СУТЬ ДЕЛА.
МОСКВА. Май
Шестого мая, когда Данилов только что собрался домой, благо казарменное положение отменили, позвонил дежурный.
— Иван Александрович, — взволнованно закричал он в трубку, — убийство. — Голос дежурного сорвался.
«Видимо, кто-то из новеньких, — подумал Данилов, — старики уже привыкли ко всему», — и спросил:
— Где?
— В Грохольском переулке.
— Хорошо, выезжаю.
Муравьев, Полесов и новый уполномоченный Сережа Белов еще не ушли, и это было очень кстати, так как посылать за кем-нибудь машину времени не было.
В автобусе их уже ожидали эксперты и проводник с собакой. Все было как обычно, обыкновенный выезд.
Автобус гремел по булыгам переулков. Шофер гнал машину кратчайшим путем. Трясло.
— Слушай, — крикнул Муравьев из темноты. — Володя! Что, в Москве нет больше асфальтированных улиц?
— Есть, — ответил шофер, — но так дорога короче.
— Боюсь, Иван Александрович, — сказал Игорь, — что он нас не довезет. Ты нас не жалеешь, так собаку пожалей, — опять крикнул он шоферу.
— Ничего, — серьезно сказал проводник. — Туман привычный. Правда, Туман?
Собака молчала.
По крыше автобуса застучали ветки, водитель въехал в проходной двор.
— Ну дает, — засмеялся Полесов, — сейчас подъездами поедем.
Заскрипели тормоза. Автобус остановился.
— Приехали, — шофер нажал на рычаг двери, — выгружайтесь.
В переулке пронзительно пахло липой. Было совсем темно, только узкие прорези замаскированных фар освещали несколько метров булыжной мостовой.
— Интересно, куда он нас привез? — спросил Данилов. — Как ты думаешь, Игорь?
— А кто его знает...
— Привез я вас правильно, — обиженно сказал шофер, — вон там, видите?
Данилов наконец начал различать неясные фигуры у дома. Потом послышались торопливые шаги, к ним кто-то шел.
— Товарищ начальник...
— А, это ты, Смирнов, — Данилов по голосу узнал начальника розыска райотдела. — Ну, что у тебя?
— Плохо у меня, четыре трупа.
— Куда как плохо, что ж ты, меньше мне не мог приготовить?
— Так это не я.
Насчет чувства юмора у Смирнова всегда было неважно.
— А жаль, что не ты. Никакой возни бы не было, сейчас надели бы на тебя браслеты и отвезли на Петровку. Веди, чего стоишь.
Глаза привыкли к темноте, и постепенно Данилов уже различал улицу, домишки маленькие различал и деревья, которые казались неестественно большими.
Сзади по тротуару полоснул узкий свет фонаря.
— Пока не надо, потом, — не оборачиваясь, приказал Иван Александрович.
— Сюда, — сказал кто-то и услужливо распахнул калитку. — Тут ступенька одна сломана, так что вы осторожно.
— Спасибо.
Первое, что он почувствовал еще в прихожей, — кисловатый запах пороха. Он появляется в комнатах обычно после перестрелок, значит, здесь стреляли много. Данилов толкнул дверь и очутился с маленькой прихожей.
На полу лежал человек в военной форме, рядом валялась фуражка с черным артиллерийским околышем. Осторожно переступив через него, Данилов вошел в комнату.
В пять утра Иван Александрович вернулся в управление и, не заходя к себе, сразу же пошел к начальнику. В приемной сидел неизменный Паша Осетров.
— У себя? — спросил Данилов.
Паша вскочил, щелкнул каблуками и, оправив гимнастерку, ответил:
— Час как пришел. А что, важное что-то?
— Придется будить. — Данилов еще раз подивился Пашиной выправке. — Дело безотлагательное.
— А может, подождем, Иван Александрович?
— Нет, Паша, нельзя ждать.
Осетров скрылся за дверью и минут через пять появился вновь.
— Ждет.
