Глава 3

Два дня после этого я себя не помнил, но грек на меня надулся и ничего не заметил. Надулся он потому, что я не починил распашные двери, которые вели из зала в кухню. Она ему сказала, что они вдруг спружинили и ударили ее по лицу. Ей пришлось врать, так как губы у нее отекли от моего укуса. А он обвинил меня в том, что я не починил двери. Ну растянул я пружину, чтобы была послабее, тем все и кончилось.

Но истинной причиной, по которой он на меня дулся, была та вывеска. Он от нее просто голову потерял и, видно, боялся, что я буду каждому говорить, будто это моя идея, а не его. Такой огромный щит ему сразу и не сделали. На это ушло три дня, и когда он был готов, я его привез и повесил. На нем было все, как на эскизе, и еще кое-что сверх того. Там были греческий и американский флаги, и рука, пожимающая другую руку, и «Удовлетворение гарантировано». Все это было выполнено красными, белыми и синими неоновыми буквами, и я только ждал темноты, чтобы включить ток. Когда я повернул выключатель, все это засияло, как рождественская елка.

– Да, повидал я в жизни рекламных щитов, но такое вижу впервые, это я должен признать, Ник.

– Богом клянусь, Богом клянусь.

Мы пожали друг другу руки и снова стали друзьями.

На другой день я на минутку остался с ней наедине и дал ей такого леща, что она чуть не упала.

– Ты что делаешь? – фыркнула она, как пума. Такой она мне нравилась.

– Как дела, Кора?

– Отвратительно.

С этого момента я снова начал чувствовать ее запах.

Однажды грек услышал, что какой-то тип неподалеку от нас продает бензин дешевле, чем он, и тут же полез в машину – съездить посмотреть, что к чему. Я был у себя в комнате, когда он уехал, и тут же помчался было на кухню. Но Кора уже была наверху, стояла в дверях.

Я подошел и взглянул на ее рот. Отек уже прошел, но следы зубов все еще были видны – синие пятнышки на обеих губах. Я коснулся их пальцами, они были мягкими и влажными. Поцеловал их, но не сильно. Легкими, нежными поцелуями. Никогда раньше мне ничего подобного и в голову не приходило.

Она оставалась со мной, пока не вернулся грек, целый час. Мы ничего не делали. Просто лежали на постели. Она ерошила мне волосы и смотрела в потолок, как будто размышляя:

– Ты любишь пирог с черникой?

– Не знаю... Да. Пожалуй, да.

– Я тебе его испеку.

– Осторожнее, Фрэнк, ты поломаешь молодые ветки.

– Мне нет дела до всяких веток.

Мы продирались сквозь эвкалиптовую рощицу возле дороги. Грек послал нас на рынок вернуть котлеты, запах которых ему не понравился, а когда мы возвращались, стемнело. Я свернул в лесок, и машина тряслась и подпрыгивала, но как только мы оказались среди деревьев, я остановился. Она обняла меня раньше, чем я выключил фары. На этот раз всего было больше чем достаточно. Потом мы просто сидели.

– Я так больше не могу, Фрэнк.

– Я тоже.

– Я так не выдержу. Я хочу насытиться тобой, Фрэнк. Понимаешь, что я имею в виду? Упиться тобой.

– Я знаю.

– А грека я ненавижу.

– А зачем вышла за него? Ты никогда мне этого не говорила.

– Я тебе еще ничего не говорила.

– Мы не тратили время на разговоры.

– Я работала в кафетерии. После двух лет, проведенных в лос-анджелесском кафетерии, выскочила за первого же типа с золотыми часами.

– Когда ты уехала из Айовы?

– Три года назад. Выиграла конкурс красоты в средней школе в Дес-Монсе. Я там жила. Премией была поездка в Голливуд. Там я отказала шефу конкурса и пятнадцати парням, что делали мои фотографии, и через две недели уже работала в кафетерии.

– Почему ты не вернулась?

– Такого удовольствия я бы им не доставила.

– Пошла в кино?

– Мне устроили пробу. Лицо бы еще, может, и подошло. Но теперь же нужно говорить. Я имею в виду – в кино. А когда я заговорила там, на экране, им со мной сразу все стало ясно, да и мне самой тоже. Дешевка из Дес-Монса, у которой в кино шансов, как у обезьяны. Даже меньше. Обезьяна может хотя бы рассмешить. Я бы сумела только испортить настроение.

– А потом?

– Потом меня два года щипали за зад, делали мне глазки и предлагали сходить вечером на свидание. На несколько таких свиданий я сходила, Фрэнк.

