Летом 1932 года пароход «Александр Сибиряков», на борту которого находилась экспедиция О. Ю. Шмидта, впервые за одну навигацию прошёл Северным морским путём. В Беринговом море совершенно измочаленное, потерявшее ход судно было взято на буксир рыболовным траулером «Уссуриец» и доставлено на ремонт в японский порт Йокогаму. Отсюда экипаж «Сибирякова» в ноябре 1932 года был доставлен на японском пароходе «Амаксу-Мару» во Владивосток.

Шмидт рассматривал плавание «Сибирякова» как несомненный триумф, однако скептики считали, что ему просто повезло: в тот год ледовая обстановка в Арктике оказалась благоприятной. В любое другое время пароходы не в состоянии без сопровождения ледоколов проходить Северным морским путём. Тем не менее 17 декабря 1932 года Шмидт назначается на должность начальника нового учреждения — Главсевморпути, организации, пока существующей лишь на бумаге. Теперь Шмидту во что бы то ни стало требовалось доказать: Северный морской путь живёт, он вполне преодолим без всякого ледокольного сопровождения. Планы Шмидта энергично поддерживал заместитель председателя Совнаркома В. В. Куйбышев.

Никакого специального судна, приспособленного для плаваний в Арктике, у Советского Союза в то время не было, а из того, что имелось в наличии, лучшим считался только уже повидавший виды «Сибиряков». Однако в Дании, на верфи фирмы «Бурмейстер и Вайн», по заказу Совторгфлота достраивался грузопассажирский пароход «Лена» водоизмещением 7500 тонн, предназначавшийся для плаваний между Владивостоком и посёлком Тикси в устье Лены (отсюда и первоначальное название корабля «Лена»).

До сих пор продолжаются ожесточённые споры: являлась ли «Лена» судном ледокольного типа или нет? Корабль был построен в соответствии со специальными требованиями Британского Ллойда, принадлежал к классу «strengthened for navigation in ice» — «усиленный для навигации во льдах», и в пресс-релизе фирмы «Бурмейстер и Вайн» действительно был отнесён к судам ледокольного типа («the ice breaking type»). Однако следует помнить, что в ту пору не существовало такого многообразия классов судов (в том числе для ледового плавания), как сегодня, и термин «усиленный для навигации во льдах» не следует понимать буквально: сотрудники Ллойда понятия не имели, что такое ледовые условия на трассе Севморпути. Датские кораблестроители несколько усилили корпус «Лены», но от этого она не стала ледокольным пароходом. Вот заключение приёмной комиссии, в состав которой входил знаменитый русский кораблестроитель академик А. Н. Крылов: судно «совершенно непригодно к ледовому плаванию». А вот что пишет участник челюскинской эпопеи, радист Э. Т. Кренкель:

«Пароход „Лена“, сооружавшийся на верфи фирмы „Бурмейстер и Вайн“, для такого похода был, как говорится, не подарок. Заказал его Совторгфлот, получал — Главсевморпуть. Естественно, что эти организации предъявляли кораблю не совсем одинаковые требования. Для решения задач, которые ставил Главсевморпуть, новый пароход годился лишь в минимальной степени. Конечно, лучше было бы взять вместо него другой, но другого просто не было… Весьма сурово оценил пароход „Лена“ и Владимир Иванович Воронин (будущий капитан „Челюскина“. — Примеч. авт.): набор корпуса слаб, прочность редких шпангоутов не соответствует требованиям ледокольного судна, корабль очень широк, что создаёт условия для невыгодных ударов о лёд. Одним словом, судно настолько не понравилось Воронину, что он напрочь отказался стать его капитаном. Только авторитет Шмидта и добрые многолетние отношения этих людей заставили Владимира Ивановича изменить первоначальное решение».

Отказался принять судно и капитан Пётр Безайс, под командованием которого «Лена» перешла из Копенгагена в Ленинград. В судовом журнале № 1 на первой же странице он пишет о своём отказе. Шмидт срочно вызывает из Мурманска капитана В. И. Воронина, участника плавания на «Сибирякове». Познакомившись с «Леной», Воронин приходит в ужас. Вслед за Безайсом он отказывается принять судно под своё командование. Но запущенный Шмидтом маховик уже было не остановить: 5 июля «совершенно непригодное к ледовому плаванию судно» передаётся в распоряжение Главсевморпути. Ему присваивается новое название — «Челюскин», в честь подштурмана Семёна Челюскина, участника Великой Северной экспедиции XVIII века.