Начальник, стоя у стола, застегивал гимнастерку. Одна щека его была намята до красноты. Он поймал взгляд Данилова, усмехнулся:
— На рожу смотришь? На диване прилег. Всего часок прихватил, пока ты жуликов ловишь.
Он потянулся всем своим большим и сильным телом, взял со стула ремень.
— Я перед войной, Иван, думал, поеду в отпуск, кроме творога, есть ничего не буду. Похудеть все хотел. А сейчас ем все что придется, а без ремня галифе бы потерял. Такая вот у нас нынче жизнь. Почище всякого лечебного питания. Ну, докладывай.
Иван Александрович сел к столу, достал из планшета бумаги.
— Плохое дело, — начал он, — давно у нас такого не было.
— Ты докладывай, Данилов, — начальник сел на диван, — а потом мы с тобой решим, что было и чего не было.
— Третьего мая в Москву с Дальнего Востока прибыл старший лейтенант Ивановский Сергей Дмитриевич. Цель приезда — служебная командировка. Ивановский сопровождал эшелон с техникой — пушки для фронта. После окончания дел он попросил у начальства разрешения задержаться на три дня в Москве у родителей. Ему разрешили.
Шестого мая вечером он со своей девушкой пошел в кино. Кстати, она живет в соседнем доме. По ее словам, когда они подошли к дому Ивановского, то увидели: на одном из окон часть светомаскировочной шторы оторвана, и свет падает на улицу. Ивановский заглянул в окно и увидел, что какой-то человек бил по лицу его отца. Он выхватил пистолет и бросился к дверям.
— Погоди-ка, — начальник встал, — это тебе девушка Ивановского сказала?
— Да.
— А где она сейчас?
— У меня в кабинете ждет.
— Предусмотрительный ты, Иван, человек, — начальник усмехнулся, — с тобой работать хорошо. Ну, давай дальше.
— Нам повезло, что подруга Ивановского, Алла Нестерова, сразу же подошла к окну.
Сначала она не поняла, куда бросился Сергей, только потом, догадавшись, подбежала к окну. Сквозь порванную светомаскировочную штору Алла увидела кусок комнаты и человека в военной форме. Он поднял руку. И девушка поняла, что этот незнакомый военный собирается кого-то ударить. Все происходило как в немом кино. Люди жили и двигались беззвучно. Но внезапно раздался выстрел, звук его не могли приглушить даже стекла, и неизвестный, так и не опустив руку, упал. Потом в комнате загрохотало и погас свет. Алла прижалась к стене. С крыльца сбежали трое. И только сейчас она увидела «газик», стоявший чуть поодаль от дома. Машина развернулась и пронеслась мимо нее. И все же, несмотря на темноту, Алла успела запомнить последние две цифры номера — 06.
— Так, — начальник встал, — это уже кое-что. Ну а дальше?
— В квартире мы обнаружили убитого лейтенанта, его родителей и неизвестного в форме ВОХРа. Найдена всего одна гильза от пистолета ТТ, судя по кобуре, этим оружием пользовался Ивановский.
— А в командирской книжке у него что записано?
— Все дело в том, — Данилов полез за папиросами, — что документов у убитого не обнаружили.
— Значит, их забрали.
— Больше гильз не нашли, видимо, стреляли из нагана, кстати, у убитого налетчика на поясе кобура от нагана. Точнее сообщат патологоанатомы и эксперты.
— Следовательно, — начальник помолчал, — картина такая. Четверо неизвестных врываются в дом Ивановского, избивают его родителей...
— Обыскивают квартиру, — добавил Данилов.
— Да, обыскивают квартиру. Значит, что-то ищут. Поэтому, видимо, и били, заставляли признаться. Им это «что-то» очень нужно было. Просто так на тройное убийство не пойдешь. В общем, поздравляю, Данилов, — начальник усмехнулся. — Банда у нас появилась. Опасная банда. Что-нибудь взято из дома?
