Соединившись утром со своими дорожными спутниками, они посетили все достопримечательные места этого знаменитого города, осмотрели литейный завод, ратушу, прядильню, Воксхолл и сады графа Бентинка, а вечером отправились во Французскую комедию, где руководителем был известный Арлекин, которому удалось столь искусно подладиться ко вкусам голландцев, что они провозгласили его величайшим актером, когда-либо появлявшимся в пределах Голландии. В этом замечательном театре не давали настоящих театральных пьес, а показывали ряд экспромтов, в которых сей знаменитый актер всегда исполнял главную роль. Среди многих его остроумных выходок была одна столь удивительно приспособленная к духу и нравам зрителей, что было бы жаль обойти ее молчанием. На сцене изображена ветряная мельница; Арлекин, осмотрев ее с восторгом и любопытством, спрашивает одного из мельников, как пользоваться этой машиной, и, узнав, что это ветряная мельница, с огорчением замечает, что нет никакого ветра и, стало быть, ему так и не посчастливится увидеть, как она вертится. Тогда он принимает позу человека, погруженного в глубокое раздумье, и затем, несколько секунд спустя, бросается стремительно и радостно к мельнику, говорит ему, что нашел способ заставить его мельницу работать, и преспокойно спускает штаны. Он поворачивается ягодицами к мельнице, после чего немедленно раздаются взрывы, и крылья начинают вращаться к великому удовольствию зрителей, которые выражают свое одобрение залпом аплодисментов.

Путешественники провели в Гааге несколько дней, и наш молодой джентльмен сделал за это время визит британскому послу, коему был рекомендован его превосходительством в Париже, и проиграл на бильярде около тридцати гиней французскому авантюристу, который заманил его в ловушку, повышая ставки. Затем они выехали в почтовой карете в Амстердам, имея при себе рекомендательные письма к английскому купцу, проживавшему в этом городе, под руководством коего осмотрели все достойное внимания и между прочим побывали в театре, где шла голландская трагедия. Зрелище это произвело весьма странное действие на организм нашего героя: костюмы главных действующих лиц были столь несуразны, манеры их так неуклюжи и странны, а язык до такой степени не пригоден для выражения любовных и благородных чувств, что на Перигрина все это подействовало, как мочегонное средство, и он принужден был выходить раз двадцать в ожидании развязки пьесы.

Сюжетом этого представления был известный рассказ о целомудрии и добродетели Сципиона, вернувшего прекрасную пленницу ее возлюбленному. Молодого римского героя играл широколицый житель Батавии в мантии бургомистра и меховой шапке, который курил трубку, сидя за столом перед кувшином пива, кружкой и тарелкой с табаком. Леди была особой, от коей Сципион, по всей видимости, мог отказаться, не проявляя особенного великодушия, да и принц кельтиберов был, казалось, того же мнения, ибо, получив ее из рук победителя, он отнюдь не выразил той восторженной признательности, какую описывает Ливии, повествуя об этом событии. Впрочем, голландский Сципион был по-своему довольно любезен, ибо он попросил ее сесть по правую его руку, назвав «Ya frow», собственноручно набил чистую трубку и предложил ее mynheer'y Аллюцию, ее возлюбленному. В таком же духе было все представление, которое так понравилось зрителям, что они как будто стряхнули с себя природную флегму, чтобы рукоплескать пьесе.

Из театра наши путешественники отправились в дом своего друга, где провели вечер; а когда речь зашла о поэзии, некий голландец, здесь присутствовавший и понимавший по-английски, внимательно прислушавшись к разговору, поднял обеими руками чеширский сыр, который лежал на столе, и сказал:

— Я знаю, что такое боэзия. Майн брат великий боэт и набисал книгу вот такой толстоты.

Пикля позабавил этот способ судить о писателе по количеству его трудов, и он спросил, о чем писал сей бард, но об этом брат его не мог сообщить никаких сведений, заметив только, что этот товар имеет плохой сбыт и, стало быть, остается у него на руках, заставляя желать, чтобы тот занялся каким-нибудь другим ремеслом.

