А дядя Сиверт все-таки помер. Елисею пришлось прожить у него три недели, но под конец старик таки помер. Елисей распорядился похоронами и проявил в этом большую расторопность, выпросил у соседей несколько горшков фуксий и флаг, который вывесил на спущенной штанге, купил у торговца черной тафты для спущенных штор. Послали за Исааком и Ингер, и они приехали к похоронам.

Елисей выступал в роли хозяина, устроил угощение для всех приглашенных, а когда покойника выносили, произнес даже несколько прочувствованных слов над гробом, так что мать его полезла за носовым платком от гордости и умиления. Все сошло блестяще.

На обратном пути домой Елисею пришлось нести свое весеннее пальто на виду, тросточку же он спрятал в один из его рукавов. Все шло хорошо до переправы в лодке через озеро, тут отец нечаянно наступил на пальто, и послышался треск.

– Что это? – спросил он.

– Ничего.

Но сломанную палку не выбросил, а по возвращении домой стал придумывать, как бы починить ее.

– А нельзя ее скрепить как-нибудь? – сказал Сиверт, большой шутник. – Посмотри-ка, если приладить с обеих сторон по здоровой щепке да обмотать просмоленными нитками?..

– Вот я тебя самого обмотаю просмоленными нитками, – ответил Елисей.

– Ха-ха-ха. А тебе лучше хотелось бы обмотать палку красной подвязкой?

– Ха-ха-ха, – засмеялся и Елисей, но потом пошел к матери, выпросил у нее старый наперсток, спилил с него донышко и устроил настоящую аккуратную заклепку на своей тросточке. О, длинные белые руки Елисея были не так-то уж бестолковы!

Братья постоянно дразнили друг друга:

– А что, получу я то, что осталось после дяди Сиверта? – спросил Елисей.

– Получишь ли? А сколько там? – спросил Сиверт.

– Ха-ха, ты раньше хочешь знать, сколько, скупердяй ты этакий.

– Да бери, пожалуйста! – сказал Сиверт.

– Там от пяти до десяти тысяч.

– Далеров? – воскликнул Сиверт. Он не мог удержаться. Елисей никогда не считал на далеры, но на этот раз так было выгодней, и он кивнул головой. И оставил Сиверта в этом убеждении до следующего дня. Потом опять вернулся к той же теме:

– Наверно, ты жалеешь о своем вчерашнем подарке? – сказал он.

– Дурак ты! – ответил Сиверт, но пять тысяч далеров как ни как – пять тысяч далеров, а не какая-нибудь мелочь; если брат не жулик и не цыган, он должен отдать ему половину.

– Так я скажу тебе одно, – заявил, наконец, Елисей, – я не думаю, что разжирею с этого наследства.

Сиверт с удивлением посмотрел на него: —. Ну, неужто?

– Да, не очень-то, не очень-то я с него разжирею! Елисей ведь научился разбираться в счетах; дядин ларец, знаменитый винный погребец, был показан и ему, и он должен был посмотреть все бумаги, проверить итоги и подсчитать кассу. Дядя Сиверт не представил своего племянника к работе на земле или к рочинке сетей в амбаре, он задурманил ему голову страшным хаосом цифр и всяких отчетных статей. Если какой-нибудь плательщик налога десять лет тому назад заплатил, что с него причиталось, козой или несколькими пудами вяленой трески, то коза или треска не значились в ведомости, но старик Сиверт рылся в своей памяти и говорил: – Этот заплатил! – «Ну, тогда эту цифру мы вычеркнем», – говорил Елисей.

В этом деле Елисей оказался настоящим человеком, он был ласков и подбадривал старика, говоря, что дела неплохи. Они отлично ладили друг с другом, даже шутили понемножку. Кое в чем Елисей был, правда, глуповат, но таким же был и старик Сиверт. Они просто-напросто состряпали документы в пользу не только Сиверта младшего, но и в пользу самого села, той общины, которой старик служил тридцать лет. Поискать таких чудесных дней, как те, что прошли!

