Расскажу об одном русском чудаке и оригинале, которому суждено было активно содействовать становлению интеллекта величайшего ученого-мыслителя ХХ века. В.И. Вернадский свидетельствовал: «В моем детстве огромное влияние на мое умственное развитие имели два человека: во-первых, мой отец… во-вторых, его двоюродный брат по моей бабушке Е.Я. Короленко, оригинальный, своеобразно образованный человек – Евграф Максимович Короленко (1810–1880)».

Е.М. Короленко был хорошим другом Ивана Васильевича Вернадского, человека незаурядного и тоже весьма оригинального. Став профессором экономики и статистики, он занимался публицистикой, издавал «Экономический указатель» (у него начинал работать наш замечательный писатель Николай Лесков).

Образ Евграфа Максимовича сохранился в воспоминаниях его племянника писателя В.Г. Короленко: копна седых волос и белая борода обрамляли полнокровное нервное лицо Евграфа Максимовича с живыми, блестящими глазами. Служил он на Кавказе, воевал, заболел и вышел в отставку. Декабристы его восхищали. Бездарный император-буржуа Наполеон III возмущал до глубины души.

На любого ребенка воздействуют не столько умные слова, сколько чувства, взволнованность, энергия, с которой эти слова произносятся. Впечатлительного Владимира Вернадского сильно волновали и увлекали речи Евграфа Максимовича, так не похожие на спокойные суждения отца.

Взрослые вряд ли разделяли восторги гимназиста: Евграф Максимович был неуемным спорщиком. В минуты возбуждения усы его топорщились, лицо багровело, глаза метали молнии, седая шевелюра лохматилась, а голос становился сбивчивым и невнятным. Окружающие начинали беспокоиться, как бы старика не хватил удар.

Евграф Максимович нравился Владимиру своей искренностью, силой чувств. Старик и ребенок подружились. Дружба эта напоминала взаимосвязь планеты со звездой. Евграф Максимович, наделенный избыточной энергией, излучал свои чувства и оригинальные идеи. Владимир впитывал их жадно, перерабатывая своим юным умом, по-своему переиначивая их и переосмысливая.

Владимир наблюдал за дядей со стороны, тихо присутствуя на его диспутах с другими гостями. Евграф Максимович высказывался чаще всего на политические и моральные темы. Горячность, пылкость, с которой он говорил, убедительнее всего свидетельствовали о том, насколько важны подобные вопросы. Они касались любого гражданина страны. Каждый должен заботиться о благе государства и переживать его беды, ощущать личную ответственность за судьбу своей родины.

Критикуя государственный строй России, Евграф Максимович оставался ярым патриотом. Однажды кто-то рассказал о том, как в лондонском ресторане клоун-англичанин, оскорбленный одним из русских офицеров, устроил потасовку, во время которой сильно избил одного офицера, а другому оторвал ухо. Историю восприняли с некоторым ехидством – очень уж раздражали заносчивость и ухарство офицеров.

Вдруг Короленко, побагровев и распушив седые усы, обрушился на весельчаков:

– Позвольте, господа. Как смеете вы радоваться позору русского военного мундира?! Стыдно!

Чудачества двоюродного дяди вряд ли были понятны маленькому гимназисту. Но значительно позже Владимир Иванович будет примерно так же совмещать критику политического и государственного устройства России с горячим патриотизмом. В гражданскую войну и последующую разруху он останется на родине, несмотря на предложения эмигрировать за рубеж, чтобы в спокойствии и довольстве заниматься научным творчеством.

Гуляя вечерами с тринадцатилетним Володей, Евграф Максимович преображался. Иногда он говорил словно сам с собой, оспаривая собственные суждения, переходя от одной темы к другой. В такие минуты Володе казалось, что мысли дяди передаются ему не только словами, но и незримыми флюидами, из души в душу.

Евграф Максимович, публиковавший время от времени статьи в «Экономическом указателе» и охотно споривший на политические и экономические темы, наедине с Владимиром рассуждал обо всем на свете: о Земле и звездах, о жизни растений и людей, о происхождении и назначении человека, давая волю своей фантазии.

