Размышляя об устроенной засаде, викарий не мог убедить себя в том, что на него напал простой вор, ибо нельзя было предположить, чтобы грабитель забавлялся избиением, а не ограблением своей жертвы. Посему он приписал свое злоключение тайной вражде кого-либо, кто злоумышлял против его жизни; и после долгого раздумья сосредоточил свои подозрения на Перигрине, который был единственным в мире человеком, от коего он, по его мнению, заслуживал подобной расправы. Он сообщил эту догадку своему воспитаннику, который охотно разделил его подозрения и энергически посоветовал ему отомстить за обиду таким же способом, не пытаясь производить более тщательное расследование, дабы враг не получил предостережения.

Когда это предложение было одобрено, они сообща придумали способ отомстить с лихвой за засаду и разработали столь гнусный план атаковать нашего героя в темноте, что, если бы он осуществился, задуманное нашим героем путешествие могло бы не состояться.

Но их козни были подслушаны мисс Пикль, которой шел теперь семнадцатый год; вопреки внушаемому ей предубеждению, она питала втайне сестринскую нежность к своему брату Пери, хотя никогда не разговаривала с ним и благодаря приказаниям, бдительности и угрозам матери была лишена возможности искать встречи с ним наедине. Однако она не осталась нечувствительной к тем хвалам, какие громко воспевались ему в округе, и неизменно посещала церковь и другие места, где, по ее мнению, могла увидеть своего милого брата. Нельзя предполагать, что, питая такие чувства, она узнала о заговоре без волнения. Ее возмущала вероломная жестокость Гема, и она содрогалась при мысли о той опасности, какой подвергался Перигрин благодаря их злобе. Она не посмела сообщить об этих кознях своей матери, опасаясь, что непонятное отвращение этой леди к своему первенцу воспрепятствует ей вступиться за него и, стало быть, сделает ее как бы участницей преступления его убийц. Поэтому она решила предупредить Перигрина о заговоре, отчет о коем передала ему в ласковом письме через одного молодого джентльмена, который ухаживал за ней в ту пору и, по ее просьбе, предложил свои услуги Перигрину, чтобы разрушить замысел его врагов.

Перигрин был поражен, когда прочел о задуманном плане, каковым являлось ни больше, ни меньше как решение напасть на него, когда он будет совершенно не подготовлен к атаке, отрезать ему уши и, кроме того, искалечить его так, что впредь у него не будет никаких оснований гордиться своей особой.

Возмущенный жестокими наклонностями родного брата, он невольно был растроган чистосердечием и кротостью сестры, о расположении которой он доселе не ведал. Он поблагодарил джентльмена за благородный поступок и выразил желание ближе познакомиться с ним; сказал ему, что теперь, будучи предупрежден, не предвидит необходимости обременять его новыми заботами, и передал с ним благодарственное письмо сестре, которой писал о величайшей своей любви и уважении, умоляя ее порадовать свиданием перед его отъездом, дабы он имел возможность отдаться братской своей нежности и насладиться обществом и сочувствием хотя бы одного человека, являющегося членом его родной семьи.

Когда он сообщил об этом открытии своему другу Хэтчуею, они приняли решение расстроить план противников. Желая предохранить себя от клеветнических слухов, какие распространились бы на их счет, буде они, хотя бы в целях самозащиты, прибегнут к суровой расправе, — они придумали способ обмануть надежды и унизить своих врагов и немедленно поручили Пайпсу заняться приготовлениями.

Так как мисс Пикль указала место, выбранное заговорщиками ареной мести, наш триумвират задумал поместить в поле караульного, который даст им знать, когда будет устроена засада, после чего они потихоньку подкрадутся в сопровождении трех-четырех слуг и набросят большую сеть на заговорщиков, которые, запутавшись в тенетах, будут обезоружены, связаны, больно высечены и подвешены в сетке между двух деревьев напоказ всем, кто случайно пройдет этой дорогой.

Когда план был, таким образом, разработан и коммодор извещен обо всем происходящем, послали лазутчика, и все в доме приготовились выступить при первом же уведомлении. Целый вечер провели они в нетерпеливом ожидании, но лишь на второй вечер разведчик прокрался в крепость и объявил им, что видел трех человек, спрятавшихся за изгородью у дороги, ведущей в трактир, откуда Перигрин и лейтенант ежедневно возвращались примерно в это время. Получив эти сведения, союзники немедленно тронулись в путь со всем своим снаряжением. Приблизившись почти бесшумно, они услышали звук ударов и, хотя ночь была темная, увидели что-то вроде жаркого побоища на том самом месте, где находились заговорщики. Удивленный этим происшествием, смысл которого был ему непонятен, Перигрин приказал своим помощникам остановиться и произвести разведку, и тотчас до слуха его долетело восклицание: «Вам не уйти от меня, мерзавец!» Так как голос был ему хорошо знаком, он мгновенно угадал причину драки и, бросившись на помощь кричавшему, увидел парня, который на коленях молил о пощаде мистера Гантлита, стоявшего над ним с обнаженным кортиком в руке.

