ЗАГОВОР ФИЛОТЫ ПРОТИВ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО

Во время завоевательного восточного похода македонского царя Александра умеренные и демократичные греко-македонские обычаи при его дворе постепенно сменялись торжественным и пышным персидским церемониалом. Персы, являясь к царю, обычно склонялись перед ним, целовали в знак почтения кончики своих пальцев, простирались ниц. Александр стал добиваться, чтобы эти церемонии, унизительные с точки зрения свободных греков, не считавших себя чьими-либо подданными, или македонян, как и прежде, видевших в царе только первого среди равных, совершали также и его греко-македонские «друзья». Теперь царь принимал в громадном роскошном шатре, восседая на стоявшем посредине золотом троне, шатер был окружен тремя подразделениями стражников, греко-македонскими и персидскими. Уходили в прошлое времена, когда какой-нибудь Филота, Клит или Каллисфен мог запросто явиться в палатку Александра и провести время за дружеской беседой; «друзья» Александра должны были испрашивать аудиенцию и участвовать в царском приеме, превращавшемся в пышное и унизительное для них зрелище. Впрочем, Александр не ограничивался попытками заставить греков и македонян усвоить персидские обычаи. Он стремился также внедрить в персидскую среду греко-македонские обычаи. Отобрав 30 тысяч мальчиков, он велел учить их греческой грамоте и македонским военным приемам. Греческое воспитание получали по его приказу и дети Дария III.

Греко-македонскому окружению царя казалось, что Александр превращается в перса и заставляет становиться персами, варварами греков и македонян; превращается в восточного деспота и хочет сделать свободных греков и македонян своими рабами. Возмущение вызывало и обожествление Александра, также создавшее глубокую пропасть между ним и его греко-македонским окружением.

Как бы то ни было, в армии Александра появились недовольные. Даже среди ближайших друзей Александра далеко не все следовали его примеру. Так, если Гефестион одобрял царя и, как и он, изменил образ жизни, то Кратер, занимавший примерно с середины 330 года место, ранее принадлежавшее Пармениону, подчеркнуто сохранял верность «отеческим» обычаям. Кратер, видимо, вообще не желал бездумно следовать за Александром, хотя и считал своим долгом поддерживать носителя власти.

Александр в общем был хорошо осведомлен о настроениях своих солдат и командного состава, и это внушало ему глубокую тревогу. Он подверг перлюстрации письма своих «друзей», чтобы выведать их образ мыслей. И все же известие о заговоре на его жизнь Александр воспринял как гром среди ясного неба.

Заговор обнаружился вследствие чрезмерной болтливости одного из участников, некоего Димна, открывшего тайну его существования своему возлюбленному Никомаху. Димн происходил из хорошей семьи, но не занимал заметного положения.

Димн поведал Никомаху, что через три дня Александр будет убит и в этом замысле принимает участие он сам вместе со смелыми и знатными мужами. Угрозами и уговорами Димн добился от перепуганного Никомаха обещания молчать и присоединиться к заговору. Однако сразу же после встречи с Дим-ном Никомах отправился к своему брату Кебалину и все ему рассказал. Братья условились, что Никомах останется в палатке, дабы заговорщики не заподозрили недоброго.

Кебалин, встав у царского шатра, куда не имел доступа, ожидал кого-нибудь, кто бы провел его к царю. Ждал он долго, пока не увидел Филоту, задержавшегося у Александра. Кебалин рассказал ему обо всем и попросил немедленно доложить царю. Филота снова пошел к Александру, но в беседе с ним не упомянул о заговоре. Вечером Кебалин, встретив Филоту у входа в царский шатер, спросил, исполнил ли тот его просьбу. Филота отговорился тем, что у Александра не было времени для беседы с ним. На следующий день все повторилось Поведение Филоты в конце концов стало внушать Кебалину подозрения, и он отправился к Метрону, ведавшему арсеналом.

Укрыв Кебалина у себя, Метрон немедленно доложил Александру, находившемуся в этот момент в бане, обо всем, что узнал. Александр тотчас же послал своих телохранителей схватить Димна, а сам пошел в арсенал, чтобы лично допросить Кебалина. Получив сведения, которыми тот располагал, Александр спросил еще, сколько дней прошло с тех пор, как Никомах рассказал о заговоре, узнав, что идет уже третий день, он заподозрил недоброе и приказал арестовать самого Кебалина. Последний, естественно, стал уверять, что, узнав о готовящемся злодействе, сразу же поспешил к Филоте. Услышав имя Филоты, Александр насторожился. Много раз повторял он одни и те же вопросы: обращался ли Кеба-лин к Филоте, требовал ли, чтобы Фи-лота пошел к нему, – и постоянно получал утвердительные ответы. Наконец, воздев руки к небесам, Александр стал жаловаться на неблагодарность его некогда близкого сподвижника. Тем временем Димн покончил с собой или был убит пришедшими его арестовать. Стоя над умирающим, Александр, как говорили, спросил: «Что дурного я замыслил против тебя, Димн, что тебе Филота показался более достойным править Македонией, чем я?» Ответа на свой вопрос он не получил…