– Лучше тебя, Елисейка, мне никого не найти, – говорил дядя Сиверт.

Он послал купить баранью тушу, – это среди лета, – рыбу ему приносили свежего улова с моря. Елисею был отдан приказ платить из ларца. Жилось хорошо. Они залучили к себе Олину, и нельзя было выискать никого лучше для участия в пирушке, а также для распространения громкой славы о последних днях старика Сиверта. И удовольствие было обоюдное.

– Я думаю, нам следует чуточку позаботиться и об Олине, – сказал дядя Сиверт, – она вдова и с малым достатком. Сиверту младшему и так много достанется.

Это стоило опытной руке Елисея нескольких черточек пером, – в добавление к последней воле, – и Олина тоже очутилась в числе наследников.

– Я позабочусь о тебе, – сказал ей старик Сиверт. – В случае, если я не поправлюсь и не останусь на здешней земле, я постараюсь, чтоб ты не пропала с голоду, – сказал он.

Олина воскликнула, что у нее нет слов, но они все-таки нашлись, – она была растрогана, плакала и благодарила; никто не сумел бы найти такую связь между земным даром и, например, «великим воздаянием небесным на том свете», как Олина. Нет, дара слова она не утратила.

А Елисей? Если вначале он, может быть, и имел блестящие представления о положении дяди, то впоследствии начал задумываться о нем и заговаривать. Он попробовал было намекнуть: – ведь касса-то не совсем в порядке, – сказал он.

– Да, а еще все то, что останется после меня! – ответил старик.

– И потом у тебя, наверно, есть деньги в каких-нибудь банках? – спросил Елисей; потому что такие ходили слухи.

– Ну, это-то там видно будет, – сказал старик. – А сети-то, а усадьба и постройки, а стадо, рыжие коровы, да белые коровы! Ты что-то тут путаешь, Елисейка!

Елисей не знал, сколько могут стоить сети, но скотину он видел: все стадо состояло из одной коровы. Корова была красно-белая. Дядя Сиверт, должно быть, бредил. Да и в счетах старика Елисей не очень-то разбирался, в них была порядочная каша, особенно с того года, когда счет перешел с далеров на кроны; областной казначей частенько засчитывал мелкие кроны в полные далеры.

Не диво, что он воображал себя богачом! Но Елисей очень боялся, что когда все разберется, вряд ли много останется. Да пожалуй, что ничего. Может, даже не хватит. Да, Сиверт мог с легким сердцем обещать ему то, что останется после дяди.

Братья подшучивали над этим, Сиверт нисколько не приуныл, наоборот, наверное, его больше грызло бы, если б он и в самом деле проморгал пять тысяч далеров. Он прекрасно понимал, что его назвали в честь дяди из чистого расчета, сам он ничего не заслужил от дяди. И теперь он уговаривал Елисея принять наследство:

– Понятно, ты должен его взять, давай заключим письменное соглашение! – сказал он. – Я разрешаю тебе разбогатеть. Смотри, не упускай случая!

Вдвоем им бывало весело. Сиверт больше всех помогал Елисею выносить жизнь здесь, дома; без него многое было бы гораздо мрачнее.

А тут вдобавок Елисей опять словно испортился; три недели безделья, проведенные по ту сторону перевала, не принесли ему пользы, он ходил там в церковь и франтил, встречался с девушками. Дома, в Селланро, не было никого: Иенсина, новая служанка, не в счет. Простая работница – она больше подходила Сиверту.

– Мне хочется посмотреть, какая стала Варвара из Брейдаблика с тех пор, как выросла, – сказал он.

– Сходи к Акселю Стрему и посмотри! – ответил Сиверт.

Елисей пошел однажды в воскресенье. Он побывал на людях, набрался бодрости и веселья, разохотился и, прийдя, внес оживление в землянку Акселя.

