Гюго — светило первой величины на звездном небе мировой литературы. Особенно он оказался близок русскому читателю. Почему? Трудно точно сказать. Во всяком случае не только из-за реалистичности. Бальзак, Флобер, Мопассан более реалистичны, чем Гюго. Но любила Россия особой любовью именно Гюго. Наверное, из-за столь близких сердцу каждого русского человека жалостливости или даже — надрывности? Они чувствуются даже в самом названии романа — «Отверженные». Достоевский вообще ценил эту художественную эпопею выше всех своих романов, выше «Преступления и наказания» уж точно — об этом он прямо писал. Некоторые герои романа Гюго кажутся взятыми из российской действительности или настолько слились с нашим мироощущением, что кажутся написанными русским пером. Таковы Жан Вальжан и Гаврош, отчасти — Козетта.

«Отверженные» — многотомная и многоплановая беллетристическая панорама жизни всех слоев французского общества первой половины XIX века Здесь и каскад реальных или придуманных событий, и переплетение жанров и даже стилей, когда сквозь реализм высокой пробы нередко просматривается романтизм или натурализм, а спокойное и величавое течение авторской мысли постоянно скатывается к детективу. Гюго посвящает целые разделы (именуемые книгами) своего грандиозного творения батальным сценам, в частности, битве при Ватерлоо, описанию баррикадных боев в Париже и даже истории городской канализации, где блуждают герои романа после разгрома восстания.

Считается, что Гюго затратил на создание «Отверженных» более тридцати лет своей творческой жизни, хотя писался роман с перерывами — иногда запойно, так сказать, и безостановочно, иногда же с затяжными паузами. Несколько раз переделывалось и переписывалось программное предисловие, которому писатель придавал принципиальное значение. В результате получился всего лишь один абзац лапидарного текста, в котором сформулировано философское кредо французского классика:

До тех пор, пока силою законов и нравов будет существовать социальное проклятие, которое среди расцвета цивилизации искусственно создает ад и отягчает судьбу, зависящую от бога, роковым предопределением человеческим; до тех пор, пока не будут разрешены три основные проблемы нашего века — принижение мужчины вследствие принадлежности его к классу пролетариата, падение женщины вследствие голода, увядание ребенка вследствие мрака невежества; до тех пор, пока в некоторых слоях общества будет существовать социальное удушие; иными словами и с точки зрения еще более широкой — до тех пор, пока будут царить на земле нужда и невежество, книги, подобные этой, окажутся, быть может, не бесполезными.

Более того, Гюго вообще наивно полагал, что книги, подобные «Отверженным», способны переустроить общество. Социальное зло и неравенство он считал причинами всех людских бед. Исправить положение можно путем улучшения нравственности. А для этого следует прислушаться и взять на вооружение то, к чему всегда призывали все великие пророки, мыслители, писатели. Еще короче: будь таким, как Жан Вальжан, и общество быстро избавится от поразивших его язв и пороков.

Действительно, главный герой романа (у которого, кстати, был прототип) с самого начала задумывался и писался не только как некоторая реальная личность, окунувшаяся в водоворот реальных исторических событий, но и как нравственный образец — носитель «безграничного человеколюбия». Надо отдать должное таланту мастера — писателю удалось и то и другое. Не удалось только решить поставленную сверхзадачу — устранить несправедливость и неравенство, как и встарь раздиравшие и по-прежнему раздирающие общество. Безусловно, социальная заостренность — непреходящая ценность романа. И все же основной его «капитал» — незабываемая галерея героев.

История Жана Вальжана вполне отвечает тем критериям, которые превращают этот образ в разряд «вечных». Бывший каторжник, осужденный на два десятка лет за кражу хлеба для умирающих от голода племянников, он чуть было снова не угодил на каторгу, но был спасен епископом-праведником: тот выгородил Жана Вальжана, покусившегося на серебряные канделябры, перед арестовавшими его жандармами. Этот поступок в конечном счете так поразил бывшего каторжника, что привел к его нравственному перерождению. И Жан Вальжан сам превращается в праведника и подвижника: до конца дней своих оказывает бескорыстную помощь всем, кто в ней нуждается. Он превратился в неувядающий символ вечной устремленности вперед к истине и высшим идеалам. Многие обращали внимание, что в восприятии русского читателя главный герой «Отверженных» вообще обрел некое слитное имя Жан-вальжан (настолько близок всем стал этот образ).

