Глава вторая
Немного политики

Фраза эта принадлежит литературному герою, авторитетному вору Софрону Ложкину, персонажу повести Аркадия Адамова «Дело „пестрых“. В одноименном фильме их произнес Михаил Пуговкин, блестяще сыгравший Ложкина.

Книга А.Адамова стала первым сочинением о Московском уголовном розыске после двадцатилетнего перерыва с начала тридцатых годов, когда было всенародно объявлено, что с уголовной преступностью в СССР покончено.

Зато теперь, если собрать все книги, написанные об этом серьезном учреждении с 1956 года по сегодняшний день, то, наверно, их хватит для создания библиотеки города средней величины. Я уж и не говорю о фильмах и очерках в периодике.

Благодаря этому МУР стал понятием эпическим и культовым.

Я много написал всевозможных криминальных историй. Безусловно, работая над ними, мне приходилось бывать в архивах. Но я совершенно уверен, что, хотя документы, спрятанные во всевозможных хранилищах, проливают определенный свет на происходившие события, они все же могут быть тенденциозными, а люди, собирающие их, — предвзятыми.

Особенно когда дело касается определенных политических событий.

С архивными материалами российского криминала проще, но в них нет главного — розыскной маяты. Ощущений опера, топающего по этажам дома, «отработки жилсектора», его встречи с агентами, разговоров с таинственными людьми, которые частенько, по злобе, или зависти, или сводя счеты, дают правильную наколку.

В рапорты и справки по делу попадает лишь десятая часть розыскных действий. Остальное сыщики держат в памяти. Вот это и есть подлинное. И когда опер делится с тобой воспоминаниями, появляется понимание не только криминальной истории, но и ощущение времени, в котором мы жили и живем.

Мне повезло, я еще застал таких крутых сыщиков, пришедших в МУР в развеселые времена НЭПа, как Алексей Ефимов и Илья Ляндрес, и был дружен с ними. В тридцатые начали работу в угрозыске Иван Парфентьев, Игорь Скорин, Владимир Корнеев.

Они уже ушли из жизни. Но мне, к счастью, удалось записать многие их рассказы. По сей день я дружу со многими муровцами. И не архивные бумажки, а их рассказы и есть подлинная история МУРа.

В 1950 году я переехал из района Тишинского рынка, знаменитого уркаганского района Москвы, в центр, на улицу Москвина. Здесь тоже был свой блатной мир, так называемая Вахрушинка, квартал доходных домов, построенных купцом Вахрушиным. У меня там образовалось некоторое количество знакомых. Блатные из этого квартала держали практически весь центр Москвы.

Однажды мне позвонил мой тамошний дружок Женька и пригласил на день рождения. Надо сказать, что Женька вырос в серьезной, по местным меркам, семье. Отец — известнейший медвежатник, отдыхал в солнечном Коми, брат — гитарист, бабник и весельчак, недавно вернулся с лесоповала из-под Архангельска, где тянул срок за квартиру профессора Филимонова, а мой кореш два года «отпарился» за палатку «по малолеткам».

В те суровые годы судимых близко не подпускали к армии, поэтому Женька трудился подсобником на стадионе «Пищевик», совсем неплохо боксировал и имел уже второй разряд.

День рождения младшенького брат Женьки устроил по первому разряду. Стол ломился от закусок. Из ресторана «Астория» были присланы шницели по-министерски. Ну и, конечно, водка, портвейн, шампанское и пиво.

За столом весь уголовный цвет Вахрушинки. На почетном месте сидел дядя Миша. Самый авторитетный вор микрорайона Михаил Ключарев по кличке «Мишка Ключ». Некогда знаменитый вор-домушник. Сроков у него было столько, что хватило бы на целую футбольную команду. Он уже отошел от дел. Жил на пособие от общака да на долю, которую ему отстегивали воры за разработку серьезных операций.

В хорошую погоду он располагался в Вахрушинском скверике, курил папиросы «Норд», следил за порядком во дворе и приветливо раскланивался со знакомыми.

Я поначалу его даже не узнал. За столом сидел человек в дорогом, хорошо сшитом сером костюме, с золотом часов на запястье. Волосы были тщательно зачесаны на пробор и отливали оловянным цветом.

Когда все уселись, дядя Миша поднял рюмку, пожелал Женьке фартовой жизни. Все чинно выпили. Праздник начался. Но тут раздался звонок в дверь и появился участковый. Он торжествующе оглядел собравшихся и изрек:

— Все собрались.

