Девушка в синей форменной курточке с зелеными петлицами ходила по квартире. В большую амбарную книгу она заносила фамилии жильцов, номера телефонов, количество окон в каждой квартире. Это была новый уполномоченный штаба МПВО при домоуправлении. Когда-то этим делом занимался в доме старик пенсионер Соколов, но, после того как его по состоянию здоровья эвакуировали в Пермь, место уполномоченного несколько месяцев пустовало. Правда, жильцы не особенно жаловались. Соколов был личность въедливая и крайне пунктуальная, несмотря на преклонный возраст, обладал хорошей памятью, и график дежурств он просто держал в голове. Новый же уполномоченный была веселая и, видимо, добрая девушка. Дело это для нее новое, поэтому она, не стесняясь, у всех спрашивала совета, интересовалась, как работал ее предшественник. Слух о ее появлении немедленно распространился по дому, и жильцы радовались, что теперь можно будет хоть немного отдохнуть от железной руки старика Соколова.

Так ходила новый уполномоченный с этажа на этаж, из квартиры в квартиру. Настала очередь и десятой квартиры. Девушка позвонила туда ровно в половине девятого. Сначала дверь приоткрылась, насколько позволила цепочка.

– Я новый уполномоченный штаба МПВО Дмитриева, разрешите войти к вам.

– Слышала, слышала, – хозяйка распахнула дверь, – проходите.

– Да я ненадолго. Хочу сегодня пораньше все закончить, домой надо. Ой, какой у вас халат миленький! Прелесть просто. Сами шили?

– Вам нравится? – Хозяйка, высокая, статная блондинка, довольно улыбнулась. – Это я перед войной купила в комиссионном.

– Наверное, львовский или рижский. Чудная вещь. Мне в ателье дней за десять до начала войны принес один знакомый целую кучу журналов мод с выкройками. К сожалению, не успела, теперь не до шитья. Клиентки разъехались, – вздохнула Дмитриева.

– А вы портниха?

– Была, даже в Доме моделей работала, а теперь вот, – она провела руками по куртке, – дядя устроил, чтоб не забрали на трудфронт.

– Страшное время, милая, страшное, – вздохнула хозяйка. – Проходите, смотрите, ради бога, не стесняйтесь. Вот кухня, одно окно. Теперь прошу сюда. Здесь два окна. А в другой комнате спит мой друг. Вы понимаете?

– Ой, конечно, конечно. – Дмитриева приложила ладонь к губам. – Я понимаю.

– Там одно окно. Заходите. Всегда буду вам рада.

Они подошли к выходной двери, и хозяйка начала поворачивать ручки замков.

– Тоже местная оборона, – улыбнулась она.

– И правильно, жулья-то развелось.

Дверь распахнулась, и с площадки в квартиру шагнул человек. Хозяйка не успела вскрикнуть – твердая ладонь зажала ей рот.

– Спокойно, – сказал вошедший, – НКВД. Где? – Он повернулся к Дмитриевой.

– Там, товарищ майор, – показала она на дверь.

– Пошли, Муравьев.

Прихожая заполнилась людьми, но двигались они бесшумно, словно их вообще не было.

Королев подошел к дверям, слегка приоткрыл их. В небольшой, со вкусом обставленной комнате на диване спал человек. Гимнастерка с петлицами НКВД висела на стуле, там же лежал пояс с кобурой.

Осторожно ступая, Королев подошел к дивану, взял пояс, передал его Игорю, сунул руку под подушку, достал второй пистолет. Спящий только замычал во сне.

– Хороший сон – признак здоровых нервов, – сказал Королев и потряс спящего за плечо.

– Что… – спросил тот, вскакивая, – куда?

– В НКВД, Генрих Карлович, на Лубянку, – усмехнулся майор.

Гоппе сел на диване и, видимо, просто так, не надеясь, а скорее по привычке, сунул руку под подушку.

– Красиво работаете, – еще не окрепшим спросонья голосом сказал он.

– Стараемся. Одевайтесь.

Гоппе встал, подошел к окну. На веревочке, натянутой между рамами, висело красное махровое полотенце. Он снял его, вытер лицо и бросил на диван.

– Вы это зря, Генрих Карлович, зря. – Королев сел на стул. – Мы ведь тоже не от конфирмации, повесьте-ка полотенце. А то завтра его Музыка не увидит и сбежит к себе на болота.

– Все знаете. – Гоппе тяжело посмотрел на Королева.

– Нет, кое-что еще нет. Придется вам поделиться с нами.

– Ну, это как сказать.

– Там посмотрим, а пока одевайтесь.

