Павлов (1849–1936)

Американский физиолог Уильям Гент, семь лет учившийся у Павлова, в своих воспоминаниях говорит: «Весь мир обязан исключительно гению Павлова». И этим все сказано.

Надо же такому случиться, чтобы в семье священника (отец священник, мать из семьи священника) родился будущий великий физиолог. Куда только смотрел всевышний! Вероятнее всего он дремал, иначе нельзя понять, как он допустил, что его слуги родили одного из величайших ниспровергателей промысла божьего Конечно, не сразу Иван Петрович покусился на божественную мифологию.

Ваня появился на свет 26 сентября 1849 года в Рязани. Начал он постижение миропорядка с курса духовной семинарии, в 1860 году продолжил обучение в Рязанском духовном училище и только спустя 10 лет поступил в Петербургский университет на естественное отделение физико-математического факультета. Иван Петрович Павлов пришел к Сергею Петровичу Боткину в клинику и сказал: «Хочу изучать работу сердца и сосудов». С.П. Боткин знал его по исследовательской работе в университете, был знаком с его трудами, которые позднее печатал в своей клинической газете, видел в нем подающего большие надежды ученого.

— Что ж, практическая медицина глубоко заинтересована в точной теории. Сумеете объяснить, чем определяется кровяное давление, медицина скажет вам спасибо. У вас есть какие-нибудь данные по этой теме?

— Кое-что мне удалось выяснить. Я имею в виду наблюдения над кровяным давлением собаки, которые позволяют мне подвергнуть критике практическую медицину. Советы врачей употреблять сухую пищу при высоком давлении совершенно неосновательны. Такие рассуждения исходят из того, что излишнее потребление жидкости, увеличивая объем крови, будет повышать кровяное давление. Но это убедительно опровергают опыты. Они показывают, что организм обладает такими приспособлениями, которые удерживают давление крови на постоянном уровне, несмотря на введение больших количеств жидкости.

— Эти приспособления находятся в нервной системе.

— Совершенно верно, — согласился Павлов, — и поэтому очень важно точно изучить эти приспособления, создающие в организме постоянство кровяного давления.

— Вполне разделяю вашу точку зрения, — сказал Боткин, — и постараюсь содействовать чем могу. Помещение для лаборатории дам, но средств на исследования нет. Нет денег ни на собак, ни на оборудование.

И дал, правда, не ахти какое помещение, домишко из двух полутемных комнат в запущенном саду Боткинской клиники. И все-таки лаборатория!

Иван Петрович получил медицинское образование. Увлекся же он физиологией, потому что считал, что психиатрия подвластна физиологии. Психиатры полагали: шизофреническое слабоумие зависит от разрушительных изменений в мозге, Павлов опровергал это, утверждая — от процессов охранительного торможения. Это перенесли на метод лечения душевнобольных. Их стали лечить длительным сном, тишиной, покоем.

Однажды Павлов наблюдал за душевнобольным, находившимся в беспрестанном возбужденном состоянии. Больной то морщился, то что-то бормотал, вскакивал, начинал считать, смеялся и тут же со злым выражением лица махал кулаками.

— У этого больного полностью исключены тормозные процессы, — констатировал Павлов, — он весь во власти беспрерывных рефлексов на все внешние воздействия. Думаю, наши собачки помогут нам разобраться в таких душевнобольных.

Мы уже говорили, что Павлов был твердо убежден, что психиатрия подвластна физиологии и что только путем физиологических исследований можно понять психические расстройства, а раз так, то и их лечение. Но все оказалось намного сложнее, чем предполагал великий физиолог.

Павлов и Фрейд стремились открыть великую загадку жизни: что такое сознание? Откуда оно? Как все происходит в головном мозге? Они замахнулись на святая святых — душу человеческую.

Рассматривая психические процессы, Фрейд тяготел к психологическому объяснению, у Павлова прослеживается обратная тенденция: психическое интерпретировать физиологически. Но когда все человеческие стремления, душевные переживания описываются в терминах: раздражительный процесс, тормозной процесс — становится тоскливо. Вот пример. Павлов в 1927 году пишет: «То, что психологически называется страхом, трусостью, боязливостью, имеет своим физиологическим субстратом тормозное состояние больших полушарий, представляет различные степени пассивно-оборонительного рефлекса…» Но при подобной трактовке психологические феномены лишаются своей природы, своего своеобразия. Нельзя сказать, чтобы Иван Петрович этого не понимал. Невозможность моделирования у животных различных человеческих функций подчеркивал сам Павлов: «. если сведения, полученные на высших животных относительно функции сердца, желудка и др. органов… можно применить к человеку только с большой осторожностью…то какую же величайшую сдержанность надо проявить при переносе сведений… о высшей нервной деятельности животных на… человека».

