После этого горького объяснения наш молодой джентльмен начал придумывать средство, чтобы пополнить сумму годового дохода, столь значительно уменьшившегося, и решил использовать в той или иной форме те таланты, какими наделили его природа и образование. В пору своего преуспеяния он слыхал о разных сочинителях, которые, не притязая на дарование или известность в области изящной литературы, получали большие деньги, исполняя для книгопродавцев работу, не имеющую никакого отношения к славе. Так, например, один из них занимался всевозможными переводами, по столько-то за лист, и даже держал на жаловании пять-шесть писцов, вечно трудившихся, подобно клеркам в конторе; благодаря этому он имел возможность жить в довольстве, наслаждаясь обществом друзей и бутылкой вина, не гоняясь за славой и домогаясь только репутации честного человека и доброго соседа. Другой изобретал разнообразные планы для новых лексиконов, составляемых поденными работниками под его наблюдением; специальностью третьего была история, а также рассказы о путешествиях, собранные или сокращенные такого же рода помощниками.

Мистер Пикль, занявшись сравнениями, воздал должное своим способностям, нимало не сомневаясь в том, что может превзойти любого из этих предпринимателей во всех отраслях их промысла, если придется ему когда-нибудь проделать такой опыт; но честолюбие побуждало его сопрячь выгоду со славой и создать произведение, которое заставит публику прославить его имя и в то же время упрочит его положение среди издателей. С этою целью он стал поклонником музы; и памятуя о том, сколь мало внимания уделяет наш век тем поэтическим произведениям, которые лишены сатиры или непристойностей, он занялся подражанием Ювеналу и жестоко отхлестал по заслугам ряд видных особ. Хотя имя его не было напечатано на заглавном листе, однако он позаботился о том, чтобы все угадали истинного автора, каковой не совсем обманулся в своих ожиданиях, ибо издание было тотчас распродано и об этом произведении беседовали на всех изысканных ассамблеях.

Столь удачное выступление не только вызвало заискивание книгопродавцев, которые добивались знакомства с ним, но и возбудило внимание компании сочинителей, именовавшей себя «Обществом» и пославшей к нему депутата с предложением стать членом Общества, избранным единогласно. Намеченный для этой цели депутат, сам будучи бардом, вкусившим от щедрот нашего героя, с величайшим красноречием убеждал его пойти навстречу их братству, описание коего разожгло любопытство Пикля, который отпустил посланца, поблагодарив за великую честь, оказанную ему Обществом, и пообещав и впредь заслуживать такие похвалы.

Позднее тот же самый вестник познакомил его с церемониями Общества и, выслушав его, Перигрин сочинил оду, которую надлежало прочесть публично в вечер официального вступления в число членов. Он узнал, что это учреждение является попросту содружеством сочинителей, объединившихся по взаимному соглашению, во имя общих интересов и развлечения и враждовавших с другим такого же рода союзом, куда входили их заклятые враги и хулители. Стало быть, не чудо, что они старались укрепиться с помощью такого ценного приобретения, каким должен был оказаться наш герой. Общество состояло только из сочинителей, а последние занимали все ступени известности, начиная от слагателя песни, положенной на музыку, и кончая драматическим бардом, который появлялся на котурнах на сцене; мало того, один из членов Общества закончил эпическую поэму в восьми частях и в настоящее время хлопотал о подписке на издание.

Нелепо было бы предполагать, что такое сборище сынов Аполлона может проводить целые вечера спокойно и благопристойно, если его не обуздывает лицо, пользующееся авторитетом; и так как это затруднение было предусмотрено, они избрали председателя, облеченного властью зажимать рот членам, вздумавшим нарушить согласие или субординацию. Мудрец, занимавший в ту пору пост председателя, был пожилым человеком, чья физиономия живо отражала ту злобную досаду, какая появляется после многократных освистываний. Ему чрезвычайно не посчастливилось с его театральными произведениями, и был он к тому времени «освистан без всякой надежды на искупление» (по словам одного нечестивого остроумца, который принимал участие в провале его последней пьесы). Однако он все еще медлил у подножья Парнаса, переводя кое-кого из классиков и пописывая всякую всячину; и благодаря несокрушимой уверенности, высокомерной дерзости, бесстрашным злобным речам и некоторому знанию жизни он ухитрился приобрести и сохранить репутацию человека, обладающего знаниями и остроумием во мнении тех, кто не имел ни того, ни другого. И эту точку зрения разделяли даже несколько членов Общества, хотя большинство тех, кто способствовал его избранию, состояло из лиц, страшившихся его злобы, уважавших его опытность и преклонный возраст или ненавидевших его соперника, эпического поэта.

