Мы въехали в темный Армянский переулок, практически пустой по позднему зимнему времени. На часах было 22.30. Вылезли из машины, и мой товарищ Саша Кравцов, человек весьма известный в московских гулявых кругах, сказал:

– Погодите, ребята, надо маяк посмотреть.

Окна первого этажа старого доходного дома были плотно занавешены. Только в одном внезапно что-то сверкнуло, как-то изломанно и странно отразился свет проезжающей машины.

– Так, – сказал наш проводник, – все в порядке. Маяк на месте.

Я подошел ближе, вгляделся и понял, что за стеклом стоит здоровое наклоненное зеркало. И наша компания немедленно стала коллективным профессором Плейшнером из фильма «Семнадцать мгновений весны». Помните, как на улице Блюменштрассе в окне конспиративной квартиры стоял цветок, играющий роль маяка?

Потом мы вошли в подъезд и поднялись на четыре ступени. Саша пошарил за филенкой обитой коричневым дерматином двери и трижды надавил пальцем невидимый звонок, хотя обычный, с белой кнопкой, как и положено, красовался возле двери на стене.

Потом он тихо произнес что-то. Возможно, знаменитую фразу из фильма «Подвиг разведчика» о продаже славянского шкафа. Махнул нам рукой, и мы практически выстроились на площадке напротив дверного глазка.

Наверно, вид наш вполне удовлетворил кого-то по ту сторону коричневого дерматина. Раздались звуки, похожие на работу клиновидного затвора пятидесятимиллиметрового противотанкового орудия, и дверь отворилась.

– Быстрее, – предложил нам голос из темной прихожей.

За нашей спиной закрылась дверь и вспыхнул свет. В достаточно просторном коридоре, в котором милая сердцу мебель в стиле ампир соседствовала с платяным шкафом, сработанным в 50-е годы, стоял человек лет тридцати, весьма приятной наружности, одетый в джинсы и синий батник на «четыре удара», так называли фарцовщики рубашку с пуговицами на воротнике.

– Меня зовут Андрей, – улыбнулся он, – милости прошу. Только, пожалуйста, снимите обувь, тапочки в шкафу.

Когда мы выполнили указания, Андрей спросил:

– Вы будете только смотреть или хотите закусить?

– Конечно, и закусить тоже, – ответил за всех Саша.

– Такса обычная, – очаровательно улыбнулся Андрей.

Саша собрал с нас по четвертаку, и мы вошли в комнату.

В углу горела маленькая настенная лампа. Свет ее отражался, как в зеркале, в большом по тем временам экране телевизора. На нем стоял видеомагнитофон.

– Рассаживайтесь, – любезно предложил хозяин и вышел.

Появился он через несколько минут с подносом, на котором дымились чашки с кофе, лежали бутерброды с хорошей колбасой и стояли бутылка коньяка и рюмки.

– Угощайтесь. Саша сказал мне, что вы хотите посмотреть «Последнее танго в Париже».

Мы дружно выразили свой восторг.

– Начнем. Но сначала пара клипов с восходящей звездой американской эстрады Майклом Джексоном. – И Андрей включил видеомагнитофон.

Многие из тех, кто будет сегодня читать мой очерк, удивятся, что для нас было откровением то, что сегодня знакомо любому школьнику.

Но тогда цена хорошего видеомагнитофона с телевизором доходила до тридцати тысяч рублей. На такие деньги по тем временам можно было купить три автомобиля «Волга», а если транспорт вам не был нужен – то очень хорошую дачу в престижном районе Подмосковья.

Прощаясь, Андрей пообещал нам показать несколько интересных фильмов.

– Можете, – сказал он мне, – приходить без Саши. Друзей приглашайте только очень надежных. Я беру деньги за показ, но это не от хорошей жизни. Надо оправдать огромную сумму, вложенную в эту технику.

А приходить действительно надо было только с надежными людьми. На это было две весьма важные причины.

Начну с первой – криминальной.

Видео да, впрочем, и вся аппаратура в те годы была самой твердой валютой. Обычный японский магнитофон-кассетник стоил около тысячи рублей. А это были деньги немалые. Вот и появилась в Москве грузинская бригада, бомбившая квартиры с видеотехникой.

Это были налетчики высокого класса, командовал ими Нугзар Тохадзе – человек смелый, очень накачанный, в прошлом весьма неплохой боксер.