Единственным примечательным местом в Антверпене, где еще не побывала наша компания, были Spuyl, или музыкальные залы, которые открыты благодаря попустительству городских властей, существуют для увеселения тех, кто мог бы покуситься на целомудрие честных женщин, если бы не существовало для них подобных учреждений. В один из таких домов отправились наши путешественники, руководимые английским купцом, а затем побывали в таком заведении, как достопамятная кофейня Моль Кинг, отличавшаяся лишь тем, что здесь гости, менее буйные, чем щеголи Ковент-Гардена, стали в круг, в котором несколько человек плясало под звуки скверного органа и других музыкальных инструментов, наигрывавших мелодии, приспособленные к вкусам слушателей, в то время как все помещение было окутано клубами дыма, непроницаемого для глаз. Когда наши джентльмены вошли, в комнате танцевали две особы женского пола со своими кавалерами, которые задирали ноги, подобно быкам, впряженным в плуг; во время этой сарабанды один из прыгунов докурил свою трубку, после чего, преспокойно достав табакерку, снова набил и раскурил новую, не прерывая пляски. Перигрин, пользуясь отсутствием гувернера, слишком заботившегося о своей репутации, чтобы принимать участие в этой экскурсии, направился к веселой француженке, которая, казалось, поджидала клиента, и, убедив ее принять его приглашение, ввел ее в круг и в свою очередь воспользовался случаем протанцевать менуэт, вызвав восторг всех присутствующих. Он намеревался показать еще один образец своего мастерства в этом искусстве, как вдруг вошел капитан голландского военного корабля и, увидав, что чужестранец пригласил леди, с которою он, должно быть, сговорился провести ночь, приблизился без всяких церемоний и, схватив ее за руку, потащил в другой конец комнаты. Наш герой, который был не из тех, кто готов примириться с таким грубым афронтом, с негодованием последовал за похитителем и, отпихнув его в сторону, завладел предметом спора и повел леди к тому месту, откуда ее увлекли. Голландец, взбешенный самонадеянностью юноши, отдался первым приступам гнева и угостил своего соперника здоровой пощечиной, которая тотчас была ему возвращена с процентами, после чего наш герой положил руку на шпагу и поманил зачинщика к двери.

Несмотря на смятение и переполох, вызванный этой ссорой, и на вмешательство спутников Пикля, старавшихся предотвратить кровопролитие, враги вышли на улицу, и Перигрин, выхватив шпагу, с удивлением увидел, что капитан приближается к нему с длинным ножом, который он предпочел шпаге, висевшей у него сбоку. Юноша, смущенный этим нелепым поступком, предложил ему по-французски отложить в сторону это грубое оружие и сражаться, как подобает джентльмену. Но голландец, который либо не понял его предложения, либо не подчинился бы этому требованию, даже если бы ему растолковали его смысл, рванулся вперед со свирепым видом, прежде чем его противник успел занять оборонительную позицию, и, не будь молодой джентльмен наделен исключительной ловкостью, нос его мог пасть жертвой ярости нападающего. Очутившись в столь опасном положении, он отскочил в сторону, а голландец, разбежавшись, пролетел мимо. Перигрин проворно ударил его ногой по пяткам, и тот с быстротой молнии полетел в канал, где едва не погиб, ударившись об одну из свай, вбитых в дно по обе стороны канала.

Совершив этот подвиг, Перигрин не стал ждать, чтобы капитан выбрался на берег, но, по совету своего руководителя, отступил с большой поспешностью, а на следующий день отплыл со своими спутниками в скюите в Гарлем; там они пообедали и вечером прибыли в древний город Лейден, где встретили несколько английских студентов, которые приняли их весьма радушно. Впрочем, миролюбивая беседа была в тот же вечер нарушена спором, возникшим между одним из этих молодых джентльменов и врачом по вопросу о холодных и горячих методах лечения подагры и ревматизма и перешедшим в такую перебранку, что Пикль, пристыженный и рассерженный неучтивостью своего дорожного спутника, принял сторону его противника и публично упрекнул доктора за грубость и раздражительность, которые, сказал он, делают его непригодным для общества и недостойным его, Пикля, благодеяний. Сия неожиданная декларация привела доктора в изумление и смущение; он тотчас оборвал свою речь и просидел весь вечер в мрачном молчании. По всей вероятности, он решал, следует ли попенять молодому джентльмену за дерзость, какую тот позволил себе по отношению к нему в обществе чужестранцев; но, зная, что не с Пелитом придется ему иметь дело, он весьма благоразумно отказался от этой мысли и затаил в себе злобу.

Посетив ботанический сад, университет, анатомический зал и все прочее, что посоветовали им осмотреть, они вернулись в Роттердам и стали рассуждать о том, каким путем ехать в Англию. Доктор, чье недовольство Перигрином не только не рассеялось, но скорее возросло вследствие равнодушия и презрения нашего героя, начал заискивать перед простодушным живописцем, который был польщен этим шагом к полному примирению; теперь доктор воспользовался случаем расстаться с нашим путешественником, заявив, что он и его друг мистер Пелит решили совершить переезд в торговом шлюпе, а перед этим он слышал, как Перигрин возражал против этого утомительного, неприятного и ненадежного способа сообщения. Пикль тотчас разгадал его намерение и, отнюдь не пытаясь отговорить их от этой затеи и не выражая ни малейшего сожаления по поводу разлуки с ними, очень холодно пожелал им счастливого пути и распорядился, чтобы его багаж был отправлен в Хельвоэтслюис. Там он со своей свитой взошел на следующий день на борт почтового судна и при попутном ветре прибыл через восемнадцать часов в Гарвич.