Книга: 100 Великих мифов и легенд
Назад: Былины
Дальше: Сказания о Святых

Исторические предания

Исторические предания — особый вид устного народно-поэтического творчества.
По мнению исследователей, исторические предания относятся к одному из первоначальных видов словесного творчества. Наиболее древней формой исторических преданий были родо-племенные сказания о первопредках рода, о переселении племени, о его вождях и героях. Цель таких сказаний — закрепить и сохранить для потомков память о наиболее важных событиях в жизни рода и племени.
С возникновением письменности исторические предания о давних временах стали включаться в летописи. Пересказывая эти предания, летописцы обычно отмечают их изустный, легендарный характер.
В исторических преданиях история представлена с точки зрения народа, в них запечатлелась не только народная память о конкретных исторических событиях, но и отношение к ним, отразились народные идеалы.
Наряду с реальной основой в исторических преданиях почти всегда присутствует доля вымысла, но, по словам В.К. Соколовой, автора монографии «Русские исторические предания», «вымысел, точнее домысел (…) не противоречит исторической правде, а способствует обобщению действительности, выявлению в ней наиболее существенного, «типического».

84. ОСНОВАНИЕ КИЕВА

Археологические раскопки, проводившиеся на территории Киева в XIX–XX веках, показали, что уже во II веке нашей эры там существовали три поселения, впоследствии слившиеся воедино.
В летописях, составленных в XII веке, приводится рассказ о легендарных основателях Киева. Рассказ этот очень краток: «И были три брата: один по имени Кий, другой — Щек, и третий — Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на гаре, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозывается по нему Хоревицей. И построили городок во имя старшего своего брата, и назвали его Киев».
Младшие братья и сестра, по мнению большинства исследователей, являются чисто легендарными персонажами, вымышленными для того, чтобы объяснить названия холмов Щековица и Хоревица и реки Лыбедь. Старший же брат, Кий, вероятно, является личностью исторической.
Академик Б.А. Рыбаков пишет: «Ярко выраженная притяжательная форма названия города Киева («город Кия», «Киев город») заставляет допустить существование человека по имени Кий, владевшего этим городом или построившим его».
Рассказ об основании Киева повторяется почти без изменений в двух летописях — Киевской, известной под названием «Повесть временных лет», и Новгородской. Разница лишь в датировке. Киевский летописец Нестор относит время основания города к VII веку, а новгородский — к IX веку.
Киев и Новгород издавна соперничали между собой. Поэтому новгородский летописец указывает более позднюю дату, не желая признавать, что Киев древнее Новгорода. Кроме того, он не признает Кия князем, а, ссылаясь на народную молву, называет его лодочником, державшим перевоз через Днепр.
Нестор вступает в полемику с новгородским летописцем и в свою летопись включает дополнительное разъяснение: «Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком: был де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, оттого и говорили: «На перевоз на Киев». Однако, если бы Кий был перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду. А между тем Кий этот княжил в роде своем и ходил он к царю, — не знаем только, к какому царю, но только знаем, что великие почести воздал ему (…) тот царь».
В этом разъяснении Нестор сообщает новые, очень важные сведения: Царь-градом тогда на Руси называли столицу Византии Константинополь, а царем — византийского императора, значит, Кий посетил Византию и был с почетом принят императором. Б.А. Рыбаков, сопоставив эти сведения с другими летописными данными, выдвинул убедительную гипотезу о времени, к которому относится деятельность Кия. Рыбаков пишет: «Это сказание (…) очень хорошо укладывается в историческую действительность VI века».
Имя Кий, возможно, означает «кузнец». Исследователи славянской мифологии В.В. Иванов и В.Н. Топоров отождествляют Кия с героем древнего предания о создании Змиевых валов — земляных укреплений, протянувшихся вдоль Днепра на сотни километров. Их происхождение и время возведения не установлены. В эпоху Киевской Руси они служили оборонной линией против печенегов.
Предание гласит, что в стародавние времена прилетел из-за моря крылатый змей — и стал пожирать людей. Гибли люди, «как трава под ногами скота, как просо на солнце».
Кузнец — «Божий коваль» — победил змея, запряг его в плуг — и пропахал борозду до самого моря. Борозда, заполнившаяся водой, стала Днепром, а вывороченная земля — Змиевыми валами, существующими и поныне.
Образ кузнеца-змееборца восходит к славянскому богу огня, покровителю кузнечного ремесла Сварогу, и можно утверждать, что легенда об основании Киева имеет не только исторические, но и более глубокие — мифологические — корни.

85. ВЕЩИЙ ОЛЕГ

О Вещем Олеге — древнерусском князе, жившем в IX–X веках, сообщают древние летописи, его имя упоминается в исторических документах, но большинство сведений о его жизни и деятельности дошли до нас в виде народных сказаний, в которых реальные события тесно переплелись с легендарными.
Во многом легендарный характер имеет и рассказ о Вещем Олеге в летописном своде Нестора «Повесть временных лет».
Нестор называет Олега родичем новгородского князя Рюрика. Но из других источников известно, что Олег не имел родственных связей с князем, а был его воеводой и достиг высокого положения лишь благодаря своим личным достоинствам.
Он обладал выдающимся талантом полководца, а его мудрость и предусмотрительность были столь велики, что казались сверхъестественными. Современники прозвали Олега Вещим.
Возможно, что народная память о Вещем Олеге отразилась в образе былинного князя- кудесника Вольги:
Похотелося Вольге много мудрости:
Щукой-рыбою ходить ему в глубоких морях,
Птицей-соколом летать под оболока,
Серым волком рыскать в чистых полях