В солнечной, ныне абсолютно независимой республике под управлением партийной мафии процветал темный бизнес. Теневым его называли только в официальных сводках. Практически он был вполне легальным. Поэтому «на холмах Грузии печальной» богатых дельцов было больше, чем камней-голышей на пляже в Пицунде, а мечтой любого богатого грузина – иномарка и видео. Но заграничных машин в стране было немного, за них дети гор давали чудовищные деньги, а видеомагнитофоны стали в Москве появляться. Вот бригада Тохадзе и занялась «благородным» делом – нести кинокультуру в широкие массы теневых дельцов.

Работали налетчики предельно грамотно. Для хорошего «дела» необходим был точный подвод. Значит, нужен был хороший наводчик.

Понятное дело, что искомые видики не водились в квартирах обычных советских граждан. Их привозили из-за бугра немногочисленные работники наших загранорганизаций: дипломаты, внешторговцы, инженеры, вкалывавшие на строительстве всевозможных комбинатов в Африке и арабских странах.

Нужен был человек, вхожий в дома московской элиты.

При Леониде Ильиче Брежневе социальные акценты сильно изменились. Если при Сталине и Хрущеве светские компании формировались по номенклатурному положению родителей, то в период «застолья» они сбивались исключительно по количеству денег.

В Москве шел чудовищный «разгуляй». Появились загородные кабаки, где стали гулять до пяти утра, хотя официально они закрывались в 23.30. Но их патронировал КГБ, так как там любили веселиться иностранцы.

Московский бомонд не вылезал из ресторанов Дома журналиста, ЦДЛ, Дома кино и, конечно, старого доброго ВТО. Поэтому грузинские абреки нашли человека, вхожего во все эти места. Они упаковали его деньгами, и он начал проводить разведывательно-поисковые мероприятия.

Где еще собирался московский свет? Где душевно и откровенно говорили мужчины? Где обсуждались и решались важные дела? В элитных закрытых банях. Вот туда и проник наш доблестный разведчик. Положение его позволяло быть на равных с богатыми загранработниками. Там размякшие от пара и расслабленные пивом мужчины элитарных профессий вели свою неспешную беседу.

В бане завязывались неформальные отношения. Начиналась так называемая «дружба домами».

Наводчик из грузинских абреков как раз и был тем человеком, которого не стыдно было позвать в дом – не только не стыдно, но даже и приятно. Собеседник он был отличный, вращался в московском «высшем свете». Вхож в дома партийно-государственной элиты самого высокого разбора, был накоротке с известными деятелями культуры. Да и сам он был не из банно-прачечного комбината – журналист, литератор, автор бесчисленных статей и двух книг.

Я встречал его в ресторане Дома журналиста, он приезжал всегда с весьма солидными людьми или с ватагой знаменитых детей. Был в хороших отношениях с советской принцессой Галей Брежневой. Пару раз я сталкивался с Вадимом, так звали наводчика, на полукатране, как мы называли эту квартиру, у моего кореша Вити Гуся.

Витя жил в старом доме на Арбате. Дом стоит и по сей день, возможно, потому, что охраняют его тевтонские рыцари, устроившиеся на его фронтоне. Я знал его по нашему милому Бродвею. Витя был парень твердый, решительный и очень добрый. Отец его, довольно известный полярник, и мать – метеоролог, практически постоянно жили на Севере, а сын был предоставлен самому себе. Надо сказать, к чести Вити, что он не спился, как многие, не связался с дурной компанией, напротив, он поступил в Институт геодезии и аэрофотосъемки и мечтал о Севере. В его большой трехкомнатной квартире имелась огромная библиотека, посвященная освоению нашего Севера, с редчайшими книгами XVII и XVIII веков. Ни одну из книг на вынос Витя не давал: хочешь читать – приходи и читай.

Мне рассказывали, что когда Вениамин Каверин писал свой знаменитый роман «Два капитана», то пользовался библиотекой Витиного отца.

Но у Вити имелось одно сильное увлечение: он был игрок. Преферанс, покер, канаста – вот его подлинная страсть. Игроком он оказался блестящим, практически всегда выигрывал, видимо, потому, что в его компанию не допускались настоящие каталы.

