— Если вы это сделаете, — ответила ее лордство, — я не настолько глупа, чтобы верить человеку безумному, пока не удостоверюсь, что ваша болезнь вызвана любовью. А вот это, мне кажется, вам будет трудно доказать.

— Прекрасно! — воскликнул Перигрин. — В этом ящике у меня есть нечто, долженствующее убедить вас в том, что именно такова причина моего безумия. Поскольку вы не верите моим словам, позвольте мне предъявить доказательства.

Он поднял крышку письменного стола и, вытащив листок бумаги, протянул ей следующую песнь, написанную в ее честь немедленно после того, как он познакомился с подробностями ее биографии:

Ее лордство прочла это произведение и сказала:

— Будь я подозрительна, я бы не поверила, что имею касательство к этому сочинению, которое кажется мне вдохновленным более привлекательною особой. Однако я верю вам на слово и благодарю вас за незаслуженные похвалы, хотя я и услышала их совершенно случайно. Тем не менее я беру на себя смелость сказать, что сейчас настало время для вас забыть о легкомысленном волокитстве, которым вы так долго услаждали себя, и отдаться искренней любви к прекрасной Эмилии, достойной поглотить целиком все ваше внимание и заботливость.

Он почувствовал нервную дрожь при упоминании этого имени, которое не мог слышать без волнения. Во избежание дальнейших разговоров об Эмилии он предпочел совсем оставить тему любви и искусно перевел беседу на другой предмет.