Вокруг Гагарина

В роли космонавта «ноль»

Мы привыкли считать первым космонавтом Земли Ю. А. Гагарина. Но ведь у него были предшественники. Причем речь вовсе не о тех гипотетических «астронавтах Гитлера», отряд которых в разгар Второй мировой войны набирал Отто Скорцени. Речь о реальных людях, которые примеряли космическое снаряжение и испытывали человеческие возможности до Юрия Алексеевича и его коллег по первому отряду космонавтов.

…Первые сомнения в том, что реальная история космонавтики вовсе не такова, как о том сообщает ТАСС и пишут трижды проверенные журналисты, я получил еще в 1961 году, будучи студентом-первокурсником Рязанского радиотехнического института.

Рязань была в то время полузакрытым городом, подобно Горькому, Свердловску, Томску и еще ряду других промышленных центров России, где, кроме всего прочего, располагались и «почтовые ящики» — НИИ, ОКБ и предприятия советского военно-промышленного комплекса.

Во всяком случае, когда Рязанскую филармонию посетил с гастролями симфонический оркестр из США, половина предприятий города временно прекратила свою работу. О чем нам в институте было сказано на специальной лекции «искусствоведом в штатском».

И вот в этом замечательном городе мне довелось разговаривать с человеком, который примерял космический скафандр до Гагарина.

^{«Космонавт № 0» В. В. Бондаренко}

Получилось это так. Мы сидели на лавочке неподалеку от института и заспорили о том, что должен делать космонавт в том случае, если ему вдруг в полете захотелось «по-маленькому», — терпеть или у него есть на этот случай какое-то приспособление. Может, у него в скафандре, например, ширинка, как в обычных штанах на молнии, и баночка с крышкой для такого случая припасена…

«Не волнуйтесь, все предусмотрено», — не выдержал в конце концов малознакомый парень с вечернего факультета, попавший в нашу компанию исключительно по причине соседства. Жили мы тогда с моим другом на частной квартире — мест в общежитии на всех не хватало; он и оказался нашим соседом. «Есть варианты на любой случай», — сказал наш новый знакомый с уверенностью знатока.

И, видя, что мы ему не очень верим — откуда, дескать, у человека такие познания, — он вытащил из чемодана и показал нам фотографию человека в скафандре. К удивлению своему, мы увидели, что у человека на снимке лицо вовсе не первого в мире космонавта, а нашего собеседника.

На наши вопросы, откуда у него такая фотография, ответил, что привез ее из армии. Приходилось, дескать, надевать эту одежку, когда служил. А приятель нелегально его увековечил. Большего же сказать он не может, поскольку давал подписку о неразглашении.

Что такое подписка, мы уже знали по собственному опыту — институт у нас тоже был полузакрытого типа, «с допусками и посадками», как сказал один институтский остряк, который, кстати, то ли за эту остроту, то ли по иной причине вскорости бесследно исчез из вуза. А потому расспрашивать соседа мы больше не стали. Допили, что еще оставалось, поговорили о разной ерунде и благополучно разошлись.

Позднее, уже став журналистом, я узнал, что сосед наш говорил чистую правду. Еще в 1952 году И. В. Сталин (он, кстати, незадолго до этого предложил союзникам по антигитлеровской коалиции поделить на сферы влияния не только послевоенную Европу, но и… Луну) подписал секретное распоряжение о создании специального отряда испытателей.

Правда, первое время им пришлось испытывать не столько технику и снаряжение, сколько самих себя, человеческие возможности. Секретным же приказ был прежде всего потому, что уже тогда действовала международная конвенция, запрещающая использовать людей для медицинских экспериментов. Ее после Нюрнбергского процесса подписал и СССР. Но Сталин, намереваясь совершить прорыв в космос — о немецких опытах по этой части ему исправно доложили, — решил, что эта конвенция нам не указ.

Испытателей же в самом деле набирали из солдат срочной службы. Комиссия НИИ авиационной медицины выезжала в учебные воинские части, где врачи самым тщательным образом проверяли здоровье кандидатов.

Так, например, Леонид Сидоренко из Красноярского края, попавший в отряд из школы стрелков-радистов, впоследствии вспоминал: «Требования медиков были жесточайшие. В конце концов тем, кто прошел комиссию, было объявлено: у вас есть возможность поехать в Москву, на испытания новой техники. Мы тогда думали, речь идет о новых самолетах. Почти все парни были из глубинки, лишних вопросов не задавали и особо не рассуждали…»

В Москву привезли 50 человек. На последнем этапе мандатная комиссия отсеяла еще половину. С оставшихся взяли подписку о неразглашении сроком на 25 лет и пустили в дело.

На них проверялись различные методики испытаний, выявлялись пограничные возможности человеческого организма.

Журналисту Дмитрию Писаренко недавно довелось побеседовать с одним из тех испытуемых. Бывший ефрейтор через четверть века, когда уже закончился срок подписки, счел возможным рассказать кое-что о своей службе.

