В августе 1918 года к фабриканту Куликову, проживающему в Сокольниках в собственном доме, пришли пятеро суровых посетителей. Скрипя новенькой кожей курток, они предъявили ордер за подписью председателя тамошнего совета Жаркова, по которому особняк и все имущество Куликова отходило в пользование революционных рабочих и крестьян.

Операцией руководил лично Жарков, он выгнал семейство фабриканта из дома, пригрозив обязательным расстрелом. Дом Жаркову понравился. Ковры, дорогая мебель, картины на стенах, много серебряной посуды. Большевик Жарков жил по принципу: вы пожили – теперь наша очередь.

Приличный дом фабриканта и собирателя картин содрогнулся от пьяных загулов представителей новой власти. Из кафе «Бом» на Тверской на моторах привезли дам, готовых на все ради жратвы, выпивки и тряпок. А всего этого у Жаркова было в избытке, так как он постоянно проводил реквизиции у буржуйского населения.

Кроме того, он обложил оброком всех торгашей на своей территории, брал продуктами, вещами и деньгами. Не правда ли, похоже на нынешние времена?

Поборы с каждым днем увеличивались, а пьянки принимали чудовищный размах. В некогда пристойном доме бывшего фабриканта голосили цыгане, пели опереточные дивы и известные московские куплетисты.

Обложенные непосильной данью частники отправились с жалобой в МЧК. Руководитель этой могущественной организации Николай Манцев поручил разобраться с Жарковым начальнику уголовного подотдела МЧК Мартынову.

Сотрудники подотдела опросили людей, агенты Мартынова проникли на очередную гулянку, устроенную Жарковым.

Манцев получил исчерпывающий отчет.

Решение было кратким – расстрелять.

Чекисты взяли Жаркова с компанией как раз в момент празднования старорежимного праздника, Рождества, и отвезли всю компанию на Лубянку.

Манцев сам приехал в бывшее гнездо разврата, прошелся, осмотрел картины и приказал, чтобы живопись и серебро не растащили местные партумельцы, передать все на вечное хранение художнику Литвинову, живущему на даче в Сокольниках. Литвинов был обласкан властью, так как писал революционные плакаты.

Приказано – сделано.

Серебряная посуда и картины по описи были переданы художнику, которому выдали охранную грамоту от МЧК. Литвинов честно пытался устроить в Сокольниках музей живописи и русского серебра, но властям было не до него. Главное, народ накормить, а потом все остальное.

Так и осталась коллекция Куликова на ответственном хранении в доме художника. Он, как мог, пополнял ее, потом дело продолжил его сын, художник-реставратор. Так она и дожила до наших дней.

Как пелось в небезызвестном приблатненном городском романсе, «нас было пятеро фартовых ребятишек». И мы решили устроить новогодний круиз, то бишь ночью посетить несколько веселых компаний, куда мы получили приглашение заранее.

Начать решили у меня на улице Москвина. Компания подобралась веселая, все до одного недавно разошлись с женами и, как писал Маяковский, были «свободны от любви и от плакатов».

Был продуман маршрут новогоднего круиза. Сначала выпиваем у меня, потом едем в Сокольники, где у некой Марины гуляла компания забубенных художников, потом выдвигаемся в центр, на улицу Горького, в дом, где магазин «Армения». Там в огромной четырехкомнатной квартире нас ожидало весьма изысканное общество и несколько прелестных свободных дам.

В Сокольники к художникам нас приглашал Володя Сафронов, олимпийский чемпион по боксу, сменивший перчатки на палитру, а на улицу Горького нас зазывал журналист-международник с иновещания Жорик Гаврилов. Он же обеспечивал стремительное передвижение по улицам столицы нашей мобильной группе. Жорин папа когда-то работал в Моссовете и приобрел списанный «ЗИМ», их тогда повсеместно убирали из госучреждений, заменяя двадцать первыми «Волгами».

Ровно в одиннадцать вся наша команда собралась на Москвина, каждый что-то приволок из дома, и стол получился очень неплохой.

Мы проводили старый год, потом, когда на моем стареньком КВН появились кремлевские часы, поздравили друг друга с Новым годом и начали собираться.