Основною целью этого Общества, как я уже упоминал, было оказание помощи друг другу и распространение произведений, которые они, пользуясь всем своим искусством и влиянием, дружно рекомендовали читателю не только в частной беседе, но и в случайных эпиграммах, критических заметках и объявлениях, помещаемых в газетах. В этой науке, грубо именуемой «пусканьем пыли в глаза», они достигли такой тонкости, что сочинитель очень часто писал ругательный отзыв о своей собственной пьесе, чтобы разжечь любопытство горожан, которые ее не видели. Несмотря на такое единодушие, царившее в Обществе, между двумя упомянутыми мною соперниками давно уже разгоралась вражда из-за первенства, на которое притязали оба, хотя большинством голосов оно было присуждено нынешнему председателю. Впрочем, неприязнь никогда не проявлялась в форме оскорбительной или вызывающей, но на каждом собрании давала о себе знать в попытках превзойти друг друга в остроумных изречениях и колких репликах; итак, изысканное кушанье, составленное из такого рода острот, подавалось каждый вечер для увеселения и поучения младших членов, которые в таком случае неизменно делились на партии, объявляя себя сторонниками одного из соперников и поощряя своего избранника взглядами, жестами или аплодисментами, в зависимости от хода состязания.

Это почтенное Общество собиралось в лучшей комнате трактира, где подавалось вино, пунш или пиво, причем сообразовались со средствами или наклонностями присутствующих, из коих каждый платил сам за себя; и здесь наш герой был введен в круг двадцати незнакомцев, которые по виду своему и обмундированию являли весьма живописное разнообразие. Он был принят торжественно и посажен по правую руку председателя, который, потребовав тишины, прочел вслух его вступительную оду, заслужившую всеобщее одобрение. Затем ему предложили принести обычную клятву, которая обязывала его заботиться о чести и выгоде Общества, поскольку это от него зависит, при всех жизненных обстоятельствах; а когда клятва была дана, его чело увенчали лавровым венком, сохранявшимся свято для обряда посвящения.

Когда эта церемония была подобающим образом закончена, новый член осмотрелся вокруг и с еще большим вниманием обозрел своих собратьев; здесь он заметил странное собрание париков такого цвета, таких фасонов и размеров, каких никогда еще не видывал. Лица, сидевшие ближе всех к председателю, отличались внушительными париками, представлявшими удивительное разнообразие: у одних на макушке поднимался крепостной вал; у других вздымались две горы — Геликон и Парнас, а у третьих локоны завивались, как рога Юпитера Аммона. По соседству с ними находились парики, которые только условно можно было назвать париками, ибо к собственным волосам их обладателей, взбитым кое-как, был привязан жиденький хвостик; а дальше виднелись копны волос, не поддающиеся никакому описанию.

Их одеяние вполне соответствовало убранству голов: костюмы тех, кто занимал почетные места, были пристойными и чистыми, а у лиц второй категории — потертыми и не первой свежести; что же касается дальнего конца комнаты, то там Перигрин подметил всевозможные уловки скрыть дыры на штанах и грязное белье. Мало того, он мог определить по их физиономиям, в каких видах поэзии они упражнялись под покровительством музы. Он видел Трагедию, обращавшую на себя внимание суровым величием осанки, Сатиру, хмуро притаившуюся в гримасе зависти и недовольства, Элегию, выражавшую свою тоску в похоронной гримасе, Пастораль, дремавшую с томной миной, Оду, отличавшуюся безумным взором, и Эпиграмму, прищурившуюся с дерзкой насмешкой. Быть может, наш герой переоценивал свою проницательность, когда утверждал, что ясно видит, каково положение каждого из них, и берется угадать их доходы с точностью до трехфартингов.