Антиподом и «злым гением» главного героя «Отверженных» выступает полицейский инспектор Жавер, этот, по словам Гюго, «дикарь, состоящий на службе цивилизации, странное сочетание римлянина, спартанца, монаха и капрала, неспособного на ложь шпика и непорочного сыщика». На протяжении почти всего романа один преследует другого. Конец известен: Жан Вальжан отпускает Жавера, приговоренного инсургентами к расстрелу. Чуть позже и Жавер отпускает жертву, выслеженную у выхода из подземной клоаки, но не выносит неразрешимого противоречия между долгом и совестью и кончает жизнь самоубийством.

Незабываемы сцены народного восстания парижан в июне 1832 года. Им посвящены несколько книг романа. О неповторимом стиле автора можно судить даже по нескольким экспрессивным фразам, с помощью которых он передает состояние непримиримой ярости противоборствующих сторон:

Вдруг барабан забил атаку. Штурм разразился, как ураган. Накануне, во мраке ночи, противник подползал к баррикаде бесшумно, как удав. «…» Раздался рев пушки, и войско ринулось на приступ. «…» Обе стороны горели одинаковой решимостью. Храбрость доходила до дикого безрассудства и усугублялась каким-то свирепым героизмом, жертвующим в первую очередь жизнью самого героя. «…» Войска стремились закончить битву, повстанцы — продолжить ее. Затягивать агонию в расцвете юности и здоровья — это уже не бесстрашие, а безумство. Для каждого участника этой схватки смертный час длился бесконечно. Вся улица покрылась трупами.

Высшего трагизма Гюго достигает при описании смерти героев баррикадных боев. Хрестоматийной стала сцена гибели Гавроша, само имя которого давно стало нарицательным. Добровольно вызвавшись под обстрелом собирать патроны с убитых солдат, маленький парижский герой сам погибает на глазах у повстанцев:

Казалось, это не ребенок, не человек, а какой-то маленький чародей. Какой-то сказочный карлик, неуязвимый в бою. Пули гонялись за ним, но он был проворнее их. Он как бы затеял страшную игру в прятки со смертью; всякий раз, как курносый призрак приближался к нему, мальчишка встречал его щелчком по носу. Но одна пуля, более меткая или более предательская, чем другие, в конце концов настигла этот блуждающий огонек. Все увидели, как Гаврош пошатнулся и потом упал наземь. На баррикаде все вскрикнули в один голос; но в этом пигмее таился Антей; коснуться мостовой для гамена значит то же самое, что великану коснуться земли; не успел Гаврош упасть, как поднялся снова. Он сидел на земле, струйка крови стекала по его лицу. «…» Вторая пуля того же стрелка оборвала [его жизнь] навеки. На этот раз он упал лицом на мостовую и больше не шевельнулся. Эта детская и великая душа отлетела.

В чем же секрет великого и неувядающего французского романа, который Андре Моруа назвал «одним из великих творений человеческого разума», а Теофиль Готье — «порождением стихии». Ведь и критики, вот уже свыше полутора столетий ругающие «Отверженных» формально правы: структуру грандиозной эпопеи невозможно признать безупречной и логически непротиворечивой; здесь чересчур много длиннот, философских и нефилософских рассуждений, неоправданных отклонений от общей линии развития сюжета. И все же «Отверженных» читали, продолжают читать и будут читать всегда, искренне переживая за судьбу его героев, радуясь и отчаиваясь вместе с ними, загораясь ненавистью против социальной несправедливости и мерзкой личины угнетателей. Почему так? Догадаться нетрудно! Потому, что Гюго вложил в свое великое творение! часть собственного сердца — его биение и передается каждому, кто припадает к этому источнику пламенных чувств!