Лихой народ не стал с ним спорить.

— А ты, Ключарев, опять воду мутишь, — продолжал участковый, — смотри, я тебя заберу.

— Ты, — прищурился дядя Миша, — чином еще не вышел. Меня на первую ходку сам Кандиано устраивал. А ты кто?

Участковый, пообещав всех отправить валить для страны древесину, ушел.

А дядя Миша, завалив очередную рюмку, с гордостью изрек:

— Меня только МУР забирал, но у МУРа совести хватит не портить людям праздник.

Он персонифицировал это серьезное подразделение милиции. Говорил о нем, как о живом человеке. Позже я узнал, что Валериан Кандиано был знаменитым муровским опером, погибшим от бандитской пули.

Московские воры гордились тем, что их задерживали сотрудники МУРа. Если тебя брала Петровка, значит, ты не сявка, а солидный блатарь. И это еще больше укрепляло авторитет серьезного урки.

Слава Московского уголовного розыска началась со знаменитого дела об ограблении Патриаршей ризницы в Кремле в январе восемнадцатого года. Правда, тогда эта служба называлась Московской уголовно-розыскной милицией.

Но это не меняет главного.

Об этом ограблении века писали и снимали фильмы достаточно часто. Но всегда забывали о человеке, практически раскрывшем это дело, о надзирателе Саратовской сыскной полиции Иване Свиткове.

Из ризницы были похищены изумруды, бриллианты, сапфиры, Евангелие 1648 года в золотом окладе с бриллиантами, Евангелие XII века, золотая чаша весом 34 фунта, драгоценные панагии, жемчуг. Оклады из золота и многокаратных рубинов. Короче, взяли на тридцать миллионов золотых рублей, по тем временам сумма астрономическая, на самом деле многие вещи были бесценными.

В Москве как раз развернулась кампания по увольнению из милицейского аппарата бывших полицейских. В уголовный розыск пришли матросы, рабочие, привлеченные романтикой гимназисты. О том, как ловить обнаглевших урок, они имели самые смутные понятия.

Я много читал документов и публикаций о том времени, где основной упор делался на то, что уголовно-розыскная милиция была укреплена членами ВКП(б), поэтому она так хорошо и работала. Но сыщик — это профессия, на которую партийность не влияет и которой только мешает.

А в Саратове все было как прежде. Местным розыском руководил опытный сыщик, гостиницы, трактиры, барахолки, малины были оперативно прикрыты, агентура давала ценные сведения, машина уголовного сыска работала так, словно никакой революции вовсе не было.

Поэтому Свитков и получил информацию, что двое перекупщиков пытаются продать крупную партию золота и драгоценных камней. Когда Свитков арестовал барыг, то с удивлением отметил, что все ценности явно церковного происхождения. Об ограблении Патриаршей ризницы он ничего не знал, так как сводка по этому делу в подразделения уголовного розыска республики не поступала, а была отправлена только в местную ЧК. Ну а там были слишком заняты борьбой с буржуазией, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Барыги сдали человека, продавшего им золото. Это был некто Самарин, проживавший в добротном доме неподалеку от центра.

Опытный сыскарь поднял старые донесения секретных сотрудников и выяснил, что дом этот приобрел известный московский вор Костя Полежаев по кличке «Костя Фрак».

Полежаев был арестован, при обыске у него нашли много ценностей из Патриаршей ризницы.

Но в ту же ночь Полежаев в камере повесился.

Свитков связался с Москвой и узнал об ограблении века. Он с ценностями, под надежной охраной выехал в столицу.

Константин Полежаев принадлежал к самой известной в Москве воровской семье. Его отец и три брата считались в уголовном мире России «иванами».

Свитков вместе с сотрудниками московского розыска накрыл в Краскове дом, в котором жил, естественно под чужой фамилией, младший из знаменитого воровского клана — Дмитрий Полежаев.

В доме нашли много похищенных из ризницы предметов и два драгоценнейших памятника культуры — Евангелия.

Но, безусловно, всего похищенного вернуть не удалось. Исчезли три самых крупных камня: черный алмаз, знаменитый рубин и огромный изумруд.

Эти камни начали жить своей отдельной, кровавой жизнью. Черный бриллиант проявился в 1972 году. За него был выкуплен из тюрьмы и ушел от расстрела крупнейший грузинский теневик.

