Слух об их победе над шулерами тотчас распространился во всех кружках в Бате, и когда наши искатели приключений появились в обществе, люди на них указывали пальцами и их почитали законченными художниками во всех плутнях, которыми они не преминут заняться при первой же возможности. Впрочем, такое мнение о них не помешало им быть принятыми весьма радушно на всех здешних великосветских вечерах, потому что подобная репутация, как я уже намекал, неизменно служит на пользу ее обладателю.

Итак, это первое их приключение явилось рекомендацией для общества в Бате, которое немало удивилось, когда ожидания его были обмануты поведением обоих приятелей, ибо, отнюдь не увлекаясь игрой, они скорее ее избегали и направили все свое внимание на галантные интриги, в коих наш герой не имел соперников. Одной его внешности, не говоря уже о прочих качествах, было достаточно, чтобы пленить любую заурядную особу женского пола, а если к этому еще присоединялись искусные речи и вкрадчивое ухаживание, то перед ним не могли устоять даже те, кого защищала гордость, благоразумие или равнодушие. Но среди всех нимф этого веселого местечка он не встретил ни одной, которая могла бы оспаривать у Эмилии власть над его сердцем, а посему он распределял свое внимание, сообразуясь с тщеславием и прихотью; в результате он не прожил и двух недель в Бате, как уже перессорил между собой всех леди и снабдил обильной пищей всех сплетников. Внешний его блеск вызвал расспросы, рожденные завистью, которая, вместо того чтобы обнаружить нечто, его порочащее, имела несчастье убедиться, что молодой джентльмен происходит из хорошей семьи и является наследником большого состояния.

Покровительство кое-кого из знатных его друзей, прибывших в Бат, подтвердило эти сведения, после чего знакомства с ним стали домогаться и с большим усердием за ним ухаживали, а иные из представительниц женского пола делали ему такие авансы, что он был весьма удачлив в своих любовных интригах. Да и друг его Годфри удостоился таких же милостей; таланты его в точности соответствовали женскому вкусу, а для некоторых особ этого пола мускулистый его торс и могучее телосложение были более привлекательны, чем изящная фигура его приятеля. Посему он величаво царил среди тех красавиц, которым перевалило за тридцать, не будучи вынужден заниматься скучным ухаживаньем, и считалось, что он способствует действию вод, излечивая от бесплодия некоторых леди, долгое время навлекавших на себя упреки и недовольство своих супругов, тогда как Перигрин воздвиг свой трон среди тех, кто страдал недугом безбрачия, начиная с бойкой пятнадцатилетней мисс, которая с трепещущим сердцем вскидывает головой, задирает нос и невольно хихикает при виде красивого молодого человека, и кончая степенной двадцативосьмилетней девой, которая с жеманным видом разглагольствует о суетности красоты, безумии юности и доверчивости женщин и рассуждает в стиле философа-платоника о дружбе, милосердии и здравом смысле.

При таком разнообразии характеров победам его всегда сопутствовали зависть, вражда и вспышки ревности и злобы. Молоденькие особы не упускали случая публично унизить более зрелых, обходясь с ними с той презрительностью, какая, вопреки признанной привилегии возраста, направлена с согласия и попустительства людей против тех, кто имел несчастье попасть в разряд старых дев, а эти последние отвечали на враждебные действия хитроумным злословием, опиравшимся на опыт и изобретательность. Не проходило дня, чтобы не распространилась какая-нибудь новая сплетня в ущерб той или другой из этих соперниц.

Если нашему герою случалось в Большом зале отойти от одной из моралисток, с которой он вел беседу, его тотчас окружали девицы другого лагеря, с ироническими улыбками упрекали в жестокости к бедной леди, им покинутой, умоляли его сжалиться над ее страданиями и, устремив взгляд на предмет их заступничества, дружно заливались смехом. С другой стороны, если Перигрин танцевал вечером с одной из молоденьких девиц, а поутру являлся к ней с визитом, последовательницы Платона спешили этим воспользоваться, изощряли свою фантазию, сопоставляли факты и, прибегая к лукавым намекам, рассказывали об этом свидании с мельчайшими подробностями, не имевшими ничего общего с истиной. Они говорили, что если девицы решили вести себя столь нескромно, то пусть считаются с опасностью подвергнуться осуждению света; что та, о которой идет речь, достаточно великовозрастна, чтобы действовать более осмотрительно; и удивлялись, почему ее мать разрешает молодым людям приближаться к спальне, где дочь лежит раздетая в постели. Что касается до слуг, подсматривающих в замочную скважину, то, разумеется, это печальная случайность; однако следует остерегаться такого любопытства и не давать прислуге поводов заниматься наблюдениями. Эти и подобные соображения передавались шепотом, по секрету тем, кто славился своей болтливостью, и, стало быть, спустя несколько часов, делались темой общего разговора, а так как распространялись они с предписанием хранить тайну, то почти невозможно было проследить клевету до ее первоисточника, ибо, разоблачая автора сплетни, каждая особа, в этом деле замешанная, должна была признаться и в своем вероломстве.