В 879 году скончался Рюрик. Умирая, он завещал княжение Олегу и оставил на его попечение своего малолетнего сына Игоря.
Три года правил Олег в Новгороде, а затем, собрав сильную дружину и взяв с собой Игоря, отправился покорять новые земли.
В то время обширные пространства Русской земли были заселены многочисленными племенами. Летопись называет более десяти славянских племен: вятичей, кривичей, полян, северян, радимичей и другие. С ними соседствовали племена угро-финские: чудь, весь, меря, мурома.
Олег со своим войском двинулся с севера на юг водным путем. Плыли по Ильмень- озеру, затем по Ловати-реке и Западной Двине, а потом, волоком перетащив ладьи, по Днепру.
По пути Олег завоевал кривичский город Смоленск и северянский Любеч, оставив там своих воевод.
Наконец, прибыл Олег в богатые и плодородные земли полян — и увидел на высоком берегу Днепра большой, красивый город. Назывался тот город — Киев. В Киеве княжили два князя — Аскольд и Дир. Оба они были выходцами из Новгорода и когда- то, как и Олег, служили князю Рюрику.
Решил Олег захватить Киев, но, видя, что город хорошо укреплен, применил не силу, а хитрость.
Он оставил большую часть своего войска позади, а сам, с юным Игорем и малой дружиной, на одной ладье подошел под самые киевские стены и отправил к Аскольду и Диру посланца: «Мы-де варяжские купцы, везем много хороших товаров. Пусть придут киевские князья посмотреть — может, чего купят».
Аскольд и Дир поверили, что в Киев прибыл мирный купеческий караван, и вышли на берег без всякой охраны.
Олег приказал бывшим с ним воинам до поры до времени залечь на дно ладьи. Когда киевские князья подошли близко, он поднялся им навстречу и сказал: «Вы не княжеского рода, а я — князь, и со мною Игорь, сын Рюрика. Мне, а не вам надлежит здесь княжить!» Он подал знак своим воинам — и те мечами вмиг зарубили Аскольда и Дира.
Карамзин, очень высоко оценивая деятельность Олега, этот его поступок безоговорочно осуждал: «Общее варварство сих времен не извиняет убийства жестокого и коварного».
Олег победителем вступил в город и повелел: «Да будет Киев матерью городам русским!» Утвердившись на Киевском престоле, он продолжил дело завоевания соседних земель и покорения населяющих их племен. Олег подчинил себе древлян, северян, радимичей и наложил на них дань. Под его властью оказалась огромная территория, на которой он основал множество городов. Так образовалось великое Киевское княжество — Киевская Русь.
Когда Игорь стал взрослым, Олег выбрал ему жену — Ольгу (по некоторым данным, она была дочерью самого Олега), но княжества не уступил.
В 907 году Олег собрался идти войной на Царьград.
Снарядив две тысячи кораблей и собрав огромное конное войско, Олег выступил в поход. Корабли плыли по Днепру, направляясь к Черному морю (его называли тогда Понтийским, или Русским), а конная рать шла берегом.
Достигнув моря, конница тоже взошла на корабли, и Олегово войско устремилось к Царыраду.
Вот показалась столица Византии — ее белые крепостные стены, золотые купола храмов.
Византийский император Лев Премудрый, увидев корабли с несметным войском, приказал спешно запереть гавань. Через залив протянули крепкие железные цепи, преградившие путь кораблям Олега.
Пришлось Олегу свернуть в сторону и высадиться на берег поодаль от города.
Олеговы воины разорили царьградские предместья, пожгли дома и храмы, поубивали мирных жителей и побросали в море. Летописец, оправдывая жестокость воинов Олега, поясняет: «Так обычно поступают на войне».
Но самого Царырада Олег взять не мог — цепи надежно защищали город от вторжения с моря. Тогда он приказал своим воинам изготовить колеса, поставить на них вытащенные на берег корабли и поднять паруса.
Подул попутный ветер — и корабли понеслись к городу по суше, как по морю.
Карамзин относит этот эпизод к числу легендарных: «Может быть, он (Олег) велел воинам тащить суда берегом в гавань, чтобы приступить к стенам городским; а баснословие, вымыслив действие парусов на сухом пути, обратило трудное, но возможное дело в чудесное и невероятное».
Однако историки более позднего времени признают достоверность этого эпизода. Д.С. Лихачев пишет: «В условиях речного судоходства на севере Руси — корабли и ладьи, поставленные на колеса, были явлением обычным. «Волочение» судов на колесах или катках происходило на Руси (…) в местах водоразделов рек (…). Киевский летописец рассказывает о движении кораблей Олега посуху, как о чем-то удивительном. Это и понятно — «волоков» близ Киева не было.
Однако для «новгородца» Олега и его новгородской дружины в этом не было ничего необычного».
Так это было или иначе, но устрашенные византийцы признали себя побежденными и согласились выплатить Олегу дань, какую он пожелает. Олег потребовал по 12 гривен на каждую пару весел на своих двух тысячах кораблей, а также дань для русских городов — Киева, Чернигова, Полотска, Ростова и прочих.
В знак победы Олег укрепил на воротах Царырада свой щит. Между Русью и Византией был заключен договор о мире и неизменной дружбе. Соблюдать этот договор христиане-византийцы поклялись святым-крестом, а Олег и его воины — славянскими богами Перуном и Велесом.
С честью и великой славой возвратился Олег в Киев.
Олег княжил долгие годы. Однажды он призвал к себе волхвов-прорицателей и спросил: «Отчего суждено мне умереть?» И волхвы ответили: «Примешь ты, князь, смерть от своего любимого коня». Опечалился Олеги сказал: «Если так, то никогда больше не сяду на него». Он приказал увести коня, кормить его и беречь, а себе взял другого.
Прошло немалое время. Как-то раз вспомнил Олег своего старого коня и спросил, где он сейчас и здоров ли. Ответили князю: «Уже три года прошло, как умер твой конь».
Тогда воскликнул Олег: «Солгали волхвы: конь, от которого они сулили мне смерть, умер, а я жив!» Он захотел увидеть кости своего коня и поехал в чистое поле, где лежали они в траве, омытые дождями и выбеленые солнцем.
Князь тронул ногой конский череп и сказал, усмехнувшись: «От этого ли черепа смерть мне принять?» Но тут из конского черепа выползла ядовитая змея — и ужалила Олега в ногу.
И от змеиного яда умер Олег.
По словам летописца, «оплакивали его все люди плачем великим».
Пересказывая в своей «Истории государства Российского» летописное сказание об Олеге, Н.М. Карамзин говорит, что рассказ о его смерти — «народная басня» (то есть легенда), «достойная замечания по своей древности».
Эта легенда вдохновила Пушкина на создание знаменитой «Песни о Вещем Олеге».

86. ГАРАЛЬД ХРАБРЫЙ И ЕЛИЗАВЕТА ЯРОСЛАВНА

В XI столетии в Киеве княжил великий князь Ярослав Владимирович, по прозванию Мудрый. Расцвела и украсилась при князе Ярославе Киевская Русь. Далеко в степи отогнал он печенегов и укрепил русские границы. Построил в Киеве двенадцатиглавый храм во имя Софии Божьей Премудрости, красоты дотоле невиданной, украсил его дивными мозаиками и фресками, а на площади перед храмом поставил привезенную из дальних краев скульптуру, изображающую колесницу, запряженную квадригой коней. Ярослав был великим почитателем книжного знания. «Книгам прилежа, и читал их часто и в ночи, и в дне, и собрал писцы многи, и прекладаше с грек на словенское письмо, и списаша книги многи», — говорил о нем летописец.
Было у Ярослава Мудрого шестеро сыновей и три дочери: старшая Елизавета, средняя — Анна, младшая — Анастасия. Все три были хороши собой, умны и образованы, и Ярослав прочил им в мужья могущественнейших королей Европы.
Но нежданно-негаданно к старшей из княжен, Елизавете Ярославне, посватался молодой варяг, служивший в дружине у Ярослава.
Звали того варяга Гаральдом. Волею судьбы он был вынужден покинуть свое отечество и служить на чужбине как простой наемник.
Однако происходил он из знатного норвежского рода. Старшим — сводным — братом Гаральда был сам Святой Олаф, прославленный конунг, объединивший под своей властью всю Норвегию и обративший норвежцев в христианскую веру. Но проделал он это с такой жестокостью, что вызвал всеобщую к себе ненависть. Поэтому, когда на Норвегию напали датчане, многие норвежцы перешли на их сторону. Олафу пришлось сражаться с войском, втрое превосходящим его собственное. И во всех сражениях рядом с Олафом был его младший брат — пятнадцатилетний Гаральд. Тяжелый боевой меч он мог поднять лишь двумя руками, но сражался храбро.
В битве при Стиклестаде Святой Олаф погиб. На норвежском престоле утвердился датский король.
Гаральд, спасая сына Олафа, шестилетнего Магнуса, бежал с ним в Гардарику — Страну Городов, как называли тогда скандинавы Киевскую Русь.
Ярослав принял маленького Магнуса, как родного сына, а Гаральд стал начальником сторожевой дружины.
Когда увидел Гаральд молодую княжну, прекрасную Елизавету Ярославну, пленили его ее ясные очи и соболиные брови, тонкий стан и лебединая походка — и полюбил он Елизавету на веки вечные.
Красивый и храбрый, Гаральд искусно владел копьем и мечом, быстро бегал на лыжах и умел управлять кораблем в открытом море, играл на сладкозвучной арфе и обладал бесценным даром слагать стихи. Сердце Елизаветы громко говорило в пользу Гаральда, но он был нищим, бездомным скитальцем — князь Ярослав хотел не такого мужа своей дочери. Строго-настрого запретил он Елизавете даже думать о молодом варяге, и она не посмела ослушаться отца. Приняв гордый вид, но с печалью в сердце Елизавета отказала Гаральду.
Тогда Гаральд покинул двор Ярослава, снарядил корабль, набрал храбрую дружину и отправился в далекие, неведомые страны. Скоро слава его уже гремела по всему свету. Из уст в уста передавались рассказы о необыкновенной храбрости Гаральда, о его удивительных подвигах и приключениях. Он воевал в Сицилии и Африке, штурмовал неприступные крепости на Востоке и служил у византийского императора, сражался с морскими разбойниками и был у Гроба Господня в Иерусалиме.
И каждый раз, захватив богатую добычу, отсылал он в Киев в дар Елизавете Ярославне золото и серебро, украшения тонкой чужеземной работы и узорные ткани.
Но дороже всех подарков, дороже золота и драгоценных каменьев были для Елизаветы привозимые заезжими певцами и сказителями стихи Гаральда, в которых описывал он свои подвиги, свою любовь и свою тоску. Каждая строфа его стихов заканчивалась горестным рефреном: А дева русская Гаральда презирает!
Ежечасно думала Елизавета о Гаральде, трепетала при мысли об опасностях, его окружающих, и молила Богородицу сохранить его от вражеских мечей и от морской пучины.
Шли годы. И однажды корабли Гарольда показались под стенами Киева. Увенчанный славой, добывший богатство, он приехал, чтобы вновь просить руки прекрасной Елизаветы.
О втором сватовстве Гаральда сохранилась память в русской былине:
Плыло-выплывало три корабля,
Три корабля, да три черные.
Всем корабли изукрашены.
Нос да корма по-звериному,
А бока те были по-туриному,
Якори все серебряные,
Тонкие паруса дорогой камки.