— На полу валялась шкатулка. Нестерова показала, что в ней убитая Мария Дмитриевна Ивановская хранила ценности. Нестерова считалась невестой сына, поэтому ей были известны некоторые вещи. Так, например, она рассказала, что там хранились сапфировые серьги с бриллиантами, которые покойная собиралась подарить ей к свадьбе.
Некоторое время они сидели молча, глядя друг на друга. Потом Данилов сказал:
— Не думаю. Мне кажется, что Алла не связана с этим делом. Девушка хорошая, студентка, комсомолка.
— С тобой прямо страшно становится, Иван, — усмехнулся начальник, — ты мысли читаешь.
— Так работаем вместе сколько.
— Откуда у Ивановского-старшего драгоценности?
— Он ювелир, очень известный. Крупнейший специалист, так сказать, художник своего дела.
— Но ведь не из-за сережек к нему пришли. Сколько они, кстати, могут стоить?
— Об этом поговорю сегодня днем со специалистами.
— Надо узнать, зачем они приходили.
В дверях бесшумно появился Осетров.
— Товарищ начальник, там Муравьев товарища Данилова спрашивает.
— Давай зови его, — приказал начальник.
Игорь вытянулся на пороге. Данилов с удовлетворением оглядел его ладную фигуру, туго затянутую портупеей. Игорь последнее время ходил в форме. Гимнастерка сидела на нем, как влитая, орден Красной Звезды, полученный за декабрьские бои под Москвой, красиво выделялся на сером коверкоте.
«Он поэтому и носит форму, — мысленно улыбнулся Иван Александрович, из-за ордена». И пока Игорь произносил уставные слова приветствия, Данилов подумал о том, как все же война взрослит людей. Прошло всего ничего, а Муравьев стал уже вполне зрелым человеком и умным оперативником.
Игорь подошел к столу, сел в кресло. Даже по тому, как он держался в этом кабинете, вызов в который мог не всегда приятно кончиться для любого работника МУРа, чувствовалось, что Муравьев знает цену своим словам и уж если решил чего, то мнение свое будет отстаивать до конца.
— Сегодня утром я посетил директора производственного комбината Ювелирторга.
— Посетил, — Данилов засмеялся, — ну, Муравьев. Посетил, считайте, вытащил человека утром из постели. Сработано оперативно, но не совсем вежливо.
Игорь развел руками.
— Ничего, — сказал начальник, — продолжай, Муравьев.
— Ивановский, — Игорь достал блокнот, — характеризуется с самой лучшей стороны. Старый большевик-подпольщик. В его мастерской резали шрифт для искровских типографий. Участник октябрьских боев в Москве, воевал в гражданскую, но был отозван для работы по специальности в Гохран. В двадцатые годы выезжал в качестве эксперта за границу при продаже наших драгоценностей. Активно участвовал в разоблачении группы Шелехес-Пожамчи.
— Так ты, Иван, его должен знать, — перебил Игоря начальник МУРа, — ты же этим делом занимался.
— Нет, — Данилов покачал головой, — я тогда ездил арестовывать двух барыг — чисто техническая работа. Молодой был еще, наверное, младше Игоря.
— Ага, — начальник достал спички, — а я кое-что помню. Ну, давай дальше.
— Ивановский, — так же ровно и бесстрастно продолжал Муравьев, — награжден орденом «Знак Почета», имеет благодарности и грамоты ВЦИК и Совнаркома. В октябре 1941 года к нему в мастерскую поступило много ценностей, камней и золота от эвакуированных предприятий Ювелирторга Белоруссии и Украины.
— Так, вот это уже кое-что, — начальник застучал пальцами по крышке стола. — Кое-что. Зачем они поступили?
— Для сортировки, оценки и реставрации.
— На какую сумму?
— Приблизительно на три миллиона рублей.
— Что дальше?
— Когда началась ноябрьская неразбериха, Ивановский и его помощник Попов сложили ценности в специальный ящик, опечатали его и вывезли из Москвы. В дороге Попов умер от воспаления легких...