Да и Варвара сама была не из таких, чтоб ею стоило пренебречь. Во всяком случае, в глуши она была единственная, она играла на гитаре и бойко разговаривала, вдобавок и пахло от нее не бирючиной, а настоящими духами, одеколоном. Елисей, со своей стороны, дал понять, что он приехал домой только на побывку, в отпуск, скоро его опять потребуют в контору. Да, все– таки приятно побывать дома, на старом пепелище, и сейчас ему одному отвели всю светелку. Но, конечно, это не город!

– Да, об этом что и говорить, деревня уж не то, что город! – поддержала Варвара.

– Аксель совсем стушевался перед этими двумя горожанами, он заскучал и пошел смотреть землю. Они остались одни, и Елисей совсем осмелел. Он рассказал, как был в соседнем селе и похоронил своего дядю, не забыл рассказать и о том, что держал речь над гробом.

Уходя, он попросил Варвару проводить его немножко. Ну, нет, извините!

– Разве в городе принято, чтоб дамы провожали кавалеров? – спросила она.

Елисей покраснел и понял, что оскорбил ее.

А в следующее воскресенье опять отправился в Лунное и на этот раз захватил с собой тросточку. Они разговаривали, как и в прошлый раз, и опять Аксель остался не при чем:

– У твоего отца большая усадьба, и он страсть как застроился, – сказала она.

– Да, да, он и сейчас строит. Отцу-то что! – ответил Елисей и прибавил, чтоб похвастать: – вот нам, беднякам, хуже!

– Как так?

– А разве вы не слыхали? У него недавно были шведские миллионеры и купили медную скалу.

– Что ты говоришь? Так он получил много денег?

– Ужасно много. Не подумай, что я хвастаю, но только целую кучу тысяч.

Да, так что я хотел сказать? Ты говоришь: строит? Я вижу, у тебя тоже лежат бревна, а ты сам когда будешь строить?

Варвара ответила за Акселя:

– Никогда!

Никогда! – это просто задор и преувеличение. Аксель наломал камней еще в прошлую осень и перевез их на хутор зимой, в этом году в промежутках между полевыми работами он сложил фундамент с подвалом и всем, что полагалось, оставалось только сколотить сруб. Он надеялся подвести избу под крышу еще осенью и собирался попросить Сиверта прийти на несколько дней помочь ему, – что скажет на это Елисей?

– Ну, что ж. Но ты можешь взять и меня, – с улыбкой сказал Елисей.

– Вас? – почтительно спросил Аксель, вдруг переходя на «вы». – У вас талант на другое.

Как приятно быть признанным даже и в глуши!

– Боюсь только, что руки мои не очень на это годятся, – жеманно сказал Елисей.

– Покажи-ка! – промолвила Варвара и взяла его руку. Аксель опять остался вне разговора и вышел, они снова остались одни. Они были ровесники, вместе учились в школе, вместе играли, целовались и бегали, теперь они с бесконечной важностью освежали свои детские воспоминания, и Варвара немножко кокетничала. Понятно, Елисей был не то, что важные конторщики в Бергене, носившие очки и золотые часы, но здесь, в глуши, и он был барином, этого у него не отнимешь! Она вынула и показала ему свою бергенскую фотографию, вот какая она была тогда, а теперь!

– А чем же ты плоха теперь? – спросил он.

– Ну, так по-твоему я не очень подурнела?

– Подурнела! Скажу тебе раз навсегда, что по-моему ты стала вдвое красивее, – сказал он, – во всяком случае, полнее. Подурнела? Нет, это великолепно!

– А ты не находишь, что на мне здесь красивое платье, с вырезом у шеи и сзади? И я носила серебряную цепочку, – видишь? Она стоила очень дорого, мне подарил ее один из конторщиков, у которых я служила. Но потом ее потеряла.