Мы называли его квартиру полукатраном, потому что там играли любители. Каждую субботу в его квартире собиралась компания нормальных, достаточно сильных игроков. Народ приличный и интересный. Резались в карты всю ночь, поэтому к Вите всегда можно было приехать, чтобы продолжить веселье.

Я не играл и не играю ни в одну умную карточную игру и бывал там со своими друзьями, чтобы посидеть за рюмкой до утра. Вот там-то я и встречал пару раз Вадима. Он тоже был преферансистом и любил расписать пульку. Высокий, подтянутый, вежливо-холодный, с презрительно поджатыми тонкими губами, он не вызывал симпатии, пока не начинал говорить. Стоило ему улыбнуться, начать рассказывать какую-то веселую историю, как этот странный человек преображался, и к нему вы начинали испытывать непреодолимую симпатию.

В 85-м Витя Гусь женился на француженке и из столицы уехал в «захолустный» канадский Квебек, а человек по имени Вадим, отсидев свой срок, подался в Прагу.

Но вернемся к абрекам. По Москве прокатилась волна квартирных разбоев. Причем налетчики действовали с фантазией, не свойственной детям Кавказа.

Поздно вечером в квартире звонил телефон и приятный баритон сообщал, что привез посылку от лучшего друга, бывшего загранработника, из страны, где тот защищал геополитические интересы нашей великой родины. В посылке всякие приятные мелочи. Но у звонившего всего два часа, так как он уезжает к родителям в Киев или Минск, и он просит освободить его от посылки. Он даже готов сам приехать и отдать посылку.

Потом раздавался звонок в дверь, хозяин спокойно открывал, и в дом врывались четверо здоровых мужчин в масках и синих рабочих халатах. Дальше все было обычно. Под пистолетами, направленными на перепуганных хозяев, забиралась вся аппаратура и вторая советская валюта – чеки Внешторгбанка. Советские деньги и драгоценности не брали. Иногда для устрашения абреки включали принесенный с собой утюг. Но это было всего один раз – на квартире директора плодоовощной базы.

Сделав дело и щедро расплатившись с наводчиком, абреки соскакивали в свой большой аул под названием Тбилиси.

У них в Москве не было установившихся связей, посему сыщикам трудно было их искать, хотя работу они вели усиленно и уже начинали выходить «в цвет». Но тут произошло событие, положившее конец разбоям.

Наводчик Вадик наколол квартиру вернувшегося из-за границы в отпуск обычного работника МИДа. Прием был прежним. Хозяин открыл дверь. Четверо ворвались, но хозяин сразу же вырубил двоих. Тохадзе пришлось впервые применить оружие.

И бандиты, забрав покалеченных подельников, оставили поле боя.

Жена раненого позвонила не в милицию, а дежурному по КГБ, поскольку муж ее за границей занимался деятельностью, «несовместимой со званием дипломата». Что бы ни говорили сегодня о доме на Лубянке, но в те годы его обитатели умели работать.

Раненый полковник был занят каким-то весьма крупным делом, поэтому Андропов приказал: надо выяснить, было ли это специальной акцией для устранения офицера спецслужбы или обычным налетом. Московские сыщики щедро поделились с «соседями» своей информацией, и заработала огромная машина спецслужб.

За три дня отработав последние контакты раненого, вышли на Вадима. Быстро сложив его расходы и доходы, установив круг общения, поняли, что наводил именно он.

А потом ему велели позвонить в Грузию по связному телефону и сказать, что есть хорошая хата.

Разбойники прибыли в столицу и отправились на встречу с наводчиком в загородный ресторан «Иверия». Там их и взяли.

Но КГБ в брежневские годы не только защищал владельцев видеотехники, но и активно, по указанию ЦК партии, боролся со скверной, привозимой из-за бугра на видеокассетах.

В начале своего рассказа я говорил о двух причинах. О криминальной я рассказал. Осталась вторая, главная – идеологическая.

В нашей газете «МК» есть милая рубрика «День рождения». В номере от 21 ноября среди фамилий всяких знаменитых людей я вдруг прочел: «Михаил Суслов (1902 г.), главный идеолог КПСС».

Не главным идеологом я назвал бы этого человека, а главным инквизитором. Мне довелось один раз увидеть его. Я шел к своему товарищу, он жил в знаменитом правительственном доме на улице Грановского. Но дойти до его подъезда я так и не успел. Внезапно появились крепкие ребята, загородившие мне дорогу.