Одним из испытаний было пребывание в сурдокамере, полностью изолированном от мира помещении. Внутрь не проникает ни звука, представление о времени искажается — минуты кажутся часами. Так проверяется психологическая устойчивость либо совместимость будущих членов экипажа. Приходилось сидеть неделями и даже месяцами.

Казалось бы, что в том сложного — сиди себе, ничего не делай. «Солдат спит, служба идет»… Однако не случайно одним из самых суровых наказаний считается камера-одиночка или карцер, куда человека запирают на несколько дней и ночей, полностью лишая его какого бы то ни было человеческого общения.

Многие вспоминали впоследствии, что через несколько суток такого времяпрепровождения у них начинались галлюцинации, какие-то видения — человек оказывался на грани умопомешательства.

А один из таких экспериментов и вообще закончился трагически. Именно в сурдобарокамере погиб самый молодой из космонавтов первого набора — В. В. Бондаренко. Произошло это 23 марта 1961 года. Валентин Васильевич заканчивал десятисуточное испытание. После необходимых замеров он снял с себя датчики, протер места их прикрепления ваткой, смоченной в спирте, и бросил ее в угол. По трагической случайности ватка попала на спираль электроплитки и вспыхнула. Пониженное давление в барокамере компенсировалось повышенным содержанием кислорода, поэтому пожар мгновенно распространился по всей камере. А врач, дежуривший снаружи, не выровняв давления, не имел права открыть люк, поскольку это грозило испытуемому кессонной болезнью. И пока он возился…

В общем, медики потом боролись за жизнь Бондаренко 8 часов. Но спасти 24-летнего кандидата в космонавты уже не удалось… Похоронили его в Харькове, откуда он был родом и где жили его родители.

И это были еще цветочки… Куда опаснее оказались эксперименты на катапультах, центрифугах и в барокамерах. Медики специально доводили человека до экстремального состояния, какое только можно терпеть.

«Меня втиснули в скафандр, который был явно на несколько размеров меньше моего, — вспоминал Леонид Сидоренко. — В этом состоянии я целый час дышал чистым кислородом — так из крови вымывается азот, иначе при поднятии на высоту, что имитировалось снижением давления в барокамере, он превратится в пузырьки, и кровеносные сосуды закупорятся. В барокамерах мы сидели по шесть часов. Щеки раздувались, руки, плечи, голова — все увеличивалось в размерах, будто вот-вот разорвется…»

Опыт подобных экспериментов, кстати, спас жизнь Алексею Леонову. Когда в марте 1965 года он совершил первый выход в открытый космос, его скафандр из-за перепада давлений между атмосферным, сохранявшимся внутри скафандра, и наружным, близким к нулю, раздулся, словно футбольный мяч. И втиснуться назад в узкий люк Алексею Архиповичу никак не удавалось до тех пор, пока он не снизил давление внутри скафандра до минимума. Если бы перед этим он не «продышался» чистым кислородом, как его предшественники, кессонной болезни ему бы не миновать. А так все обошлось…

А вот испытателю ефрейтору Сидоренко больше других запомнился эксперимент по 12-суточному пребыванию в воде. Говорят, таким образом медики хотели выяснить, что происходит с телом при длительной неподвижности и невесомости. Для этого они погрузили испытуемого в бассейн, закрепив его растяжками. Только непонятно, почему на него не надели гидрокостюм или скафандр? Наверное решили, что обойдется и так…

«Я описывал им все свои ощущения, — вспоминал Сидоренко. — На третьи сутки начался зуд, на четвертые он сделался невыносимым. Как я потом понял, происходило обезжиривание кожи — защитный слой жира вымывался через поры кожи, она становилась очень чувствительной. Когда воду после эксперимента слили, на стенках бассейна по всему периметру были желеобразные отложения. Мне сказали: „Вот, Леня, это твои удобрения, твой подкожный жир“».

Самого же испытуемого через несколько минут после извлечения из бассейна поставили на беговую дорожку и приказали бежать. Но кожа, потерявшая эластичность, начала трескаться, кровь ручьями полилась на тренажер, и эксперимент пришлось прекратить.

Лишь недавно Леонид Викторович узнал, чем был чреват для него тот опыт. При полной неподвижности тела важнейшие органы — сердце, почки, печень — перестают работать на полную мощность и в конце концов атрофируются. Но ему удалось пролежать в воде 12 суток, и это был рекорд — испытатель в США осилил вдвое меньше.

Но этот мировой рекорд никак не зафиксирован. Да и вообще секретный отряд затем оказался благополучно забыт. Никаких справок или иных документов военнослужащим на руки не выдавали. Даже в Центральном архиве Минобороны информации о них нет. Единственное свидетельство — «Книга почета», где упомянуты фамилии солдат, когда-то проложивших дорогу в космос Гагарину и его коллегам.

