ТОМАС КРОМВЕЛЬ

В возвышении и падении Анны Болейн большую роль сыграл главный министр Томас Кромвель, который использовал для этой цели свою секретную службу. Шпионы Кромвеля долгие годы перехватывали всю переписку Екатерины Арагонской. Поскольку церковные ордена, несомненно, были ярыми врагами Реформации, Кромвель завел своих агентов и среди монахов. Один из них, францисканец Джон Лоуренс, тайно доносил министру об интригах его ордена в пользу Екатерины Арагонской.

Настала очередь и Томаса Кромвеля. Его ненавидели повсеместно, часто руководствуясь совершенно противоположными побуждениями; не было такого слоя общества, на поддержку или симпатии которого он мог рассчитывать. Для простого народа он был организатором кровавых преследований, душителем выступлений против новых поборов, тягот, которые обрушились на крестьян после закрытия монастырей. Для знати он был выскочкой – простолюдином, занявшим не подобающее ему место при дворе. Католики (особенно клир) не простили ему разрыва с Римом и подчинения церкви королю, расхищения церковных земель и богатств, покровительства лютеранам. А те, в свою очередь, обвиняли министра в преследовании новой, «истинной» веры, в снисходительном отношении к католикам. Имели свой длинный счет к Кромвелю шотландцы, ирландцы, жители Уэльса.

Томас Кромвель. Художник Г. Гольбейн

Был только один человек – Генрих VIII, – интересы которого всегда выигрывали от деятельности министра. Кромвель сыграл главную роль в утверждении главенства монарха над церковью, в расширении полномочий королевского Тайного совета, права которого были распространены на север Англии, в Уэльс и Ирландию. Кромвель заполнил нижнюю палату парламента креатурами двора и превратил ее в орудие короны. Он сумел резко увеличить доходы казны за счет конфискации монастырских земель, а также обложения налогами торговли. Томасу Кромвелю удалось добиться укрепления английского влияния в Шотландии, значительного расширения владений британской короны в Ирландии, окончательного присоединения Уэльса.

Успехи Кромвеля вызывали все большую ревность у самовлюбленного Генриха, приходившего в ярость от умственного превосходства своего министра. Министр был живым напоминанием и о втором браке короля, позорном процессе и казни Анны Болейн. Не раз Генриху казалось, что Кромвель мешает ему применить на деле свои государственные способности, встать вровень с крупнейшими политиками эпохи – Карлом V и Франциском I. Генриху казалось, что он не хуже Кромвеля знал (или по крайней мере усвоил от него) секреты управления, принесшие отличные результаты. Он сумеет их умножить, причем не вызывая недовольства, которого не избежал его министр. Нельзя было допустить, чтобы, спокойно выйдя в отставку, он начал критиковать действия короля, ставить палки в колеса той политике, которая наконец создаст Генриху славу великого полководца и государственного мужа. И главное, Кромвель будет хорошим козлом отпущения...

В этих условиях падение Кромвеля, единственной опорой которого был король, было только вопросом времени.

После кончины третьей жены короля, Джейн Сеймур (она умерла после родов, подарив Генриху наследника престола), Кромвель повел переговоры о новой невесте для своего государя. Были выдвинуты несколько кандидатур. Выбор пал на дочь герцога Клевского, Анну. Придирчивый Генрих взглянул на портрет, написанный с другого портрета знаменитым Гансом Гольбейном, и выразил согласие. Брак с протестанткой должен был еще более углубить разрыв главы англиканской церкви с Римом.

В конце 1539 года Анна Клевская отправилась в путь. Всюду ее ожидала пышная встреча, предписанная 50-летним женихом. Он решил встретить свою невесту в Рочестере, в тридцати милях от Лондона. Посланный в качестве нарочного королевский приближенный Энтони Браун вернулся весьма смущенным: будущая королева имела очень мало сходства со своим портретом.

Еще меньше подходила Анна Клевская к своей будущей роли по уму и образованию, полученному при дворе маленького германского княжества с его педантичным распорядком жизни. При встрече с немкой Генрих не поверил своим глазам и почти открыто выразил свое «недовольство и неприятное впечатление от ее личности», как сообщал наблюдавший эту сцену придворный. Пробормотав несколько фраз, Генрих удалился, позабыв даже передать Анне подготовленный для нее новогодний подарок. Вернувшись на корабль, он мрачно заметил: «Я не вижу в этой женщине ничего похожего на то, что сообщили мне о ней, и я удивлен, как столь мудрые люди могли писать подобные отчеты». Кромвель принялся за дело. Анну, оказывается, намеревались выдать за герцога Лотарингского, и документ, содержавший официальное освобождение невесты от данного ею обещания, остался в Германии. Это была как будто спасительная возможность: Генрих попытался принять роль оскорбленного и обманутого человека. Но бумагу рано или поздно доставили бы в Лондон, а просто отослать Анну домой Генрих опасался. С проклятиями, мрачный, как туча, король решил жениться.