Подъехали два ЗИЛа, из первого вышел сутулый человек, в сером костюме, с серым аскетическим лицом, и вошел в подъезд. Суслов в жизни совсем не был похож на свои парадные портреты, висевшие во всевозможных кабинетах. На самом деле, как мне показалось, это был больной, озлобленный человек.

Но именно он, оставаясь серым кардиналом при Никите Хрущеве и Леониде Брежневе, как мог, угнетал нашу литературу и искусство. Главные редакторы газет и журналов произносили его фамилию с дрожью в голосе: в любую минуту он мог любого из них отправить, как писали Илья Ильф и Евгений Петров, «на культработу среди ломовых извозчиков в город Кологрив». Он был злопамятен и беспощаден, и аппарат его идеологических служб подбирался именно по этому принципу.

В 1931 году, при Сталине, он пришел на работу в Центральную контрольную комиссию Рабоче-крестьянской инспекции, иначе говоря, еще в один аппарат подавления инакомыслия. Его по сей день недобрым словом вспоминают в Литве, где в 1944 году он был председателем Бюро ЦК ВКП(б) по Литве: если переводить на немецкий, то гауляйтером. Именно ему доверила партия защиту коммунистической идеологии от проникновения на нашу территорию тлетворного западного влияния.

Суслов был не просто стратегом – он был творцом идеологической охраны.

Кроме государственной цензуры, существовала еще одна – ведомственная. Свирепствовала она и после смерти своего создателя. Мне самому неоднократно приходилось с ней сталкиваться по самым неожиданным вопросам.

Дело в том, что существовала особая категория советских людей – тех, у кого был, видимо, стойкий иммунитет к любой идеологической заразе. Их было немного. У себя на дачах они смотрели любые враждебные нам фильмы, читали книги, которые для них специально переводили. Изучали тем самым подрывную методику наших империалистических врагов. Люди эти были руководителями разных, но достаточно высоких уровней.

Существовала еще одна возможность увидеть хороший западный фильм – спецпросмотры. Обычно их устраивали в Госкино СССР, и могли туда попасть только избранные.

Фильм шел с синхронным переводом. Было несколько переводчиков, и среди них мой друг Леонид Володарский. Ему разрешалось приглашать одного человека.

Как-то Леня пригласил меня. Я пришел и, к своему крайнему изумлению, увидел, что кинематографистов там совсем немного. Зато я встретил несколько знакомых директоров магазинов, модных портных, известных московских львиц.

Это насмешило меня. Будучи председателем Совета по приключенческому фильму Союза кинематографистов, я ежегодно в Доме творчества «Репино» проводил семинары. Для участников семинара Госкино милостиво выделяло пять-шесть западных фильмов. Но, чтобы получить их, надо было пройти ряд специальных процедур. Занимался этим спецотдел Госкино СССР. От нас требовали список участников семинара, маленькие справки о профессии участников: сценарист, режиссер или актер. Потом из списков вычеркивалось несколько фамилий, и нам предписывалось не допускать их до просмотра, в противном случае мы, устроители, понесем некую ответственность.

Конечно, фильмы смотрели все участники семинара и специально приезжавшие наши кинематографические коллеги.

В перехвате телефонных разговоров директора Елисеевского магазина Соколова есть один смешной разговор. Хочу оговориться, что в те времена дружба с директором магазина была весьма выгодной и престижной. Неведомый деятель культуры приглашает Соколова на демонстрацию американского фильма в Дом кино.

– Спасибо, – небрежно отвечает Соколов, – я его видел. Я все смотрю на закрытых просмотрах в Госкино.

Но вернемся к авантюрной видеожизни тех замечательных лет. По сей день многие незнакомые люди узнают Леню Володарского по голосу. Он был у него весьма специфический, и его нельзя было перепутать ни с одним видеопереводчиком.

Жизнь его делилась на две равные части. Официально он переводил художественную прозу, неофициально – видеофильмы. Однажды он принес мне в «Подвиг» прекрасный перевод романа Джо Эстерхаса «Ф.И.С.Т.» – замечательную историю о становлении профсоюзов в Америке.