«В общем, медики измывались над нашими организмами, как только могли придумать, а мы терпели», — вспоминал многие десятилетия спустя еще один испытатель, Сергей Нефедов. Он уже занимался этим делом профессионально, отдал своей нелегкой профессии в общем сложности 35 лет жизни. Не раз просил о переводе его в отряд космонавтов и каждый раз получал отказ, как и другие коллеги: «Вы нам нужны на земле…»

«С кандидатами в космонавты мне пришлось только один раз встретиться, — вспоминал он. — В госпитале. Их привезли проходить очередную медкомиссию, а меня, только вышедшего из очередного испытания, исхудавшего, с кровоточащими язвами от датчиков, которые приклеивались клеем БФ-6 прямо к коже, поместили с ними в одной палате. Специально, чтобы они наглядно увидели, какова она, дорога в космос…»

Да они и так все знали. Видели, как на глазах редеют их ряды, как бравых летчиков, которым, казалось, еще летать и летать, медики безжалостно списывают не только из кандидатов в космонавты, но и из авиации вообще вроде бы по пустячному поводу…

А сколько еще «погорели» на мандатной комиссии, когда человек вдруг неожиданно узнавал, что у него самого или у его жены «не те» родственники.

Даже у американцев, которые вообще-то относились к своим кандидатам более лояльно, после трех туров отбора из 508 претендентов остались 32 человека. Из них кандидатами на полет оказались, в конце концов, всего семь человек.

Но там имена отобранных тут же были объявлены официально, у них стали брать интервью журналисты, а телевидение показало их всему свету. У нас же первую шестерку окружал мрак тайны: наверное, чтобы в случае чего одного кандидата можно было поменять на другого, словно гайку в машине, не получая «излишних» вопросов от общественности. А что человеку таким образом попросту ломали жизнь, это было уже его личное дело. Про испытуемых «кроликов» и речи вообще никто не вел. В случае чего солдатика просто комиссовали и отправляли домой из армии досрочно…

Что же касается испытаний самого космического снаряжения, то с ним дела обстояли следующим образом. Через много лет после окончания института, когда я уже работал сотрудником научно-популярного журнала, мне довелось побывать в Научно-производственном объединении «Звезда», где и поныне изготовляют одежду для космонавтов, в том числе различного назначения скафандры. Здесь я и проверил достоверность информации, полученной некогда от случайного соседа.

Оказалось, что он в самом деле вполне мог быть одним из первых «космических манекенщиков». В первый отряд космонавтов специально набирали людей небольшого роста и веса. И стало быть, с расчетом именно на них и шили первые скафандры. Ну а чтобы не дергать по всякому пустяку кандидатов в космонавты, первые примерки проводили на испытателях, соответственно подобранных по габаритам.

«Ну, с мужиками проблем у нас особых не было, — рассказал один из сотрудников „Звезды“, просивший не называть публично его имени. — Хуже пришлось, когда начали приспосабливать скафандры для женщин. Они ведь несколько иначе устроены, чем мужчины. Один наш сотрудник из-за этого едва с женой не развелся. До того ее достал просьбами примерить да примерить одно деликатное устройство…»

Называя вещи своими именами, наши конструкторы уже в первых моделях скафандров стали предусматривать моче- и калоприемники. А также возможность еще до посадки в корабль при необходимости «сходить на колесо». Что, кстати, и сделал Гагарин: попросил остановить автобус, не доезжая до старта, вышел из него и… Теперь то же самое по традиции неукоснительно делают по дороге на старт все экипажи.

А вот американцы до такой «мелочи», говорят, поначалу не додумались. В итоге вышел конфуз, когда просидевший в ракете четыре часа из-за все откладывавшегося старта астронавт вдруг запросился в туалет, конструкторы пожалели, что не догадались оснастить скафандр хотя бы памперсами. А так человек, что называется, был вынужден «надуть» в штаны…

Потом, конечно, у них, как и у нас, скафандры были оснащены соответствующими системами, но без накладок дело все же не обошлось… Вот какой случай, к примеру, был у нас.

В первые полеты, как уже говорилось, отправлялись люди маленького роста и веса, летали они сравнительно недолго и ели исключительно протертую пищу из туб. А потому «обратного продукта» было немного, выходил он не часто и весь помещался в сравнительно небольшой чаше, которая после приема кала тут же прикрывалась специальной резиновой мембраной. Получалось аккуратно и гигиенично.

Но со временем в космос начали летать настоящие богатыри, питаться они стали нормально, а путь со старта до орбитальной станции иной раз занимает трое суток.

Когда же однажды «продукта» оказалось с горкой, произошел конфуз — «излишек» был разнесен вентиляционной системой по всему скафандру. «Вам смешно, а нам было не очень, — усмехнулся сотрудник „Звезды“. — Ведь по этому поводу специальная комиссия работала. Люди взыскания получили…»

Зато теперь космонавты летают на орбиту со всеми удобствами, насколько это возможно. И нет-нет да и вспомнят с благодарностью тех людей, которые испытали все это снаряжение до них, сделали все, что могли… А потому уступили дорогу к звездам другим.