— Подожди, Игорь, — сказал Данилов, — не части. Ты выяснил, как вывозили ценности? Я имею в виду, был ли ящик с ними дома у Ивановского?
— Да, почти неделю убитый прятал ценности в подвале дома.
— А почему он не сдал их в банк?
— Тогда, в период эвакуации, поступило распоряжение работникам Ювелирторга самостоятельно вывезти ценности.
— Распоряжение, прямо скажем, дурацкое, но делаем поправку на тот период, стремительный и бестолковый, — сказал с иронией начальник. — Вот теперь кое-что проясняется.
— Как вывозились ценности из Москвы? — снова спросил Данилов.
— Ночью, на машине, с инкассаторской охраной.
— Все довезли?
— Точно сдано по акту, копия у меня.
— Мне кажется, товарищи, — начальник встал из-за стола, прошелся по кабинету, — кто-то знал, что ценности Ивановский увез домой. Знал, что увез, но не знал, что сдал государству. Вернее, не поверил. Психологически не мог обосновать. Думал, мол, ювелир, известный мастер, а здесь такие деньги сами в руки плывут. Мне кажется, что навел этот «некто». Муравьев, поезжайте в кадры Ювелирторга, возьмите личные дела всех, кто сталкивался с Ивановским по работе...
А в город пришло утро. И было оно светлым и радостным. Но никто не заметил его прихода, потому что заботы этих людей всегда одинаковы, в любое время года и любое время суток. Постепенно прохладный ветерок вытянул из кабинета слоистые клубы дыма, и все трое почувствовали, как они устали, но их работа только начиналась, и никто не знал, сколько продлится она, сколько листов ляжет в папку с надписью: «Дело об убийстве гр-на Ивановского Д. М....».
Звонок телефона возвестил о начале нового дня. Начальник снял трубку. После первых же слов невидимого собеседника он внимательно поглядел на Данилова.
— Так, — говорил он кому-то, — понятно... Во сколько?.. Понятно. Так... Спасибо.
Он положил трубку, повернулся к Данилову:
— Это для тебя, Иван, из Московского управления госбезопасности. Королев звонил. Машина с похожим номером была в пять утра на Минском шоссе остановлена бойцами КПП, пассажиры оказали сопротивление. В общем, один убит, двое бежали, пошли кого-нибудь из своих на место. Но главное связи. Нам нужно отработать все связи Ивановского. Кстати, машина записана за первым автохозяйством Моссовета.
В коридоре Данилов встретил Полесова.
— Ты куда, Степа?
— За шофером, Иван Александрович.
— За каким?
— В шестнадцатое отделение поступило заявление от Червякова Валентина Ивановича, что вечером у него угнали машину ГАЗ номер МО-26-06.
— Угнали вечером, а когда заявил?
— Утром.
— Привези его ко мне.
— Есть.
Понемногу дело начинало проясняться. В том, что машину у Червякова никто не угонял, он ни на минуту не сомневался, уж больно белыми нитками шито алиби: угнали вечером, а заявил утром. И, уже сидя в кабинете, Иван Александрович порадовался работе своих ребят. Пока все шло четко, без осечек, но вот что будет потом — неизвестно.
В его комнате хозяйничало утро. На подоконнике сидел воробей и, наклонив голову, смотрел на Данилова круглым любопытным глазом, словно спрашивал: ну как, чего нового, уважаемый Иван Александрович?
— Ничего нового, брат, — сказал Данилов воробью, — ничем тебя порадовать пока не могу. Ты залетай через месячишко...
Зазвонил телефон, его хриплый звон спугнул птицу.
— Данилов.
— Иван Александрович, звонили из НТО, все точно, стреляли один раз из ТТ и три пули из нагана, причем, судя по рисунку нарезов, две выпущены из одного и того же револьвера.
— Следовательно, один из нападавших убил лейтенанта, а другой его родителей?