Нашему изданию она по своей специфике не подходила, но журнал «Советские профсоюзы» всегда просил меня подкинуть какой-нибудь перевод на их тему. Я отправил Леню в редакцию рупора школы коммунизма.

Роман понравился, его заслали в набор, а потом мне позвонил мой товарищ, через чей отдел шла эта сага об американских профсоюзах, и грустно сказал, что роман, видимо, не пойдет.

– Почему? – удивился я.

– Ты понимаешь, старик, мы отправили его наверх, а там сказали, что в Америке вышел по нему фильм.

– Ну и что?

– Понимаешь, в фильме этом играет Сильвестр Сталлоне.

– А он какое отношение имеет к публикации?

– Он играл Рэмбо.

Фильм этот, видимо, кроме директора Елисеевского гастронома, никто из простых смертных не видел, но те, кто надо, его посмотрели.

Я позвонил ребятам из Международного отдела ЦК КПСС, которые помогали мне проталкивать западных авторов в моем издании, и они решили вопрос с публикацией.

Я рассказал это как пример бдительности сусловских стражников.

Однажды ко мне приехал Леня Володарский и привез кассету.

– Хочу показать всем «Парк Горького».

– Спасибо.

– Только я буду вам переводить.

Когда мы посмотрели эту знаменитую ленту, которую чудовищно громили во всех наших газетах, я спросил Леню:

– А почему вы не записали на кассету свой перевод?

– Да вы что, посадят!

В ту пору в газетах начали появляться статьи, одну из них я запомнил по звучному названию: «Видеодиверсант». Некий человек показывал того самого «Рэмбо» и «Псы войны», за это и загремел валить древесину аж на целых четыре года.

Но видеомагнитофонов в Москве появлялось все больше и больше. Они перестали быть немыслимой роскошью, цены на них резко упали, более того: начался выпуск советской техники. Поэтому особенно внимательно начали искоренять идеологическую заразу.

В Москве пошли громкие процессы над людьми, которые подпольно тиражировали ходовые фильмы.

Изъятые кассеты отправляли на специальную экспертную комиссию. Состав ее был обычным: пара партийных дам, заслуженные педагоги, представители милиции и искусствоведы в штатском. Они должны были как представители общественности определять степень порнографии и меру жестокости.

Я читал одно из таких заключений по весьма невинному фильму. Облеченные высоким партийным доверием дамы посчитали порнографией девушек в купальниках бикини.

Однажды Леня Володарский, который уже стал королем видеоперевода, зашел в Елисеевский купить сыру. Стал в очередь, терпеливо дожидаясь подхода к вожделенному прилавку. Внезапно его кто-то сильно толкнул. Он обернулся и сделал замечание незнакомому парню. Тот толкнул еще раз и дико закричал:

– Хулиган, помогите!

Словно из-под земли появились два суровых милицейских сержанта и поволокли его в машину. Доставлен он был по территориальной принадлежности в 108-е отделение милиции. Началась обычная процедура.

– Все из карманов на стол, – скомандовал дежурный.

Леня законопослушно выполнил команду. Из записной книжки выпала моя визитная карточка.

– Вы его знаете? – спросил дежурный.

– Это мой товарищ.

– Позвоните ему и все расскажите.

Он отвел Леню в комнату с телефоном. И тот поведал мне эту печальную историю. Все дело в том, что я много писал об этом отделении. Несколько раз выступал у них, и у нас сложились теплые отношения, которые длятся по сей день. Даже мой фильм «На углу у Патриарших» и его продолжение «Опер с Патриарших» снимался в этом отделении.

Я позвонил начальнику.

– Понимаешь, – сказал он мне, – это операция не наша.

Чье это дело, мне объяснять было не надо.

– Да пошли они, – сказал мой милицейский друг, – я его сейчас выпущу.

И выпустил. После смерти Суслова идеологический террор несколько ослаб. Ну а через три года вообще началось время полной свободы.

Несколько дней назад я шел по Армянскому переулку. В доме, где целую жизнь назад мы искали зеркало в окне первого этажа, разместилось некое АО с мудреным названием. У подъезда топтались мордатые охранники.

Я вспомнил ту ночь, фильм «Последнее танго в Париже» и подумал: хорошо, что сегодня не надо ставить никаких маяков на окна, чтобы посмотреть кино или почитать хорошую книгу.

А может, это опять повторится?