16 июля 1933 года под гром фанфар «Челюскин» выходит в свой первый и последний рейс. На его борту 112 человек: экипаж, члены научной экспедиции, зимовщики, направлявшиеся на остров Врангеля, целая творческая группа — журналисты, писатели, кинооператоры, фотограф. Несомненно, что время было выбрано не самое удачное: середина июля, для Арктики — слишком поздно. А ведь по пути участники экспедиции планировали заняться ещё промерами глубин, описанием берегов, поисками мифических земель Санникова и Андреева, астрономическими, гидрологическими и гидробиологическими наблюдениями… Кроме того, уже на маршруте Ленинград — Копенгаген выявились многочисленные дефекты машины. В Копенгагене пришлось встать на ремонт. В Мурманск пришли только к началу августа. При таких сроках и при таком объёме запланированных научных исследований экспедиция заведомо не могла выполнить ни одной из поставленных задач.

10 августа 1933 года — для Арктики недопустимо поздно — «Челюскин» вышел из Мурманска. Уже было известно, что южная часть Карского моря от Карских ворот до пролива Вилькицкого покрыта тяжёлым льдом. А впереди ещё море Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское…

Неприспособленность «Челюскина» к плаваниям в Арктике стала очевидна в первые дни. 14 августа появились течи в трюме. Затем судно получило пробоину в левом борту, для устранения которой пришлось остановиться на три дня и вызывать на помощь ледокол «Красин». «Согнутый стрингер, сломанный шпангоут, срезанные заклёпки и течь красноречиво свидетельствовали — „Челюскин“ первого ледового экзамена не выдержал, — вспоминает Э. Т. Кренкель. — Шмидт консультировался с Москвой, как поступить дальше. Продолжать экспедицию или же возвращаться обратно? Решили продолжать. Поскольку лёд не собирался раздвигаться сам собой, Воронин вызвал „Красина“. Решение было верное, но положение настолько серьёзное, что, не дожидаясь подхода „Красина“, пришлось объявить угольный аврал. Облегчив передний трюм, Воронин спешил приподнять нос судна. После того как этот напряжённый трёхдневный труд был окончен, 17 августа подошёл „Красин“. Закончив перегрузку угля, „Красин“ повёл нас сквозь льды. Неприятности подстерегали „Челюскина“ и тут. Казалось бы, чего проще — идти по проходу, прорубленному ледоколом. Но и этот вариант оказался неподходящим. „Челюскин“ был широк и не слишком поворотлив, а это затрудняло проход по извилистому каналу, возникавшему во льду за кормой „Красина“. Сильный удар — и солидная вмятина украсила левый борт нашего судна. 21 августа, обменявшись прощальными гудками, мы разошлись с „Красиным“. Ледокол вывел нас из льдов и заторопился по своим делам. Мы же остались наедине с океаном».

Плавание осенью в Арктике — дело трудное. Зимой — невозможное. Волею начальника экспедиции «Челюскин» оказался в арктических водах как раз в канун зимы…

9 и 10 сентября пароход получил вмятины по правому и левому борту. Лопнул один из шпангоутов. Усилилась течь. Пройдя проливом Вилькицкого, «Челюскин» вышел в море Лаптевых. Начинались морозы, ледовая обстановка с каждым днём становилась всё более и более трудной. На всей трассе Севморпути останавливались вмёрзшие в лёд пароходы. У Русских островов застрял «Сибиряков». Ледокол «Красин» сообщал, что сломался один из его трёх валов. Ледорез «Литке» находился в полуаварийном состоянии. Рассчитывать на их помощь не приходилось, а ледовая обстановка складывалась явно не в пользу неповоротливого «Челюскина»…

В Восточно-Сибирском море пароход прочно увяз во льдах. Их смертельные объятия то сжимались, то ненадолго разжимались. Ледяные глыбы сдавливали корпус судна так сильно, что заклёпки, по свидетельству очевидцев, вылетали со звуком, напоминавшим пулемётную стрельбу. В судовой журнал почти ежедневно вносятся записи о лопнувших шпангоутах, сломанных заклёпках, потерянной лопасти винта… О заходе на остров Врангеля нечего было и думать. В первые две декады октября «Челюскин» рыскал в разных направлениях, то дрейфуя вместе со льдами, то пытаясь идти самостоятельно.

Неподалёку от мыса Ванкарем к зажатому льдами «Челюскину» пришли на собачьих упряжках чукчи. Шмидт договорился с ними о доставке на берег восьми человек — больных, слабых или просто ставших ненужными в условиях дрейфа.

