К пяти утра, когда начался солнечный день, Данилов закончил дела. Вернувшись из горкома, он упросил Серебровского помочь ему допросить хозяйку Шантреля, и Сережа, как всегда, не подвел. Старуха «развалилась» через полчаса.

— Возраст, — потом говорил Серебровский, — я, Ванечка, у нее был лебединой песней.

Правда, особенно важного от допроса Спиридоновой Данилов и не ждал, но тем не менее выяснилась одна любопытная деталь. Шантреля привел к старухе Володя Гомельский, известный фармазонщик и золотишник. Привел он его в июле сорок первого, а откуда приехал Шантрель, давали разъяснения следующие строчки протокола:

«Я, конечно, как женщина честная, в чужие дела не лезла, но случайно услышала (читай, подслушала под дверью), что Володя Гомельский называл моего постояльца земелей, и они вспоминали общих знакомых и родителей Володи». Теперь кое-что было. Во-первых, нужно разыскать Гомельского, во-вторых, узнать, откуда он родом.

Но все это пришлось отложить, так как начальника отделения, занимающегося мошенничеством, на месте не было, видимо, носился по городу, разыскивая свою беспокойную клиентуру.

Данилов позвонил в район и приказал снять засаду на Палихе. Она ничего не дала, а главное, особой пользы он от нее и не видел. Оставил ребят в надежде, может, кто-нибудь придет за продуктами.

— Вы за этим домиком смотрите в оба. Поставь ребят, пусть глядят. Должен же кто-то прийти. Обязательно должен, — сказал он начальнику розыска райотдела. И, выслушав его длинную тираду, что людей не хватает, и уж лучше пускай его пошлют на фронт, и что у него на территории зависают кражи, твердо сказал: — Это приказ начальника горуправления, и наше дело выполнять.

Повесив трубку, Данилов запер кабинет и вышел на улицу. От табака и таблетки кофеина гудело в голове.

«Вот же какая гадость! — подумал Иван Александрович. — Все-таки эти лекарства — отрава. Башка гудит, а спать хочется сильнее».

Он только подошел к остановке, как подъехал двадцать третий трамвай. В вагоне было пусто, старичок-кондуктор читал газету. Данилов сел у окна и задремал. На остановках он открывал глаза, невидище глядел на знакомые улицы и снова погружался в звенящее полузабытье. Кондуктор, видимо, пожалев его, начал тоненьким дискантом объявлять остановки.

На улице 1905 года Иван Александрович сошел. До дома было рукой подать, но идти стало трудно, ноги налились свинцом и не слушались. Но все же он поднялся на третий этаж и открыл дверь квартиры.

Старясь не шуметь, стащил в прихожей сапоги и расстегнул портупею. Так, с ремнем в руках, вошел на кухню и увидел Наташу. Она стояла у плиты и улыбалась.

— Ну что, Данилов, — она засмеялась и дотронулась пальцем до кончика носа. Такая уж у нее была странная привычка. — Что, Данилов, наконец ты и обо мне вспомнил?

Она шагнула к нему, и он обнял жену, еще теплую от сна, и, как всегда, удивился, почему волосы у нее пахнут травой.

Когда он проснулся, в комнате царил полумрак от задернутых штор. Данилов взял с тумбочки часы. Стрелки показывали три.

Он сразу же позвонил в отдел. Трубку снял Муравьев.

— Ну что, альтруисты, как дела?

— Дела у прокурора, Иван Александрович, — голос у Игоря был невеселый, — он, кстати, вас с двух часов дожидается.

— Кто он? — не понял Данилов.

— Помпрокурора, — пояснил Игорь, — всю душу из меня вынул, о диабете рассказывает.

— Ты послушай, тебе полезно, — засмеялся в трубку Данилов, — пришли машину, я еду.