Володя вряд ли знал, что Е.М. Короленко пишет – не столько для печати, сколько для самого себя – научные трактаты, точнее, заметки и размышления на самые разные темы. (После смерти Е.М. Короленко В.И. Вернадский соберет и сохранит его рукописное наследие.)

Примечательны названия трудов: «Доисторическое человечество как деятель цивилизации, опыт естественной истории человечества». Или: «Теория зарождения и жизни человеческого общества. Историко-философский трактат». Или: «Против равенства людей по рождению». Среди многочисленных глав этих трактатов встречаются такие: «Земля есть живой организм», «Поцелуй, его происхождение и значение», «Перемещение материалов Земли», «Бог естествоиспытателя»… Е.М. Короленко не ограничивал область своих интересов.

«Человек, – писал он, – находясь на Земле, придает ей искусственным образом силы, которые она не имеет вследствие одних лишь естественных законов: может быть, он увеличит или уменьшит скорость ее вращения или будет противодействовать предполагаемому астрономами стремлению планеты упасть на Солнце». Он верил в невероятные возможности разума и труда людей.

Разнообразны, а то и неожиданны были вопросы, о которых рассуждал он с Владимиром Вернадским.

Можно представить себе, как по темной и тихой вечерней улице (без электрических фонарей и автомобилей) прохаживаются плотный, осанистый старик с молочно-белой бородой и маленький гимназист. Старик спрашивает:

– Скажи, Владимир, ты задумывался о происхождении рода человеческого?

– Вы имеете в виду теорию Дарвина о происхождении человека от обезьяны?

– Предположение, гипотеза – и только… Одна из попыток проникнуть сквозь темную завесу минувших тысячелетий. Попытка натуралиста, но не философа, дающая пищу для ума и не согревающая сердце… Когда приходишь к самому краю жизни, то дьявольски хочется знать, кто ты был, откуда пришел и куда все-таки уходишь. И вдруг пришел от папашеньки-обезьяны, уходишь в грязь… Не хочу! Протестую!.. Оскорбительно для человечества!

Следует долгая пауза. Воображение гимназиста сопоставляет шимпанзе из зверинца и отца, облекает мохнатую обезьяну во фрак и в таком виде помещает на пальму… Да, весьма сомнительный родственник, пускай и дальний…

– Вы предполагаете, – нетвердо говорит Владимир, – верность догмата церкви о божественном творении?

– Забудь догматы церкви, когда речь заходит о природе! Церковное понятие божества – это язычество, суеверие, достойное дикарей, но не цивилизованного человека!

Поистине замечательна способность Евграфа Максимовича удивлять парадоксами! Священное Писание отвергает идею Дарвина, Дарвин опровергает Священное Писание. Ни то ни другое не устраивает Евграфа Максимовича. Как тут разобраться?

– Нет! – продолжает старик, воодушевляясь. – Я не смею отречься от своего давнего волосатого четырехрукого предка. Не только признаю его, но и почитаю; не стыжусь его, а преклоняюсь перед ним и с чувством сыновьей любви готов смыть с его мученического чела кровь своими слезами!

Воображение мальчика создает картину, которая привела бы в ужас не только учителя закона божьего: обезьяна с печальными и мудрыми человеческими глазами, в терновом венце мученика…

– Им приходилось много страдать, ибо нет легкого пути к человеку. И я представляю отчетливо, как первый оранг подобрал с земли палку и попытался выпрямиться, опираясь на нее. Ему было неловко, трудно, больно, однако он поднимался и стоял. И остальные глядели на него снизу вверх, с трудом задирая головы. Вот еще один и еще берут палки. Они пробуют двигаться вертикально, ходить. Может ли такая дерзость понравиться седым вожакам стада? В одну из ночей – в первую Варфоломеевскую ночь на Земле! – вожаки напали на тех, кто осмелился гордо поднять голову, жестоко избили их и прогнали прочь. Много испытаний пришлось перенести несчастным, прежде чем они научились ходить вертикально, а палки стали употреблять не для хождения, а для охоты и копания земли…

Яркие картины рождал этот рассказ. И все-таки трудно было удержаться от вопроса:

– Евграф Максимович, стало быть, вы утверждаете естественное творение…

– Мой юный друг, подними глаза вверх и взгляни на звезды… Я не могу взирать на эту чудесную Вселенную, как и на судьбу человеческую, и довольствоваться заключением, что все это – результат случайной игры неразумных сил… Чаще смотри на звезды, мой друг, и ты ощутишь безмерность мироздания и свое присутствие в нем – не случайное, не мимолетное, а вечное…

По черному, густо усеянному звездами небу чиркнула у горизонта падающая звезда.

