Перигрин, сбитый с толку их внезапным исчезновением, стоял несколько минут растерянный на улице, прежде чем справился со своим изумлением, а затем начал рассуждать сам с собой, следует ли ему немедленно добиваться доступа к возлюбленной, или избрать какой-нибудь другой метод обращения. Уязвленный ее резкостью, но очарованный ее живостью, он изощрял свой ум, чтобы измыслить способ увидеть ее, и в глубокой задумчивости пришел в гостиницу, где застал своих спутников, которых покинул у ворот замка. Они уже навели справки об этих леди, в результате чего он узнал, что мисс Софи, с которой его возлюбленная состояла в родстве, была дочерью джентльмена, проживавшего в этом городе; что близкая дружба связывала двух молодых леди; что Эмилия жила около месяца со своей кузиной и появилась на последней ассамблее, где вызвала всеобщее восхищение, и что несколько богатых молодых джентльменов докучали ей с той поры своим ухаживанием.

Тщеславие нашего героя было польщено, а страсть его возбуждена этими сведениями; и он мысленно поклялся, что не покинет этого города, покуда не одержит бесспорной победы над всеми своими соперниками.

В тот же вечер он сочинил красноречивейшее послание, в котором пылко умолял, чтобы она дала ему возможность объяснить его поведение; но она не пожелала принять его записку, равно как и увидеть его посланца. Потерпев неудачу, он вложил письмо в новый конверт, написал адрес другим почерком и приказал Пайпсу ехать на следующее утро в Лондон и сдать его в почтовую контору, чтобы, получив его таким путем, она не могла заподозрить, кто является автором, и вынуждена была распечатать письмо, прежде чем догадается о проделке.

Три дня он ждал терпеливо результатов этой уловки, а на четвертый день после полудня решил отважиться на визит в качестве старого знакомого. Но и эта попытка окончилась неудачей: она была нездорова и не могла принимать гостей. Эти препятствия только усилили его рвение. Он все еще придерживался своего первоначального намерения; а его товарищи, соглашаясь с его решением, предоставили его на следующий день собственной изобретательности. Посему он удвоил свое усердие и испробовал все способы, какие подсказывало ему его воображение, дабы привести в исполнение свой план.

Пайпсу было приказано стоять с утра до ночи неподалеку от ее двери, чтобы он имел возможность дать своему хозяину отчет о ее выходах; но она никуда не ходила, если не считать визитов по соседству, и всегда возвращалась домой раньше, чем Перигрин мог узнать о ее появлении. Он отправился в церковь с целью привлечь ее внимание и принял смиренный вид, но она умышленно напустила на себя такую набожность, что смотрела только в свой молитвенник, и, стало быть, он не удостоился ни одного пристального взгляда. Он посещал кофейню и старался завязать знакомство с отцом мисс Софи, который, как он рассчитывал, пригласит его к себе в дом; но и эта надежда не осуществилась. Сей благоразумный джентльмен видел в нем одного из тех дерзких охотников за богатыми невестами, которые рыщут по стране в поисках, кого бы им сожрать, и осторожно отклонил все его авансы. Опечаленный столь многими неудачными попытками, он начал отчаиваться в достижении цели и решил прибегнуть к последнему средству: он расплатился за комнату, нанял лошадь и в полдень отправился туда, откуда прибыл. Однако он проехал всего несколько миль и в сумерках вернулся никем не замеченный, остановился в другой гостинице, приказал Пайпсу сидеть дома и, сохраняя инкогнито, нанял другого человека следить за Эмилией.

В скором времени он пожал плоды своей изобретательности. На следующий день после полудня он был уведомлен своим шпионом, что обе молодые леди пошли гулять в парк, куда он тотчас за ними последовал, твердо решив настоять на объяснении со своей возлюбленной, хотя бы в присутствии ее подруги, которую, быть может, ему удастся склонить на свою сторону.

Когда он их увидел на таком расстоянии от города, что они не могли вернуться прежде, чем он воспользуется случаем привести свой замысел в исполнение, он ускорил шаги и нашел способ появиться перед ними столь неожиданно, что Эмилия невольно вскрикнула от изумления. Наш влюбленный, приняв смиренный и скорбный вид, пожелал узнать, неумолима ли она в своем гневе, и спросил, почему она так жестоко отказывается даровать ему ту обычную привилегию, которой пользуется каждый преступник.