Первый пункт был Сокольники, где Володька Сафронов имел виды на хозяйку, искусствоведа Марину Литвинову.

Прихватив с собой «боезапас»: коньяк, водку и шампанское, – мы погрузились в некогда номенклатурную машину и начали круиз.

Надо сказать, что сокольнические дачи давно стали частью Москвы, но Володя Сафронов сидел за штурмана рядом с Жорой, и мы доехали, не блуждая по лесным аллеям.

Бывшая дача, а ныне личный городской дом был огорожен штакетником. Перед домом стояла украшенная всякой ерундой елка. Из распахнутого окна доносилось нестройное пение:

На диване, эх, да на диване!

Мы лежим, художники!

Когда мы вошли в калитку, из окна вылетели две пустые бутылки и тарелка с закуской.

– Вроде бы холодец выкинули, – печально сказал Валера Осипов.

Нас встретила хозяйка. И мы поняли, почему Володя Сафронов так стремился попасть в этот дом.

Марина приняла нас очень приветливо, что нельзя было сказать о ее гостях. Художники начали провожать старый год аж тридцатого числа, поэтому были тяжело и мрачно пьяны. Я никогда не видел столько лохматых бород и выношенных свитеров, собравшихся в одном месте.

Володьку Сафронова они встретили с подобающим олимпийскому чемпиону восторгом. Юру Пузырева тоже отметили своим вниманием, правда, называли его Толей Кузнецовым, что страшно обижало нашего друга.

Валера Осипов был необычайно контактным человеком. Его повести «Неотправленное письмо» и «Серебристый грибной дождь» были бестселлерами, и многие читали их. На меня и на Жору художники смотрели с явным неодобрением.

Пока знакомились, я оглядел гостиную, всю увешанную картинами. Здесь в основном были пейзажи. Узнал Айвазовского, Клевера, Ярошенко, Васильева. Хозяйка, увидев, что меня интересует живопись, пригласила в соседнюю комнату, где вся стена была увешана картинами Сомова. Но полюбоваться мне не удалось, трубный глас народа позвал нас к столу.

В гостиной я заметил на комодике красного дерева огромную металлическую вазу, полную фруктов.

Один из художников, с рыжей бородой, в которой застряли остатки закуски минимум дня за три, провозгласил тост за дорогих гостей, посланных им в новогоднюю ночь. Он пил из большого, видимо серебряного, кубка. Выпил водку, выкинул кубок в окно и упал.

– Господи! – ахнула хозяйка. – Что они творят, это же старинное серебро.

Она пошла на улицу искать кубок вместе с Сафроновым и Осиповым.

Вернувшись, Валера Осипов сказал мне:

– До чего допились, козлы. Под окном тарелки, бутылки, рюмки серебряные. Гнать их надо.

– Попробуй.

Комната напоминала пейзаж после битвы. Художники спали на полу, под столом, двое пристроились под роялем.

Володька Сафронов любил выпить, но ломался быстро. Через час он уже спал на диване.

Жора позвонил кому-то по телефону и сказал нам:

– Ждут.

Мы договорились с нашей милой хозяйкой, что съездим за девушками и вернемся.

– Приезжайте, – попросила Марина, – я вас устрою на террасе второго этажа, чтобы эти бородачи не мешали.

Когда мы одевались, Жора вспомнил, что нас просили привезти фрукты.

– Заедем по дороге на три вокзала, там в ресторане разживемся, местные опера помогут, – сказал я.

Мы загружались в машину, когда из дома выскочил в одном костюме Валера Осипов. Он нес что-то, завернутое в пальто. Сопя, влез в машину и рявкнул:

– Никуда не надо заезжать, я стырил фрукты.

Он развернул пальто, и мы увидели металлическую вазу, полную фруктов.

– Неудобно как-то, – вздохнул знаток этикета Жора-международник.

– Этим козлам, – парировал Валера, – не фрукты, а огурцы соленые нужны. Мы же вернемся и привезем вазу.

Все немедленно согласились с его доводами.

В доме на улице Горького звучала музыка Глена Миллера, столичная светская тусовка была в полном составе. Нас встретили радостным воплем, и мы вошли, неся вазу с фруктами и шампанское.