Перигрин, вместо того чтобы прекратить это соревнование, скорее разжигал его, искусно распределяя свое внимание между соперницами; он прекрасно знал, что, сосредоточив свой интерес на одном предмете, он вскоре лишится того удовольствия, с каким наблюдал их распрю, ибо обе партии соединятся против общего врага, и его избранницу будет преследовать целая коалиция. Он заметил, что среди тайных агентов злословия никто так не усердствовал, как врачи — разновидность животных, которые обитают здесь, подобно воронам, кружащимся над трупом, и навязывают свои услуги, подобно перевозчикам у Хангерфордской лестницы. Большинство из них имеет корреспондентов в Лондоне, которые занимаются тем, что наводят справки об истории, характере и слабостях каждого отправляющегося в Бат лечиться водами; а если им не удается приобрести влияние и до отъезда этих пациентов порекомендовать им своих друзей-медиков, они все-таки могут снабдить последних предварительно собранными сведениями, дабы врачи использовали эти сообщения себе во благо. Прибегая к таким средствам, а также к лести и наглости, доктора часто втираются в доверие к незнакомым людям и, приноравливаясь к их наклонностям, делаются незаменимыми и потворствуют их страстям. Благодаря связи с аптекарями и сиделками они осведомлены обо всех интимных событиях в любой семье и потому имеют возможность утолять мстительное чувство затаенной обиды, рассеивать сплин брюзгливых больных и разжигать дерзкое любопытство.

Предаваясь таким занятиям, частенько затрагивавшим репутацию наших двух искателей приключений, вся эта компания навлекла на себя неудовольствие Перигрина, который после неоднократных совещаний со своим другом измыслил план, приведенный в исполнение следующим образом. Среди лиц, посещавших зал лечебных вод, был один старый офицер, чей нрав, от природы нетерпеливый, стал злобным и раздражительным вследствие постоянных приступов подагры, которая почти лишила его возможности передвигаться. Он приписывал застарелость своей болезни преступной небрежности врача, лечившего его в ту пору, когда он страдал от последствий злосчастной любви; и это предположение внушило ему непреодолимую антипатию ко всем представителям медицинского искусства, еще прочнее укрепившуюся после замечания одного приятеля в Лондоне, который сказал ему, что доктора в Бате имеют обыкновениеотговаривать своих пациентов от пользования водами с целью затянуть лечение и умножить число посещений.

С таким предубеждением он приехал в Бат и, сообразуясь с полученными им указаниями общего характера, пользовался водами без врачебного руководства, не упускал случая выразить словами и жестами свою ненависть и презрение к сынам Эскулапа и даже придерживался режима, резко противоречившего тому, какой они, как было ему известно, предписывали другим больным, находившимся как будто в таком же положении, как он. Но он не извлек пользы из этой системы, которая в иных случаях, быть может, и оказалась бы благодетельной. Боли его не только не утихали, но с каждым днем становились более острыми; и, наконец, он принужден был не вставать с постели, где и лежал, ругаясь с утра до ночи и с ночи до утра, хотя решил тверже, чем когда-либо, не отступать от первоначальных методов.

В разгар этой пытки, над которой подшучивал весь город, ибо слух о ней распространился благодаря усердию врачей, радовавшихся его беде, Перигрин с помощью мистера Пайпса нанял деревенского парня, явившегося на рынок, и поручил ему рано поутру сбегать ко всем местным врачам по очереди и пригласить их как можно скорее к полковнику. После такого призыва все ученые мужи всполошились; трое самых проворных явились одновременно, но, вместо того чтобы обменяться приветствиями, каждый пытался войти первым, и весь триумвират застрял в дверях. Покуда они стояли, притиснутые друг к другу, появились двое их собратьев, мчавшихся к той же цели со всею скоростью, какую бог позволил им развить; тогда трое первых вступили в переговоры и порешили друг друга поддерживать. Придя к такому соглашению, они проскочили в дверь и, осведомившись о пациенте, узнали, что он только что заснул.