Риск Королева

Полвека тому назад Юрий Гагарин совершил первый в истории человечества полет в космос, который длился всего 108 мин. Тем не менее этот полет открыл эру практического освоения космического пространства. Причем многие десятилетия очень немногие знали, с каким риском для жизни совершил Юрий Алексеевич свой подвиг. Сверхсекретность космической программы давала цензорам право вычеркивать малейшие намеки на внештатные ситуации того полета. А между тем их было предостаточно…

^{Ю. А. Гагарин — первый космонавт Земли}

Начать хотя бы с того, что Юрий Гагарин должен был покинуть нашу планету не весенним апрельским днем, а в трескучие морозы. Из Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 11 октября 1960 года следует, что запуск «Востока» намечался на декабрь того же года! Но его старту помешал трагический случай: 24 октября 1960 года на космодроме Байконур прямо на старте взорвалась заправленная топливом военная ракета. Погибли 268 человек, в том числе и маршал Неделин. Большинство из них сгорели заживо. Расследование госкомиссией этой трагедии отодвинуло запуск человека в космос на второй план.

С большим риском проходил не только первый полет, но и подготовка к нему. Ракета-носитель и космический корабль были надежны только на 50 %. Об этом свидетельствует статистика: из 7 подготовительных запусков три закончились неудачно.

Так, запущенный 15 мая 1960 года в космос корабль из-за неисправности системы ориентации вышел на более высокую орбиту и летает до сих пор. А 23 сентября 1960 года ракета взорвалась на старте, собаки, находившиеся на ее борту, Дамка и Красавка, погибли. Наконец, 1 декабря 1960 года в космос полетели собаки Пчелка и Мушка. При завершении полета траектория спуска оказалась очень крутой, и корабль сгорел вместе с животными.

США также готовились запустить человека в космос, только груз испытаний несли не собаки, как в СССР, а обезьяны. По всей стране шла шумная рекламная кампания назначенного на 2 мая 1961 года старта.

Тогдашний руководитель СССР Н. С. Хрущев не мог допустить, чтобы первым в космос отправился американец. И он всячески давил на главного конструктора С. П. Королева, торопил его. Сергей Павлович понимал, что соотношения 50/50 недостаточно для запуска человека в космос, но в то же время говорил: «Сто процентов гарантии дает только страховка. И то в случае смерти». Два последних благополучных старта вселили в него уверенность, и Королев рискнул: назначил седьмой пуск «Востока», уже с человеком на борту, на несколько недель раньше, чем американцы.

При этом, кстати, были предложения заменить Гагарина, отца двух маленьких дочек, на бездетного Германа Титова. Никто из медкомиссии не подписался под заключением, что космонавт вернется живым! Но Хрущев и Королев все же настояли на кандидатуре Гагарина — он их больше устраивал как по внешним данным, так и по своей анкете. Титов так и не смог примириться с таким выбором до конца жизни; он полагал, что был подготовлен к первому полету лучше, чем Гагарин, имел лучшие показатели по перегрузкам.

Предполетное письмо

Уверенности, что первый полет ракеты с человеком на борту пройдет успешно, не было ни у кого. Поэтому для ТАСС заготовили четыре варианта обращения к народу: первый — о благополучном завершении полета; второй — о невыходе космического корабля на орбиту; третий — о трагической гибели космонавта и, наконец, четвертый — о помощи в поисках космонавта, если тот вдруг приземлится или приводнится за пределами СССР.

Если бы в космосе произошел отказ тормозных двигателей корабля, он бы остался на орбите. Поэтому орбиту «Востока» рассчитали так, чтобы при этом ЧП корабль, «цепляясь» за верхние слои атмосферы, затормозил свой бег и где-нибудь приводнился или приземлился. Правда, не через час, а через 7–10 дней и с 10–15-кратными перегрузками при спуске. На такой крайний случай запас пищи и воздуха создали на 10 суток. Однако когда корабль вышел на орбиту, баллистики схватились за головы: получалось, что он может остаться на орбите при отказе тормозной установки по меньшей мере на 50 суток! Но тормозная установка, на счастье, не подвела, сработала точно в течение запланированных 40 с.

Не могу сказать, знал ли всю эту предполетную арифметику сам Гагарин. Однако, несмотря на все бодряческие заявления, которые ему было положено делать по статусу, Юрий Алексеевич прекрасно понимал, на какой риск он идет. Это видно хотя бы из письма, которое он написал за два дня перед стартом жене Валентине Ивановне и своим дочкам. Письмо это она, кстати, получила лишь семь лет спустя, уже после гибели мужа в авиакатастрофе 27 марта 1968 года. До этого оно тоже считалось секретным и лежало в некоем сейфе.

Вот что писал жене тогда еще никому не известный старший лейтенант:

«Здравствуйте, мои милые, горячо любимые Валечка, Леночка и Галочка!

Решил вот вам написать несколько строк, чтобы поделиться с вами и разделить вместе те радость и счастье, которые мне выпали сегодня. Сегодня правительственная комиссия решила послать меня в космос первым. Знаешь, дорогая Валюша, как я рад, хочу, чтобы и вы были рады вместе со мной. Простому человеку доверили такую большую государственную задачу — проложить первую дорогу в космос!