Господи, кого здесь только не было! Девушки из Дома моделей, завсегдатаи кафе «Националь», актрисы, актеры и, конечно, элегантные молодые люди, говорившие, что они журналисты или дипломаты, но я точно знал, что они работают в Конторе глубокого бурения.

Гулянка была в полном разгаре, душой компании был Сеня по кличке «Мародер». Об этом человеке рассказ отдельный.

Все знали его как кинорежиссера, у которого подлое Госкино закрыло гениальный фильм под названием «Не убий!». Легенда гласила, что поставил он его на Рижской студии, теперь писал сценарий еще одного гениального фильма, а пока работал вторым режиссером на Киностудии им. Горького.

Он действительно работал на этой студии, только должность у него была другая. Он числился ассистентом по реквизиту.

Но Сеня обладал завидной внешностью уставшего гения и одевался с подчеркнуто кинематографическим шиком. Впрочем, ему это не составляло труда, он по-крупному занимался фарцовкой.

Но под Новый год у него появлялась особая статья дохода. Встретить праздник в престижном месте было заветной мечтой теневиков и магазинщиков. Особенно рвались они в ЦДРИ, где собиралась вся богемная Москва. Успехом пользовались также Дом кино и ресторан ВТО.

В Центральный дом литераторов никто не рвался, там было чопорно и скучно.

А как попасть в эти оазисы веселой и яркой жизни? И тогда на помощь приходил Сеня. Он доставал приглашения и брал по триста, а то и по пятьсот рублей с человека. Часть денег он отдавал администраторам творческих домов, остальные клал себе в карман.

Народные артисты и известные кинорежиссеры не могли попасть на новогодний праздник в свой творческий дом, так как почти ползала отдавалось Сениным клиентам.

У Сени было два урожайных дня: Новый год и старый Новый год. За эти дни он весьма прилично поднимался, чтобы с гордостью нести и дальше крест обиженного властью талантливого мастера.

– Как дела, Сеня? – спросил я его.

– Весьма.

– Прилично нажил?

– А то, – засмеялся Сеня.

Дальше шло как всегда. Выпивка, танцы, споры об искусстве. И, конечно, вспыхнул скандал. Мой хороший знакомый, журналист-неудачник Леня, отлупил на кухню свою даму, известную эстрадную певицу, и она убежала в слезах в ночь.

Леня был московский плейбой. Высокий интересный блондин, окончивший университет в Тарту. Тем не менее карьера в печати, несмотря на его необыкновенное обаяние, не складывалась. Больше года он нигде не задерживался и всегда вылетал с работы за какие-то грязные денежные дела. Но в деньгах он не нуждался, так как и папа и мама трудились на крупных должностях в торговле.

Пока народ занимался конфликтом, ко мне подошел светский человек Наум Семенович. Только я из всей нынешней компании знал, что он проходил по известному трикотажному делу Шакермана – Гальперина, но был по суду оправдан. Некоторые говорили, что он плотно «сидел в отказе», поэтому и вышел на волю с чистой совестью, но я догадывался о его роли в этом громком деле.

Так вот, Наум Семенович подошел ко мне и, указывая на вазу с фруктами, сказал:

– Это ваш Грачев?

– Предположим.

– Редкой красоты вещь. Я могу сразу же дать вам три тысячи, а завтра вечером привезти еще полторы.

– Давайте поговорим об этом на свежую голову, – ответил я и увидел Леню, виновника скандала, внимательно слушавшего наш разговор.

Пришло время продолжить наш круиз. Мы пообещали прелестным дамам снежную сказку в Сокольниках и стали собираться в путь.

А ваза исчезла.

Я незамедлительно довел до моих растерянных спутников, какую ценную вещь мы умыкнули и сколько денег нам придется заплатить за нее.

Одна из наших девиц сказала:

– А эту железку Ленька утащил.

– Давно?

– Минут пять.

Мы оставили Юру Пузырева с рекрутированными дамами, а сами отправились в карательную экспедицию. Жорка гнал машину по пустым улицам, словно участвовал в гонках. Мы доехали до Ленькиного дома на Студенческой минут за пятнадцать.