Льды, сковавшие судно, медленно несли его на восток — к желанному Берингову проливу. В начале ноября пароход достиг острова Диомида. «Благоприятный по направлению дрейф делал своё дело, и 4 ноября при чудной солнечной погоде мы вошли в Берингов пролив, — вспоминает Э. Т. Кренкель. — Прямо по курсу был Тихий океан. Мы находились в самом горле, в самом узком месте Берингова пролива. С капитанского мостика невооружённым глазом мы видели на юге край поля. От кромки и дальше до горизонта была чистая вода».

До чистой воды оставалось всего 700–800 метров. Все были уверены, что «Челюскин» вот-вот вырвется из ледового плена. Но Арктика коварна. Направление дрейфа переменилось, и судно понесло назад в Чукотское море…

Рядом, в бухте Провидения, стоял готовый прийти на помощь ледорез «Фёдор Литке». Его капитан Николай Николаев и замначальника Северо-Восточной арктической экспедиции Александр Бочек позже рассказывали, что они дважды предлагали помощь «Челюскину» и дважды получали отказ: Шмидт не желал ни с кем делить славу. На борту «Челюскина» надеялись, что шторм разломает лёд, и пароход сам выйдет на чистую воду. Но лёд оказался слишком крепким…

«У нас было много взрывчатки, несколько тонн аммонала, запалы, бикфордов шнур, — рассказывает Э. Т. Кренкель. — Мы вылезли на лёд и мобилизовали весь шанцевый инструмент, всё, что было — кирки, лопаты, кайла, пешни, топоры. Всё пошло в ход. Мы дрались за своё освобождение из ледяного плена, отчётливо понимая, что это одновременно и бесплодная попытка, и наш последний шанс… В шахматном порядке, по направлению к чистой воде, стали прорубать лунки, надеясь прорвать коридор, по которому мог бы протиснуться наш корабль. Ничего не получилось. Двухметровый лёд был твёрд, как камень. Все наши усилия досаждали льдине на уровне комариных укусов. Трескаться и открыть дорогу „Челюскину“ к чистой воде лёд не хотел. Двое суток продолжался аврал. Двое суток не прекращалась тяжелейшая работа. Двое суток никто не спал, не ел. Повара тоже заняты на льду, поэтому мы хватали на ходу полбанки консервов с куском хлеба — вот и весь обед. Руки у всех стёрты до крови, кто долбил, кто выгребал из лунок ледяной мусор, у кого были рукавицы, у кого их не было. По существу, мы так ничего и не сумели сделать. Не добрались даже до половины перемычки. „Челюскин“ как стоял впаянный в лёд, так и продолжал стоять. Через некоторое время нас, как пробку, выкинуло обратно через Берингов пролив в Чукотское море. Дрейф не замедлил заявить о себе. Нас неудержимо потащило на север, туда, куда нам вовсе не хотелось попадать».

Шмидту пришлось экстренно просить о помощи: «Мы надеемся, что „Литке“ сможет разломать льдину, в которую вмёрз „Челюскин“…» 12 ноября «Литке» вышел из бухты Провидения и отправился в Чукотское море. Ледорез уже был весь истерзан предыдущими проводками кораблей и держался на плаву лишь благодаря беспрерывной работе помп, откачивавших поступавшую воду. К тому же у него были повреждены винты и руль. 16 ноября «Литке» остановился: его экипажу уже впору было думать о своём собственном спасении. 17 ноября состояние «Литке» стало настолько критическим, что его капитан Николаев даже собирался выбросить судно на американский берег, лишь бы спасти экипаж. В итоге «Литке» всё же вернулся в бухту Провидения. «Челюскин» остался во льдах. Его начало относить на северо-запад. Шмидт объявил о зимовке.

Три месяца прошли на вмёрзшем в ледовое поле судне относительно спокойно. Команда занималась мелким ремонтом, учёные вели наблюдения. Весело встретили новый, 1934-й, год. А в ночь с 12 на 13 февраля началась подвижка льдов…

Утро не принесло успокоения. В полдень начался сильный напор торосов. Корпус «Челюскина» заскрипел, по левому борту появилась трещина. В 13 часов 30 минут сильным напором разорвало левый борт на большом протяжении от носового трюма до машинного отделения. Лопнули трубы паропровода, в трюм и машинное отделение хлынула вода…

«Нагнувшись за борт, я стал очевидцем происходившего, — пишет Э. Т. Кренкель. — Борт корабля пучился, как картонный. Потом как бы грохнули пулемёты — это сорвались с мест тысячи заклёпок.