Радостно вздрогнуло сердце Елизаветы, когда увидела она сходящего на берег Гаральда. Князь Ярослав на сей раз принял его милостиво — и вскоре сыграли пышную свадьбу. Дубовые столы ломились от угощения, рекой текли мед и пиво, гости величали новобрачных:
То не золото с золотом свивалося,
То не жемчуг с жемчугом сокатился,
То князь со княгинею сходилися,
Золотым кольцом обручилися.

Гаральд стал собираться на родину. Много лет прошло с тех пор, как он покинул Норвегию, и о событиях, там происходящих, до него доходили лишь смутные слухи.
Норвежцы свергли датского короля, устав от его притеснений, и призвали на престол юного Магнуса, все еще жившего в Киеве. Вернувшись в Норвегию и став конунгом, Магнус начал мстить бывшим противникам своего отца, а поскольку таких было много, в стране росло недовольство.
Вероятно, Гаральд побоялся подвергать молодую жену опасностям назревающей усобицы. Во всяком случае, известно, что он уехал в Норвегию один.
Теперь пришел черед Елизаветы писать ему приветные письма и посылать подарки, чтобы он не забыл ее и не усомнился в ее любви.
Так в разлуке прошло еще несколько лет. Гаральд правил Норвегией вместе с Магнусом. Но однажды Магнусу приснился сон. Увидел он своего отца, святого Олафа, который спросил: «Хочешь ли ты сейчас уйти со мною на небо, или останешься на земле, будешь жить долго и станешь великим конунгом, но совершишь в своей жизни столько злого, что путь на небо будет тебе закрыт навсегда?» Магнус ответил: «Решай сам, отец». Тогда Снятой Олаф сказал: «Иди со мной». Проснувшись, Магнус рассказал свой сон приближенным, а вскоре заболел и умер.
Гаральд, став единовластным правителем Норвегии, смог, наконец, соединиться с Елизаветой.
В Норвегии Елизавету Ярославну называли Элисавой, она не раз упоминается в сагах. У Гаральда и Елизаветы было две дочери — Ингегерда и Мария.
Гаральд правил страной разумно и справедливо, но он был, прежде всего, воином. А воин, как говорили в то время, рожден не для долгой жизни, а для славных дел. И Гаральд задумал новый поход. Он решил покорить Англию.
В ночь перед началом похода воинам Гаральда снились недобрые сны. Один увидел злую троллиху, которая плясала и корчила рожи, другому приснились черные вороны, облепившие корабль, третьему — огромные волки, пожирающие людей.
Но Гаральд не внял предостережениям. Он был настолько уверен в своей удаче, доселе ему не изменявшей, что взял в поход Елизавету с дочерьми.
Через несколько дней корабли Гаральда достигли берегов Англии. Гаральд высадил Елизавету и дочерей на маленьком островке, а сам двинулся дальше, навстречу английскому войску.
Битва произошла близ города Йорка. Когда оба войска стояли друг против друга, конь Гаральда споткнулся. И сказал английский король: «Гаральд — красивый и сильный воин, но удача отвернулась от него».
Это оказалось правдой. Едва успел начаться бой, как стрела, пущенная из английского лука, насмерть сразила Гаральда.
Норвежские воины, видя гибель своего конунга, дрогнули, смешались — и были разбиты.
В великой тревоге, полная тяжелых предчувствий, ждала Елизавета вестей об исходе битвы. Предание утверждает, что в тот самый момент, когда был убит Гаральд, его младшая — любимая — дочь Мария неожиданно вскрикнула — и умерла.
С уцелевшими остатками войска, под черными парусами, отплывала от берегов Англии Елизавета Ярославна, оплакивая две смерти и увозя два гроба.
Что было с Елизаветою дальше — доподлинно неизвестно. По одним сведениям, она вскоре умерла, подругам, — вышла замуж за датского короля Свена.
Но вот уже много веков неизменно трогает душу и волнует воображение история гордой красавицы и храброго воина, история, где, по словам поэта Н.А. Львова, переведшего в XVIII веке «Песнь Гаральда» на русский язык, «соединились любовь с воинской добродетелью».