28 декабря 1909 года на общем собрании XII съезда естествоиспытателей Павлов произнес речь «Естествознание и мозг», в которой обосновал необходимость объективного подхода к изучению психики и указал на условные рефлексы как на биологические акты, создающие предпосылки для правильного обмена веществ между организмом и внешней средой.

— «Поняла», «забыла», «вспомнила», «сообразила» — что это такое? — говорил Павлов сотрудникам. — В применении к собакам эти слова только скрывают наше невежество и мешают понять настоящие причины ее поведения. За эти слова надо установить штраф. Да-да, кто скажет, что собака «поняла», или «забыла», или подобное этому, с того штраф!

— Но ведь надо как-то сопоставлять получаемые нами факты с фактами психологическими, — упорствовал психиатр А.Т. Снарский.

— Что?

— Имеется в виду внутренний мир собаки.

— «Внутренний мир?» Ничего не говорящие слова. Наблюдайте за слюнной железой. Вот вам измеритель. В открытой психологии слюнных желез мы видим все элементы того, что называется душевной деятельностью: чувство, желание и бесстрастное представление, мысли о свойствах падающего в рот… Когда еще сказал Сеченов:

«Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создаетли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным актом является мышечное движение…»

— Слюнные железы — измеритель любого состояния?

— Да, если сможем связать его с пищевым раздражителем.

— Ох, с огнем играете! И материализм должен знать меру, — сказал любимый ученик Павлова Снарский и по идейным соображением покинул учителя.

И.П. Павлов решил и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями. Не выдержал физиологического изучения психики и психиатр И.Ф. Толочинов. Он не поверил в успех дела своего учителя. Ушел.

— Нет, я не могу спокойно говорить о психологии! — заявил возмущенный Павлов. — Какая это наука, если ее видный представитель Вундт пишет, что высшие формы причин в природе — это действие духовных сил! Чушь! Галиматья!

Идеи свободы, дух независимости, торжество научной мысли, полет фантазии — все это открыло Павлову еще один безусловный рефлекс в мире животных — «рефлекс свободы». «Конечно, рефлекс свободы есть общее свойство, общая реакция животных, один из важнейших прирожденных рефлексов… Нет никакого сомнения, что систематическое изучение фонда прирожденных реакций животного чрезвычайно будет способствовать пониманию нас самих и развитию в нас способности к личному самоуправлению», — вдохновенно говорил Павлов, выступая с докладом в Петроградском биологическом обществе. В павловской точке зрения просматриваются давние отечественные традиции. В накаленной атмосфере споров о душе И.М. Сеченов приступает к экспериментам над мозгом, в ходе которых открывает так называемые тормозные центры, т. е. локализованные в таламической области нервные центры, раздражение которых задерживает двигательную активность. Этим было введено в физиологическое мышление понятие о торможении (прежде нервная физиология знала только один процесс — возбуждение), а с ним и обширный комплекс проблем нейродинамики, касающихся соотношений между торможением и возбуждением. Для Сеченова самым важным было доказать на опыте, что воля, веками считавшаяся исходящей от души силой, производится маленьким кусочком мозгового вещества. Ведь самый верный признак волевого поведения — умение противостоять раздражителям, задерживать нежелательные импульсы. И все эти признаки, как свидетельствовал эксперимент, зависят от деятельности центров в головном мозге. Используя это открытие, Сеченов пишет для «Современника» свой первый психофизиологический трактат «Рефлексы головного мозга» (1863).

Один из противников Сеченова, философ П.Д. Юркевич (1862) писал: «В настоящее время физиология… довольно сильно определяет наши ежедневные суждения о жизни, ее явлениях и условиях». В 60-е годы прошлого столетия И.М. Сеченов выступил с критикой психологии, обвиняя ее в том, что она использует субъективный, неточный подход. Он считал, что разработку психологии следует передать физиологам. Эта точка зрения оказала громадное влияние на мировоззрение целого поколения отечественных ученых. Напомним, что к началу 70-х годов прошлого века психологов по профессии еще не было, и на решение психологических проблем претендовали исключительно философы.

Здесь самое время сказать, что сегодня отношение к психологии коренным образом не изменилось. «Психические явления темны, неопределённы, запутанны», — говорят физиологи. Пытаясь отыскать их причину в строении нервных клеток, врач остается на твердой почве. Обращаясь к психическому как таковому, он попадает в зыбкую область, где нет опорных точек, которые можно было бы проверить микроскопом и скальпелем. Но естественно-научный опыт вынуждал таких исследователей, как основатель «Архива Физиологии» Пфлюгер(1829–1910), Гельмгольц, Дарвин, в строго научном складе мышления которых никто не сомневался, признать за психическим самостоятельное значение.