Можно ли мечтать о большем? Ведь это — история, это — новая эра! Через день я должен стартовать. Вы в это время будете заниматься своими делами. Очень большая задача легла на мои плечи. Хотелось бы перед этим немного побыть с вами, поговорить с тобой. Но, увы, вы далеко. Тем не менее я всегда чувствую вас рядом с собой.

В технику я верю полностью, Она подвести не должна. Но бывает ведь, что на ровном месте человек падает и ломает себе шею. Здесь тоже может что-нибудь случиться. Но сам я пока в это не верю. Ну а если что случится, то прошу вас и в первую очередь тебя, Валюша, не убиваться с горя. Ведь жизнь есть жизнь, и никто не гарантирован, что его завтра не задавит машина. Береги, пожалуйста, наших девочек, люби их, как люблю я. Вырасти из них, пожалуйста, не белоручек, не маменькиных дочек, а настоящих людей, которым ухабы жизни были бы не страшны. Вырасти людей, достойных нового общества — коммунизма. В этом тебе поможет государство. Ну а свою личную жизнь устраивай, как подскажет тебе совесть, как посчитаешь нужным. Никаких обязательств я на тебя не накладываю, да и не вправе это делать. Что-то слишком траурное письмо получается. Сам я в это не верю. Надеюсь, что это письмо ты никогда не увидишь, и мне будет стыдно перед самим собой за эту мимолетную слабость. Но если что-то случится, ты должна знать все до конца.

Я пока жил честно, правдиво, с пользой для людей, хотя она была и небольшая. Когда-то, еще в детстве, прочитал слова В. П. Чкалова: „Если быть, то быть первым“. Вот я и стараюсь им быть и буду до конца. Хочу, Валечка, посвятить этот полет людям нового общества, коммунизма, в которое мы уже вступаем, нашей великой Родине, нашей науке.

Надеюсь, что через несколько дней мы опять будем вместе, будем счастливы.

Валечка, ты, пожалуйста, не забывай моих родителей, если будет возможность, то помоги в чем-нибудь. Передай им от меня большой привет, и пусть простят меня за то, что они об этом ничего не знали, да им не положено было знать. Ну вот, кажется, и все. До свидания, мои родные.

Крепко-накрепко вас обнимаю и целую, с приветом, ваш папа Юра.

10.04.61 г.».

^{Ю. А. Гагарин с семьей}

Доклад Гагарина

Что к этому добавить? К счастью, для Юрия Алексеевича и для всех нас полет тот закончился вполне благополучно, хотя проходил вовсе не так безоблачно, как в свое время говорили.

Обратимся опять-таки к документам, к двум докладам Ю. И. Гагарина, сделанным им уже после исторического полета.

Долгое время считалось, что существует лишь один доклад Ю. А. Гагарина в виде короткого письменного отчета, сделанного им 12 апреля 1961 года. И лишь сравнительно недавно стало известно, что еще один доклад Юрия Алексеевича, который был сделан им на следующий день после полета под магнитофонную запись, был тут же засекречен и пролежал в ведомственных сейфах многие десятилетия.

^{Ю. А. Гагарин докладывает}

Итак, в своем первом докладе космонавт номер 1 написал следующее:

«12 апреля 1961 года был выведен на орбиту вокруг Земли советский космический корабль-спутник „Восток“, на борту которого я находился», — пишет Гагарин. И далее: «До полета я прошел соответствующую подготовку, программа которой была разработана нашими учеными. Технику изучил хорошо, был полон уверенности в успешном исходе полета.

На активном участке, при выводе, испытал действие перегрузок. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантский корабль всем своим корпусом задрожал и медленно оторвался от стартового устройства, гул был не сильнее того, который слышишь в кабине реактивного самолета. Начали расти перегрузки, я почувствовал, как какая-то сила вдавливает меня в кресло, трудно было пошевелить рукой и ногой, я знал, что это состояние продлится недолго. Перегрузки все возрастали, но организм постепенно привыкал к ним.

В районе 70-й секунды плавно меняется характер вибрации, частота вибрации падает, а амплитуда растет, возникает тряска, перегрузка плавно растет, но она вполне переносима. Было несколько трудно разговаривать, т. к. стягивало мышцы лица.

После выхода на орбиту, после разделения с ракетой-носителем появилась невесомость. Я оттолкнулся от кресла, насколько позволяли привязные ремни, и как бы завис между потолком и полом кабины, испытывая легкость в теле, руки и ноги, казалось, мне не принадлежали, я впервые испытал ощущение невесомости, но быстро к ней привык.

Корабль шел в автоматическом режиме, корректировка траектории полета осуществлялась автоматически. Отбрасывание ступеней, все стадии полета, скорость корабля, микроклимат внутри кабины — все это контролировалось с Земли. Это дало возможность сосредоточиться на том, что видишь и чувствуешь.