Собравшиеся, не заводя общего разговора, разбились на группы; эпический поэт привлек внимание маленького кружка, но председатель вмешался, крикнув: «Никаких тайных совещаний, никаких заговоров, джентльмены!» Его соперник, почитая своею обязанностью не пропускать мимо ушей этого выговора, ответил:

— У нас нет никаких секретов. Имеющий уши да слышит. Это было сказано для предупреждения присутствующих, чьи взоры тотчас загорелись в ожидании привычного кушанья; но председатель, по-видимому, уклонился от состязания, ибо, вместо того чтобы принять боевую осанку, он спокойно ответил, что видел, как мистер Метафора украдкой подмигнул одному из своих сообщников и шепнул ему что-то, вследствие чего он, председатель, и заключил, что речь идет о каких-то тайнах.

Эпический поэт, полагая, что противник оробел, решил воспользоваться его замешательством, чтобы упрочить свою репутацию в присутствии гостя; с этой целью он спросил с торжествующим видом, неужели каждый, у кого подергивается веко, должен быть заподозрен в заговоре? Председатель, угадавший его намерение и уязвленный его дерзостью, сказал:

— Разумеется, можно предположить, что тот, у кого слабая голова, страдает и слабостью век.

Этот острый ответ вызвал торжествующий смех у приверженцев председателя, и один из них заметил, что соперник получил здоровый удар по макушке.

— О да, — ответствовал бард, — в этом отношении председатель имеет преимущество передо мною. Будь на моей голове прикрытие из рогов, я не так сильно почувствовал бы удар.

Эта отповедь, бросавшая тень на жену председателя, заставила просиять друзей зачинщика, чьи физиономии начали было слегка омрачаться, и произвела как раз обратное впечатление на партию противника, покуда ее вождь, призвав на помощь все умственные свои силы, не ответил на сей салют замечанием, что нет надобности в прикрытии, если то, что под ним находится, не стоит защиты.

Этот ответный удар, направленный против супруги мистера Метафоры, которая отнюдь не отличалась красотою, не преминул воздействовать на слушателей; что же касается самого барда, то он был явно смущен намеком, на который, однако, ответил, не колеблясь:

— Ей-богу, я думаю, что если то, что вы защищаете, лишится прикрытия, вряд ли кому захочется пойти на приступ!

— Да, если их батареи так же беспомощны, как залпы вашего остроумия, — сказал председатель.

— Что до этого, — вскричал бард, — им не понадобилось бы пробивать брешь! Они нашли бы, что бастион la pucelle разбит вдребезги, хи-хи!

— Но вам-то не по силам было бы заполнить la fosse, — заметил председатель.

— Да, признаюсь, это невозможно! — ответил бард. — Там я нашел бы hiatus maxime deflendus!

Председатель, возмущенный этими словами, произнесенными в присутствии нового члена, возопил, пылая негодованием:

— Если бы отряд саперов принялся за вашу голову, они нашли бы в ней достаточно мусора, чтобы засорить все сточные трубы в городе!

Тут раздался стон, вырвавшийся у поклонников эпического поэта, который, взяв с великим спокойствием понюшку табаку, сказал:'

— Когда человек говорит грубости, я вижу в этом неоспоримое доказательство его поражения.

— В таком случае вы сами являетесь стороной, потерпевшей поражение, ибо первый перешли к личным выпадам! — вскричал противник.

— Я взываю к тем, для кого разница очевидна, — ответствовал бард. — Джентльмены, рассудите нас!

Это обращение вызвало возгласы со всех сторон, и все Общество пришло в смятение. Каждый вступил в спор с соседом, обсуждая обстоятельства дела. Председатель тщетно пытался утвердить свою власть; шум становился все громче и громче; спорщики разгорячились; слова: «болван», «дурак» и «негодяй» носились в воздухе. Перигрин наслаждался суматохой и, вскочив на стол, бросил боевой клич, после чего в десяти местах немедленно завязалась битва, принявшая характер поединков. Огни погасли; сражающиеся колотили друг друга без разбора; проказник Пикль в темноте наносил удары наобум; а публика в нижнем этаже, испуганная шумом драки, грохотом падающих стульев и воплями тех, кто участвовал в битве, бросилась наверх, чтобы произвести разведку и, если можно, прекратить этот безобразный шум.