— Именно так. Теперь о дактилоскопии. Отпечатков очень много, но на шкатулке и шкафу идентичные отпечатки, проверяли по нашей картотеке.
— Вот что, вы бы их отправили для идентификации в картотеку ГУМа в наркомат. Чем черт не шутит, а вдруг там найдутся похожие «пальчики».
— Отправили.
— Только побыстрее.
— Сделаем.
Данилов положил трубку, достал из стола блокнот. Так что же мы имеем, уважаемый Иван Александрович? Пока ничего конкретного. Нужно начать с допроса Аллы Нестеровой. Тем более что она ждет в соседней комнате.
Девушка сидела у стола и молчала. Молчал и Данилов, давая ей освоиться и прийти в себя. Делая вид, что он копается в бумагах, Иван Александрович внимательно разглядывал ее. Даже горе и усталость не стерли красок с лица девушки. Розовощекая, она, безусловно, была очень хороша собой. Теперь Данилов понял, почему лейтенант Ивановский просил отпуск. Конечно, не родители. Разве в этом возрасте вспоминают о них? Нет, он не прав. И вспоминают и думают, но лишь появится девушка — и все. А что «все», ведь это прекрасно — гулять по Москве с такой Аллой, держать ее за руку, думать о ней в вагоне поезда...
Данилов еще раз взглянул на нее. Бедная, она, наверное, и не думает, что, не будь ее, ехал бы лейтенант Ивановский в свой Хабаровск. Пора начинать.
— Вы очень устали? — задал первый вопрос Иван Александрович.
— Да, — Алла ответила тихо, одними губами.
— Я вас попрошу, подержитесь еще немного, ваши показания для следствия крайне важны. Ведь вы тоже хотите, чтобы мы поскорее нашли преступников.
— Да. — И на этот раз тверже.
— Вы, наверное, голодны. Впрочем, чего я спрашиваю, мы же оба ничего не ели. — Данилов взглянул на часы: — Врачи нам этого не простят. Подождите, я сейчас.
Иван Александрович зашел в соседнюю комнату. За столом покойного Ивана Шарапова сидел новый помуполномоченного Сережа Белов. И снова у Данилова защемило сердце, как будто с того далекого сентябрьского дня прошло всего несколько дней. Белов встал из-за стола, аккуратно оправил гимнастерку:
— Слушаю, товарищ начальник.
— Вот что, Сережа, попроси, чтобы мне принесли два стакана чая, и расстарайся, сообрази чего-нибудь поесть.
— Я уже договорился, товарищ начальник, в столовой дадут в счет пайка.
— Молодец, только побыстрее, пожалуйста.
Они пили чай. Сережа расстарался, чай был ароматный и крепкий. Первая утренняя заварка, ее еще не успели разбавить в буфете. Они пили чай и ели хлеб с маслом. На этот завтрак, по скромным подсчетам Данилова, пошло два командирских доппайка. Девушка ела с аппетитом, что тоже поразило Ивана Александровича, но потом он понял, что это молодость берет свое, в любой ситуации.
— Я прочитал, Алла, то, что вы написали. — Иван Александрович отставил стакан с недопитым чаем. — Может быть, еще хотите покушать?
— Нет, спасибо.
Алла заметно повеселела, и это обстоятельство обрадовало Данилова.
— Так я прочитал, — продолжал он, — понимаете, вы написали много интересного, но, к сожалению, кое-что придется уточнить.
— Я готова.
— Вот и хорошо. Скажите, Алла, я все насчет этих серег. Вы не могли бы их, ну, нарисовать, что ли?
— Попробую.
— Вот вам карандаш и бумага.
Через несколько минут рисунок был готов.
— Так, — сказал Данилов, — значит, это сапфир. Кажется, синий?
— Знаете, такого глубокого синего цвета, а вокруг бриллианты небольшие, но Мария Дмитриевна говорила мне, что они очень старой работы, поэтому дорого ценятся. Они в их семье передаются женам сыновей.