Не то что потеряла, а мне понадобились деньги на дорогу домой.

Елисей спросил:

– Можно мне взять эту карточку?

– Взять? А что ты мне дашь за нее?

О, Елисей отлично знал, что на это ответить, но не посмел.

– Я тоже снимусь, как приеду в город, и пришлю тебе свою, – ответил он.

Она спрятала карточку и сказала:

– Нет, у меня только одна эта и осталась.

Тогда мрак заволок его юное сердце, и он протянул руку за карточкой.

– Ну, тогда дай мне за нее что-нибудь сейчас! – смеясь сказала она. Он обнял ее и крепко-крепко расцеловал.

Стеснение между ними исчезло. Елисей совсем расцвел и превзошел самого себя. Они любезничали, шутили и смеялись. Он предложил перейти на «ты».

– Когда ты взяла меня за руку, ты была прелестна, словно лебедь, – сказал он.

– Да, да, вот ты скоро уедешь в город и никогда больше сюда не вернешься, – ответила Варвара.

– Неужели ты такого плохого мнения обо мне? – спросил он.

– Ну да разве у тебя никого нет, кто бы тебя там задержал?

– Нет. Между нами говоря, я ни с кем не помолвлен, – сказал он.

– Как же! Наверно, помолвлен.

– Нет, говорю тебе, это истинная правда.

Они долго любезничали, Елисей окончательно влюбился:

– Я буду писать тебе, – сказал он. – Можно?

– Да, – ответила она.

– Я не хочу быть назойливым и делать это без разрешения. – Вдруг его охватила ревность и он спросил. – Я слышал, что ты помолвлена с Акселем, правда это?

– С ним-то, с Акселем! – сказала она так презрительно, что он успокоился.

– Пусть себе походит! – сказала она. Но тут же раскаялась и прибавила: – Но сам по себе он ничего, Аксель-то. И он выписал для меня газету и часто делает подарки, это уж надо сказать.

– Боже сохрани! – согласился Елисей, – он может быть самым выдающимся и замечательным человеком в своем роде, но суть не в этом.

Однако, при мысли об Акселе Варвара, должно быть, забеспокоилась, она встала и сказала Елисею:

– А теперь тебе пора уходить, потому что мне надо на скотный двор!

В следующее воскресенье Елисей пошел значительно позднее, чем в те разы, и захватил с собой письмо. Вот-то было письмецо! Целая неделя восторга и головоломной работы; он выносил его, вызубрил наизусть: «Фрекен Варваре Бредесен, вот уже два или три раза имел я невыразимое для меня счастье видеть тебя…»

Вечер был такой поздний, что Варвара наверное уже управилась на скотном дворе, а, может, даже и легла спать. Не беда, так даже лучше. Но Варвара не спала и сидела в землянке. И вид у нее был такой, как будто она совсем не хотела быть ласковой, ни капельки, у Елисея создалось впечатление, что Аксель оттер его и пожалуй, пробрал ее.

– Пожалуйста, вот письмо, которое я обещал тебе!

– Спасибо! – сказала она, распечатала письмо и прочла без видимой радости.

– Хотела бы я уметь так хорошо писать, как ты! – сказала она.

Он был разочарован. Что он сделал? Что с ней? И где Аксель? Ушел. Может быть, ему надоели эти настойчивые воскресные визиты, и ему захотелось уйти из дому, а, может быть, нашлось нужное дело, потому что он ушел в село еще вчера.

– Что ты сидишь в душной землянке в такой прелестный вечер? Пойдем погуляем! – сказал Елисей.

– Я дожидаюсь Акселя, – ответила она.

– Акселя? Что же, ты не можешь жить без Акселя?

– Могу, но ведь надо же его покормить, когда он вернется.

Время шло, пропадало даром, близость между ними не устанавливалась.

Варвара продолжала капризничать. Он попробовал опять рассказать о соседнем селе и опять не забыл про свою речь над гробом.