Владельцем его стал один из самых крупных партийных боссов тех лет.

Я не называю его фамилию только потому, что историю бриллианта рассказали мне друзья-сыщики, а документы по этому делу по сей день лежат в архиве на спецхранении.

Вот так получается. Весь расклад знаю, даже располагаю точными сведениями, в каком архиве лежат нужные мне бумаги, а получить их не могу, потому что ныне покойный кандидат в члены Политбюро и крупный политик был тем, кого можно смело назвать одним из отцов сегодняшней коррупции. А эти люди своих не сдают.

«Слово к делу не пришьешь», как говорят старые оперативники.

В четвертом классе мы начали изучать «Историю СССР». Была война, и учебников не хватало. Поэтому нам выдали старые книжки по истории, изданные в тридцатые годы. Учебники эти поразили меня своей таинственностью. В них черной краской были замараны целые страницы текста, а вместо пяти фотографий зияли черные квадраты.

Как я ни пытался стирать эту краску, чтобы увидеть замазанные фотографии, мне это не удавалось.

Дома я спросил у матери, почему замазали картинки. Она ответила просто и доступно: «Так надо».

Через много лет я узнал, что затушевали портреты военачальников и политических деятелей, уничтоженных после многочисленных процессов тридцатых годов.

В 1970 году я начал собирать материал о МУРе во время войны. Мы сидели в квартире Игоря Скорина. Хозяин, Алексей Ефимов и я. Они рассказывали, а я записывал, потом мои друзья достали самое дорогое и интересное — старые фотографии. Я поглядел на них и вспомнил учебники моего детства. Лица некоторых людей были затушеваны черными чернилами.

— Этих ребят арестовали как врагов народа, — сказал грустно Скорин, — было негласное указание замазать их на групповых портретах.

— Пришлось, — со злой горечью пояснил мне Ефимов, — а то всех могли прихватить как пособников.

На одной из фотографий в центре сидел человек без лица с тремя ромбами в петлицах и орденом Красного Знамени.

— Леонид Давыдович Вуль, начальник МУРа, талантливый сыщик, — пояснил Скорин.

Леонид Вуль пришел в уголовный розыск из МЧК. Он работал в подразделении, занимавшемся борьбой с уголовной преступностью и бандитизмом.

Как я уже писал, возглавлял его легендарный человек Федор Мартынов. У него был подлинный оперативный талант, и людей он подбирал в свою службу штучных.

Такое подразделение в ВЧК-ОГПУ было просто необходимо, так как уголовный розыск в республике находился в стадии становления. Впрочем, как и весь милицейский аппарат страны.

Деньги милиционерам платили смешные, пайки были скудными, поэтому на службу в РКМ приходили случайные люди.

Как ни странно, чекисты за такую же работу получали намного больше. Так что взаимный антагонизм сыщиков уголовного розыска и их коллег с Лубянки возник еще в далекие годы Гражданской войны.

Вуля отправили на работу в МУР с формулировкой «на укрепление руководящих кадров». Он пришел в дом 3 на Большом Гнездниковском, где тогда помещался МУР, и очень много сделал для правильной организации работы этого сложного подразделения.

Надо сказать, что в те годы уже сложился костяк московского сыска. Ушли случайные люди, отправлены были «на этап» жулики и взяточники. МУР стал элитной милицейской службой.

Вуль часто бывал в Кремле, докладывал лично Сталину о состоянии преступности в стране.

В тридцать третьем году была ограблена квартира одного из самых крупных партийных деятелей. Вполне естественно, что раскрытием преступления занялись люди из госбезопасности. Но у них, занятых подготовкой будущих громких процессов, ничего не получалось.

Сталин лично поручил Вулю заняться этим делом и дал неделю срока. МУР раскрыл дело в течение пяти дней. Сталин вызвал Вуля, поблагодарил его и назначил начальником московской милиции.

— Кого вы рекомендуете на свое место? — спросил вождь сыщика.

— Виктора Николаевича Овчинникова.

Сталин одобрил эту кандидатуру.

Если бы Леонид Вуль знал, как повлияет его рекомендация на судьбу его заместителя, он наверняка бы не назвал эту фамилию.

У Лубянки хорошая память. Вулю не простили, что он со своими оперативниками, раскрыв дело об ограблении соратника великого вождя, не поделился славой с людьми Ягоды.