По улице шли люди. Мужчины, женщины, старики, дети. Военные и штатские. А он глядел на них из окна квартиры, ожидая, стараясь узнать в одном из прохожих Музыку. За эти дни он так устал, что даже перестал нервничать. Особенно последние сутки. Дом на болоте, бешеная гонка по разбитой дороге в Москву, еще одна ночь без сна. Он боялся только одного: вдруг Музыка не придет. Не потому, что информация может оказаться неточной. Нет, просто в такое время опасно шататься по тылам: милиция, госбезопасность, патрули, заставы по охране тыла. В любой момент может возникнуть перестрелка и какой-нибудь боец-патрульный завалит с первого выстрела так необходимого МУРу руководителя банды Бронислава Музыку.

Шло время, на кухне капала вода из крана, за окном на повороте скрежетали трамваи. За спиной Данилова вполголоса переговаривались оперативники, кто-то кипятил чай, кто-то рассказывал о своей родне. Он не поворачивался, ждал.

Данилов узнал его сразу. Высокий, худощавый военный, перебегая улицу, на секунду остановился и поглядел на окна дома. Полотенце висело на месте. Чуть покачиваясь от ветра, оно светилось на солнце, словно глаз светофора. «Ну, все». Данилов облегченно вздохнул.

А Музыка подходил к подъезду. Посмотрев на полотенце в окне, он усмехнулся про себя: это же надо вывесить такой маяк! Да он своим ярким цветом привлечет внимание любого прохожего. Впрочем, черт с ним. Сейчас он поднимется к Шантрелю, выпьет, закусит и ляжет спать. А завтра возьмет документы, деньги да золотишко получит, и все. Прощай, болота, прощай, райцентр. Надо в Ташкент подаваться – так начальство велело. Горский знает, где его найти, а что касается остальных, то до них ему, Музыке, нет дела. Сейчас время такое, людей найти можно. Конечно, лучше совсем бы затаиться, даже от Шантреля. Неизвестно, как дело-то повернется. Вот уж второй год войны пошел, а где победа? Завязли немцы. По таким временам самое лучшее – сколотить банду, стволов пять, да трахнуть тех, кто камушки припрятал. А политика… От нее похмелье плохое.

В дверях он остановился, прислушался. На лестнице играла гитара.

Пели два голоса, мужской и женский, и получалось у них довольно слаженно, особенно под этот умелый гитарный аккомпанемент.

Музыка вошел в подъезд, стал медленно подниматься по лестнице. А над головой продолжалась песня:

Два курсанта артиллерийского училища и девушка спускались ему навстречу. Они были совсем молоденькие, форма на них еще не обмялась и сидела мешковато. Впереди шли высокий парень в пилотке (это он играл на гитаре) и девушка, второй чуть отстал от них, спускался, отбивая чечетку в такт песни.

Увидев командира, курсанты разом прервали песню и прижались к перилам.

– Виноват, товарищ капитан, – сказал гитарист.

– Ничего, – снисходительно махнул рукой Музыка, – веселитесь пока.

Он попытался обойти курсанта, но тут же кто-то из них, Музыка даже не увидел, кто именно, молниеносным приемом вывернул ему руку за спину. Острая боль пронзила его, он захрипел, опускаясь на колени, увидел только руку девушки, расстегивавшую его кобуру.

Дверь квартиры Шантреля распахнулась, и оттуда вышел высокий командир милиции. Он посмотрел на Музыку и сказал буднично, как будто ничего не случилось:

– Здравствуйте, Музыка, вот и довелось встретиться, а я боялся, что вас по дороге подстрелят.

И только тогда Бронислав понял все и закричал надрывно, страшно…

– Езжайте, – приказал Данилов, он еще раз взглянул на Музыку, сидевшего в машине между Муравьевым и Парамоновым.

– А вы? – крикнул Игорь.

– Я потом, позже.

Он пошел по улице, не видя людей и не замечая дороги. Спроси его, куда он идет, Данилов бы не ответил. Повинуясь внутреннему автоматизму, переходил улицы, пережидал машины у перекрестка. Наконец вышел к Сокольническому парку и только тогда понял, что именно сюда собирался прийти уже целый год.

Иван Александрович миновал трамвайный круг, вошел в ворота. С каждым шагом он углублялся все дальше и дальше в заросшие, давно не убиравшиеся аллеи. Но именно такими они нравились ему больше, они стали напоминать настоящий лес.

Людей почти не было. Только в березовой роще сидел на складном стульчике старичок и что-то рисовал. Данилову очень захотелось подойти к нему, но он постеснялся. Прошел еще метров двести и сел на лавку.

Лето подходило к концу. Уже появились первые желтые листья на дорожках, остро пахло свежестью. Данилов глядел на аллею и пытался вспомнить, где он уже видел все это. Пытался вспомнить и не мог. Тишина успокоила его, и он задремал. А когда открыл глаза и снова посмотрел вокруг, то вспомнил, что видел такие же деревья, лавочку и аллею в лесничестве у отца: в его кабинете висела цветная литография картины Левитана «Осенний день. Сокольники».