87. СКАЗАНИЕ О НАЧАЛЕ МОСКВЫ

Все мировые исторические столицы, основание которых скрыто во тьме веков, имеют легенды о своем возникновении. Существуют легенды и о начале Москвы.
Первое письменное упоминание о Москве содержится в летописи и относится к 1147 году. Этот год условно считается датой ее основания. Хотя очевидно, что Москва в то время уже существовала и была поселением, достаточно крупным и значительным.
Летопись сообщает, что в 1147 году суздальский князь Юрий Владимирович, по прозвищу Долгорукий, впоследствии ставший Великим князем, возвращаясь из удачного похода на Новгород, сделал остановку на берегу Москвы-реки и послал оттуда своему родственнику и союзнику князю Святославу грамоту, в которой было написано: «Приди ко мне, брате, в Москов», а когда Святослав прибыл со своей дружиной, то устроил для них «обед силен».
Известный русский историк, знаток Москвы И.Е. Забелин, писал: «Приди ко мне в Москву! Приди ко мне на Москву!» В этих немногих словах как бы пророчески обозначилась вся история Москвы… Москва тем и стала сильною и опередила других, что постоянно и неуклонно звала к себе разрозненные русские земли на честный пир народного единства и крепкого государственного союза».
В XVI веке, когда Москва уже была столицей сильного и обширного Российского государства, ее стали воспринимать как духовную наследницу двух великих христианских столиц — Рима и Константинополя. Москву начали называть «третьим Римом, добавляя: «а четвертому — не бывать!» На Руси были хорошо известны легенды о знамениях, бывших при основании Рима и Константинополя. При закладке городской стены Рима нашли человеческую голову, что предвещало ему быть головой многим городам. Когда начали строить Константинополь, то из горы выполз змей, а с неба слетел орел — и они стали сражаться. Это предвещало, что быть Константинополю царем среди городов, как орел — царь среди птиц, и сражаться с врагами.
С возвышением Москвы образованные москвичи занялись изысканиями и обработкой бытовавших в народе легенд о ее основании. В XVII веке появились сразу четыре повести неизвестных авторов, посвященные основанию Москвы. И.Е. Забелин писал: «Они (…) вносили в свои повести ходившие в народе предания и несомненные остатки уже забытых песенных былин».
В одной из повестей основателем Москвы назван некий князь Данило Иванович — лицо вымышленное. (Вероятно, автор назвал его по ассоциации с московским князем Даниилом — сыном Александра Невского. При Данииле Москва стала столицей удельного княжества.) Поехал великий князь Данило Иванович «изыскать место, где ему создати град престольный к великому княжению своему». Оказался князь в темном, непроходимом лесу, и было в том лесу топкое болото. Вдруг посреди болота Данило Иванович увидел пестрого зверя «превелика и пречудна, троеглава и красна зело».
Князь спросил у сопровождавшего его ученого грека Василия: «Что значит это видение?» Ученый грек ответил: «Великий княже! Будет построен на этом месте град треугольный, превеликий, пречудный и прекрасный. А пестрота зверя означает, что будут жить в том городе люди разных племен».
И князь Данило Иванович заложил на том месте город и назвал его Москва.
Другая повесть об основании Москвы своей краткостью напоминает летописную запись. В ней рассказывается об основании Москвы Вещим Олегом «При княжении своем Олег прийде на Москву-реку, в нее же текут Неглинна да Яуза, и поставил тут град и нарече Москва». Автор домыслил летописное свидетельство о том, что Олег был основателем «городов многих», — и назвал среди них Москву.
Утверждение это чисто легендарное, но то, что Москва во времена Олега уже существовала как поселение, подтверждается археологическими данными: на ее территории были найдены украшения и монеты IX–X веков.
Автор третьей повести, самой пространной, создает напряженный, драматичный сюжет. Повесть называется «О зачале Москвы и князе Даниле Суздальском», она известна во многих списках и была популярна в качестве занимательного чтения в XVIII и даже в XIX веках.
Основателем Москвы в этой повести назван князь Владимирский Андрей Александрович. Его историческим прототипом скорее всего был сын Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский.
В повести рассказывается, что у князя Андрея был брат-князь Суздальский Данило Александрович. Прослышал князь Данило, что в лесной стороне, на берегу Москвы- реки, живет богатый боярин Кучко и есть у него два сына, лучше которых нету во всей Русской земле.
Автор повести в соответствии с терминологией XVII века называет Кучка боярином, тогда как на самом деле он был вождем какого-то местного славянского или угро- финского племени. Историчность Кучка отчасти подтверждается до сих пор сохранившимся в Москве названием «Кучково поле» (территория в районе Чистых прудов и Сретенского бульвара).
Князь Данило Александрович вытребовал молодых Кучковичей у их отца и взял к себе на службу: одного сделал стольником, другого — чашником.
Красивые юноши приглянулись распутной Даниловой жене Улите. Княгиня вступила с ними в любовную связь и подбила на убийство своего мужа.
Во время охоты Кучковичи заманили князя Данилу в чащу и «начали убивать». Но довести злое дело до конца не смогли: конь князя унес своего раненого хозяина. Убийцы пустились в погоню. Князь, оставив коня, пешим скрылся в лесу, и преследователи потеряли его из виду.
Прибежал Данило Александрович к перевозу через Оку и хотел переправиться на другую сторону, чтобы вернее уйти от погони. Денег у него не было, и он предложил перевозчику в уплату свой золотой перстень.
Перевозчик, не узнавши князя, сказал: «Люди-то нынче лихие, обманчивые. Иного перевезешь за реку, а он уйдет, не заплатив перевозного. Положи-ка перстень на весло, а уж потом садись в лодку». И он протянул весло князю.
Данило Александрович исполнил требуемое, но перевозчик, завладев перстнем, тут же отпихнулся от берега и уплыл.
Опасаясь, что убийцы настигнут его, князь Данило снова бежал в лес. Тем временем «уже к вечеру лучилось, к темной ночи осенней приближалось». Страдая от ран, измученный усталостью князь набрел в лесу на «срубец» — бревенчатую могилу, в которой лежал покойник, и, забыв страх от мертвого, залез в этот срубец, лег и уснул.
Темная осенняя ночь, лесная чаща, близость покойника — все это характерные элементы литературного жанра, получившего впоследствии название «готического».
Меж тем молодые Кучковичи вернулись к Улите «в печали, во скорби великой, что упустили князя Данила жива». Испуганные Кучковичи сказали княгине: «Уйдет теперь князь Данило во Владимир, к своему брату князю Андрею Александровичу, явятся они сюда оба с сильной дружиной, и быть нам тогда лютой смертью казненным, а тебе, княгиня, в землю по плечи живою закопанной».
Стала Улита думать, как отыскать и погубить князя Данилу — и надумала.
Был у Данилы Александровича любимый пес. Когда-то говорил князь жене: «Если захватят меня в бою и уведут в полон, или буду я ранен и останусь лежать среди убитых, или убьют, и от кровавых ран образ мой так переиначится, что нельзя будет узнать, и не найдут моего тела, то позовите любимого моего пса, он сыщет меня, и опознает, и даже мертвому мне будет радоваться и руки мои лизать».
Позвала Улита любимого мужнина пса и дала его Кучковичам (Автор повести восклицает. «Какая кровожадная львица, какая свирепая медведиха может содеять такое!») Кучковичи доехали до места, где был давеча ранен князь — и пустили пса по следу. Взяв след, пес быстро отыскал срубец, сунул туда голову и, найдя хозяина, стал ему «радоваться ласково».
Подоспевшие Кучковичи увидели пса, «радующеся и хвостом машуще», подняли крышку срубца — и добили князя.
Оставив тело в том же срубце, они вернулись домой, уверенные, что надежно схоронили свою тайну.
Но все тайное становится явным. Дошла весть о «злоубивствии» до брата князя Данилы — князя Владимирского Андрея Александровича, и он с большой дружиной поспешил в Суздаль.
Узнав об этом, Кучковичи бежали из Суздаля и укрылись у своего отца-боярина Кучка.
Князь Андрей предал смерти княгиню Улиту и отправился в поход, чтобы найти и покарать убийц своего брата. К его дружине присоединились многие суздальцы, желавшие отомстить за своего князя.
Княжеское войско вступило на землю Кучка. Против сильного войска «немного возмог Кучко боярин боем биться». Он был захвачен и казнен вместе с сыновьями.
Князь Андрей в гневе хотел немедля сжечь огнем села и слободы Кучка, но отложил до утра. А утром, встав ото сна, посмотрел окрест — и «вложил Бог в сердце князю Андрею мысль» построить тут город.
Созвал князь со всех концов Русской земли умелых мастеров-строителей: и суздальцев, и владимирцев, и ростовцев, и многих других. Возвели они над Москвой-рекой «все градное устроение» — стены и башни, дома и храмы.
«И оттоле начал именоваться и прославился град тот Москва» — так заканчивает автор свою повесть.
Четвертая повесть об основании Москвы — самая известная. В ней в соответствии и исторической традицией основателем Москвы назван Юрий Долгорукий.
Ехал князь Юрий Владимирович через Русские земли и «прииде на место, идеже ныне царствующий град Москва».
Место это принадлежало Стефану Ивановичу Кучке, который, чувствуя себя полноправным хозяином, «возгордился зело» и не оказал великому князю подобающих почестей. Оскорбленный князь приказал «боярина оного ухватити и смерти придати».
Затем князь Юрий взошел на высокую гору, «и обозрев с нея очами своими семо и овамо по обе страны Москвы-реки и за Неглинною и возлюбил селы оны, и повелел на месте том вскоре сделати мал древян град и прозвал его званием Москва-град по имени реки, текущей под ним».
Эти точные и звучные слова стали классическими, с них теперь начинается едва ли не всякая книга по истории Москвы.