– Нет, мы не падающие звездочки. Мы принадлежим этим звездным мирам, составляем с ними единое целое. В этой вечности есть одна лишь абсолютная жизнь и нет абсолютной смерти… Быть может, ты усомнишься? Что ж, я поясню… Человек есть колония клеточек – так говорит естествоиспытатель. Микроскопические клеточки, сочетаясь, составляют разумное существо, управляющее не только собою, но и отчасти судьбами мира, которого оно составляет лишь часть… А теперь обратимся вновь к звездам. Эти едва заметные бесчисленные точки – отдельные миры. Каждое солнце с его планетами плавает в страшно глубоких пространствах, их отделяющих. И все эти мириады точек, сочетаясь вместе, составляют органическое целое, разум которого настолько выше разума каждого мира, насколько разум человека выше разума клеточки. Такой высший разум есть бог, управляющий мирами, то есть частями самого себя. Эта звездная величественная бездна пространства есть органическое разумное целое, сложившееся в беспредельности времени!

…Вернувшись домой, лежа в постели, Владимир долго не мог успокоиться. Воображение уносило его в мировое пространство, и над серебряной луной роились неведомые существа, и звезды вместе с планетами оживлялись, и мириадами мерцающих глаз таинственный мир смотрел на него и размышлял о нем, о человеке, летящем в его пределах…

Так ли было все в действительности? Можно ли восстановить и счесть действительностью прошлое, отстоящее от нас более чем на сто лет?

Не было свидетелей этих разговоров (не считая, конечно, звездного неба), а люди, участвовавшие в них, давно умерли. Осталось только письмо Владимира Ивановича (от 6 июня 1886 года), где он вспоминает звездные вечера, прогулки с Евграфом Максимовичем и свои фантазии после них. Сохранились рукописи Евграфа Максимовича, отрывки из которых почти дословно приведены выше.

Старик, фантазирующий, как ребенок; ребенок, мудрствующий, как старик… Вполне обычная ситуация.

О разуме звездных миров допустимо слагать стихи, а не писать научные трактаты (кстати, на эту тему писал в прошлом веке К.Э. Циолковский). Нигде в научных трудах В.И. Вернадского нет упоминания о мировом разуме. О происхождении человека он тоже не писал. Выходит, от его прогулок с Евграфом Максимовичем, как говорится, не осталось и следа. Приятное воспоминание детства – и только…

Нет, не так. Вот свидетельство самого В.И. Вернадского: «Такое огромное влияние имели эти простые рассказы на меня, что мне кажется, что и ныне я не свободен от них».

Наука – это не только факты, описания, обобщения, логические рассуждения. Такие операции способны производить компьютеры. Тут требуются только знания и систематичность. Человек, обладающий хорошей памятью, способен собирать факты, делать описания, обобщать и логически мыслить. Всему этому можно обучить.

Одно из слагаемых научного гения – фантазия, воображение, смелость мысли. Обычного фантазера выдумки только увлекают и развлекают. Ученый-фантазер умеет отделять выдумку никчемную или беспочвенную от выдумки полезной, правдоподобной. Сопоставив такую выдумку с фактами, ученый обнаруживает новые закономерности и приходит к выводам, которые не делал до него никто.

В беседах с Евграфом Максимовичем Владимир Вернадский не только упражнялся в фантазировании. Он учился видеть в привычном неведомое, размышлять о космосе, о беспредельных далях пространства и бесконечных безднах времени. Пытался постичь сущность жизни и смерти, смысл своего существования и бытия всего человечества. Он не находил ответы на загадки бытия, не мог удовлетвориться своими ответами. Ему не хватало знаний. Но он учился размышлять. Ведь едва ли не самое важное в науке – умение задавать умные вопросы и настойчивость в поисках ответов.