Я начал записывать свои наблюдения и докладывать на Землю. Я писал, находясь в скафандре и не снимая гермоперчаток. В процессе всего полета я вел плодотворную работу по программе, при полете принимал пищу и воду. Самочувствие в течение всего периода невесомости было отличным, работоспособность сохранилась полностью.

Земля с высоты 175–327 км просматривается очень хорошо. Различимы крупные горные массивы, большие реки, лесные массивы, береговая линия, острова. Хорошо видны облака, небо имеет черный цвет. Звезды на небе выглядят ярче и четче. Вход в тень Земли осуществляется очень быстро. Наступает темнота, ничего не видно. На земной поверхности я ничего не наблюдал, очевидно, я проходил над океаном. Выход из тени Земли осуществляется очень быстро и резко.

При подлете примерно 40 гр. южн. широты я не слышал Землю. Чем ближе подлетал я к точке апогея, тем слышимость улучшалась. Через конструкцию ощущался шум. Я засек время включения ТДУ, перед этим секундомер поставил на ноль, ТДУ работала хорошо. Корабль начал вращаться вокруг своих осей с большой скоростью. Земля у меня проходила во „взоре“ сверху вниз и справа налево, скорость вращения была около 30 гр. в сек., все кружилось, я ждал разделения. Я знал по расчетам, что это должно произойти через 10–12 сек. после включения ТДУ. Надпись на приборе „Спуск-1“ не гаснет, надпись „Приготовиться к катапультированию“ не загорается, разделение не происходит. Затем вновь стали загораться окошечки на ПКРС, сначала окошечко третьей команды, затем второй и первой команды. Подвижной индекс стоит на нуле, разделения по-прежнему никакого нет, вращение продолжается, я решил, что тут что-то не в порядке, засек время, прошло две минуты, а разделения нет, доложил по КВ-каналу связи, что ТДУ сработала нормально, разделения не произошло. Я рассудил, что ситуация не аварийная. Корабль продолжал вращаться. Разделение произошло в 10 ч. 35 мин., а не в 10 ч. 25 мин., как я ожидал, перенеся 10-минутную критическую ситуацию, вызванную отказом системы отделения приборно-агрегатного отсека корабля от спускаемого аппарата, который в конечном счете отдалился нештатно в результате возросшего при спуске сопротивления атмосферы.

На высоте 7000 м происходит отстрел крышки люка № 1, хлопок и крышка люка ушла, я катапультировался быстро, хорошо и мягко. Я стал спускаться на основном парашюте. Трудно было с открытием клапана дыхания в воздухе, этот клапан, когда одевали, попал под демаскирующую оболочку, минут шесть я старался его достать. С помощью зеркала вытащил этот тросик и открыл его нормально.

Условия полета оказались несколько легче, чем условия, в которых приходилось тренироваться.

Воздействие факторов космического полета, так как я был подготовлен хорошо, перенес отлично. В настоящее время чувствую себя прекрасно.

Летчик-космонавт СССР майор Ю. Гагарин».

«Кордебалет» в полете

Такой вот обычный, на наш сегодняшний взгляд, доклад. Однако многое в нем, как выяснилось позднее, осталось за скобками. А потому дополним первый доклад еще одним — точнее, рассказом Юрия Алексеевича, сделанным на следующий день, под магнитофонную запись, а также комментариями к нему. Итак…

Старт и выход на орбиту, как отмечает сам космонавт, прошли нормально. Тряска, шум, перегрузки, вибрации — все это было в пределах допустимого.

Но вот «Восток» вышел на орбиту. И неприятности посыпались как из рога изобилия. В невесомости уплыл плохо привязанный карандаш, и стало нечем делать записи в бортжурнале. Пришлось экономить и пленку в магнитофоне, поскольку пленка не перемоталась, как следует.

Потом эпизодически стала пропадать связь с Землей. Корабль во время полета закрутился вокруг продольной оси… Однако «мне сообщили, что корабль идет правильно, что орбита расчетная, что все системы работают нормально», — свидетельствует Гагарин.

А вот тут, мягко выражаясь, Земля несколько слукавила. Согласно расчетам баллистиков, «Восток» вышел на слишком высокую орбиту — порядка 370 км. А тормозная-двигательная установка (ТДУ) на «Востоках» была одна, не резервировалась. Если бы она отказала, корабль при нормальной, расчетной траектории все равно должен был бы спуститься на Землю за счет аэродинамического торможения в верхних слоях атмосферы, максимум через 12 суток. На этот срок и рассчитывались все запасы на борту. Однако просчитав гагаринскую орбиту, баллистики ужаснулись — корабль мог остаться в космосе на 50 суток…

