Глава CII
Перигрин примиряется с лейтенантом и восстанавливает свои связи с обществом. — Задуманы различные планы в его пользу, и он имеет возможность дать исключительные доказательства самоотречения
Капитан весьма неохотно уступил преимущественное право Джеку, который был немедленно приглашен на совещание запиской, собственноручно подписанной Пиклем. Джека нашли у тюремных ворот, где он ждал Гантлита с целью узнать результаты переговоров. Как только его вызвали, он поднял паруса и поспешил к своему другу; тюремщик его впустил по просьбе Перигрина, переданной через посланца, доставившего записку. Пайпс следовал в кильватере своего штурмана, и через несколько минут после отправки записки Перигрин и Гантлит услыхали стук деревянной ноги, поднимающейся по лестнице с таким проворством, что сперва им показалось, будто колотят барабанными палочками по пустой бочке. Эта необычайная скорость повлекла за собой несчастье: лейтенант не заметил сломанной ступеньки, деревяшка попала в дыру, и он упал навзничь, рискуя распроститься с жизнью. К счастью, за ним шел Том, принявший его в свои объятия, и посему он отделался только тем, что деревяшка его погибла, треснув посредине, когда он падал. Но нетерпение его было таково, что он не потрудился даже вытащить поломанную ногу; мгновенно отстегнув все снаряжение, он оставил ее торчать в щели, сказав, что гнилой канат недостоин того, чтобы его вытаскивали, и в своем натуральном виде с невероятной быстротой прискакал на одной ноге в комнату.
Перигрин, сердечно пожав ему руку, усадил его на кровать и, извинившись за свою нелюдимость, на которую Хэтчуей столь справедливо сетовал, спросил его, не может ли он ссудить ему двести гиней. Лейтенант, не произнося ни слова, вытащил кошелек, а Пайпс, подслушавший просьбу, приложил ко рту дудку и в знак — своей радости исполнил громкую увертюру. Когда все было улажено, наш герой сказал Гантлиту, что будет очень рад пообедать вместе с ним и их общим другом Хэтчуеем, а затем выразил готовность отдать себя на попечение Пайпса; капитан на время удалился, чтобы посетить тяжело больного дядю, и обещал вернуться к назначенному часу.
Лейтенант, увидев, в каком жалком состоянии находится его друг, был невольно растроган этим зрелищем и стал бранить его за упрямство и гордость, которая, как поклялся он, не лучше самоубийства. Но наш герой прервал его нравоучения, сказав, что у него были основания для такого поведения, которые он, быть может, со временем откроет, но теперь он решил действовать иначе и в некотором роде вознаградить себя за перенесенные испытания. Поэтому он послал Пайпса выкупить у ростовщика костюмы и распорядился заказать хороший обед. Вернувшийся Годфри был приятно удивлен, увидев весьма значительную перемену в его внешности, так как с помощью своего слуги Перигрин стер с себя налет нищеты и теперь был облачен в приличный костюм и чистое белье, а лицо его очистилось от покрывавшей его щетины; что касается его комнаты — она была прибрана и приготовлена к приему гостей.
За обедом они развлекались воспоминаниями о своих приключениях в крепости. Под вечер Гантлит попрощался, намереваясь написать письмо сестре по просьбе дяди, который знал, что конец его близок, и хотел ее видеть без промедления. Перигрин показался «на просторе» и был встречен приветствиями не только старых своих сотрапезников, не видавших его в течение нескольких недель, но и тех, кого он прикармливал, когда средства его еще не иссякли. Благодаря знакомству Перигрина со смотрителем тюрьмы Хэтчуей водворился в свое прежнее помещение, а Пайпс был послан разузнать о Крэбтри к нему на квартиру, где ему сообщили, что мизантроп после тяжелой болезни переехал в Кенсингтон Грэвел Питc, ибо воздух там чище, чем в Лондоне.
Получив эти сведения, Перигрин, знавший, что пожилому джентльмену не хватает средств, попросил Гантлита взять на себя труд и навестить его, чтобы передать письмо, в котором Перигрин выражал глубокое огорчение по случаю его болезни, оповещал о радостном известии из Даунса и умолял прибегнуть к его поддержке, если он находится в стесненных обстоятельствах. Капитан немедля нанял карету и отправился в путь, следуя указаниям, добытым Пайпсом.