– И потом?

– Знаешь, что за свидания я имею в виду?

– Знаю.

– Потом появился он. Я вышла за него и, честное слово, собиралась быть ему верной женой. Но теперь больше не выдержу. Боже, неужели я выгляжу белой голубкой?

– Мне ты скорее кажешься дикой кошкой.

– Хоть ты это заметил. Мне в тебе это нравится. Не приходится все время притворяться. И ты чистый. Ты не жирный. Фрэнк, можешь ты вообще представить, что это значит? Не жирный.

– Думаю, я тебя понимаю.

– Сомневаюсь. Ни один мужчина не может понять, что это значит для женщины. Все время иметь дело с человеком, который вечно лоснится от жира и от которого тебя тошнит, когда он к тебе прикасается. Я не кошка и не голубка, Фрэнк. Я просто больше не могу.

– Что ты меня убеждаешь? Что я, не понимаю?

– Ну ладно. Пусть я кошка. Но не думаю, что я так уж плоха. С парнем, который не блестит от жира.

– Кора, а что если нам собраться и уехать?

– Я думала об этом. Я много об этом думала.

– Пошлем грека к черту и смоемся. Просто смоемся.

– Куда?

– Куда угодно. Мне все равно.

– Куда угодно... Куда угодно... И куда же?

– Куда только захотим.

– Нет, не пойдет. Это значит назад, в кафетерий.

– Я говорю не о кафетерии. Я говорю о великих странствиях. Это потрясающе здорово, Кора. И никто не знает этого лучше, чем я. Я знаю все штучки и фокусы, которые для этого нужны. И умею ими пользоваться. Разве не этого мы хотим? Странствовать с места на место, это у нас в крови.

– Ты был просто бродягой. У тебя не было даже носков.

– Но я тебе понравился.

– Я в тебя сразу влюбилась. Я влюбилась бы в тебя и без одежды, не то что без носков. Ты мне больше всего нравишься раздетым, когда я ощущаю твои прекрасные крепкие плечи.

– Да, уж мне было от чего накачать мышцы.

– Ты весь крепкий. Могучий, высокий и крепкий. И у тебя светлые волосы. Ты не жирный дряблый тип с черными курчавыми волосами, которые каждый вечер поливают репейным маслом.

– Да, вот это аромат.

– Но это не годится, Фрэнк. Твои странствия не приведут меня обратно в кафетерий. Меня в кафетерий, а тебя куда-нибудь по соседству. На стоянку сторожем в потрепанной униформе. Я разрыдаюсь, если увижу тебя в униформе, Фрэнк.

– И что тогда?

Она долго сидела, обхватив обеими руками мою ладонь.

– Фрэнк, ты меня любишь?

– Да.

– Любишь меня так, что все остальное неважно?

– Да.

– Одна возможность у нас все же есть.

– И ты говоришь, что ты не дикая кошка?

– Я говорю серьезно. Я не такая, как ты думаешь, Фрэнк. Я хочу работать и быть кем-то. Но без любви это все ни к чему. Ты бы мог так, Фрэнк? А женщина – нет. Ладно, я сделала ошибку. И теперь мне придется быть жестокой, хотя бы раз, чтобы ее исправить. Но я не дикая кошка, Фрэнк.

– Тебя повесят.

– Если сделать все как следует, то нет. Ты умный, Фрэнк. Я ведь не смогла провести тебя. Ты что-нибудь придумаешь. Есть уйма возможностей. Не беспокойся. Я не первая женщина, которой приходится искать такой выход.

– Он мне ничего не сделал. Он неплохой парень.

– Это все равно. Он воняет, если хочешь знать. Он жирный и воняет. И ты думаешь, что я оставлю тебя разгуливать в униформе с надписью «Парк-сервис» на спине или «Спасибо. Звоните еще», когда у него четыре костюма и дюжина шелковых сорочек? Разве половина в этом деле не моя? Разве я не готовлю? Разве я плохо готовлю? Разве ты не выполняешь свою часть работы?

– Ты говоришь так, как будто это нормальное дело.

– Кто может судить, нормальное оно или нет, если не ты и я?

– Ты и я.

– Именно, Фрэнк. Все остальное неважно; не так ли? Только ты и я. Странствия и все остальное выбрось из головы.

– Все-таки ты кошка. Никогда бы ты меня не уговорила, если бы не это.

– Мы справимся. Поцелуй меня, Фрэнк. В губы.

Я поцеловал ее. Она смотрела на меня глазами, сверкающими как две синие звезды. Я чувствовал себя, как в церкви.