^{«Восток-1» на старте}

Однако смелым везет: ТДУ не подвела, сработала точно в течение запланированных 40 с. «В этот момент произошло следующее, — отмечает космонавт. — Как только выключилась ТДУ, произошел резкий толчок. Корабль начал вращаться вокруг своих осей с очень большой скоростью. Земля проходила у меня во „взоре“ сверху вниз и справа налево. Скорость вращения была градусов около 30 в секунду, не меньше. Получился „кордебалет“: голова-ноги, голова-ноги с очень большой скоростью вращения. Все кружилось. То вижу Африку (над Африкой произошло это), то горизонт, то небо. Только успевал закрываться от Солнца, чтобы свет не попадал в глаза. Я поставил ноги к иллюминатору, но не закрыл шторки. Мне было интересно самому узнать, что происходит. Я ждал разделения. Разделения нет. Я знал, что, по расчету, это должно произойти через 10–12 секунд после выключения ТДУ. При включении ТДУ все огни на ПКРС (пульте контроля ракетных систем. — Примеч. авт. ) погасли. По моим ощущениям, времени прошло гораздо больше, чем следовало, но разделения все не было…»

Произошло же вот что. После того как ТДУ выдала тормозной импульс, приборный отсек должен был отделиться от спускаемого аппарата. Однако при отделении плата с кабель-мачтой не отстрелилась. И приборный отсек, соединенный пучком кабелей со спускаемым аппаратом, поволокся за ним. Он отстал лишь после того, как провода перегорели из-за нагрева в атмосфере.

А в это время в кабине… «Прошло минуты две, а разделения по-прежнему нет. Доложил по каналу КВ-связи, что ТДУ сработала нормально. Прикинул, что все-таки сяду нормально, так как тысяч шесть километров есть до Советского Союза, да Советский Союз тысяч восемь будет. Шум поэтому не стал поднимать. По телефону доложил, что разделение не произошло. Я рассудил, что обстановка не аварийная. Ключом я передал команду „ВН4“, что означало „все нормально“».

Вот так, по-деловому, оценивал обстановку человек, которому Земля, мягко сказать, доверяла не до конца. Не верила в его возможности. Иначе почему кнопка ручного, аварийного торможения была заблокирована специальным кодом. Правда, код был известен космонавту, дублировался запиской в специальном конверте, который космонавту номер 1 вручил лично С. П. Королев. Ну а если бы он в волнении забыл все цифры, а конверт улетел, подобно карандашу… Тогда получается, что СССР такой несообразительный гражданин был вовсе не нужен…

Однако Гагарину повезло еще раз. «Вдруг по краям шторки появился яркий багровый свет. Такой же багровый свет наблюдался и в маленькое отверстие в правом иллюминаторе. Я не знаю, откуда потрескивание шло: или конструкция потрескивала, расширяясь, или тепловая оболочка при нагреве, но слышно было потрескивание. Происходило одно потрескивание примерно в минуту. В общем, чувствовалось, что температура была высокая. Потом несколько слабее стал свет во „взоре“. Перегрузки были маленькие…

Затем начался плавный рост перегрузок. Колебания шара все время продолжались по всем осям. К моменту достижения максимальных перегрузок я наблюдал все время Солнце. Оно попадало в кабину в отверстие иллюминатора люка 1 или в правый иллюминатор. По зайчикам я мог определить примерно, как вращается корабль. К моменту максимальных перегрузок колебания корабля уменьшилось до плюс-минус 15 градусов. В этому времени я чувствовал, что корабль идет с некоторым подрагиванием.

В плотных слоях атмосферы он заметно тормозился. По моим ощущениям, перегрузка была за 10 g. Был такой момент, примерно секунды 2–3, когда у меня начали расплываться показания на приборах. В глазах стало немного сереть. Снова поднатужился, напрягся. Это помогло, все как бы стало на свое место.

Этот пик перегрузок был непродолжительным. Затем начался спад перегрузок. Они падали плавно, но более быстро, чем нарастали… С этого момента внимание свое переключил на то, что скоро должно произойти катапультирование».

Запрограммированное вранье

По программе космонавт должен был катапультироваться вместе со своим креслом на высоте около 7 тысяч метров и спускаться на собственном парашюте, отдельно от спускаемого аппарата. Но, по существовавшим тогда правилам, рекорды ФАИ регистрировались, когда человек все время находился в летательном аппарате. А раз он катапультировался, значит, произошла авария. О каком рекорде тогда речь?

И вот на спортивного комиссара, по соображениям секретности, конечно же, гражданина СССР, было оказано столь мощное давление, что он не выдержал, вписал в протокол расплывчатую формулировку, из которой будто бы следовало, что Гагарин приземлился вместе с аппаратом.

А что иначе подвиг Юрия Алексеевича потерял бы свое значение? Отнюдь… Нет, все-таки спортивного комиссара заставили пойти на подлог, по сути — на должностное преступление…

И самого Ю. А. Гагарина тоже заставили соврать. Когда на послеполетной пресс-конференции он отвечал на вопросы журналистов, ответы ему подсказывали сидевшие за его спиной эксперты. Сама по себе такая подстраховка не таит в себе ничего особенного: каждый человек может что-то забыть, а каких-то подробностей и вообще не знать…

Но в данном случае произошло вот что. Когда Гагарину задали вопрос о приземлении, он уж открыл рот, чтобы рассказать о катапультировании, поскольку специалисты опасались, что сам спускаемый аппарат стукнется о землю все-таки довольно сильно — двигатели мягкой посадки придумали много позже. Так что американцы не случайно выбрали вариант с приводнением — вода все же помягче, чем суша…