Пикль немедленно дал знать о своем присутствии другу, который сообщил ему, что, оставив лошадь у Танли, он, по дороге в крепость, подвергся нападению трех головорезов, один из коих — тот самый, что находится сейчас в его власти, — подошел к нему сзади и занес дубинку над его головой, но промахнулся, и удар пришелся ему по левому плечу; что он выхватил кортик и ранил его в темноте, после чего другие двое бежали, покинув в беде своего товарища, которого он вывел из строя.

Перигрин поздравил его с избавлением от опасности и, приказав Пайпсу связать пленника, повел мистера Гантлита в крепость, где его радушно принял коммодор, которому он был представлен как близкий друг его племянника; впрочем, коммодор, по всей вероятности, оказался бы менее гостеприимным, знай он, что это брат возлюбленной Пери; но ее фамилию старый джентльмен не потрудился разузнать, когда наводил справки о любовной интриге своего крестника.

Пленник, которого допрашивали касательно засады в присутствии Траньона и всех его приближенных, признался, что, состоя на службе у Гема Пикля, уступил уговорам своего хозяина и викария участвовать в их экспедиции и взять на себя ту роль, какую он сыграл по отношению к незнакомцу, которого и он и его хозяева приняли за Перигрина. Вследствие этого откровенного признания и серьезной раны, нанесенной ему в правую руку, решили не подвергать его наказанию, но задержать на всю ночь в крепости, а наутро повели к судье, которому он повторил все, что сказал накануне вечером, и собственноручно подписал свое показание, копии коего были розданы окрестным жителям к великому стыду и позору викария и его многообещающего ученика.

Между тем Траньон оказывал молодому солдату исключительные знаки внимания, будучи расположен в его пользу благодаря этому приключению, столь доблестно им завершенному, а также благодаря тем хвалам, какие Перигрин воспевал его храбрости и благородству. Ему нравилось его лицо, дерзкое и смелое, он восхищался его геркулесовским сложением и с удовольствием расспрашивал о его службе.

На следующий день после его приезда, когда разговор снова зашел на эту тему, коммодор, вынув изо рта трубку, произнес:

— Вот что я вам скажу, братец: сорок пять лет назад, когда я был третьим лейтенантом военного корабля «Уорик», на борту находился дюжий молодой парень, младший офицер морской пехоты, фамилия его, знаете ли, сходна с вашей — Гентлит, начинается с буквы Г. Помню, мы с ним сначала терпеть не могли друг друга, потому, знаете ли, что я был моряк, а он из сухопутного войска, покуда не столкнулись с французом, с которым сражались в течение восьми склянок и, наконец, абордировали и взяли. Я был первым, кто ступил на неприятельскую палубу, и пришлось бы мне, знаете ли, чертовски скверно, если бы Гентлит не подоспел на выручку; но скоро мы очистили судно и приперли их так, что они должны были сдаться; и с того самого дня мы с Гентлитом были назваными братьями, покуда он оставался на борту. Его перевели в пехотный полк, и что с ним потом сталось — одному богу известно; но вот что я скажу о нем, живом или мертвом: он не боялся ни единого человека и вдобавок был чудеснейшим товарищем.

Сердце гостя исполнилось восторга при этой похвале, и, как только она была высказана, он с волнением спросил, не называлось ли французское судно «Дилидженс». Коммодор ответил с удивлением:

— Оно самое, мой мальчик.

— В таком случае, — сказал Гантлит, — человек, которого вы удостоили столь почетного отзыва, был мой родной отец. — Ах, черт возьми! — воскликнул Траньон, пожимая ему руку. — Я рад видеть в своем доме сына Нэда Гентлита.

Это открытие повлекло за собой тысячу вопросов благодаря которым коммодор узнал о положении семьи своего друга и разразился бесконечными проклятьями, направленными против неблагодарного и несправедливого министерства, которое не позаботилось дать обеспечение сыну такого бравого солдата. Но дружба его не ограничилась такими выражениями, не имеющими последствий; в тот же вечер он заявил Перигрину о своем желании сделать что-нибудь для его друга. Это намерение встретило столь лестную оценку, поощрение и одобрение крестника и даже поддержку советчика коммодора — Хэтчуея, что наш герой получил полномочие презентовать Гантлиту сумму денег, достаточную для приобретения патента на офицерский чин.