В тот момент, когда Александр услышал имя Филоты, судьба последнего и его отца Пармениона была решена. Все дальнейшее разбирательство было сосредоточено вокруг Филоты. Александр видел в Парменионе предводителя и самого влиятельного из тех аристократов, которые стремились не допустить абсолютизации царской власти. Правда, Парменион выполнял уже второстепенные функции: в момент, когда обнаружился заговор, он находился в Мидии, вдали от действующей армии. Поведение Филоты, сына Пармениона, также внушало Александру озабоченность и недовольство. Через любовницу Филоты, некую Антигону из Пидны, до Александра доходили слухи о разговорах, которые он ведет: дескать, все победы одержаны Парменионом и Филотой; Александр, этот мальчишка, только благодаря им получил царскую власть. «Что был бы тот Филипп, если бы не Парменион? – спрашивал Филота. – И что – этот Александр, если бы не Филота? Где были бы Аммон, где змеи, если бы мы не захотели?».

Филоте, честолюбивому сыну Пармениона, было намного труднее скрыть свою враждебность новому курсу. Более горячий, чем его отец, более страстный и в политике, он по крайней мере в самом узком кругу давал волю гневу. И если Филота помалкивал в присутствии Александра и среди его приближенных, то его настроение было известно всем. К тому же не было недостатка в доносчиках, передававших царю его высказывания. Александр в течение многих лет терпел Филоту, помня о заслугах его отца, а также об уважении, которым сам Филота пользовался в армии. Когда же после смерти Дария противоречия стали обостряться, Филота в качестве командующего конницей знати становился все более несносен. Не было сомнений в том, что теперь он занял в лагере место своего отца, стал носителем традиций Филиппа и пользовался значительной поддержкой в аристократическом кругу. В итоге этот человек был опаснее всех.

Известен разговор Филоты с Каллисфеном. «Кого больше всего почитают в Афинах?» – спросил Филота. «Гармодия и Аристогитона, – отвечал Каллис-фен, – потому что они убили одного из двух тиранов и уничтожили тиранию». «А может ли, – продолжал Филота, – убийца тирана спастись в каком-нибудь греческом городе?» «В других, может быть, и нет, но у афинян он сможет укрыться, – сказал Каллисфен, – ведь они за детей Геракла воевали даже против Еврисфея, бывшего тогда тираном Эллады». Разговор этот едва ли вымышлен. Учитывая глубокое недовольство того и другого политикой Александра, легко представить их говорящими обиняком о желательности устранения Александра. Афины, где свято почиталась память тираноубийц, были врагом Александра, так что Каллисфен мог указать на Афины как на естественное убежище предполагаемого убийцы македонского царя. Нежелание Филоты донести о заговоре свидетельствовало, что он рассчитывал в любом случае использовать в своих интересах ситуацию, которая могла сложиться после гибели Александра.

Сразу же после смерти Димна Александр вызвал к себе Филоту и предложил ему опровергнуть обвинение. Филота попытался все обратить в шутку: Кеба-лин передал ему слова развратника Никомаха, но он не поверил столь ничтожному свидетелю и подумал, что над ним станут смеяться, если он будет рассказывать о ссорах между влюбленным и распутником. Александр сделал вид, что принимает объяснение, однако сразу же после его ухода созвал «друзей»; Филота приглашен не был. Допросив Никомаха, на обсуждение поставили дело Филоты. Основным обвинителем выступал Кратер, стремившийся в своих карьеристских целях уничтожить и Пармениона, положение которого он только что занял, и его сына. Участники совещания пришли к выводу, что Филота был либо организатором, либо участником заговора, и решили назначить следствие. Обо всем, что говорилось на совете, Александр велел молчать.

На следующий день объявили поход; Филота, как будто ничего не произошло, был приглашен на царский пир, и Александр там дружески с ним беседовал. Тем временем все выходы из лагеря и дороги заняли солдаты. Глубокой ночью в царский шатер явились «друзья» Александра – Гефестион, Кратер, Кен (зять Филоты), Эригий, а также Пердикка и Леоннат, принадлежавшие к отряду телохранителей. Для ареста своего «друга» Александр послал отряд в 300 человек под командованием Атария, сына Дейномена. Филоту взяли в постели и закованного, с закрытой головой отвели в шатер Александра.