Он быстро побрился, принял холодный душ — горячей воды, естественно, не было, — больно вытерся жестким полотенцем. Тело приятно горело; шлепая босыми ногами по нагретому солнцем полу, прошел в комнату, надел все чистое. У стола на спинке стула висели вычищенные и выглаженные гимнастерка и галифе, на скатерти лежала записка:

Иван Александрович оделся и почувствовал зверский аппетит. Он еще не успел справиться с картошкой, как внизу условно загудела машина, два коротких и длинный. Данилов запер дверь и спустился во двор. За рулем сидел недовольный Быков. Всю дорогу до управления он жаловался начальнику на «затир» в гараже, на отсутствие запчастей, на плохой бензин, на... Тема эта была бесконечной. Шофер все бубнил и бубнил, не давая Данилову сосредоточиться, наконец у поворота на улицу Горького Иван Александрович не выдержал:

— Ты помолчал бы, Быков, а то голова от твоих колец и поршней пухнуть начинает.

Шофер замолчал. Видимо, обиделся. Когда подъехали к управлению, Данилов, выходя, сказал:

— Завтра поговорю с кем надо. Выдадут тебе запчасти.

На календаре было записано: позвонить Муштакову, начальнику отделения по борьбе с мошенничеством. Данилов решил не звонить, а зайти, благо кабинеты их на одном этаже.

Муштаков, как всегда в штатском, как всегда модный, сидел за аккуратным, без единого пятнышка столом.

— Привет, — улыбнулся он, — привет героям сыска. Чего в наши Палестины, никак, сняли тебя, Ваня, и бросили на новый ответственный участок?

— Нет, Леня, пока не сняли. Но кто знает, все может быть, особенно если ты мне не поможешь.

— Господи, Ванечка, — Муштаков поднял руки. Манжета рубашки поехала вниз, обнажая запястье с золотыми именными часами.

«Пижон, — мысленно усмехнулся Данилов, — неисправимый пижон».

— Леня, у тебя память, говорят, хорошая.

— Пока не жалуюсь.

— Володю Гомельского помнишь?

— Ну как же, — Муштаков даже прищурил глаза от удовольствия. — Самый яркий из моих клиентов. Образование, начитанность, умение одеться, — ум все при нем.

— Ленечка, он у меня по одному делу проходит.

— Повезло тебе. А у меня он не вагончиком, он паровозиком идет.

— А где он?

— Я думаю, Ванечка, твои орденоносцы его уже повязали.

— В том-то и дело, что нет.

— Вот слушай, — Муштаков достал из стола бумагу. — Этот «цветок душистых прерий» залепил два «разгона» с какими-то орлами.

— Он же вроде самочинными обысками не занимался.

— Это, Ваня, как говорят наши враги, плюсквамперфект, что значит давно прошедшее. Залепил он два «разгона» и карточками продовольственными фальшивыми, конечно, промышляет.

— Что они изымали при обысках?

— Камни, золото.

— У кого?

— Тоже у сволочей. У тех, кто в прошлом году на людском горе наживались.

Данилов вкратце изложил Муштакову суть дела. Леонид слушал внимательно, что-то помечая карандашом на листке бумаги. Когда Иван Александрович замолчал, Муштаков, подумав немного, сказал:

— Все дело в том, что Володя Гомельский родом из Харькова, так что и Шантрель твой оттуда же. Сам понимаешь, что справки навести почти невозможно. Но все-таки надо попробовать, запроси наркомат, вдруг здесь их архивы или кто из ребят эвакуировался, вполне реальное дело, как ты считаешь? Там замечательный парень начальник угрозыска, Боря Пономарев, я у него в гостях был, он своих клиентов наизусть знает.

— Я человек невезучий, — Данилов встал.

— Кстати, Ваня, — Муштаков подошел к Данилову, — ты мне фотографии убитых дай. Я их своим «лишенцам» покажу, чем черт не шутит, может быть, опознают они их.

— А зачем тебе фотографии? Твои «лишенцы» где?

— Один на Таганке, а другой у нас во внутренней тюрьме.

— Ты им, так сказать, «живую натуру» покажи, я к тебе Полесова пришлю, он и проведет опознание.

На том они и разошлись. Придя к себе, Иван Александрович отдал необходимые распоряжения Степану, и сам стал составлять письмо в наркомат по делу Шантреля.