88. СКАЗАНИЕ О НЕВИДИМОМ ГРАДЕ КИТЕЖЕ

В заволжских лесах есть озеро под названием Светлояр.
Озеро невелико, но глубина его — до тридцати метров, и уровень воды всегда одинаковый, что летом, что весной в паводок. Зимой на озере намерзает особый «кружевной» лед. Светлоярская вода необыкновенно чиста, прозрачна и обладает целебными свойствами. Местные жители говорят: «Пей воду прямо из озера — не бойся, неси домой — месяцами будет стоять, не испортится».
М.М. Пришвин, побывав на Светлояре, писал в очерке «Светлое озеро»: «…глянуло на меня из леса спокойное, чистое око. Светлое озеро — чаша святой воды в зеленой зубчатой раме».
Здесь, на берегу озера Светлояр, возникло сказание о невидимом граде Китеже.
В сказании говорится, что в давние времена великий князь Георгий Всеволодович поставил на берегу Волги город Малый Китеж или Городец, а затем, переправившись — через речки Узолу, Санду и Керженец, пришел к реке Людне, берущей начало из озера Светлояр.
Места там были красивые, обжитые, и князь, «по умолению жителей», построил на берегу Светлояра город Китеж Великий, но сам в нем не остался, а вернулся в Малый Китеж.
В это время, «как темные тучи по небу», на Русь двинулись полчища татаро-монгол под предводительством хана Батыя. Враги подошли к Малому Китежу и взяли город приступом, перебив почти всех его защитников.
Князю Георгию Всеволодовичу с остатками войска удалось скрыться в лесах. Тайными тропами ушел он в Китеж Великий, чтобы собрать там новые силы.
Батый не смог отыскать следов князя и стал «примучивать» пленных жителей Малого Китежа, желая узнать дорогу, по которой ушел князь. Один из пленных «не смог мук стерпети» и провел Батыя лесом к Великому Китежу.
Татары осадили город, но вдруг, Божьим соизволением, Китеж стал невидим.
Устрашенные свершившимся чудом, враги бежали.
О том, как именно Господь сберег от врагов Китеж, в народе рассказывают по- разному.
Одни говорят, что город по-прежнему стоит на своем месте, но только никто его не видит, другие — что город скрылся под высокими холмами, окружающими Светлояр. Писатель В.Г. Короленко, побывавший на Светлояре в конце XIX века, записал такой рассказ местного старого рыбака: «(…) наше, брат, место не простое… Не-ет… Не простое… Тебе вот кажет: озеро, болотина, горы… А существо тут совсем другое. На этих вот на горах (он указал на холмы), сказывают, быть церквам. Этто во, где часовня — собор у них стоит Пречистого Спаса. А рядом, на другом-те холме — Благовещение. Тут в стары годы береза стояла, так на са-амой, выходит, на церковной главе».
По третьей версии, город вместе с жителями опустился на дно озера Светлояр. В нем по-прежнему живут люди, и иногда из-под воды доносится звон китежских колоколов.
Сказание о невидимом граде Китеже долгое время существовало в устной форме, передаваясь из поколения в поколение.
В XVII веке в лесах Заволжья стали возникать раскольничьи скиты — тайные поселения приверженцев «старой веры», не признаваемой официальной церковью. Именно раскольники в XVIII веке впервые записали сказание о Китеже в сочинении «Книга, глаголемая Летописец».
В изложении раскольников сказание приобрело ярко выраженный религиозный характер. В их представлении, подводный город — это монастырь, в котором живут праведные старцы, а видеть Китеж и слышать китежские звоны могут только люди, истинно верующие.
Со временем озеро Светлояр стало местом паломничества для верующих. В.Г. Короленко рассказывал: «Сходятся на берегу Светлояра толпы людей, стремящихся хоть на короткое время отряхнуть с себя обманчивую суету суети заглянуть за таинственные грани. Здесь, в тени деревьев, под открытым небом день и ночь слышно пение, звучит (…) чтение нараспев, кипят споры об истинной вере. А на закатных сумерках и в синей тьме летнего вечера мелькают огни между деревьями, по берегам и на воде. Благочестивые люди на коленях трижды ползут кругом озера, потом пускают на щепках остатки свечей на воду, и припадают к земле, и слушают. Усталые, между двумя мирами, при огнях на небе и на воде, они отдаются баюкающему колыханию берегов и невнятному дальнему звону… И порой замирают, ничего уже не видя и не слыша из окружающего. Глаза точно ослепли для нашего мира, но прозрели для мира нездешнего. Лицо прояснилось, на нем «блаженная» блуждающая улыбка и — слезы… А кругом стоят и смотрят с удивлением те, кто стремился, но не удостоился по маловерию… И со страхом качают головами. Значит, он есть, этот другой мир, невидимый, но настоящий. Сами не видели, но видели видящих…»
Вера в реальное существование невидимого града сохранялась в окрестностях Светлояра и в более поздние времена. В1982 году фольклористы записали рассказ местной жительницы: «Люди рассказывают, что где-то на середине озера есть дырка — не очень уж большая — ну вроде как с ковш будет. Только найти ее очень трудно. Зимой лед на Светлояре бывает чистый-чистый. Так надо прийти, разгрести снег, и можно посмотреть, что там на дне делается. А там, говорят, всякие чудеса: дома белокаменные стоят, деревья растут, колокольни, церкви, рубленные терема, люди живые ходят… Только не всякому покажется, не всякий эту дырку найти сможет».
В конце 1930-х годов от некоего старика Маркелова была записана такая история. Жил у них в селе «мужик, смелой такой». Этот смелый мужик заинтересовался норой, которую обнаружил под корнями поваленной березы, — и полез туда. «Лез-лез, потом видит место светлое, и на том месте сидят старцы светлоликие и дела крестьянские разбирают. И он своего деда узнал, а дед ему пригрозил клюкой, не велел больше лезть».
Другой местный житель в 1982 году рассказывал со слов своего отца, как тот «в граде Китиже бывал — накормили его там, денег дали». Отец рассказчика «ходил в извоз», и вот однажды его подрядили с обозом отвезти мешки с зерном. «И тронулся обоз. Только на тракт вышли — стемнело. Уж не знаю, сколько часов ехали и куда, только видят — ворота тесовые. Вроде как монастырь. Въезжают. Темно там, какие-то дома стоят. Пока разгружали обоз, всех провели в дом, накормили, дали денег — и щедро. А перед рассветом ворота отворили, и поехал обоз, уже пустой, назад… Где же они ночью были? (…) Пока судили-рядили, обернулись — а ворот-то уж никаких нет».
Рассказы о том, как китежане покупали у крестьян хлеб, местными жителями воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Один рассказчик уточняет: «Хлеб китежские старцы у вятских покупали». Другой приводит случай «с одним вятичем», который «привез из своего Вятского края на базар в село Воскресенское рожь продавать. И вот (…) подошел к нему старичок седенький, посмотрел зерно, попробовал на зуб и говорит: «Я куплю у тебя весь воз ржи (…). Только я попрошу тебя, добрый человек, отвези хлебец-то к нам во Владимирское. Я тебе за это лишнюю плату за каждый мешок дам». Вятич согласился. Возле Владимирского (ближайшего села от Светлояра) он увидел монастырь. Монахи встретили его, помогли ссыпать зерно в амбар. Получив плату, вятич поехал обратно. «Отъехал сколько-то от озера, остановился и хотел помолиться на монастырь за удачу с продажей. Оглянулся назад — а монастыря-то и нет». (Запись 1974 года.)
Местным жителям, по их словам, известны случаи, когда китежане помогали людям в самых обыденных делах. «Помнится, мне, еще мальцу, бабушка рассказывала про то, что жил тут в деревне у озера — во Владимирском или в Шадрине, что ли, старик один. Так вот, пошел тот старик как-то в лес за грибами. (…) Ходил-ходил, и все без толку — ни одного грибочка нет! Умаялся старик, устал. И вот сел он на пенек, отдохнуть захотелось. (…) Обидно ему, что много обошел, а сбора никакого нет. Тут и подумалось ему что-то: «Хоть бы старички китежские помогли». Не успел подумать, как дремота на него напала. (…) Через какое-то время проснулся старик, открыл глаза, глянул в корзину — и глазам своим не верит: в ней до краев грибы. Да еще какие — один к одному, да все белые!» Сказание о Китеже нередко сравнивают с легендой об Атлантиде. Историчность невидимого града (также, как и Атлантиды) неоднократно пытались доказать или опровергнуть.
С середины XIX века сказание о Китеже стало объектом исследований. Оно вызывало интерес у самых разных специалистов — фольклористов, литературоведов, историков, археологов. На Светлояр не раз снаряжались научные экспедиции. В 50-70-х годах XX века было установлено, что озеро Светлояр образовалось в результате «провала» — внезапного, сильного сдвига почвы, причем это произошло приблизительно в то время, к которому легенда относит исчезновение Китежа. На дне озера была обнаружена некая «аномалия» — полуметровый слой полужидкой породы, в которой во множестве присутствуют обломки древесины. Экспертиза показала, что на этих обломках «имеются следы режущих орудий», то есть они обработаны руками человека.
Поэтический образ града Китежа вдохновлял многих поэтов, художников, композиторов. О Китеже писали Максимилиан Волошин, Николай Клюев, Сергей Городецкий. Н.А. Римский-Корсаков написал знаменитую оперу «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», Н.К. Рерих создал живописное панно-занавес для этой оперы — «Сеча при Керженце».
Легенда о граде Китеже — чудесно спасенном Богом от разорения врагами, укрываемом и сберегаемом до лучших времен, когда он вновь явится миру, сохранив древний корень, древнюю веру и правду — одна из самых заветных легенд русского народа, в течение веков подвергавшегося нашествиям внешних врагов.

89. СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

8 сентября 1380 года, когда Русь уже более ста лет находилась под татаро-монгольским игом, русские войска под предводительством великого князя московского Дмитрия Ивановича в битве на Куликовом поле разбили орды татаро-монгольского хана Мамая.
Д.С. Лихачев в статье «Мировое значение Куликовской битвы» пишет: «Куликовская победа не означала полного уничтожения ига, но (…) сделала несомненным для всех грядущее полное освобождение от национального порабощения».
Куликовская битва, будучи значительнейшим событием своего времени, послужила темой для нескольких литературных произведений конца XIV–XV веков, известных в истории литературы под названием «Куликовского цикла». Центральное произведение этого цикла — «Сказание о Мамаевом побоище».
Слово «побоище» в то время имело иное значение, нежели теперь «Мамаево побоище» — это «победа над Мамаем».
«Сказание», посвященное реальному историческому событию, тем не менее обретает фольклорно-легендарные черты, по форме и по духу оно тесно связано с традиционньгмипроизведениямирусскогонародно-поэтическоготворчества. Оно получило большое распространение на Руси, до нашего времени дошло большое количество ее списков, больше, чем других произведений древнерусской литературы.
…Задумал безбожный хан Мамай, ненавистник Христовой веры, идти походом на Русь, как сделал это сто лет назад неистовый Батый, пожечь города и села, порушить Божьи церкви, истребить народ православный.
Собрал Мамай несметное войско и сказал своим воинам: «Пойдем на Русскую землю, разбогатеем от русского золота!» И двинулись мамаевы орды на Русь.
О грядущем нашествии первым на Руси узнал рязанский князь Олег. Он был обижен на великого князя московского Дмитрия Ивановича за то, что дед великого князя некогда отобрал у князей рязанских город Коломну и присоединил к Москве. Замыслил Олег Рязанский измену, решив вступить в союз с безбожным Мамаем.
Послал Олег к хану Мамаю большое посольство с богатыми дарами и грамотой. В той грамоте было написано: «Великому хану, вольному Мамаю, от Олега Рязанского, верного твоего слуги. Слышал я, господин, что ты хочешь идти на Русь, на князя Дмитрия Московского. Хорошо выбрал ты время, полна сейчас Москва золотом и серебром и всяким богатством тебе на потребу. А князь Дмитрий — против тебя не воин. Как услышит он твое грозное имя, так уйдет в свои дальние вотчины — в Новгород Великий, на Белоозеро, или на Двину, а все московские богатства останутся тебе в добычу».
Другую грамоту Олег Рязанский послал князю литовскому Ольгерду: «Великому князю Ольгерду Литовскому-радоватися! Ведомо мне, что издавна желаешь ты, князь, в Москве княжить. Приспело теперь для этого время: грядет на Русь хан Мамай. Если мы с тобой к нему присоединимся, то отдаст он тебе Москву и другие города, а мне — Коломну, Владимир и Муром, которые лежат близко от моего княжества. Я уже послал к Мамаю богатые дары — пошли и ты. И напиши ему грамоту, а как — сам знаешь, ибо больше моего в этом разумеешь».
Ольгерд Литовский послушался совета князя Олега и отправил к Мамаю свое посольство. Оба изменника стали ждать, когда Мамай придет на Русь. Они надеялись, что великий князь Московский, Дмитрий Иванович, устрашенный, бежит из Москвы, и намеревались, дождавшись хана Мамая, встретить его с великими дарами и умолить уйти из русских пределов. Тогда изменники могли бы занять Москву, а Московское княжество поделить между собой.
Тем временем Дмитрий Иванович, узнав, что враги надвигаются на Русскую землю, не устрашился и не покинул Москвы, а стал готовиться к отпору.
Разослал он гонцов во все концы Русской земли, ко всем князьям, воеводам и боярам — и повелел им немедля собраться со своими дружинами в Москве.
Съехались в Москву князья и бояре, привели своих воинов. Пришел двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич Серпуховской пришли князья Белозерские — Федор и Семен, пришел Андрей, князь Кемский, и Глеб Каргопольский, и Дмитрий Ростовский, и многие другие князья.
По всем московским улицам было слышно бряцанье доспехов, стук копыт, звон конской сбруи. Так много собралось в Москве войска, что не уместилось оно в городе и заняло окрестности.
Тут узнал Дмитрий Иванович от верных людей, что Олег Рязанский и Ольгерд Литовский заключили союз с Мамаем. Опечалился великий князь и воскликнул со слезами: «Когда враги творят нам всякие пакости, то знаем мы, что так и должно быть — на то они и враги. Но теперь друзья мои, близкие мои восстали на меня! Я им никакого зла не сотворил, любил их и награждал дарами. Пусть будет Господь их судьей!» Князь Дмитрий решил не дожидаться врага в Москве, а идти ему навстречу. Прежде чем выступить в поход, Дмитрий Иванович отправился в монастырь святой Троицы, чтобы испросить благословения у праведного игумена Сергия Радонежского.
Сергий пригласил князя к монастырской трапезе. Во время трапезы прискакал к Дмитрию Ивановичу гонец с известием, что татары двинулись к Москве.
Князь заторопился и стал просить Сергия дать ему благословение Сергий окропил святой водой князя и его воинов и сказал: «Иди на битву с именем Божьим. Господь будет тебе помощником и заступником, и ты победишь врагов!» Двое из монастырской братии, иноки Пересвет и Ослябя, в миру бывшие воинами, испросив благословения у Сергия, присоединились к княжьему войску. Сергий сказал им: «Мир вам, братья! Не щадите жизни за веру православную!» Великий князь вернулся в Москву и встал во главе войска, готового идти на врага.
Проводить воинов вышли их жены. Плакала княгиня Евдокия, жена Дмитрия Ивановича, плакали прочие княгини и боярыни, прощаясь со своими князьями и боярами, плакали жены простых воинов, не зная, увидят ли они своих мужей живыми.
Дмитрий Иванович сказал: «Если Бог за нас, никому нас не одолеть!» Сел великий князь на коня, сели на коней все князья, бояре и воеводы — и русское войско выступило в поход. Выходили воины из Москвы тремя воротами — Фроловскими, Никольскими и Константиновскими. Князь Дмитрий разделил войско на три части и приказал идти по трем дорогам, потому что одна дорога не вместила бы всего войска, так велико оно было.
Из своего высокого терема смотрела княгиня Евдокия, как по зеленому берегу Москвы-реки идет, удаляясь, войско Дмитрия Ивановича.
Местом встречи была назначена Коломна. Там, на широком поле, великий князь сделал смотр войскам, и сердце его исполнилось радостью — велика русская сила!
Двинулись дальше, переправились через Оку и вступили в Рязанские земли — владения изменника Олега Рязанского. Дмитрий Иванович строго-настрого запретил каждому воеводе и всем воинам чинить обиды жителям Рязанской земли.
Меж тем Олег Рязанский узнал, что идет князь Дмитрий против Мамая во главе великой силы, что идут с ним воины со всей Русской земли.
Испугался Олег Рязанский, раскаялся в своей измене: «Горе мне, окаянному! Не только отчину свою я потерял, но и душу погубил. Земля не станет меня носить за то, что вместе с нечестивыми ополчился я на православную веру! Рад бы я сейчас присоединиться к великому князю, да не примет он меня, потому что ведает об измене моей!» И не пошел Олег на помощь Мамаю.
А Ольгерд Литовский, как было уговорено с Олегом, уже шел со своими полками, чтобы присоединиться к мамаеву войску. Но возле города Одоева он получил известие о великой силе, собранной князем Дмитрием, и о том, что Олег Рязанский испугался выступить против этой силы. Сказал Ольгерд в досаде: «Когда нет у человека своего разума, нечего надеяться на чужой. Послушался я Олега, а он и меня с толку сбил, и сам пропал!» Ольгерд решил не двигаться дальше, а оставаться на месте — и выжидать, чья будет победа.
Тем временем русское войско подошло к Дону. Дмитрий Иванович послал в степь двух лазутчиков, и они добыли «языка» — татарина из придворных самого хана Мамая.
Великий князь спросил у пленного: «Много ли силы у хана и скоро ли он прибудет к Дону?» Татарин ответил: «Никому не сосчитать ханских воинов, потому что их многое множество, а будет хан на Дону через три дня».
Стал великий князь держать совет со своими воеводами: «Здесь ли нам ждать Мамая или переправиться через Дон, где впадаете в него Непрядва-река, и встать на том берегу, на Куликовом поле?» Сказали воеводы: «Государь, переправимся через Дон! Если будет у нас за спиной река — накрепко будем стоять, потому что отступать некуда. Победим татар — все честь примем, а погибнем — общую смертную чашу изопьем, все — от князей до простых ратников».