Ничто не могло обрадовать Пикля больше, чем такое разрешение, однако он боялся, что щепетильность Годфри помешает ему воспользоваться этим благодеянием, а потому предложил, чтобы его обманули в его же собственных интересах вымышленным рассказом, в результате которого он согласится принять деньги, взятые якобы коммодором в долг у его отца во время совместной службы. Траньон встретил гримасой этот план, необходимость коего не мог постигнуть, не подвергая сомнению здравый смысл Гантлкта, ибо считал непреложным, что подобное предложение не должно быть ни под каким видом отвергнуто. Вдобавок он не мог пойти на хитрость, заставлявшую его признаться в том, что он прожил столько лет, не обнаружив ни малейшего желания расплатиться со своим кредитором. Впрочем, все эти возражения были устранены благодаря рвению и красноречию Перигрина, который доказывал, что при иных условиях невозможно было бы оказать юноше дружескую помощь; что молчание коммодора будет приписано отсутствию сведений о делах и положении его друга и что если он вспомнит о долге и настоит на уплате по истечении такого срока, когда дело предано забвению, то тем самым представит в наивыгоднейшем свете свою честность и благородство.

Вняв убеждениям, коммодор воспользовался случаем, когда остался наедине с Гантлитом, и, заведя речь об этом деле, сказал молодому человеку, что его отец ссудил ему деньги во время их совместного плавания для уплаты за довольствие, а также для того, чтобы заткнуть рот крикливому кредитору в Портсмуте, и что упомянутая сумма с процентами равняется примерно четыремстам фунтам, которые он хочет теперь с великой благодарностью вернуть.

Годфри был изумлен этим заявлением и после долгого молчания отвечал, что никогда не слыхал от своих родителей упоминания о таком долге, что никакого меморандума или расписки не было найдено в бумагах его отца и что, по всей вероятности, деньги возвращены давным-давно, хотя коммодор за такой долгий срок мог забыть об уплате. Поэтому он просил простить ему отказ принять то, что, по совести, считает ему не принадлежащим, и сделал комплимент старому джентльмену по поводу столь безупречной честности и справедливости.

Отказ молодого солдата, вызвав удивление Траньона, усилил его желание помочь ему; якобы с целью оправдать свою собственную репутацию, он навязывал подарок с таким упорством, что Гантлит, боясь его обидеть, был, собственно говоря, вынужден принять чек на эту сумму, на которую выдал расписку, и немедленно переслал его своей матери, уведомив ее одновременно об обстоятельствах, благодаря которым они столь неожиданно обогатились.

Такая новость не могла не обрадовать миссис Гантлит, которая, с первой же почтой, прислала благодарственное письмо коммодору и письмо своему сыну, сообщая, что она уже отправила чек одному приятелю в Лондоне с просьбой вручить его некоему банкиру для покупки первого же патента на чин младшего офицера; и она позволила себе послать третье письмо Перигрину, написанное в очень ласковой форме, с любезным постскриптумом, подписанным мисс Софи и его очаровательной Эмилией.

Когда это дело было улажено ко всеобщему удовлетворению, начались приготовления к отъезду нашего героя, которому дядя назначил ежегодную ренту в восемьсот фунтов, что составляло почти половину его годового дохода. Но к тому времени старый джентльмен без труда мог уделить такую часть своих достатков, ибо почти не принимал гостей, держал мало слуг и был чрезвычайно невзыскателен и бережлив в своем домашнем обиходе; миссис Траньон давно уже перевалило за пятьдесят, недуги ее давали о себе знать, и хотя ее гордость не претерпела никаких изменений, тщеславие было совершенно укрощено ее скупостью.

Камердинер-швейцарец, который уже совершил путешествие по Европе, был нанят для ухода за особой Перигрина. Так как Пайпс не знал французского языка, равно как и в других отношениях не годился для роли великосветского слуги, было решено, что он останется в крепости, и его место было немедленно занято лакеем-парижанином, нанятым для этой цели в Лондоне. Пайпсу как будто не понравился такой порядок вещей, и хотя он не возражал против него вслух, но очень кисло посмотрел на своего заместителя, когда тот прибыл. Однако это мрачное расположение духа постепенно рассеялось, и задолго до отъезда своего хозяина он обрел обычное спокойствие и равновесие.