Корабль дрожал, стонал, кряхтел, как живое существо. Борт в надводной части разорвало метров на двадцать. Нутро корабля выворачивалось наружу. Глядеть на всё это было очень страшно. Часть борта отвалилась на лёд, а вместе с ней полетели зубные и сапожные щётки, книги, разного рода утварь, подушки, одним словом, то, что оказалось в каютах, попавших под этот удар. На редкость нелепо и неестественно выглядели на арктическом льду обыденные житейские вещи. Им тут было явно не место…

Лёд пропорол левый борт. Льдина вошла вглубь судна, и „Челюскин“ висел на ней своим разорванным бортом. Корабль носом вперёд уходил под лёд… Он рывками оседал всё больше и больше…»

Раздалась команда: «Женщинам покинуть корабль, мужчинам приступить к выгрузке аварийного запаса!» На лёд полетели ящики, тюки, коробки, бочки… Выгрузка продолжалась до того момента, когда нос судна уже погрузился под воду. Последними сходили на лёд Воронин, Шмидт и завхоз экспедиции Борис Могилевич. Сорвавшиеся с мест бочки с бензином сбили Могилевича с ног, и он погиб вместе с судном, став единственной жертвой этой катастрофы.

В 15 часов 30 минут «Челюскин» затонул. Высоко поднялась корма, на миг показались руль, винт, и всё заволокло завесой из водяных брызг и пара… Когда она рассеялась, то на месте, где только что находился пароход, чернела громадная полынья. На льдине осталось 104 человека, среди них 10 женщин и 2 ребёнка. В темноте, на трескучем морозе, люди спешно ставили брезентовые палатки. Спустя несколько часов радисту Э. Кренкелю удалось связаться с Москвой и сообщить о кораблекрушении. На следующий день в лагерь Шмидта пришла радиограмма о том, что спасательная операция началась.

Два месяца — с 13 февраля по 13 апреля 1934 года — челюскинцы вели борьбу за спасение. Для женщин и детей построили деревянный барак, соорудили пекарню. Спасти людей могли только лётчики. Для этого требовалось оборудовать на льдине посадочную полосу длиной около 1 километра и шириной 40 метров. Тринадцать раз зимовщики готовили её, и столько же раз ветер уничтожал её, ломая лёд.

Спасательная операция началась уже на следующий день после гибели парохода. Из Владивостока к лагерю челюскинцев устремились суда «Смоленск», «Сталинград» и «Совет», с запада — ледокол «Красин». Однако основная нагрузка по спасению людей легла на плечи лётчиков. Стоит отметить, что полёт в условиях Крайнего Севера и сейчас является делом непростым, а в то время он был, без преувеличения, равен подвигу.

К началу марта на мысе Ванкарем на Чукотке и в Номе на Аляске были готовы самолёты для вывоза экипажа «Челюскина». Сложные погодные условия мешали началу спасательной операции. Первую посадку в лагере челюскинцев совершил 5 марта Анатолий Ляпидевский на самолёте АНТ-4. Он сумел вывезти женщин и детей.

Во время второго полёта у самолёта отказал мотор, и Ляпидевский присоединился к зимовщикам. Ночью льдину разломало, трещина прошла прямо через жилой барак…

Массовая эвакуация людей началась в апреле. За две недели лётчики совершили 24 рейса. Пилот Василий Молоков, стремясь побыстрее вывезти челюскинцев, предложил желающим лететь в парашютных ящиках под крыльями и вместо четырёх человек брал на борт шестерых. В начале апреля льды начали наступление на лагерь. Ледяной вал снёс пекарню, был сметён и завален льдом жилой барак, разрушен с таким трудом построенный ледовый аэродром… Его пришлось восстанавливать.

Спасательная операция продолжалась более месяца. Последними покинули ледовый лагерь капитан Воронин и радист Кренкель. Произошло это 13 апреля 1934 года — ровно через два месяца после гибели «Челюскина». Спасённых доставляли в Уэлен и отсюда почти 500 километров на нартах — в бухту Лаврентия. Дорога занимала неделю-полторы. К этому времени вся страна уже знала о приключениях челюскинцев, их встречали как героев. В честь челюскинцев устроили приём в Кремле, все они были награждены орденами, а семь лётчиков полярной авиации — Анатолий Ляпидевский, Николай Каманин, Василий Молоков, Сигизмунд Леваневский, Маврикий Слепнёв, Михаил Водопьянов и Иван Доронин — стали первыми Героями Советского Союза.