— Любезная мисс Софи, — сказал он, обращаясь к ее спутнице, — разрешите мне умолять вас о ходатайстве перед вашей кузиной; я уверен, вы настолько человечны, что взяли бы на себя защиту моего дела, если бы только знали правоту его; и я льщу себя надеждой, что благодаря вашему милостивому посредничеству мне удастся уладить то фатальное недоразумение, которое сделало меня несчастным.

— Сэр, — сказала Софи, — вы с виду джентльмен, и я не сомневаюсь в том, что ваше поведение всегда соответствовало вашей внешности; но вы должны освободить меня от вмешательства в пользу человека, которого я не имею чести знать.

— Сударыня, — отвечал Перигрин, — надеюсь, мисс Эми подтвердит мои притязания на такую репутацию, несмотря на таинственное ее неудовольствие, которое, клянусь честью, я ничем не могу объяснить.

— Ах, боже мой, мистер Пикль, — сказала Эмилия, которая к тому времени пришла в себя, — я никогда не подвергала сомнению вашу галантность и вкус, но я решила, что больше вам не представится случай упражнять ваши таланты на мой счет; стало быть, вы напрасно докучаете и себе и мне. Пойдем, Софи, вернемся домой.

— Боже милостивый, сударыня! — с большим волнением воскликнул влюбленный. — Зачем вам сводить меня с ума таким равнодушием? Останьтесь, дорогая Эмилия! Умоляю вас на коленях, останьтесь и выслушайте меня! Клянусь всем святым, я ни в чем не повинен! Должно быть, вас обманул какой-то негодяй, который позавидовал моему счастью и прибег к предательскому средству, чтобы погубить мою любовь.

Мисс Софи, обладавшая большим запасом добродушия, была осведомлена кузиной о причине ее сдержанности и, видя, как молодой джентльмен опечален этим пренебрежением, которое по ее сведениям, было притворным, удержала Эмилию за рукав, говоря с улыбкой:

— Незачем так спешить, Эмили; я начинаю подозревать, что это любовная ссора и, стало быть, есть надежда на примирение, ибо, полагаю, обе стороны не останутся глухи к убеждениям.

— Что касается до меня, — с большим воодушевлением воскликнул Перигрин, — то я взываю к решению мисс Софи! Но зачем говорить — взываю? Хотя я знаю, что не совершил никакого проступка, я готов нести любое наказание, как бы ни было оно сурово, которое назначит моя прекрасная повелительница, буде оно в конце концов даст мне право на ее благосклонность и прощение.

Эмили, почти побежденная этой декларацией, сказала ему, что, ни в чем его не обвиняя, она не ждет и никакого искупления, и предложила своей приятельнице вернуться в город. Но Софи, которая слишком потворствовала подлинной склонности подруги, чтобы подчиниться ее требованию, заметила, что поведение джентльмена кажется весьма благоразумным и она начинает подумывать, не заблуждается ли ее кузина, а посему ей хочется быть судьей в этом споре.

Обрадованный такою снисходительностью, мистер Пикль поблагодарил ее в самых восторженных выражениях и, упоенный надеждами, поцеловал руку своей доброй заступницы — обстоятельство, вследствие коего изменилась в лице Эмилия, которой как будто не понравилась такая горячая признательность.

После многочисленных просьб с одной стороны и настойчивых уговоров — с другой она, наконец, сдалась и, повернувшись к своему возлюбленному, сказала, сильно покраснев:

— Хорошо, сэр, допустим, что я согласилась бы решить таким путем спор, но чем можете вы объяснить нелепое письмо, которое прислали мне из Винчестера?

Этот упрек вызвал обсуждение всей истории, причем были рассмотрены все обстоятельства, ее сопровождавшие, и Эмилия попрежнему утверждала с большим жаром, что письмо, несомненно, было рассчитано на то, чтобы оскорбить ее, ибо она не может допустить, будто автор был столь слабоумен, что предназначал его для какой-то другой цели.

Перигрин, все еще хранивший в памяти содержание своего злосчастного послания, равно как и стихи, к нему приложенные, не мог припомнить ни одного слова, которое действительно могло быть сочтено хоть сколько-нибудь обидным, и посему, терзаясь недоумением, умолял, чтобы все дело было передано на суд мисс Софи, и торжественно обещал подчиниться ее приговору.