Переправилось русское войско через Дон и встало на том берегу, ожидая врага.
На другой день прискакал из степи разведчик и сказал: «Совсем уже близко татары. За ночь дойдут они до Непрядвы-реки».
Повелел Дмитрий Иванович строиться русским полкам в боевой порядок, чтобы все запомнили, кому где надлежит завтра стоять, а полк брата своего, Владимира Андреевича, отправил вверх по Дону, чтобы укрылся он в засаде, в густой дубраве — и мог неожиданно ударить на врага. Воеводой засадного полка князь назначил мудрого и опытного Дмитрия Боброка-Волынца.
Выехал великий князь на высокий курган, обозрел оттуда русское войско. Колышется оно, как неоглядное море, реют по ветру знамена, словно облака в небе, блистают шлемы, будто солнце в погожий день.
Сказал князь воинам: «Братья мои милые! Близится ночь, а завтра будет грозный день. Мужайтесь и крепитесь, и уповайте на Бога. А меня простите, братья, и в этой жизни, и в будущей, ибо неизвестно, что будет с нами».
Наступила ночь, теплая и тихая. Не спится князю Дмитрию Ивановичу, не спится старому воеводе Боброку-Волынцу. Сказал воевода князю: «Садись, государь, на коня, поедем в поле».
Выехали они на место завтрашней битвы, остановились между двух станов — русского и татарского. С татарской стороны слышен шум и крик, и стук, и скрип колес, словно съезжается народ на торг. Позади татарского стана волки воют, ворони грают, орлы клекочут. На Непрядве-реке гуси-лебеди крыльями плещут, как перед великой грозой. А над русским станом — тишина, и в небе над ним — свет, будто заря занимается.
Сказал Боброк-Волынец: «Доброе это знамение!» Потом старый воевода сошел с коня, припал ухом к земле. Долго слушал, а когда поднялся, то поник головой.
Спросил великий князь: «Что услышал ты, воевода?» Ответил Боброк-Волынец: «Плачет земля на два голоса. Один голос — как у старой матери. Причитает она на чужом языке над детьми своими. Другой голос — девичий. Плачет девица, словно свирель жалобная. Это знамение сулит нам победу, но много русских воинов поляжет в бою».
На восходе солнца пал на землю густой туман. Не видно в тумане ни русского, ни татарского войска. Но вот зареяли над туманом знамена, с обеих сторон взыграли боевые трубы. Вышли оба войска навстречу друг другу. От великой тяжести прогибается поле Куликово, реки выходят из берегов.
Князь Дмитрий Иванович, облаченный в булатные доспехи, объезжал полки и говорил воинам, ободряя их к бою: «Братья мои милые! Встаньте за веру православную, за святые церкви! Не смерть вы обретете, а жизнь вечную!» Затем вернулся князь к своему знамени, переменил коня, снял княжеское оплечье, надел простое платье — и встал в ряды воинов.
Закричали князья и бояре: «Не подобает тебе, великому князю, самому биться! Тебе, государь, подобает стоять на высоком месте и оттуда смотреть, как мы, слуги твои, свою службу несем».
Дмитрий Иванович ответил: «Братья мои! Не хочу за вашими спинами хорониться. Если погибну — то с вами, если жив останусь — с вами же!» Туман рассеялся, и стало видно поле Куликово от края до края. Двинулись русские полки на врага. Татары навстречу идут, словно темный лес. Негде им развернуться — сами от своей тесноты задыхаются.
Хан Мамай с четырьмя ордынскими князьями с высокого холма наблюдал за началом сражения.
По обычаю, бой подобало начать поединком. Из рядов татарского войска выехал богатырь по имени Челубей и остановился, ожидая противника. Инок Пересвет, что был в передовом полку, воскликнул: «Я готов сразиться с ним! Молитесь за меня, братья!». Он пришпорил коня и устремился к поскакавшему ему навстречу Челубею. Так крепко сшиблись они, что едва не проломилась под ними земля — и оба упали с коней мертвыми.
Закричали русские воины: «С нами Бог!» И началась великая битва.
Поперек поле Куликово — тридцать верст, в длину поле Куликово — сорок верст, но тесно на нем могучим ратям. Сверканье мечей слепило глаза, будто солнце, копья стучали подобно грому небесному. Потекли по полю кровавые реки, встали кровавые озера.
Но вот — за грехи наши — стали одолевать нас поганые. Как скошеная трава, падали русские воины под копыта вражеских коней. Сам великий князь Дмитрий Иванович был тяжко ранен. Отовсюду наступали татарские полки, а русских становилось все меньше и меньше.
Князь Владимир Андреевич и воевода Боброк-Волынец видели это из засады. Вскричал Владимир Андреевич: «Воевода! Чего мы ждем? Скоро не к кому будет идти нам на помощь, ибо все погибнут!» Ответил Боброк-Волынец: «Еще не время, князь! А как придет наш час — всемерно воздадим врагам!» Со слезами молился Владимир Андреевич Господу: «Боже, отец наш! Мало показнив нас, много помилуй! Не дай торжествовать врагам нашим!» Плакали воины засадного полка, глядя, как гибнут их товарищи, и рвались в бой, но Боброк-Волынец удерживал их, говоря: «Немного уж ждать нам осталось!» Наконец, татары стали изнемогать, и тут, по Божьему соизволению, переменился ветер — подул русским в спину, татарам — в лицо.
Сказал Боброк-Волынец: «Приспело время!» Громким голосом воззвал князь Владимир Андреевич: «Братья мои и друзья, князья и бояре и все силы русские! За мною, на битву!» Словно ясные соколы на журавлиное стадо ринулись воины из зеленой дубравы. Падают под их мечами татары, как трава под косой, как лес под налетевшей бурей.
Закричали татары: «Горе нам, горе! До сего часа меньшие с нами бились, а теперь старшие бойцы пришли!» — И обратились татары в бегство.
Увидел хан Мамай, что войско его разбито, вскочил на коня и с четырьмя ордынскими князьями ускакал в степь. Погнались за ним русские воины, да не догнали, потому что у Мамая и его князей кони были свежие, а у русских — уставшие в бою.
Так закончилась великая Куликовская битва.
Владимир Андреевич встал под великокняжеские знамена и велел трубить сбор.
Воины, кто остался жив, начали собираться под знаменами своих полков. Ехали они со всех сторон Куликова поля и пели стихи — мученические и богородичные.
Но ни с какой стороны не приехал к своему знамени князь Дмитрий Иванович. Долго ждал его Владимир Андреевич, потом, рыдая сердцем, отправился искать великого князя, расспрашивая, кто и когда видел его в последний раз.
Сказал один воин: «Я видел князя в пятом часу. Крепко бился он с врагами своей палицей».
Другой воин сказал: «Я видел его в шестом часу. Он один сражался против четырех татар».
Сказал третий: «Я видел Дмитрия Ивановича перед тем, как ударил засадный полк. Был князь пеший, тяжко раненый».
Тогда все, кто мог ходить — и князья, и бояре, и простые воины — разошлись по всему Куликову полю искать среди убитых Дмитрия Ивановича — живого или мертвого.
Два молодых воина спустились к реке — и увидели великого князя, лежащего под иссеченной березой. Тяжко страдал он от раны, но был жив.
Быстро разнеслась радостная весть по полю. Собрались перед Дмитрием Ивановичем князья и бояре, низко ему поклонились и сказали: «Радуйся, государь наш, ибо ты победил врагов!» От такой вести вернулись к великому князю силы. Поднялся он на ноги и возблагодарил Бога: «Велик Господь и чудны дела Его!» Подвели князю коня. Он сел в седло и поехал через поле Куликово. Не видно на поле порожнего места, все оно усеяно телами павших. Множество полегло русских воинов, всемеро больше — татар.
Едет Дмитрий Иванович по полю — и слезы омывают его лицо.
Вот лежат восемь князей Белозерских, а рядом — углицкий князь Роман и четверо его сыновей, вот пятеро князей Ярославских, и князья Догобужские, и Глеб Иванович — князь Брянский, и Михаил Андреевич Бренок, и Тимофей Валуй, с ним — дворецкий его Иван Кожухов, и Троицкий инок Пересвет, а простых воинов — без числа.
Двенадцать дней оставалось русское войско на Дону, двенадцать дней разбирали тела убитых.
Князей, бояр и дворян отвезли в их вотчины к женам и детям, а простых воинов похоронили здесь же, на Куликовом поле. Выкопали для них триста тридцать братских могил, сверху насыпали высокие курганы.
Сказал князь Дмитрий Иванович: «Прощайте, братия! Суждено вам лежать на поле Куликовом, между Доном и Непрядвой-рекой. Сложили вы головы за святую веру христианскую. Вечная слава вам, и вечная память!» Всего же пало на Куликовом поле русских воинов полтретья от ста тысяч и еще три тысячи, а в живых осталось пятьдесят тысяч.
С великой славой вернулось русское войско в Москву.
Князь Дмитрий Иванович за победу над татарами на берегу Дона получил прозванье — Донской, а его брат Владимир Андреевич — Храбрый.