На другой день после свадьбы Генрих VIII объявил, что новобрачная ему в тягость. Однако он еще некоторое время воздерживался от открытого разрыва.

Кромвель произвел конфискацию имущества Ордена иоаннитов – золото, поступавшее в королевское казначейство, всегда успокаивающе действовало на Генриха. 7 июня к Кромвелю зашел его бывший сторонник, а ныне тайный недруг Райотсли, приближенный Генриха. Он намекнул, что короля надо освободить от новой жены. На другой день, 8 июня, Райотсли снова посетил министра и опять настойчиво повторил свою мысль. Стало ясно, что это был королевский приказ. Министру предлагали освободить короля от Анны Клевской, чтобы расчистить дорогу для Екатерины Говард – племянницы его врага, герцога Норфолка.

Пока Кромвель с горечью размышлял над полученным приказом, Генрих уже принял решение: прежде чем освободиться от новой жены, необходимо отделаться от надоевшего министра. Райотсли по приказу короля в тот же день, 8 июня, составил королевские письма, обвинявшие Кромвеля в том, что он нарушил составленный Генрихом план нового церковного устройства.

Вчера еще могущественный министр стал обреченным человеком, отверженным, отмеченным печатью королевской немилости. Об этом знали уже другие царедворцы и советники – почти все, кроме него самого, руководителя секретной службы. 10 июня 1540 года, когда члены Тайного совета шли из Вестминстера, где заседал парламент, во дворец, порыв ветра сорвал шапку с головы Кромвеля. Вопреки обычной вежливости, требовавшей, чтобы и остальные советники также сняли шапки, все остались в головных уборах. Кромвель все понял. Он имел еще мужество усмехнуться: «Сильный ветер сорвал мою шапку и сохранил все ваши!»

Во время традиционного обеда во дворце Кромвеля избегали. Пока министр выслушивал пришедших к нему посетителей, его коллеги поспешили уйти в зал совещаний. С запозданием он вошел в зал и намеревался сесть на свое место, заметив: «Джентльмены, вы очень поторопились начать». Его прервал окрик Норфолка: «Кромвель, не смей здесь садиться! Изменники не сидят с дворянами!» При слове «изменники» отворилась дверь и вошел капитан с шестью солдатами. Начальник стражи подошел к министру и жестом показал ему, что он арестован. Вскочив на ноги, бросив шпагу на пол, Кромвель с горящими глазами, срывающимся голосом закричал: «Такова награда за мои труды! Я изменник? Скажите по совести, я изменник? Я никогда не имел в мыслях оскорбить Его Величество, но раз так обращаются со мной, я отказываюсь от надежды на пощаду. Я только прошу короля, чтобы мне недолго томиться в тюрьме».

Со всех сторон голос Кромвеля заглушали крики: «Изменник! Изменник!», «Тебя будут судить по законам, которые ты сочинил!», «Каждое твое слово – государственная измена!». В пылу поношений, обрушившихся на голову низвергнутого министра, Норфолк сорвал у него с шеи орден Св. Георгия, а Саутгемптон – Орден подвязки. Арестованный министр был немедленно доставлен в Тауэр. Королевский посланец во главе пятидесяти солдат занял по приказу Генриха дом Кромвеля и конфисковал все принадлежавшее ему имущество.

Кромвель мог во всех деталях заранее представить, как будут развертываться события: фальшивые обвинения, призванные скрыть действительные причины падения министра, комедия суда, заранее предопределенный смертный приговор. Проблема теперь была не в том, какой избрать политический курс. Ныне нужно было найти возможность уйти от жуткой казни.

Весь Тауэр, казалось, был заполнен призраками жертв королевского произвола, людей, убитых и замученных здесь по воле Генриха VIII и при активном содействии его верного лорда-канцлера. В темную июньскую ночь Тауэр наконец предстал для Кромвеля тем, чем он был для многих его жертв, – зловещим орудием беспощадного королевского деспотизма. Министр на себе испытал весь ужас и беспомощность узника перед лицом безжалостной, тупой силы, обрекавшей его на мучительную смерть.

Враги Кромвеля поспешили распространить слухи о его преступлениях – один страшнее другого. Пример подавал сам король, объявивший, что Кромвель пытался жениться на принцессе Марии. Еще недавно Кромвель отправлял людей на плаху и костер за малейшие отклонения от далеко еще не устоявшихся англиканских догматов то в сторону католицизма, то в сторону лютеранства, отклонения, в которых с полным основанием можно было бы обвинить короля, большинство епископов и членов Тайного совета. В обвинительном акте, вскоре представленном в парламент, говорилось о многолетнем ближайшем помощнике Генриха как о «самом гнусном изменнике», поднятом милостями короля «из самого подлого и низкого звания» и отплатившем предательством, о «гнусном еретике», который распространял «книги, направленные на то, чтобы позорить святыню алтаря». Ему приписывали заявления, что, «если он проживет год или два, король не сумеет даже при желании оказать сопротивление его планам».