– Сказал-то я немного, но кое у кого вызвал слезы.

– Ну, – промолвила она.

– А в воскресенье был в церкви.

– Что тебе там понадобилось?

– Ну, понадобилось? Просто пошел посмотреть. Священник, по моему скромному мнению, неважный проповедник, у него нет никаких хороших приемов.

Время шло.

– Как по-твоему, что подумает Аксель, если он застанет тебя здесь и нынче вечером? – сказала вдруг Варвара.

О, если бы она ударила его прямо в грудь, он был бы не менее ошеломлен.

Неужели она забыла их прошлое свидание? Разве у них не было условлено, что он придет сегодня вечером? Он страшно огорчился и пробормотал:

– Я могу ведь и уйти!

Она, по-видимому, нисколько не испугалась.

– Что я тебе сделал? – спросил он дрожащими губами. Он был очень огорчен, страдал.

– Сделал, мне? Нет, ты мне ничего не сделал.

– Так что же с тобой сегодня случилось?

– Со мной? Ха-ха-ха. А в прочем, я не удивляюсь, что Аксель сердится.

– Я уйду! – повторил Елисей. – Но это опять ее не испугало, она не обращала внимание на то, что он сидел и боролся со своими чувствами. Она была совсем деревянная.

Тогда в нем стало нарастать раздражение, сначала он выразил его довольно тонко: что она не очень-то приятная представительница женского пола! Когда же это не помогло – о, лучше бы он молчал и терпел, – она сделалась только еще хуже. Но и он тоже стал не лучше.

– Если б я знал, что ты такая, я бы не пришел сегодня.

– Ну, так что ж? – ответила она. – Ты не проветрил бы свою палку, с которой сейчас сидишь.

О, ведь Варвара побывала в Бергене, она видала настоящие тросточки, потому она и могла так язвительно спрашивать, каким это ободранным зонтиком он так помахивает?

Он стерпел это.

– Наверное, ты хочешь получить обратно свою карточку? – сказал он.

Если не подействует это, то не подействует ничто, это самое крайнее, что можно представить себе в деревне – взять подарок обратно!

– Мне все равно, – уклончиво ответила она.

– Отлично, – дерзко заявил он, – я пришлю ее тебе при первой оказии. Тогда отдай мне мое письмо!

Он встал.

Ну что ж, она отдала ему письмо, но тут у нее выступили на глазах слезы.

Да, да, она переменилась, горничная растрогалась, дружок покидал ее, прости навеки!

– Не уходи, – сказала она, – мне нет дела до того, что подумает Аксель.

Но тут уж он решил воспользоваться своим преимуществом, простился и сказал: покорно благодарю.

– Когда дама ведет себя так, как ты, я удаляюсь, – сказал он.

Он тихонько вышел из землянки и направился домой, посвистывал, помахивал тросточкой и держался молодцом. Черт возьми! Через минутку вышла и Варвара, окликнула его два раза. Ну что ж, он остановился, отчего же, – но он был, как раненый лев. Она села на вереск с видом раскаяния, стала вертеть веточку вереска, понемножку, и он начал смягчаться и попросил поцелуя – напоследок, на прощанье, – сказал он. Нет, она не хотела.

– Ах, будь такая же очаровательная, как в прошлый раз! – умолял он, обхаживая ее со всех сторон и напирая все решительнее, чтоб скорее добиться своего.

Но она не пожелала быть очаровательной, а встала. И стояла. Тогда он молча кивнул головой и ушел.

Когда он скрылся, из-за кустов вдруг вынырнул Аксель. Варвара вздрогнула и спросила:

– Что это, разве ты – пришел сверху?

– Нет, я пришел снизу, – ответил он. – Но я видел, как вы вдвоем здесь прогуливались.

– Ах, видел! Ну, что ж, растолстел ты от этого?! – крикнула она, сразу разозлившись. Она и сейчас капризничала не меньше: – Чего ты ходишь и шпионишь? Какое тебе дело!

