Лапшин.
Паровой трамвай, сипло крича стареньким свистком, бежал в сторону Петрово-Разумовской сельскохозяйственной академии.
Лапшин сидел у окна, мимо проплывали рощи, засыпанные снегом, одинаковые деревянные домишки и снова рощи.
– Благодать-то какая, – сказал сосед, крепкий старик в романовском полушубке, – от Савеловского вокзала отъехали всего ничего, а будто в другой мир попали.
– Вы, уважаемый, Москву, видать, не жалуете? – усмехнулся Лапшин.
– А за что ее жаловать-то. Бесовский город. Пропала наша Москва, как есть пропала.
Паровозик засвистел, начал притормаживать.
– Третья сторожка, – хриплым, простуженным голосов объявил кондуктор.
Состав заскользил, тормозя.
Лапшин поднялся и пошел к выходу.
Лапшин стоял у деревянного павильончика, глядя вслед знаменитому паровому трамваю.
Потом пошел по протоптанной дорожке.
Вышел к дачному поселку.
Шел мимо когда-то нарядных домиков.
Остановился у высокого забора.
Открыл калитку.
Дом Веденяпина, двухэтажный, с двумя застекленными террасами, был в полном порядке, разительно отличаясь от соседних дач.
Лапшин прошел по расчищенной дорожке.
Поднялся на крыльцо, крутанул ручку звонка.
Дверь открылась сразу.
На пороге женщина в пестром фартуке.
– Вам кого?
– Мне бы Алексея Гавриловича.
– Заходите, хозяин дома. Алексей Гаврилович! К Вам господин!
По лестнице со второго этажа спустился хозяин в пестром бархатном халате.
– Кто же ко мне по утру…
Присмотрелся.
– батюшки, кого я вижу. Вот уж гость нежданный. Проходи, раздевайся. Как ты меня нашел?
– Добрые люди подсказали.
– Да, – Веденяпин зло прищурился, – свет не без добрых людей. Проходи, завтракать будем. Груня! Накрой завтрак в столовой.
Сидели за столом, уставленном закусками.
Веденяпин взял бутылку, разлил по рюмкам.
– Я спозаранку не пью, но ради такого гостя. Прошлым летом яблок много уродилось. А Груня у меня мастерица самогонку гнать. Вот и сделали, попробуй, не пожалеешь.
Чокнулись, выпили.
– Ты, Афоня, человек фартовый.
– Как это?
– А просто очень. Я слышал, ты в Екатеринославе мокруху учинил, так ушел. Сабона шлепнули, а ты на то дело идти остерегся. Мельницу твою взяли, а ты опять ушел.
– Конечно, фарт есть. – Лапшин выпил еще рюмку, закусил моченым яблочком. – Но фарт, друг мой Леша, химера. Его организовать надо. У меня свои людишки есть, они вовремя предупреждают.
– В самой ЧКе? – удивился хозяин.
– Там тоже люди имеются, которые сладко пить, да вкусно жрать любят, и с бабенками пошалить.
– Доброе дело. Доброе.
Хозяин выпил, закусил картошкой жареной.
– Говори, с чем пришел?
– ты ювелирный на Кузнецком, дом 7, помнишь?
– Пале-Рояль?
– Именно. Так я дело поставил, как его взять.
– А я причем? Я не налетчик.
– Там три сейфа фирмы «Брилль и сыновья», а в них рыжики и розочки.
– Афоня. Нынче дело такое, что без жиганства заработать можно. Я местной власти сунул, они мне заводик – не заводик, фабриченку – не фабриченку, в общем, большие мастерские отдают. Найму людей, буду по металлу работать.
– Да, это дело, – серьезно ответил Лапшин, – хорошо придумал. Пока большевики во второй раз частный капитал не прикрыли, вполне можешь хорошую деньгу сбить. Но ты же медвежатник от бога. А дело минутное. В доме пять я своего человека истопником в котельную устроил. Мы с ним пять ночей стену курочили и ход сделали под хранилище. В новогоднюю ночь, когда все гулять будут, пол вскроем и войдем.
– А снегирь?
– А он один на весь Кузнецкий мост, его добрые люди напоят.
– Значит так, Афоня. Я под делом твоим подписываюсь. Прихожу, вскрываю сейф и ухожу. За это ты мне платишь…
Веденяпин на папиросной пачке написал сумму.
– Половину сейчас, половину как работу сделаю.
Лапшин прочел, головой покачал.
– Не много?
– В самый раз. Я же в долю не иду.
– И то правда. – Лапшин из кармана пиджака вынул пачку денег, похожую на завернутый в газету кирпич, положил на стол.
– Считать будешь?
– Верю.
– Тогда тридцать первого, в полдвенадцатого у дома пять.
– Заметано, – Веденяпин разлил по рюмкам, – за дело пить – примета плохая, давай с наступающим.
– Давай, чтобы он к нам добрее был.
Чокнулись, выпили.