Получив эти сведения, они завладели его передней и закрыли дверь, а остальные члены корпорации размещались по мере своего прибытия снаружи, так что коридор и лестница до входной двери были битком набиты, и обитатели дома, равно как и слуга полковника, онемели от изумления. Трое главарей этой ученой шайки, укрепившись на своем посту, тотчас начали обсуждать болезнь пациента, которую каждый из них якобы изучил с величайшей заботливостью и усердием. Тот, кто высказал свое мнение первым, определил недуг как застарелый артрит; второй заявил, что это не что иное, как хронический сифилис, а третий поклялся, что это запущенная цынга. Эти разнообразные мнения были подкреплены всевозможными цитатами из медицинских авторов, как древних, так и новых, но цитаты оказались недостаточно бесспорными или во всяком случае не настолько точными, чтобы решить спор, ибо много есть ересей в медицине, как и в религии, и каждая секта может цитировать отцов церкви в подтверждение догматов, ею исповедуемых. Короче, прения стали столь бурными, что не только встревожили собратьев на лестнице, но и разбудили пациента, задремавшего впервые за десять суток. Будь он здоров, он поблагодарил бы их за шум, заставивший его очнуться, ибо в таком случае он избавился бы от мук адского пламени, которые, снилось ему, он претерпевает. Но этот ужасный кошмар был вызван тем впечатлением, какое произвела на мозг невыносимая боль в суставах, и потому, когда он проснулся, страдания не только не ослабели, но скорее усилились от остроты ощущения; в то же время беспорядочные крики в соседней комнате коснулись его слуха, он подумал, что сон его сбывается наяву, и, в отчаянии схватив колокольчик, находившийся возле кровати, принялся звонить весьма энергически и настойчиво.

Этот сигнал мгновенно прекратил диспут трех докторов, которые, узнав, что он проснулся, бесцеремонно ворвались к нему в спальню; двое схватили его за плечи, а третий приложил руку к его виску. Не успел пациент опомниться от изумления, овладевшего им при этом неожиданном вторжении, как комната наполнилась остальными учеными мужами, которые вошли вслед за камердинером, явившимся на зов своего господина, и кровать немедленно была окружена этими зловещими слугами смерти. Полковник, видя вокруг себя такое сборище глубокомысленных физиономий и фигур, к которым он всегда относился с величайшей ненавистью и омерзением, пришел в неописуемое бешенство, и гнев одушевил его в такой мере, что хотя язык и отказывался ему служить, но остальные его члены стали выполнять свои функции. Он вырвался из рук триумвирата, с удивительным проворством вскочил с постели, схватил свой костыль и с такой силой опустил его на одного из докторов как раз в тот момент, когда тот наклонился, чтобы исследовать мочу пациента, что его парик с бантом на косичке упал в горшок, а сам он без чувств рухнул на пол.

Это многозначительное выступление смутило всю братию; каждый как бы инстинктивно повернулся к двери, а так как всеобщему отступлению препятствовали усилия отдельных лиц, поднялась суматоха и оглушительный шум, ибо полковник, отнюдь не исчерпав своей удали этим первым подвигом, размахивал оружием с удивительной энергией и ловкостью, и вряд ли кто из них избежал знаков его неудовольствия, после чего бодрость изменила ему, и он, совершенно обессиленный, снова опустился на кровать. Пользуясь этой передышкой, расстроенные ученые мужи подобрали свои шляпы и парики, слетевшие во время стычки, и, заметив, что враг слишком ослабел, чтобы возобновить атаку, дружно подняли крик и громогласно пригрозили ему судебным преследованием за столь возмутительное нападение.

Меж тем вмешался хозяин дома; осведомившись о причине переполоха и узнав о происшедшем от потерпевших, которые дали ему также понять, что все они были вызваны поутру к полковнику, он объявил им, что их надул какой-нибудь озорник, ибо его жилец и не помышлял о том, чтобы советоваться с кем бы то ни было из медиков.

Потрясенные этими словами, они мгновенно перестали горланить; каждый тотчас понял, что его провели, и, потерпев поражение, они потихоньку улизнули с превеликим стыдом и смущением. Перигрин и его друг, которые не преминули появиться якобы случайно в этих краях, остановились, как вкопанные, при виде столь необычайного шествия и любовались физиономией и плачевным состоянием каждого выходившего. Мало того, они даже подошли к тем, кто был наиболее опечален своим положением, и лукаво начали донимать их вопросами о необычайном сборище; затем, получив сведения от хозяина дома и от лакея полковника, они сделали пострадавших посмешищем всего города. Так как виновникам потехи немыслимо было скрыться от неутомимого расследования врачей, они не утаили своего участия в этом деле, хотя и постарались сделать это таким манером, чтобы не подать повода к судебному преследованию.