Аксель тоже был не в кротком настроении:

– Ну, он нынче был здесь?

– Так что ж? Чего тебе от него надо?

– Чего мне от него надо? Нет, ты скажи, чего тебе от него надо?

Постыдилась бы!

– Стыдиться? То ли нам помолчать об этом, то ли поговорить, – ответила Варвара старинным присловьем. – Я не обязана сидеть в твоей землянке, как межевой столб, так ты и знай! Чего мне стыдиться? Как только ты найдешь себе другую экономку, я сейчас же уеду. Попридержи лучше свой язык, если можно тебя об этом попросить. Вот тебе мой ответ. А теперь я пойду домой, подам тебе поесть и сварю кофе, а потом могу делать, что мне угодно.

Они пришли домой в полной ссоре. Нет, Аксель и Варвара не всегда жили дружно. Она прожила у него уже два года и изредка между ними происходили ссоры, большей частью из-за того, что Варвара хотела уехать. Он упрашивал ее остаться навсегда, переехать к нему совсем, разделить с ним по– настоящему землянку и жизнь; он ведь знал, как плохо оставаться одному без помощницы – и она много раз обещала согласиться, в минуты нежности она даже не могла себе представить, что не останется. Но как только они ссорились, она сейчас же грозила, что уедет. Если уж не совсем, то она говорила, что поедет в город полечить зубы, они все изболелись. Уехать, уехать! Необходимо было наложить на нее какие-нибудь узы. Узы? Она смеялась над всякими узами.

– Ну что ж, ты и теперь хочешь уехать? – сказал он.

– А что? – спросила она.

– А ты можешь уехать?

– А почему же не могу? Ты думаешь мне некуда податься, потому что дело идет к зиме, но я могу получить место в Бергене в любое время.

Тогда Аксель сказал довольно твердо:

– Теперь уж не может быть, как раньше. Разве ты не ждешь ребенка?

– Ребенка? Нет. О каком ребенке ты говоришь? Аксель вытаращил на нее глаза. Помешалась что ли, Варвара?

Другое дело, что он сам – Аксель – может, был слишком нетерпелив: связав ее этими узами, он начал действовать чересчур уж уверенно, это было неразумно, незачем было так часто ей противоречить и раздражать ее, не нужно было приказывать ей весной сажать картошку, в крайности, он мог бы справиться и один. Он успел бы проявить свою власть после того, как они поженились бы, а до тех пор надо было бы действовать умно и уступать.

Но тут вышла эта неприятность с Елисеем, с этим конторщиком, который припутался с своими благородными речами и тросточкой, Разве это поведение для помолвленной девушки, да еще в ее положении! Можно ли представить себе что-нибудь хуже! До сих пор Аксель не имел соперника в глуши, а тут положение переменилось.

– Вот тебе последние газеты, – сказал он. – И вот еще одна вещичка, которую я раздобыл для тебя. Посмотри, понравится ли тебе.

Она осталась равнодушна. Хотя оба сидели и пили страшно горячий кофе с блюдечка. Она ответила с ледяной холодностью:

– Бьюсь об заклад, что это золотое кольцо, которое ты обещал мне больше года.

Но тут она промахнулась, потому что, действительно, это было кольцо. Но не золотое, и такого он ей никогда не обещал, это она сейчас выдумала; а серебряное с двумя изображенными на нем позолоченными руками, значит, тоже хорошее и с пробой, Но, ах эта злополучная поездка в Берген! Варвара видела там настоящие обручальные кольца, попробуй-ка втереть ей очки!

– Это кольцо можешь оставить себе, – сказала она.

– Да чем же оно плохо?

– Плохо? Ничем оно не плохо, – ответила она, встала и принялась убирать со стола.

– Для начала ты возьми это, – сказал он, – соберемся с деньгами, куплю другое. – На это она промолчала.