На следующее утро Александр велел созвать всех своих воинов с оружием: он решил в соответствии с македонским обычаем представить дело Филоты на рассмотрение войска. Здесь Александр прямо обвинил Пармениона и Филоту в организации заговора. С обвинениями выступили также Аминта и Кен. Наконец, возможность говорить получил и сам Филота.

Оправдаться Филоте не удалось, хотя ни Никомах, ни Кебалин в числе заговорщиков его не назвали. Он не мог удовлетворительно объяснить свое молчание. Возбужденные солдаты требовали казни Филоты.

Ночью по требованию Гефестиона, Кратера и Кена Филоту подвергли пытке. Во время чудовищного по своей жестокости допроса Филота рассказал, будто уже в Египте, когда было объявлено о божественности Александра, Парменион и Гегелох (погибший в сражении при Гавгамелах) договорились убить Александра, но только после того, как будет уничтожен Дарий III, потом Филоту заставили принять участие в заговоре. В настоящее время трудно судить, насколько показания Филоты, вырванные у него под пыткой, соответствовали действительности. Плутарх называет обвинения, возводившиеся на Филоту, «мириадами клевет». Фактом, однако, было то, что Филота не донес о готовившемся покушении, и это делало его неведение подозрительным, давало Александру желанную возможность обвинить и погубить как самого Филоту, так и его отца Пармениона.

Александр лично присутствовал при истязании. Лежа за занавеской, он слушал показания Филоты, перемежавшиеся отчаянными воплями и униженными мольбами о пощаде, обращенными к Гефестиону. Говорили, что Александр даже воскликнул: «Таким-то малодушным будучи, Филота, и трусом, ты посягаешь на подобные дела?» Физических мук царственному палачу было, наверное, недостаточно, он желал наслаждаться еще и нравственным унижением своего врага.

На следующий день на сходке воинов, куда принесли и Филоту (сам он уже не мог ходить), были оглашены его показания. После этого на суд армии был представлен Деметрий, также обвиненный в соучастии. Демерий упорно отрицал все обвинения и требовал для себя пытки. Измученный Филота, опасаясь, что палачи снова примутся за свою работу, дабы вырвать у него сведения об участии Деметрия в заговоре, стал звать к себе некоего Калиса, стоявшего неподалеку. Перепуганный Калис отказался, и тогда все услышали, как Филота проговорил: «Неужели ты допустишь, чтобы Деметрий лгал, а меня бы снова пытали». Эта сцена привлекла общее внимание. Калис побледнел, голос его пресекся. Раньше никто не называл его имени, и стоявшие вокруг македоняне подумали было, что Филота хочет оклеветать невиновного, однако не выдержавший напряжения Калис внезапно сознался: и он, и Деметрий замышляли убийство Александра.

Солдатская сходка приговорила обвиняемых к смертной казни; по македонскому обычаю, всех их, включая, разумеется, и Филоту, воины побили камнями и забросали дротиками. Вслед за ними казнили и линкестийца Александра, уже третий год находившегося в заключении. Аминта, сын Андромена, поддерживавший дружеские отношения с Филотой и поэтому также вовлеченный в процесс о заговоре на жизнь Александра, был оправдан и освобожден из-под стражи. Организовать расправу над Парменионом Александр поручил Полидаманту, одному из самых близких друзей престарелого военачальника. В сопровождении двух арабов Полидамант за 11 дней пересек пустыню на верблюдах и доставил в Мидию приказ убить осужденного; одновременно он привез письма и самому Пармениону: одно – от царя, другое – якобы от Филоты. Пока старик читал письмо, как он думал, от сына, Клеандр, брат Кена, один из присутствовавших при этом высших македонских командиров, вонзил ему в бок свой меч, а затем перерезал горло. Остальные бросились колоть и рубить тело мечами. Голову Пармениона отправили Александру.

Уничтожив Пармениона, Филоту и других участников заговора, а заодно и линкестийца Александра, царь лишь частично достиг своей цели. Ему удалось подавить и запугать оппозицию, но только на время. Гибель Пармениона и Филоты вызвала в армии нежелательные для Александра толки; нашлось немало людей, сочувствовавших осужденным. Казнь линкестийца Александра сделала его родственника Антипатра, наместника Македонии, врагом царя. Из солдат, выражавших в своих письмах недовольство войной (об этих настроениях Александр узнавал благодаря перлюстрации солдатских писем), он создал что-то вроде штрафного подразделения. Желая вырваться оттуда, штрафники проявляли исключительное геройство, однако их мысли и настроения не менялись.