— Ах вот как! Значит, эти серьги — талисман вроде.
— Скорее, семейная реликвия.
— А сколько могла стоить эта реликвия, не знаете?
Алла посмотрела на Данилова с недоумением.
— Я понимаю, — сказал Иван Александрович твердо, — многие вопросы покажутся вам не совсем тактичными. Но прошу понять меня, наша профессия такая. Мы, как врачи-невропатологи, безжалостно врываемся в человеческие души. Так что потерпите. Кстати, вы говорили, что серьги лежали в шкатулке?
— Да.
— А что там еще было?
— Я не знаю. Нет, впрочем, погодите. Мне Сережа как-то показывал, там был Наполеон.
— Простите, кто?
— Да, Наполеон, — взволнованно сказала девушка, — печать такая. Наполеон в треуголке, руки скрестил на груди, и ниже кружок, на нем инициалы выгравированы. Печать. Сережа рассказывал, что в 1812 году, когда французы бежали из Москвы, ее забыли, а его прапрадед ее нашел. Мне ее Сергей показывал.
— А из чего сделан этот Наполеон?
— Сережа говорил — из серебра.
— Нарисовать сумеете?
— Нет, что вы.
— Ну тогда размер приблизительный на бумаге отложите.
— Как отложить?
— Проставьте... Понятно, — Данилов взглянул на бумагу, — сантиметров десять приблизительно.
— Приблизительно.
— Теперь вот о чем расскажите. Вы жили рядом с Ивановскими, считались у ник в доме почти родной. Правильно я говорю?
— Да.
— Так вот, не заметили ли вы чего-нибудь необычного в поведении Дмитрия Максимовича за последнее время?
— Нет, ничего особенного.
— Тогда постарайтесь вспомнить другое: перед отъездом Дмитрия Максимовича из Москвы в ноябре вы там не встречали посторонних?
— Видите ли... — Алла замолчала и ответила, подумав: — Дмитрий Максимович никуда не уезжал. В ноябре заболела Мария Дмитриевна, и я ухаживала за ней.
— Как — никуда не уезжал? — удивился Данилов. — А вы ничего не путаете?
— Да точно, Иван Александрович, я говорю правду! — Голос Аллы сорвался от волнения.
— Да вы успокойтесь, я вам верю, тут неразбериха одна получилась. Вы уж помогите нам выяснить.
— Числа пятнадцатого ноября, — медленно, видимо стараясь ничего не упустить, начала рассказывать Алла, — да, по-моему, пятнадцатого, Дмитрий Максимович и его помощник Георгий Васильевич...
— Попов?
— Да, Попов, привезли домой тяжелый ящик. Привезли втроем.
— А кто третий?
— Шофер, я еще удивилась: шофер, а очки у него выпуклые, как у очень близоруких людей. Так вот, они принесли тяжелый ящик. Потом шофер уехал, а Дмитрий Максимович сказал, что у них сломалась машина и надо ждать инкассаторов.
— Как я понял, инкассаторы должны были подъехать прямо к дому?
— Да, но что-то случилось, я уж не знаю что, и инкассаторы приехали только через неделю. Все это время Дмитрий Максимович и Попов дежурили в комнате, где стоял ящик, по очереди. У них даже наганы были.
— А когда приехали инкассаторы?
— Дмитрий Максимович все время звонил по телефону, а машины не было. Наконец он сказал, что поговорит с замнаркома внутренних дел, которого знал лично.
— Он позвонил ему?
— Да.
— И что дальше?
— Той же ночью приехала машина и люди в форме. А с ними какой-то начальник из Ювелирторга, они вскрыли ящик, составили акт, а ценности положили в зеленые мешки. С ними уехал Попов, а Дмитрий Максимович остался, у него грипп начался сильный.
— Понятно. Алла, вспомните: а больше никто не заходил к Ивановскому?
— По-моему, нет.
— Ну вот мы и уточнили. Спасибо вам.
— Я могу идти?
