Письмо CCIV.
КЛАРИССА ГАРЛОВЪ, къ АННѢ ГОВЕ.
Въ субботу 27 Маія.
Господинъ Ловеласъ, любезная моя, былъ весьма боленъ. Онъ вдругъ захворалъ. Онъ весьма много харкалъ кровью. Конечно повредилась въ немъ кровь. Онъ вчерашняго вечера жаловался желудкомъ. Я тѣмъ болѣе о томъ соболѣзновала, что опасалась не произошло ли сіе отъ нашихъ сильныхъ словопрѣній. Но виноватали я?
Колико я почитала его на прошедшихъ дняхъ ненависти достойнымъ! Но теперь ясно вижу, что гнѣвъ и ненависть въ моемъ сердце суть не что инное, какъ минутныя движенія. Невозможно, любезная моя ненавидѣть тѣхъ, которые находятся въ смертельной опасности или печали. Я не въ состояніи противиться благодушію ни искреннему признанію въ содѣланномъ преступленіи.
Онъ сколь долго могъ старался скрывать отъ меня свою болѣзнь. Столь нѣженъ, столь почтителенъ даже и въ самой великой скорби! Я бы не желала видѣть его въ семъ состояніи. Сіе зрѣлище весьма сильное сдѣлало во мнѣ впечатлѣніе, находясь еще въ безпокойствіи отъ всѣхъ. Бѣдной молодой человѣкъ; вдругъ занемогъ въ столь цвѣтущемъ здравіи!
Онъ вышелъ со двора; его несли въ насилкахъ; я его къ тому понудила. Но я боюсь, не подала ли ему худаго совѣта, ибо спокойствіе лучше всего въ такой болѣзни. Не надлежало бы весьма торопиться, въ такомъ важномъ случаѣ, полагать свое мнѣніе, не зная совершенно онаго. Я, по справедливости предлагала ему, чтобъ приказалъ позвать лѣкаря, но онъ не хотѣлъ того и слушать. Я весьма почитаю сей факултетъ, и тѣмъ болѣе что тѣ, которые его презираютъ, не имѣютъ уваженія, какъ я то всегда наблюдала, къ основаніямъ почтеннѣйшаго еще людей сословія.
Я тебѣ признаюсь, что мои мысли неспокойны, я опасаюсь, что была излишне открытна предъ нимъ и домашними женщинами. Они могутъ почесть меня извиненія достойною ибо думаютъ, что мы совокуплены бракомъ. Но естьли въ немъ не будетъ довольно великодушія, то можетъ быть по причинѣ сожалѣть стану о семъ приключеніи, которое научитъ меня познавать себя болѣе, нежели знала себя до сего времени, особливо когда я имѣла причину думать, что онъ не очень хорошо поступалъ со мною.
Однако я тебѣ скажу, какъ искренно о томъ думаю, что естьли онъ подастъ мнѣ причину принять опять суровой видъ и держать его въ отдаленности; то надѣюсь что пріобрѣту столько силы, отъ свѣденія о его не достаткахъ, что преодолѣю свои страсти; ибо г. Ловеласъ, любезная моя, не такой человѣкъ, которой бы во всѣхъ частяхъ своего свойства былъ почтенія достоинъ. Чтоже болѣе можемъ мы сдѣлать, какъ управлять самими собою тѣми лучами свѣта, которыя по временамъ насъ освѣщаютъ?
Ты конечно удивляешься, что столь важно разсуждаю о семъ открытіи. Какое дамъ я ему имя? Но какоежъ могу я ему дать? Я имѣю бодрости въ тонкость разсмотрѣть сіе сердце.
Будучи не довольна сама собою, я не смѣю и взглянуть на то, что написала. Впрочемъ я не знаю, какъ бы я могла писать о томъ иначе. Никогда я не находилась въ столь странномъ состояніи; ябъ не могла тебѣ его описать безъ замѣшательства. Была ли ты когда либо въ подобномъ случаѣ, то есть: страшась осужденія моей пріятельницы, но не почитая однако себя достойною онаго.
Я увѣрена токмо въ одномъ; то есть: что я конечно бы оное заслужила, естьлибъ имѣла какую ниесть тайну, которуюбъ отъ тебя скрывала.
Но я не присовокуплю ни единаго слова, увѣряя тебя, что хочу разсмотрѣть себя гораздо строжѣе, и что пребываю твоя
Кларисса Гарловъ.