90. ЧУДО ИЗБАВЛЕНИЯ МОСКВЫ ОТ РАЗОРЕНИЯ ОРДАМИ ХАНА ТАМЕРЛАНА

Летом 1395 года монгольский хан Тимур, по прозвищу Тамерлан, что значит Железный Хромец, во главе полумиллионного войска переправился через Волгу, прошел приволжские степи, разорил город Елец, пленив тамошнего князя, и устремился на Москву.
Тамерлан гордо заявлял всему миру: «Судьба у меня в руках, и счастье всегда со мной».
На Руси в нем видели второго Батыя и ждали такого же страшного разорения, как сто шестьдесят лет тому назад. По словам автора древнерусского сказания, был Тамерлан «вельми нежалостив, зело немилостив, лют мучитель, зол гонитель, жесток томитель». Ужас и отчаяние овладели москвичами. Все московские церкви были открыты сутра до глубокой ночи, москвичи молились и готовились к неминуемой смерти.
Но Московский князь, восемнадцатилетний Василий Дмитриевич, не поддался всеобщему унынию. Помня славу своего отца, Дмитрия Донского, он стал готовиться к обороне. Собрал большое войско, причем среди воинов было немало тех, кто пятнадцать лет тому назад сражались на Куликовом поле, выступил из Москвы и встал за Коломной на берегу Оки в ожидании неприятеля.
А еще повелел князь митрополиту московскому Киприану послать людей во Владимир и перенести оттуда в Москву старинную русскую святыню — чудотворную икону Божьей Матери, называемую Владимирской по нахождению ее в Успенском соборе города Владимира.
Еще в те времена, когда столицей Руси был Киев и никто не думал, не гадал, что маленькой лесной крепости на берегу Москвы-реки суждено «царством быти, государством слыти». Константинопольский патриарх Лука Хризоверх прислал великому князю киевскому Юрию Долгорукому бесценный дар — чудотворный образ «Умиление»: Богородица держит на руках ласково к ней прильнувшего младенца-Христа. По преданию, написал этот образ святой евангелист Лука, и сама Богородица, увидев образ, сказала: «Благодать Родившегося от Меня и Моя да будет со святой иконой».
Юрий Долгорукий поставил икону в Вышгородском монастыре близ Киева.
Село Вышгород принадлежало сыну Юрия Долгорукого Андрею Юрьевичу. Князь Андрей, человек мужественный и великодушный, был за свое благочестие прозван Боголюбским. Он не любил Киева, раздираемого враждой и ненавистью младших князей, не одобрял алчного честолюбия своего отца и в Вышгороде томился, как в неволе. Андрей родился в Ростово-Суздальской земле, и северная Русь была его сердцу милее, чем южная. В 1155 году он покинул Вышгород и направился в Ростов Великий. Как самую большую драгоценность князь Андрей увез с собой дар константинопольского патриарха — образ Богородицы.
Не доезжая до Ростова, близ города Владимира, лошади вдруг встали, и никакая сила не могла сдвинуть их с места. Пришлось там заночевать. Во сне князю Андрею явилась Богородица и сказала, что чудотворный образ Ее должен остаться во Владимире.
Князь послушался. Два года спустя, получив после смерти отца во владение Ростово-Суздальскую землю, он сделал Владимир столицей своего княжества, а на высоком берегу протекающей через город реки Клязьмы повелел построить белокаменный храм дивной красоты, посвященный Успению Богородицы — и поставить в нем чудотворную икону. С тех пор и стали ее называть Владимирской иконой Божьей Матери.
За века существования тускнели и осыпались на иконе краски, и не раз приходилось ее поновлять греческим, а потом и русским мастерам, но, наверное, действительно была на ней особая благодать — она оставалась такой же прекрасной и одухотворенной.
При Андрее Боголюбском Владимирское княжество стало первым среди русских княжеств, подчинив себе даже древний Киев. Главная святыня новой столицы — икона Владимирской Божьей Матери — стала почитаться как покровительница и защитница всей русской земли.
В 1164 году, идя в поход на волжских болгар, Андрей Боголюбский взял эту икону с собой. Перед решительным боем воины целовали ее, восклицая: «Всяк уповающий на Тя, Владычица, не погибнет!» А после победы, когда перед иконой прямо на поле сражения служили благодарственный молебен, от иконы заблистал небесный свет, озарив все далеко вокруг.
Андрей Боголюбский княжил почти двадцать лет, но в 1175 году недовольные им бояре составили заговор и в глухую полночь, вломившись в княжескую опочивальню, убили князя.
Поутру, когда весть об убийстве распространилась по городу, вспыхнул мятеж. Лихие люди бросились громить княжеский дворец, грабить казну. Их пример увлек простой народ. Грабежи и убийства начались по всей округе.
Мятеж разрастался — и некому было его унять.
Тогда священники, облачившись в парадные ризы, вынесли из Успенского собора образ Богоматери и торжественно пронесли его по улицам, среди царящего там неистовства. И мятеж утих сам собой.
В 1237 году черною тучей хлынули на Русь свирепые полчища Батыя, сметая все на своем пути и оставляя после себя «токмо дым, землю и пепел». Разорив Рязань и Москву, враги захватили Владимир. Владимирцы укрылись в Успенском соборе, татары обложили его хворостом — и подожгли.
Множество народу погибло в огне, задохнулось в дыму. Собор был разграблен. Батыевы воины унесли церковную утварь и священные облачения, сорвали драгоценную ризу и с чудотворной иконы.
Но сама она, среди пепелища и разорения, была невредима, вселяя в тех, кто остался в живых, мужество и надежду.
Шли годы. Русские земли объединились вокруг новой столицы — Москвы, и русское войско уже могло дать отпор неприятелю. В1380 году московский князь Дмитрий Иванович разбил татар на Куликовом поле. Казалось, что полное освобождение близко, но вот над Россией нависла новая угроза — нашествие Железного Хромца, жестокого Тамерлана.
Московские послы прибыли во Владимир — за чудотворной иконой. Владимирцы со слезами провожали свою святыню. Почти две недели на руках несли икону Владимирской Богоматери от Владимира до Москвы. По обе стороны дороги стояли толпы народу и, преклоняя колени взывали: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!» 26 августа икона прибыла в Москву. Москвичи вышли встречать ее за город, на Кучково поле (нынешний район Сретенского бульвара «Весь град изыде противу иконы на сретенье ея, — говорит летописец. — Мужи и жены, юноши и девы, дети и младенцы, сироты и вдовицы от мала до велика со кресты и со иконы, со псалмы и со песньми духовными».
На Кучковом поле перед иконой отслужили молебен по случаю ее благополучного прибытия в Москву, потом снова подняли на руки, в сопровождении ликующей толпы торжественно понесли в Кремль и установили в Успенском соборе.
Теперь, чувствуя себя под защитой Богородицы, москвичи ободрились — и уже с надеждой ждали вестей из военного лагеря от своего князя.
Наконец, известие пришло. Было оно радостным и удивительным: Тамерлан без боя повернул свои войска к югу — и ушел из российских пределов.
Историки до сих пор не могут точно сказать, что побудило Тамерлана поступить подобным образом. Современники же свято верили, что произошло чудо: говорили, что в тот самый день, когда в Москве встречали икону Владимирской Богоматери, Тамерлану явилась во сне Лучезарная Жена, окруженная сиянием и сонмом ангелов с огненными мечами. Подняли ангелы свои мечи и обратили их против Тамерлана. В ужасе проснувшись, Тамерлан созвал своих мудрецов и гадальщиков и стал спрашивать, что значит сей сон и кто та Лучезарная Жена. Ответили мудрецы и гадальщики: «То мать христианского Бога, заступница русских, и сила ее неодолима». Испугался Тамерлан — и повернул свои несметные войска назад.
«Бежал Тамерлан, гонимый силою Пресвятой Девы!» — записал летописец.
В том же году на Кучковом поле, там, где москвичи встречали чудотворную икону, была поставлена церковь Владимирской Богоматери, а вскоре основан монастырь, названый Сретенским в честь установления в Москве праздника Сретения (встречи) иконы Пресвятой Богородицы Владимирской. С тех пор каждый год 26 августа из Успенского собора Кремля в Сретенский монастырь устраивался торжественный крестный ход.
О чудесном избавлении Москвы от Тамерлана сообщают летописи, а в XV веке об этом событии была написана повесть, имевшая большое распространение по всей Руси и дошедшая до нашего времени в большом количестве списков.
В 1480 году на Русь двинулся хан Ахмет. Он встал лагерем на реке Угре, притоке Оки, в ожидании подкрепления от литовского князя и польского короля. Русское войско стояло напротив, на другом берегу.
В московских храмах служили молебны перед чудотворными иконами и особенно перед Владимирской иконой Божьей Матери.
И вдруг хан Ахмет, как и Тамерлан сто лет тому назад, поднял свое войско и увел его, не принимая боя.
Современники объясняли это новым заступничеством Богородицы, а Угру стали называть «поясом Богоматери».
«Стояние на Угре» положило конец татаро-монгольскому игу. Карамзин писал: «Митрополит установил особенный ежегодный праздник Богоматери и крестный ход июня 23 в память освобождения России от ига монголов: ибо здесь конец нашему рабству».
До 1918 года икона Владимирской Божьей Матери пребывала в Успенском соборе Московского Кремля, после установления советской власти была передана в Исторический музей, а в 1930 году — в Третьяковскую галерею. В1994 году был возвращен верующим и отреставрирован храм Николая в Толмачах (XVII век), находящийся на территории Третьяковской галереи — и в настоящее время чудотворная икона Владимирской Божией Матери находится в этом храме.
Назад: Былины
Дальше: Сказания о Святых