Какую позицию занять натуралисту и врачу при столкновении с фактами, не укладывавшимися в привычные анатомо-физиологические представления? Традиция могла предложить единственную альтернативу: вернуться к понятию о сознании. Но в эпоху, когда сознание не приобрело серьёзного научного содержания, это означало вновь оказаться в бесплодной области субъективной психологии. Для Гельмгольца вопрос стоял так. если образ не выводим из устройства сетчатки, а старое представление о сознании как конструкторе образа не может быть принято, чем заменить это представление? Для Сеченова проблема имела схожий смысл, но применительно к действию, а не к чувственному образу: если целесообразное действие невыводимо из простой связи нервов, а старое представление о сознании и воле как регуляторе действия не может быть принято, чем заменить это представление? Аналогичный вопрос, но уже в отношении другой психической реалии — мотива возникал у неврологов, поставленных перед необходимостью понять побуждения своих пациентов.

Пьер Жанэ, воспитывавшийся у Шарко как ученый, который не признавал другой детерминации, кроме органической, отступает от догм своего учителя и выдвигает понятие о психической энергии. В конце концов, родилась новая альтернатива анатомо-физиологическому объяс-нению этой реальности, отличная от концепции сознания учения о бессознательной психике. Оно явилось подлинным открытием психической реальности.

Различие подходов Павлова и Фрейда еще и в том, что Павлов связывает такие симптомы, как сомнение, нерешительность, безволие, со слабостью психического аппарата, Фрейд видит в них результат взаимодействия противоборствующих сил. Фрейд писал — «Мы не считаем расщепление психики следствием врожденной неспособности психического аппарата к синтезу, но объясняем его динамически — через конфликт противостоящих друг другу сил — и видим в нем результат активного противоборства двух групп психических явлений». Динамический подход Фрейда предполагает не только учет понятия силы, но и представление о том, что внутрипсихические силы неизбежно вступают друг с другом в конфликт, основанный в конечном счете на дуализме влечений.

Когда Павлов говорил о наложении человеческих переживаний на физиологическую основу, о слиянии субъективного и объективного, то он не отождествлял эти два понятия' «Прежде всего важно понять психологически, а потом уже переводить на физиологический язык». Иван Петрович полагал, что когда физиология высшей нервной деятельности достаточно расширится и углубится, когда «она будет состоять из очень большого материала, тогда на эту систему физиологических механизмов можно будет пытаться наложить отдельные субъективные явления. Это мне представляется законным браком физиологии и психологии или слитием их воедино». Очевидно, что речь идет о неотделимости сознания от рефлекторной деятельности мозга, о единстве физиологического и психического. По Павлову, «временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно уже и психическое — то, что в психологии называют ассоциацией».

При внимательном прочтении Павлова можно легко заметить, что мэтр признавал психоанализ и отдавал должное психологии. Он писал, что «когда очень запрятан ущемленный пункт, приходится прибегать к положительному искусству Фрейда». В другом месте Павлов говорит, что духовная, психическая жизнь пестро складывается из сознательных и бессознательных процессов. Одну из причин слабости психологического исследования он усматривал в том, что оно ограничивается сознательными явлениями. Поэтому, когда психолог проводит исследование, он находится в положении человека, который идет в темноте, имея в руках фонарь, освещающий лишь небольшие участки пространства, но с таким фонарем трудно изучать всю местность.

После смерти Павлова произошла резкая переориентация на физиологию. Это привело в 1950 году к печально знаменитой совместной сессии двух академий (АН и АМН), посвященной «физиологическому учению Павлова», признанию этого учения главенствующим в медицине. Сессия была созвана по воле Сталина, и ее проведение происходило под его наблюдением. На ней было решено впредь выражать психологические понятия в физиологических терминах, тем самым психология как самостоятельная наука закончила на большой период времени свое существование. Важным этапом на пути к повороту от павловской теории явился конгресс, посвященный проблемам бессознательного, который состоялся в Тбилиси в 1979 году, а затем заседание «Круглогостола», проходившее в 1987 году в Москве. Оно было посвящено, как сказано в его резюме, «одному из самых трагических эпизодов научной жизни страны, явившемуся следствием пагубного влияния данной теории на развитие психологии». Несмотря на эти события, слова Л. Феербаха о том, что «никакая наука не водила человека за нос и не выдавала свои измышления за действительность больше, чем психология», — остались актуальными. Небольшое недомогание гриппозного характера, с которым Ивану Петровичу почти уже удалось справиться, внезапно осложнилось. Возле него безотлучно находилась жена — Серафима Васильевна. За четверть часа до кончины, держа его за руку, она тихо сказала — «Ваня, пожми мне руку». 27 февраля 1936 года величайшего физиолога не стало, Иван Петрович Павлов умер. Вскрытие показало у Ивана Петровича отек коры головного мозга.