Борька-Поэт. Он же Борис Новицкий.

Казаринов сначала не узнал своего старинного друга. Был когда-то Борис Новицкий поэтом декадеатом, ходил в бархатной блузе с атласным бантом, в штанах из красной неже, и со стрелкой нарисованной на сумке.

– Ты, что не узнаешь меня, Витя?

Ну как узнаешь человека в желтой кожанке, в фуражке не со звездой, в высоких сапогах-шевро и моднейших английских бриджах, завернутого в тунику поэта. Они обнялись.

– Ты никак в ЧК служишь.

Новицкий захохотал.

– Витенька. Совсем наоборот. Я поэт полетов.

– Я думал ты перестал.

– А зачем. Я как начал при Керенском так и продолжаю по сей день.

– А как же стихи?

– Пишу. И даже выпустил три книжки.

– Ничего себе.

– А ты как?

– Второй день как с Юга. Делал там кино. Заработал кое-что.

– Ты всегда был молодцом, – Борька-Поэт обнял Казаринова за плечи. – Пойдем ко мне. Посидим, выпьем, закурим, а то мне надо линять из столицы.

– Мне надо передать письма с Юга.

– Кому, если не секрет.

– Да какой там секрет, Боря, Арнаутову и Олегу Леонидовичу.

– Мы посидим, а ты потом в «Домино» и наверняка их встретишь. Пошли ко мне, до Молчановки два шага.

Они стояли у ювелирного магазина Нефедова, на углу Афанасьевского переулка.

Мимо торопились люди. День уходил. Начинались вечерние заботы.

Казаринов с любопытством наблюдал за толпой. Иная она была, чем в восемнадцатом, когда он уезжал из Москвы.

Практически исчезли с улиц шинели, заменившие москвичам пальто.

Вот прошли мимо две дамы в каракулевых шубах с накинутыми на плечи чернобурками и крошечных надвинутых на глаза шляпах-колпачках.

Другой стала Москва, совсем другой. Даже дворники опять появились разметавшие мусор.

– Что смотришь? – спросил Борис.

– Знаешь, если покрасить особняки, да крыши подновить шикарным стал бы Арбат.

– Погоди немного. Это Колумбы капитализма, остальные пока осматриваются и выкапывают горшки с золотишком. А вот когда они придут в коммерцию жизнь пойдет иначе.

Пошли дома поговорим.