— Конечно. Я попрошу, чтобы вас проводили.
Данилов встал, пожал девушке руку. Странно, выходит, что Ивановский никуда не уезжал из Москвы. Вот теперь вообще все становится непонятным.
Иван Александрович сел на стул рядом с сейфом, прислонясь виском к его холодному боку. Делать ничего не хотелось. Даже думать было противно, а сама мысль, что сейчас придется идти осматривать привезенную с КПП машину, показалась невероятной и отвратительной. Эх, поехать бы сейчас в пивную на Брестской. Стать в уголке за высоким столиком, пива выпить холодного... А потом домой спать. Открыть окно, с прудов потянуло бы запахом плесени и свежести, и сон бы пришел невесомый и тихий, как елочная вата...
Узор сейфа больно давил висок, но Данилов не замечал этого: он спал.
— Иван Александрович, — слышал он голос Белова, — товарищ начальник...
— Чего тебе? — спросил Данилов, не раскрывая глаз. — Никакого уважения к старости.
— Товарищ начальник, — голос Белова все еще доносился словно из-за закрытого окна. — Алла вспомнила, кто приходил к Ивановскому...
«В дополнение к моим показаниям хочу сообщить, что в конце ноября 1941 года или в первых числах декабря к Ивановскому заходил тот самый шофер. Я узнала его по очкам. Пробыл он в квартире недолго. Больше я его не видела».
Данилов еще раз перечитал протокол допроса. Ну вот, кое-что есть. Теперь нужно установить шофера. Возможно, что он связан с убийством. Вполне возможно. Уж больно много совпадений.
Он позвонил Полесову. Трубку никто не поднял. Значит, Степан еще не приехал. Данилов позвонил дежурному и попросил сведения обо всех разбойных нападениях и грабежах за последние шесть месяцев.
— Это сейчас распоряжусь, — ответил дежурный, — все абсолютно?
Данилов помолчал, а потом добавил:
— Нет, только группы. А также все сведения об использовании наганов. Кроме того, запроси отряды ВОХРа, не случилось ли у них чего за это время.
— Сделаем.
А теперь надо пройтись. Просто выйти из управления и пойти по улице. На ходу думается легко. Данилов запер кабинет. В коридоре было пусто. Он прошел полпути до лестничной площадки, услышал, что в его комнате зазвонил телефон. Данилов опять открыл дверь, надеясь, что звонок случайный и телефон замолчит. Но, видимо, на том конце провода сидел человек настырный, и аппарат звонил натужно и длинно.
— Данилов!
Это звонил Полесов.
Иван Александрович приехал в отделение через двадцать минут. В дежурке сидел щуплый белобрысый человек и вертел в руках очки с выпуклыми стеклами. Данилов даже не удивился. Он просто ожидал этого, знал, что заявил о пропаже машины именно тот самый шофер в очках с выпуклыми стеклами.
Допрос он начал сразу, в отделении.
— Ваша фамилия, имя, отчество?
— Червяков Валентин Иванович.
— Год рождения?
— Мне двадцать восемь лет.
— Место работы?
— Я механик первого автохозяйства.
— Почему же в вашем заявлении написано, что вы шофер?
— Это временно, почти все водители на фронте, я из-за близорукости от службы в армии освобожден, поэтому с сентября прошлого года работаю водителем.
— С таким зрением?
— Что поделаешь, товарищ следователь, война.
Данилов встал из-за стола, прошелся по комнате.
Червяков сидел спокойно, прищуренные глаза смотрели куда-то мимо, словно видели такое, что никто другой увидеть не мог.
— Номер вашей машины МО-26-06?
— Да, а что, она найдена?
— Пока спрашиваю я.
— Извините.
Голос ровный. Спокойный очень голос, слишком даже. Данилов достал папиросу и начал разминать табак. Делал он это нарочно медленно, специально затягивая паузу. Червяков продолжал молчать, все так же бесстрастно глядя прямо перед собой. Казалось, что именно на стене кабинета проецируется что-то видимое только ему — ему и никому больше — и что это и есть для него сейчас самое главное и интересное.