Но, все равно, в этот вечер Варвара была ужасная злюка. Неужто за новое серебряное кольцо не стоило хоть сказать «спасибо»? Должно быть, это щеголь конторщик перевернул ей мысли. Аксель не мог удержаться, чтоб не сказать:

– Да расскажи ты мне, зачем этот Елисей сюда бегает? Чего он от тебя добивается?

– Добивается от меня?

– Ну да, неужто он не понимает, в каком ты положении? Неужто не видит по тебе?

Варвара резко повернулась к нему лицом и сказала: – Ага, ты думаешь, что привязал меня к себе, но вот увидишь, это окажется вздором.

– Ну да? – сказал Аксель.

– Да. И увидишь, что я уеду!

Аксель только усмехнулся на это, и даже не очень широко и открыто, чтоб не задеть ее. Потом сказал успокоительно, как ребенку:

– Ну будь же умница, Варвара. Ведь мы же с тобой знаем. И разумеется, поздно ночью кончилось тем, что Варвара смирилась и даже заснула с серебряным кольцом на пальце.

Все опять наладилось.

Для тех-то двоих в землянке наладилось, но с Елисеем было хуже, он никак не мог пережить нанесенную обиду. Не имея понятия об истерии, он решил, что его обманули по чистой злобе, Варвара из Брейдаблика вела себя чересчур уж дерзко, пусть она хоть десять раз был в Бергене!

Фотографию Варваре он отослал таким способом, что сам отнес ее однажды ночью и просунул на сеновал, где спала Варвара. Он сделал это вовсе не в грубой и невежливой форме: долго возился с дверью, чтоб разбудить Варвару, а когда она приподнялась на локте и спросила: – Что же, ты нынче и дороги не найдешь? – то семейный характер этого вопроса кольнул его, как иголка или как шпага, но он не закричал, а только тихонько подбросил карточку на пол.

А потом пошел своей дорогой. Пошел? Собственно, он прошел несколько шагов, но потом побежал. Он был так взволнован, так расстроен, сердце у него колотилось. У кустов он остановился и оглянулся назад. Нет она не вышла. А он почти не надеялся! И если б с ее стороны хоть чуточку ласки! Да и какой черт побежал бы, если б она погналась за ним по пятам, в одной рубашке и юбке, в отчаянии, убитая тем, что наделала, и своим чисто семейным вопросом, предназначенным не для него.

Он пошел домой без палки и не посвистывая, нет, он был уже не молодцом.

Кинжал в груди – не безделица.

На том все и кончилось.

В одно воскресенье он опять пошел, только посмотреть. С болезненным и невероятным терпением он лежал в кустах, прислушивался и вглядывался в сторону землянки. Когда жизнь и движение наконец проявились там, то словно для того, чтоб совсем доконать его. Аксель и Варвара вышли из землянки и вместе направились в хлев. Они были сегодня очень нежны друг с другом, переживали блаженные минуты, шли обнявшись. Он собрался помочь ей в хлеву.

Скажите, пожалуйста!

Елисей смотрел на парочку с таким видом, будто все потерял, все пропало.

Может быть, он думал: она идет рука об руку с Акселем Стремом; как она до этого дошла, я не знаю, когда-то она обнимала меня! Вот они скрылись в хлеву.

Ах, так? – сделайте одолжение! Наплевать! Неужели он будет лежать в кустах и страдать? Этого еще не доставало, – лежать носом в траве и позабыть самого себя. Кто она такая? Он же, во всяком случае, то, что он есть. Наплевать еще раз!

Он вскочил на ноги. Потом отряхнул вереск и сор со штанов, выпрямился и еще постоял, Гнев и задор его разрешились странной выходкой. Он впал в отчаяние и запел довольно неприличную песенку. И у него было совсем особенное выражение лица, когда он усердно старался петь, как можно громче, самые непристойные куплеты.