Короче, это предложение было с притворной неохотой принято Эмилией, и свидание назначено на следующий день в том же месте, причем обе стороны должны были явиться с теми данными, на основании которых предстояло вынести окончательное решение.

Преуспев в такой мере, наш влюбленный осыпал Софи изъявлениями благодарности за великодушное посредничество и во время прогулки, которую Эмилия не торопилась теперь закончить, нашептывал много нежных уверений на ухо своей возлюбленной, продолжавшей, однако, вести себя сдержанно, покуда все ее сомнения не будут рассеяны.

Мистер Пикль, найдя способ забавлять их на лугу до сумерек, принужден был попрощаться с ними вечером, заручившись предварительно торжественным подтверждением их обещания встретиться с ним в назначенное время и в назначенном месте, а затем удалился в свою комнату, где провел ночь, делая различные предположения по поводу этого письма, гордиев узел которого он никак не мог развязать.

Сначала он вообразил, что какой-то шутник одурачил его посланца, вследствие чего Эмилия получила подложное письмо; но после дальнейших размышлений он отказался допустить возможность такого обмана. Потом он начал сомневаться в искренности своей возлюбленной, которая, быть может, придумала это средство, чтобы избавиться от него, по требованию какого-нибудь счастливого соперника; но честность запретила ему питать такое гнусное подозрение, и поэтому он снова заблудился в лабиринте догадок. На следующий день он ждал с мучительным нетерпением пяти часов пополудни, и как только пробил этот час, он приказал Пайпсу сопровождать его, буде явится необходимость в его свидетельстве, и отправился на место встречи, где не провел и пяти минут, как появились обе леди. Когда был закончен обмен приветствиями и слуга отослан на приличное расстояние, Перигрин уговорил их сесть на траву в тени развесистого дуба, где они могли расположиться с большим удобством, а сам улегся у их ног и попросил, чтобы предъявили бумагу, от которой зависела его судьба. Тогда она была вручена его прекрасному арбитру, который тотчас же начал читать ее громким голосом. Едва были произнесены первые два слова, как он встрепенулся в крайнем смятении, приподнялся на колено и, опираясь на локоть, выслушал в такой позе конец фразы; затем вскочил вне себя от изумления и, пылая в то же время негодованием, воскликнул:

— Ад и дьяволы! Что же это значит? Конечно, вы дурачите меня, сударыня.

— Прошу вас, сэр, — сказала Софи, — выслушайте меня, а затем изложите то, что сочтете нужным, в свою защиту.

Сделав ему такое предостережение, она продолжала чтение, но не успела прочесть и половину письма, как серьезность покинула ее, и она разразилась неудержимым смехом, к которому невольно присоединились и влюбленные, несмотря на чувство негодования, которое в тот момент владело сердцами обоих. Впрочем, судья вскоре обрел прежнюю важность, и когда было прочтено до конца это любопытное послание, все трое смотрели друг на друга по крайней мере полминуты, а затем были охвачены одновременно новым припадком смеха. Судя по этому дружному хохоту, можно было подумать, что обе стороны чрезвычайно довольны шуткой; однако совсем не так обстояло дело.

Эмилия воображала, что, несмотря на притворное изумление, ее возлюбленный, вопреки самому себе, снова начал потешаться на ее счет и при этом чванился своею неучтивой выходкой. Это предположение не могло не возбудить и не оживить ее негодования, тогда как Перигрин был глубоко возмущен тем оскорблением, какое, по его мнению, она наносила ему, пытаясь его одурачить столь глубокой и нелепой подделкой. Таковы были их мысли, и веселость у обоих уступила место мрачности; а судья, обращаясь к мистеру Пиклю, спросил, имеет ли он предъявить хоть что-нибудь, если хочет избежать обвинительного приговора.

— Сударыня, — отвечал обвиняемый, — я с грустью вижу, сколь невысокого мнения обо мне ваша кузина, которая считает, что меня можно обмануть такой неискусной затеей.

— О нет, сэр, — сказала Эмилия, — в обмане повинны вы сами, и я невольно восхищаюсь смелостью, с какой вы приписываете его мне.