Некоторые афоризмы Е.М. Короленко могли заметно подействовать на Владимира Вернадского, ясно выражая то, что он сам неявно ощущал. Например, такое утверждение: «Трус не может быть нравственным человеком». Или: «Чрезвычайно вредно должно действовать на умственное развитие человека чтение без критики. Научиться читать вовсе не так легко, как кажется».

Некоторые мысли Евграфа Максимовича удивительно созвучны с теми научными идеями, которые три десятилетия спустя начнет развивать В.И. Вернадский. Вряд ли это случайное совпадение.

Так, Е.М. Короленко писал о двух мирах на Земле: живом и мертвом, органическом и неорганическом. О великой работе органического мира Земли над перемещением материалов неорганического мира. О деятельности чудесных лабораторий – живых организмов, – в которых перемещение земного вещества совершается посредством питания и размножения. Участвует в этой работе все живое – от мельчайших существ до человека включительно.

Он ссылался на такие сведения: три мухи, по Линнею, способны съесть лошадь столь же быстро, как и лев; по Левенгуку, одна муха в три месяца производит 746 496 особей; по Р. Оуэну, одна травяная вошь в десятом колене производит миллиард миллиардов детенышей. Эти факты Короленко отметил и, очевидно, поведал о них Владимиру Вернадскому. Пройдут годы, и в работах академика Вернадского – бывшего маленького гимназиста с пытливыми, ясными глазами – вновь будут упомянуты подобные сведения, ставшие одной из опор его замечательной научной теории.

Сходная судьба будет ожидать и другие идеи Е.М. Короленко. Он высказался против гипотезы первоначально жидкой огненной Земли и действия вулканизма в результате внутренней энергии, вырывающейся из огненного ядра планеты. По его мнению, вода, проникая в недра, растворяет минеральные вещества и производит газы, которые под гнетом страшной тяжести лежащих выше слоев Земли повышают давление и температуру, в результате чего вырываются на поверхность.

В.И. Вернадский первым выдвинет научные положения о выдающейся роли газового дыхания Земли и деятельности природных вод в формировании земной коры, вулканической деятельности и во многих других планетных геологических явлениях.

Была у Евграфа Максимовича заветная мечта: постичь гармонию природных процессов, всего мироздания, разума Вселенной. Ощущая бессилие человеческой мысли, он обращался к музыке, брался за скрипку и подолгу упражнялся в игре на ней.

Как обычно бывает, мечта его, воплощаясь в жизни, приобретала вовсе не те формы, к которым он стремился. Играл на скрипке он неплохо. Но его упражнения надоедали окружающим. Чтобы не досаждать им, он уходил в дальнее помещение и там отдавался во власть музыкальной гармонии. Как вспоминал Владимир Иванович, вскоре появились у Евграфа Максимовича внимательные, молчаливые и миниатюрные слушатели – мышки. Они рассаживались кругом, как истинные ценители искусства, и замирали, поблескивая глазками и пошевеливая усиками…

Были, конечно, и другие следствия музыкальных занятий Евграфа Максимовича. Настраивая скрипку, он думал: «Не так ли происходит в природе? Человек не оставляет ее в покое, вмешивается в ее жизнь, пытается управлять ее процессами. Человек искусственным образом придает Земле те силы и свойства, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов. Безмерны возможности человека разумного. Он способен осушать морское дно, обнажая плодородные земли, и затоплять бесплодные части Азии и Африки; он, если нужно, выровняет горы и спрямит реки…»

В то время, о котором сейчас идет речь, в начале семидесятых годов позапрошлого века, неуемный фантазер и мыслитель Евграф Максимович Короленко вряд ли догадывался, что суждена ему роль сеятеля, бросающего семена в благодатную почву.

«Мне иногда кажется, – писал В.И. Вернадский, что не только за себя, но и за него я должен работать, что не только моя, но и его жизнь останется даром прожитой, если я ничего не сделаю».