Кэдуоледер, видевший Гантлита в Бате, узнал его с первого взгляда и, хотя превратился чуть ли не в скелет, считал себя настолько здоровым, что выразил желание тотчас же ехать во Флит, но его удержала сиделка, которой врач поручил препятствовать всем его желаниям, если, по ее мнению, они угрожают его здоровью; ибо те, кто за ним ухаживал, относились к нему, как к старому чудаку, слегка свихнувшемуся.
Он осведомился и о моряках, которые, по его словам, мешали ему поддерживать привычные отношения с Пиклем и даже явились непосредственной причиной его болезни, так как от испуга у него началась лихорадка. Узнав, что размолвка между Пиклем и Гантлитом уже улажена и что ему не грозит никакой опасности от лейтенанта, он обещал приехать во Флит при первой возможности и написал Перигрину письмо, в котором благодарил за предложение, но отклонял его, так как, по его словам, у него не было необходимости прибегать к чужой помощи.
В течение нескольких дней наш герой обрел прежний свой вид, энергию и бодрость; снова он стал появляться на людях и участвовать в тюремных развлечениях, а вскоре получил свои деньги, данные под заклад груза, вместе с процентами, что в общей сложности принесло ему тысячу сто фунтов. Обладание такой суммой помогало сохранять хорошее расположение духа, но вместе с этим ставило его в тупик. Он полагал, что ему как человеку чести следовало бы употребить большую часть этой суммы на уплату долга, который принес ему столько страданий; но, с другой стороны, он считал свое обязательство погашенным благодаря предательскому поведению кредитора, причинившего ему в десять раз больше вреда; размышляя таким образом, он стал подумывать о том, не бежать ли ему из тюрьмы и не переехать ли с остатками своего состояния в другую страну, где он мог бы использовать эти деньги с большей для себя выгодой.
Оба эти плана связаны были с такими затруднениями, что он никак не мог остановиться на одном из них и временно вложил тысячу фунтов в акции, проценты с которых вместе с его заработком могли, по его мнению, с избытком покрыть его расходы в тюрьме впредь до того момента, когда можно будет найти другое решение. Гантлит все еще настаивал на том, чтобы Перигрин разрешил ему выкупить у Глинома его векселя, и уговаривал купить патент на офицерский чин, заплатив за него из той суммы, какую ему удалось вернуть. Лейтенант же утверждал, что освобождение его родственника Пикля является его привилегией, потому что он, лейтенант, получил достаточную сумму денег от тетки Перигрина, каковые деньги в сущности должны были бы принадлежать нашему герою, которому он обязан не только пользованием обстановкой в доме, но и самим домом, где он нашел себе пристанище; правда, он составил завещание в пользу Перигрина, но не видать ему покоя до той поры, пока тот остается в заключении, лишенный всех жизненных удобств.
Кэдуоледер, участвовавший в их совещании и хорошо знакомый с непреклонным нравом нашего героя, убедившись в нежелании его быть обязанным кому бы то ни было, внес предложение, чтобы мистер Хэтчуей купил крепость с прилегающими участками; даже при скромной оценке этого имущества вырученной суммы с избытком хватило бы для уплаты долгов. Если рабская субординация в армии не соблазняет Перигрина, то он мог бы в таком случае купить солидную ренту и уехать в деревню, где пользовался бы полной независимостью и развлекался бы изучением нелепых представителей человеческой породы.
Этот план казался Перигрину менее неприятным, чем все другие; лейтенант объявил о своем согласии немедленно выполнить то, что на него возлагалось, но Гантлит был крайне огорчен тем обстоятельством, что помощь его оказалась ненужной, и энергически восстал против отъезда в деревню, так как, по его мнению, этот отъезд разрушит светлые надежды Перигрина на будущую славу и удачу и заставит его похоронить свою молодость и таланты в уединении и безвестности. Эти пылкие возражения Гантлита удержали нашего героя от принятия немедленного решения, коему препятствовало также и его нежелание расстаться на каких бы то ни было условиях с крепостью, ибо он считал ее частью наследства, которым не мог распоряжаться, не оскорбляя памяти покойного коммодора.