— Клянусь честью, мисс Эмили, — возразил наш герой, — вы неверно судите о моем уме, как и о моей любви, обвиняя меня в написании такого глупого и дерзкого послания. Своим видом оно столь не похоже на то письмо, которое я имел честь написать, что, надеюсь, мой слуга это припомнит даже по истечении такого срока.

Последние слова он произнес, повысив голос, и поманил Пайпса, который немедленно приблизился. Его возлюбленная, казалось, возражала против свидетеля, заметив, что, несомненно, мистер Пайпс предупрежден; но Перигрин, прося избавить его от унизительного сознания, что она рисует его себе в столь недостойном свете, потребовал, чтобы его лакей осмотрел письмо снаружи и припомнил, является ли оно тем самым, которое он передал мисс Гантлит около двух лет назад. Пайпс, мельком взглянув на него, подтянул штаны и сказал:

— Быть может, это оно и есть, но с той поры мы столько раз пускались в плавание и побывали в стольких бухтах и закоулках, что я не могу утверждать наверняка, потому что не веду судового журнала наших происшествий.

Эмилия похвалила его за правдивость, бросив в то же время саркастический взгляд на его хозяина, словно она думала, что он напрасно искушает честность своего слуги, а Перигрин начал бесноваться и проклинать судьбу, сделавшую его жертвой столь гнусного подозрения; он торжественно призывал в свидетели небо и землю, что не только не сочинял и не посылал этого дурацкого произведения, но никогда его не видел и понятия не имел об этой затее.

Тогда Пайпс впервые догадался, какое зло он причинил, и, тронутый отчаянием своего хозяина, к которому питал самую несокрушимую преданность, откровенно заявил о своей готовности поклясться, что мистер Пикль не имел никакого отношения к письму, которое он передал. Все трое были изумлены этим признанием, смысл которого не могли понять. Перигрин после короткой паузы бросился на Пайпса и, схватив его за горло, закричал в бешенстве:

— Негодяй! Скажи мне сию же секунду, что случилось с тем письмом, которое я тебе доверил!

Терпеливый слуга, хотя и был полузадушен, выпустил из уголка рта струю слюны табачного цвета и с великим хладнокровием отвечал:

— Да я его сжег. Ведь вы бы не захотели, чтобы я передал молодой женщине такую штуку, которая вся в клочья растрепалась на ветру, правда?

Леди вступились за опороченного оруженосца и с помощью вопросов, от которых он не умел, да и не хотел уклоняться, выпытали у него объяснение всей истории.

Такое забавное простодушие и отсутствие злого умысла обнаружились в осуществлении его плана, что даже воспоминание обо всех обидах, какие были им вызваны, не могло разжечь в них негодование или удержать их от третьего приступа смеха, который тотчас же овладел ими.

Пайпс был отпущен после многочисленных грозных наказов остерегаться в будущем подобных поступков; лицо Эмили сияло радостью и нежностью; глаза Перигрина сверкали от восторга, и когда мисс Софи вынесла решение заключить мир, он приблизился к своей возлюбленной со словами: «Правда сильна и одержит верх»; затем, сжав ее в своих объятиях, очень дерзко похитил поцелуй, в котором она не властна была отказать. Этого мало: столь велико было его счастье, что он позволил себе такую же вольность с губами Софи, называя ее своей доброй посредницей и ангелом-хранителем, и выражал неудержимую радость, что явно свидетельствовало о пылкости и искренности его любви.

Я не берусь повторять те нежные уверения, какие были произнесены одной стороной, или описывать чарующие благосклонные взгляды, с которыми они были приняты другой; достаточно сказать, что нежная близость их прежних отношений немедленно возобновилась, а Софи, которая поздравила их с благополучным окончанием ссоры, была удостоена доверия обоих. После этого счастливого примирения они стали совещаться о способах видеться почаще друг с другом; не будучи предварительно представлен, он не мог посещать ее открыто в доме ее родственника, а потому они сговорились встречаться ежедневно после полудня в парке вплоть до ближайшей ассамблеи, на которой он пригласит ее танцевать, а она, в ожидании его приглашения, не свяжет себя другим обещанием. Таким путем он добьется права навестить ее на следующий день, и, стало быть, наладится открытое знакомство. Этот план и был приведен в исполнение и породил одно обстоятельство, которое едва не вызвало неприятных последствий, если бы счастливая фортуна Перигрина не одержала верх над его неосмотрительностью.