Враги Кромвеля вроде Норфолка с торжеством предрекали изменнику и еретику позорную смерть. Кромвеля могли приговорить к повешению, четвертованию и сожжению заживо.

В тюрьме опальный министр писал отчаянные письма. Если бы это было в его власти, уверял Кромвель, он наделил бы короля вечной жизнью, он стремился сделать его самым богатым и могущественным монархом на земле. Король был всегда к нему, Кромвелю, благосклонен, как отец, а не повелитель. Его, Кромвеля, справедливо обвиняют во многом. Но все его преступления совершены ненамеренно, никогда он не замышлял ничего дурного против своего господина. Он желал всякого благоденствия королю и наследнику престола... Все это, конечно, не изменило судьбы осужденного «изменника».

Однако до казни ему предстояло сослужить еще одну службу королю. Кромвелю было приказано изложить все обстоятельства, связанные с женитьбой Генриха на Анне Клевской; подразумевалось, что бывший министр осветит их таким образом, чтобы облегчить развод Генриха с четвертой женой. И Кромвель постарался. Он написал, что Генрих неоднократно говорил о решимости не использовать свои «права супруга» и что, следовательно, Анна осталась в своем прежнем, «дозамужнем» состоянии. Здравый смысл, не покидавший осужденного при составлении этого письма, изменил ему, когда он заключил свое послание воплем о милосердии: «Всемилостивейший государь! Я умоляю о пощаде, пощаде, пощаде!» Это была уже просьба не сохранить жизнь, а избавить от жутких пыток на эшафоте. Генриху очень понравилось письмо и как полезный документ при разводе, и этой униженной мольбой: король недолюбливал, когда его подданные спокойно принимали известие об ожидавшей их казни. Генрих приказал три раза прочесть ему вслух письмо недавнего министра.

Развод прошел без особых затруднений – Анна Клевская удовлетворилась пенсией в 4 тысячи фунтов стерлингов, двумя поместьями, а также статусом «сестры короля», ставящим ее по рангу непосредственно вслед за королевой и детьми Генриха. А Кромвелю осталось дать отчет о некоторых израсходованных суммах и узнать о награде, полагавшейся ему за меморандум о четвертом браке короля. Утром 28 июля 1540 года Кромвелю сообщили, что Генрих в виде особой милости разрешил ограничиться отсечением головы, избавив осужденного от повешения и сожжения на костре. Правда, казнь должна была быть совершена в Тайберне, а не на Тауэр-хилле, где обезглавливали лиц более высокого происхождения. Кромвелю предстояло в то же утро отправиться в свой последний путь – из Тауэра в Тайберн.

Он внешне спокойно оглядел плаху, затихшую толпу. Собравшиеся, затаив дыхание, ждали предсмертной речи: будет ли она произнесена в католическом духе или в духе протестантизма или осужденный, сохранявший такое спокойствие, вообще обманет ожидания, отказавшись от исповеди. Нет, он начал говорить... Его слова вполне могли удовлетворить католически настроенных слушателей. Кромвель как будто хотел в последний час сделать приятное вражеской партии, пославшей его на эшафот. «Я пришел сюда умирать, а не оправдываться, как это, может быть, думают некоторые, – произнес Кромвель монотонно звучащим голосом. – Ибо, если бы я занялся этим, то был бы презренным ничтожеством. Я осужден по закону на смерть и благодарю Господа Бога, что он назначил мне подобную смерть за мое преступление. Ибо с юных лет я жил в грехе и оскорблял Господа Бога, за что я искренне прошу прощения. Многим из вас известно, что я являюсь вечным странником в этом мире, но, будучи низкого происхождения, был возведен до высокого положения. И вдобавок с того времени я совершил преступление против моего государя, за что искренне прошу прощения и умоляю вас всех молиться за меня Богу, чтобы он простил меня. Я прошу ныне вас, присутствующих здесь, разрешить мне сказать, что я умираю преданным католической вере, не сомневаясь ни в одном из ее догматов, не сомневаясь ни в одном из таинств церкви. Многие порочили меня и уверяли, что я придерживаюсь дурных взглядов, что является неправдой. Но я сознаюсь, что подобно тому, как Бог и его Дух Святой наставляют нас в вере, так дьявол готов совратить нас, и я был совращен. Но разрешите мне засвидетельствовать, что я умираю католиком, преданным святой церкви. И я искренне прошу вас молиться о благоденствии короля, чтобы он мог долгие годы жить с вами в здравии и благополучии, а после него его сын, принц Эдуард, сей добрый отпрыск, мог долго царствовать над вами. И еще раз я прошу вас молиться за меня, чтобы, покуда жизнь сохраняется в этом теле, я ни в чем не колебался бы в моей вере».

Прошло сто лет, и праправнук казненного министра Оливер Кромвель заговорил с королем Англии совсем другим языком.