Его арестовали и приговорили к высшей мере.

В 1936 году в городе Мелекессе Куйбышевской области была убита заслуженная учительница Мария Пронина, делегат VIII чрезвычайного Всесоюзного съезда Советов, член редакционной комиссии съезда. На этом съезде принималась Сталинская конституция. Поэтому смерть Прониной немедленно связали с происками врагов народа.

Дело вели местные сотрудники, а под политическую версию забили камеры тюрьмы родственниками и знакомыми людей, арестованных как члены троцкистско-зиновьевского заговора. Но дело так и не было раскрыто. Тогда «железный нарком Ежов» поручил его Московскому уголовному розыску. Оперативную группу возглавил начальник МУРа старший майор милиции Виктор Овчинников. В нее вошли лучшие московские сыщики, среди них были Георгий Тыльнер, Николай Осипов, Алексей Ефимов, Иван Свитков, поднявший дело Патриаршей ризницы.

Им предстояло найти убийцу учительницы Прониной.

Вводя своих сотрудников в курс дела, начальник МУРа не рассказал о личном указании Ежова преподнести это убийство как политическое. Овчинникову было ясно, что к принятию Сталинской конституции это дело никакого отношения не имеет.

И хотя великий вождь заявил, что жить стало лучше, жить стало веселей, в стране не хватало продуктов, мануфактуры. Люди получали нищенскую зарплату, а за ударный труд поощрялись ордерами на галоши и отрезы ситца. А по Москве гуляла новая частушка: «Жить стало лучше, стало веселей, шея стала тоньше, но зато длинней».

Пронина получила в Москве довольно крупную сумму денег, купила много вещей в спецмагазине. Безусловно, это не могло не привлечь к ней внимания преступников.

Уголовная версия оказалась самой верной. Московские сыщики арестовали «ночного царя» Мелекесса бандита Розова и его подельников: уголовников Федотова и Ещеркина.

Оперативники МУРа за раскрытие сложного преступления были награждены орденами. Арестованных «троцкистов-зиновьевцев» выпустили из тюрьмы. Масштабного заговора против Сталинской конституции не получилось. И этого Ежов не простил Овчинникову.

Рекомендовал его на должность начальника враг народа Вуль, да и во время Первой мировой войны он был старшим унтер-офицером (по-нашему — старшим сержантом), а главное, его сестра была когда-то замужем за поляком, ныне живущим в Варшаве.

Так появилось на свет дело «польского шпиона Виктора Овчинникова». Ведь только агент империалистической разведки мог не заметить, что дело об убийстве делегата съезда Советов — политическое.

Виктор Овчинников был расстрелян по приговору Особого совещания.

В те же годы арестовали и вынесли смертный приговор первому начальнику МУРа Александру Трепалову, его обвинили в покушении на жизнь самого товарища Сталина.

В 1970 году произошло «знаменательное» событие в жизни страны. Правда, широкие массы строителей социализма об этом ничего не знали. А напрасно. Событие это влияло на жизнь простых граждан значительно больше, чем очередной съезд КПСС.

В прелестном зеленом Киеве, на берегу Днепра состоялся очередной сходняк. Воры «в законе» решали, как им жить дальше.

Воровские понятия, созданные в сталинском ГУЛаге, больше не отвечали требованиям эпохи. Теневая экономика и спекуляция стали более прибыльным делом, чем воровство.

На «съезде» было разрешено ворам «крышевать» подпольные цеха, если нужно — иметь дела с ментами и администрацией. Москву на «сходняке» представлял знаменитый московский вор Анатолий Черкасов по кличке «Черкас». Так теневой бизнес стал заботой воровского сообщества. Воры объединились с цеховиками, местной властью и некоторыми милицейскими чинами.

На огромные деньги, полученные от подпольного производства, покупалось расположение самых высоких чиновников страны. Бороться с этим должна была служба БХСС, но, мягко скажем, у нее это не всегда получалось.

Отслеживать нарождающуюся коррупцию председатель КГБ Юрий Андропов поручил специально созданному подразделению.

МВД при Николае Щелокове окрепло и стало мощной государственной структурой.

И вот на борьбе с нарождающейся коррупцией столкнулись интересы двух могучих ведомств, а проще сказать, амбиции Юрия Андропова и Николая Щелокова.

Открытая конфронтация началась 26 декабря 1980 года, когда на станции метро «Ждановская» пьяными милиционерами был убит заместитель начальника секретариата КГБ СССР, майор госбезопасности.