— Вы знакомы с Ивановским? — внезапно резко спросил Данилов.
— Да.
— В каких вы отношениях?
— Я не понимаю вопроса.
— Как часто вы с ним виделись и в какой обстановке?
— Виделся с ним в конце сорок первого...
— Точнее.
— В ноябре. В конце ноября. Мы ящик с ценностями возили, а у меня машина сломалась. Ну вот и пришлось...
— Что пришлось?
— Ящик к Дмитрию Максимовичу тащить.
— А вы знали, что было в нем?
— Конечно.
— Что?
— Ценности. Большие ценности. Мы их должны были отвезти на семидесятый километр Горьковского шоссе.
— Почему именно туда?
— Там было какое-то учреждение, которое их принимало и отправляло в глубокий тыл.
— А откуда вы узнали о ценностях?
— Интересно, — Червяков поправил очки, — очень интересно! Да вы, видимо, считаете меня человеком, которому ничего нельзя доверить? Так я должен понимать ваш вопрос?
— Гражданин Червяков, здесь спрашиваю я.
— Это почему же? Вы, собственно, кто такой? Вы меня пригласили, а мое право отвечать вам или нет.
— Логично, но неразумно. Я начальник отделения по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска. Фамилия моя Данилов. Зовут Иван Александрович. Вам этого достаточно?
— Вполне, только прошу документы показать.
Данилов усмехнулся, вынул удостоверение. Он смотрел, как Червяков читает его, близко поднеся к глазам, и еще раз удивился, как такому человеку можно доверять машину.
— Все в порядке, — Червяков протянул обратно удостоверение. — Теперь спрашивайте.
— Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти ценный груз.
— Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и даже выдали наган.
— Что случилось потом?
— Машину мне дали старую, я сразу же написал об этом докладную записку.
— Почему же вам дали плохую машину?
— Теперь уже сказать трудно.
— И что дальше?
— Машина сломалась у Колхозной площади. Мы ее бросили и отнесли ящик в дом к Ивановскому.
— Вы помните этот ящик?
— Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом, по бокам две ручки.
— Какого он цвета?
— Вот этого не помню.
— Понятно. Что было потом?
— Мы отнесли ящик, и я ушел к машине.
— Больше вы не были у Ивановского?
— Был.
— Когда?
— В декабре.
— Зачем?
— В машине Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с бельем. Я его обнаружил в гараже на следующий день. Но отнести не мог. Меня срочно направили в Балашиху в ремонтные мастерские чинить разбитые на фронте машины. В декабре я вернулся и пошел к Ивановскому. Я очень удивился, застав его дома. А еще больше удивился, увидев в прихожей тот самый ящик. Тогда я понял, что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о нем. Потом опять уехал в Балашиху. Приехал в апреле и решил пойти в Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить.
Червяков снял очки, помолчал.
— В промкомбинате я передал заявление начальнику охраны, фамилия у него странная, подождите, — Червяков достал пухлую записную книжку, близоруко поднес ее к глазам. — А, вот, Шантрель.
— А почему же вы к нам не пришли?
Червяков надел очки и посмотрел на Данилова. За выпуклыми стеклами глаза казались огромными, особенно зрачки.
— К вам я боялся. Я ведь лишенец.
— Не понимаю.
— Отец у меня арестован в тридцать восьмом.
— Значит, боялся.
— Значит, так.
— А потом что?
— Ночью вчера ко мне четверо военных пришли. Да, кстати, тот самый Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные.
— Какие?
— Обыкновенные, в гимнастерках, сапогах, с наганами. Допросили меня. Документ показали, что они из охраны промкомбината. Потом сказали, что воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот и все. Утром машины нет, я и заявил.
— Побудь здесь, — Данилов вышел в соседнюю комнату. Полесов сидел у самой двери.
— Слышал?
— Слышал.
— Езжай в промкомбинат.