^{Спускаемый аппарат Ю. А. Гагарина}

Однако в поданной ему экспертами записке значилось: «Приземлился вместе с кораблем». Дисциплинированный Гагарин подчинился команде, ответил, как было указано. Но со временем обман раскрылся. И потом Юрию Алексеевичу всю оставшуюся жизнь, на всех международных пресс-конференциях задавали этот злосчастный вопрос. И как бы он потом на него не отвечал, его все равно уличали во лжи. В общем, пришлось ему краснеть за чужие грехи…

Я рассказываю об этой некрасивой истории столь подробно потому, что она весьма красноречиво иллюстрируют психологическую атмосферу, которая царствует в нашей космонавтике во многом и поныне. И это несмотря на то, что атмосфера умолчания, недомолвок уже не раз приводила к возникновению разного рода слухов, скандалов и прочих осложнений.

Впрочем, все это было гораздо позднее. В тот же момент Гагарин «вновь подумал о том, что сейчас будет катапультирование. Настроение было хорошее. Стало ясно, что я сажусь не на Дальнем Востоке, а где-то здесь, вблизи расчетного района.

Момент разделения заметил хорошо. Глобус остановился приблизительно на середине Средиземного моря. Значит, все нормально. Жду катапультирования. В это время, приблизительно на высоте 7 тысяч метров, происходит отстрел крышки. Хлопок, и крышка люка ушла. Я сижу и думаю, не я ли это катапультировался. Произошло это быстро, хорошо, мягко. Ничем я не стукнулся, ничего не ушиб, все нормально. Вылетел я с креслом. Дальше стрельнула пушка, и ввелся в действие стабилизирующий парашют».

(В скобках заметим, что срабатывание дополнительного заряда и ввод стабилизирующего парашюта были необходимы для того, чтобы увести космонавта подальше от спускаемого аппарата, чтобы не перепутались парашюты, чтобы космонавта не придавило при приземлении.)

Все хорошо, что хорошо кончается…

«На кресле я сидел очень удобно, как на стуле. Почувствовал, что меня вращает в правую сторону. Я сразу увидел большую реку. И подумал, что это Волга. Больше других таких рек в этом районе нет. Потом смотрю — что-то вроде города; на одном берегу большой город, на другой значительный. Думаю, что-то знакомое.

Катапультирование, по моим расчетам, произошло над берегом. Ну, думаю, очевидно, сейчас ветерок меня потащит и придется приводняться… Потом отцепляется стабилизирующий парашют, и вводится в действие основной парашют. Происходило все это очень мягко, так что я ничего почти не заметил. Кресло также незаметно ушло вниз.

Я стал спускаться на основном парашюте. Опять меня развернуло к Волге. Проходя парашютную подготовку, мы прыгали много раз вот над этим местом. Много летали там. Я увидел железную дорогу, железнодорожный мост через реку и длинную косу, которая далеко в Волгу вдается. Я подумал о том, что здесь, наверное, Саратов. Приземляюсь я в Саратове.

Затем раскрылся запасной парашют. Раскрылся и повис. Так они не открылся. Произошло только открытие ранца.

Я уселся поплотнее и стал ждать отделения НАЗа (носимого аварийного запаса. — Примеч. авт. ). Слышал, как дернул прибор шпильки. Открылся НАЗ и полетел вниз. Через подвесную систему я ощутил сильный рывок, и все. Я понял, что НАЗ пошел вниз самостоятельно.

^{Обелиск на месте приземления Ю. А. Гагарина}

Вниз я смотреть не мог, чтобы определить место, куда он падал. В скафандре это сделать нельзя…

Тут слой облачков был. В облачке подуло немножко, и раскрылся второй парашют. Дальше я спускался на двух парашютах».

Концовку этой истории многие люди старшего поколения, наверное, помнят. Ю. А. Гагарин приземлился на вспаханном поле, неподалеку от Саратова. Его окружила группа колхозников. Поначалу его чуть не приняли за иностранного шпиона. Но красные буквы «СССР», четко выписанные на шлеме, пояснения самого Юрия Алексеевича привели к всеобщему ликованию.

Потом подоспела машина с военными. Они сказали, что по радио идет передача о космическом полете. Кстати, она была запущена в эфир уже после того, как в Москве получили весть о приземлении космонавта.

Так бывший старший лейтенант, в мгновение ока оказавшийся майором, стал известен всему миру.

Ну а теперь скажите: зачем засекретили магнитофонную запись?.. Лично мне из всего этого понятно лишь одно. Только в такой вот атмосфере, где правда легко заменяется ложью из «идейных соображений», и стало возможным возникновение разного рода слухов о том, что Гагарин был отнюдь не первым космонавтом Земли.

Назад: ПЕРВЫЕ ПИЛОТИРУЕМЫЕ ПОЛЕТЫ

Дальше: Риск на грани разумного