После убийства тело на машине начальника 5-го отделения по охране метрополитена вывезли в район поселка Пихорка и бросили у дороги. По этому делу была создана специальная следственная группа, которую возглавил знаменитый следователь по особо важным делам Владимир Калиниченко.

Об этом писали много и даже сняли художественный фильм «Убийство на Ждановской», поэтому я не буду пересказывать, в каких условиях велось следствие.

Люди Щелокова делали все, чтобы помешать Калиниченко. В ход шли шантаж, угрозы, обещания быстрой карьеры. Но все же убийцы сотрудника госбезопасности Лобов, Лоза, Самойлов, Емешев, Панов и Баринов были арестованы. Их допрашивали следователи КГБ в Лефортово. Но для того чтобы навсегда дискредитировать милицию в глазах руководства партии, одного случая было недостаточно. В разборку двух руководителей мощных карательных структур втягивали все новых и новых работников милиции, и естественно МУРа.

Начальнику 4-го отдела полковнику Алексею Сухареву позвонил известный московский адвокат и сказал, что его подследственный хотел бы с ним встретиться. Адвокат защищал крупного мошенника, сидевшего в Лефортово, внутренней тюрьме КГБ.

Сухареву было не до встреч с раскаявшимися фармазонщиками. Его отдел в просторечии назывался «бандитским» и занимался крупными грабежами и разбоями.

Совсем недавно он со своими людьми обезвредил самую жестокую банду — Корькова по прозвищу «Монгол». Но часть бандитов оставалась на свободе, и руководил ими умный и отважный бывший боксер Вячеслав Иваньков по кличке «Японец».

Кстати сказать, именно Алексей Сухарев со своими операми отправил «на этап» этого опасного преступника. Так что не до встреч с арестованным КГБ мошенником было полковнику Сухареву.

Но через некоторое время мошенник сам позвонил ему и попросил о встрече.

На скамеечке Рождественского бульвара Алексей Сухарев услышал весьма занятную историю. Оказывается, его собеседник сидел в одной камере с милиционерами — убийцами со станции «Ждановская» и следователи давили на них, чтобы они дали показания на заместителя начальника ГУВД генерала Виктора Пашковского и начальника МУРа как на организаторов убийства сотрудника КГБ.

Когда перепуганные сержанты отвечали, что они таких высоких начальников в глаза не видели, следователи показывали им фотографии и предлагали опознать их на очной ставке.

КГБ основательно взялся за МУР, особенно за отдел Сухарева. Именно там пересекались интересы Лубянки и Петровки. Этот отдел занимался ворами «в законе» и крупными уголовными авторитетами, напрямую связанными с теневым бизнесом страны, которым так интересовались люди Андропова.

Вполне естественно, что, держа под постоянным оперативным контролем крупных воровских авторитетов, Комитет госбезопасности получал необходимую информацию.

Одним из объектов наружного наблюдения был знаменитый московский вор Черкас, и вдруг в КГБ узнают, что старший опер 4-го отдела Николай Степанов разрабатывает уголовного авторитета как фигуранта по крупному делу. Более того, Степанов привлек за организацию преступления еще одного авторитета, ныне, кстати, крупного банкира.

Все это напрочь ломало выстроенную КГБ схему. И как до сих пор уверены ребята из МУРа, тогда и возникло дело, что работники отдела Сухарева через агентов дают наводки на богатые квартиры и потом берут воров с поличным.

Старшего опера Николая Степанова арестовали. Он сидел в Лефортово. Много месяцев провел в одиночной камере, но не пошел на сговор с кагэбэшниками. Следователи с Лубянки не сломили его.

Прав был Софрон Ложкин: «МУР есть МУР».

Николая Степанова полностью реабилитировали, он получил жалованье за все месяцы отсидки, его восстановили на работе и присвоили очередное звание.

А что же с теми, кто шил ему статью?

Да ничего. Они спокойно ушли на пенсию и работают в коммерческих структурах. Они даже не извинились перед офицером милиции.

Разбирая свой архив, я нашел фотографию, сделанную в июне 1960 года в парке «Сокольники».

На ней я и ребята из МУРа за большим столом, уставленным пивными кружками.

Как хорошо, что больше я никогда не увижу лица на фотографиях, замазанные черной краской.

А может быть, увижу?