Окна его комнаты были темны. Из телефона-автомата я набрал номер, и злобная соседка сообщила, что его нет дома.

Ничего не оставалось, как сесть в засаду. Что мы и сделали.

Минут через пятнадцать подъехало такси, из него вылез Ленька с большим свертком. Мы с Валерой надвинулись на него с двух сторон, и Осипов вырвал у Леньки из рук сверток. Раскрыл его, там была ваза.

– Ты зачем ее взял?

– Решил спрятать. Вещь дорогая, мало ли что могло случиться. Утром завез бы ее тебе.

– Тварь, – рявкнул Валера, – таких, как ты, мы на Северах!..

– А меня туда не тянет.

У меня были многолетние и весьма непростые отношения с этим человеком. Я знал его с 50-го года. Про него мало кто говорил хорошо. Но я никогда не отказывал ему в помощи.

Ударил я его два раза в жизни. Это был первый.

Правым крюком я отправил его в сугроб.

У дома на улице Горького нас уже ждали Пузырев и наши избранницы в дорогих шубах.

Загрузились и двинулись в Сокольники. Подъехав к Марининому дому собрали военный совет. Решение пришло сразу, как только мы увидели открытое окно.

Вместе с Валерой положили вазу под окном и присыпали слегка снегом. Когда мы появились в доме, то сразу поняли, что пропажа обнаружена.

Нас встретили расстроенная Марина, проснувшийся, но не вполне трезвый Володька Сафронов и еще несколько свитеров и бород.

– В чем дело? – наивно поинтересовался я.

– Вазу работы Грачева украли.

– Кто?! – ахнул Валера.

– Мы подумали на вас, но раз вы вернулись… – всхлипнула Марина.

– А эти персонажи не могли ее за окно отправить? – поинтересовался Юра Пузырев.

– Могли, могли, – поддержал его Жора.

Мы гурьбой высыпали во двор. Под окном в снегу что-то блестело. Вытащили вазу. Заодно и несколько серебряных рюмок.

– Какие мерзавцы, – ахнула интеллигентная хозяйка, – пришли в дом, насвинячили, бог знает что наделали!

Мимо лежащих вповалку художников мы поднялись на террасу второго этажа. Она висела над заснеженной сокольнической рощей. Зажгли елку, запалили бенгальский огонь и начали отмечать Новый, 1966 год и счастливое завершение круиза.

Володя Сафронов так и не женился на очаровательной Марине. У нее все сладилось с Жорой Гавриловым. Они жили хорошо. Появился Гаврилов-младший. Жора стал выезжать в краткосрочки за «бугор».

Новый, 1974 год мы встречали в Доме кино. Славно повеселились. Я приехал домой, только заснул, как зазвонил телефон.

– У нас несчастье, – сказал срывающимся голосом Жора, – приезжай.

Я схватил такси и помчался в Сокольники. Увидел у их дома проблесковые маячки оперативных машин и все понял.

В доме работали ребята из Сокольнического райотдела и опера МУРа.

– Обнесли по наводке, – сказал мой муровский дружок, – взяли только серебро.

Действительно, не тронули ни одной картины, не взяли ни дубленки, ни шубы. На магнитофоны и другую технику даже не взглянули.

Унесли разбойники только работы мастерской Грачевых.

– Найдем, – пообещали опера и действительно нашли. Сначала вышли на наводчика, завсегдатая Дома журналистов по имени Алик, а потом нашли и разбойников. Только серебро сгинуло.

Но грабители твердо «сели в отказ», говоря, что работали по просьбе некоего кавказского человека.

Начальник угрозыска страны генерал Игорь Карпец сказал мне:

– Ты знаешь, на кого эти люди работают?

– Нет.

Он назвал мне три фамилии номенклатурных коллекционеров, чьи портреты наш народ носил на демонстрациях.

Игорь Карпец никогда не говорил зря. Он очень много знал о делах высшей номенклатуры, за что и поплатился впоследствии.

И снова Новый год. И встречать я его буду в компании милых мне людей. А вот безумной гонки по ночной Москве не намечается. Не будет новогоднего круиза.