Как только комнату осветили, на поле битвы обнаружились странные группы стоящих и поверженных людей. Оба глаза мистера Метафоры были обведены синевато-багровыми кругами, а у председателя сочилась из носа кровь. Один из трагических авторов, на которого напали в темноте, схватил лежавший на столе нож для сыра и воспользовался им, как кинжалом, приставив к горлу противника; но, по милости божией, нож был недостаточно отточен, чтобы прорезать кожу, и только поцарапал ее в нескольких местах. Сатирик едва не откусил ухо лирическому барду. Рубашки и шейные платки были разорваны в клочья, а валявшиеся на полу парики имели столь жалкий вид, что при самом внимательном осмотре нельзя было угадать их владельцев, из коих многим пришлось воспользоваться носовым платком за неимением ночного колпака.

Но тут подоспели люди, положившие конец побоищу; иные из участвовавших в битве устали от драки, в которой на их долю не выпало ничего, кроме побоев; другие устрашились упреков хозяина трактира и его спутников, грозивших вызвать стражу; а очень немногие устыдились, будучи застигнуты в разгар позорной стычки. Но, хотя битва и закончилась, в тот вечер невозможно было восстановить благообразие и порядок в собрании, каковое и было распущено после того, как председатель смущенно принес извинение нашему герою за непристойный переполох, случившийся, по несчастью, в первый же вечер его вступления в Общество.

Перигрин и в самом деле размышлял о том, позволяет ли ему его репутация появиться снова в этом почтенном братстве; но, зная, что здесь есть несколько человек действительно одаренных, как бы ни было нелепо их поведение, и отличаясь тем веселым нравом, который всегда ищет, над чем бы посмеяться, как говорит Гораций о Филиппе: Risus undique quaerit, — он решил посещать Общество, невзирая на это происшествие, случившееся в день его посвящения; к тому же его подстрекало желание узнать тайны театральной жизни, с которыми, полагал он, кое-кто из членов был хорошо знаком. Вдобавок незадолго до следующего собрания к нему явился его знакомый, рекомендовавший его в члены Общества, и заявил, что такого столкновения не бывало со дня основания содружества и вплоть до этого самого вечера, и обещал, что в будущем у него не будет оснований возмущаться их поведением.

Убежденный этими доводами и уверениями, Перигрин решил еще раз появиться на их собрании, и все вели себя весьма благопристойно; не было никаких споров и препирательств, и Общество занялось делами, подлежащими его ведению, а именно выслушивало жалобы отдельных лиц и помогало им спасительными советами. Первым, кто добивался удовлетворения, был некий крикливый шотландец; на странном диалекте он жаловался, что в начале сезона вручил свою комедию директору одного театра, который, продержав ее у себя полтора месяца, вернул автору, заявив, что она лишена всякого смысла и написана не по-английски.

Председатель, который, кстати сказать, предварительно ознакомился с пьесой, опасаясь подвергнуть свою репутацию риску, заявил, в присутствии всех собравшихся, что не берется защищать эту пьесу с точки зрения здравого смысла, но в отношении языка ей нельзя предъявить никаких обвинений.

— Впрочем, дело это очень простое, — сказал он, — директор даже не потрудился прочитать пьесу, но составил себе понятие о ней, побеседовав с автором, и ему и в голову не пришло, что она была просмотрена писателем-англичанином. Как бы там ни было, вы должны быть весьма признательны ему за то, что он так скоро с вами покончил, и отныне и до конца жизни я буду о нем наилучшего мнения. Ибо кроме вас я имел дело с авторами иного рода, более известными, чем вы, и более значительными, которые лучшие годы жизни пребывали в услужении и зависимости и в конце концов распрощались с надеждой увидеть свои пьесы на сцене театра.