Никитин
Никитин чистил сапоги. Новые, хромовые, полученные сегодня утром. Он выменял на две пачки папирос у одного жмота из БХСС баночку черного эстонского крема для обуви и наводил на сапоги окончательный блеск.
Зашел помощник дежурного Панкратов, посмотрел, хмыкнул и посоветовал:
— Ты, Коля, потом возьми сахарный песок, растопи его и смажь сапоги, так они как лакированные блестеть будут.
— Врешь?
Панкратов выставил через порог ногу в ослепительно блестящем сапоге.
— Вещь, — с восторгом сказал Никитин, — без зеркала бриться можно.
— А ты «врешь», — засмеялся довольный эффектом Панкратов, — благодарить будешь всю жизнь.
— Буду, Саша, точно буду.
Никитин полез в стол, достал последнюю пачку пайковых папирос, распечатал и протянул Панкратову:
— Угощайся.
Панкратов тяжело вздохнул.
— Завязал я с этим, Коля, мертвым узлом.
— Почему?
— Легкие.
Никитин закурил, сочувственно глядя на Панкратова. Сам он, даже после двух ранений, ощущал постоянно свою силу и молодость.
Утром его вызвал Данилов.
Идя к начальнику отдела, Никитин с тоской думал о том, что Данилов опять начнет вынимать из него душу за плохо оформленные документы. Никитин не любил никаких служебных бумаг. Один вид чистого бланка протокола повергал его в бесконечное уныние. За ним накопился некоторый должок. Надо было написать пару запросов и требований на экспертизу. Лейтенант шел по коридору, и чем ближе он подходил к кабинету Данилова, тем хуже у него становилось настроение.
Начальник ОББ читал какой-то документ. Одет Данилов был в старую форму со споротыми петлицами.
— Присядь, — кивнул он Никитину.
Черкнув резолюцию в углу документа, Данилов поднял голову и посмотрел на Никитина.
Он молчал несколько минут, мучительно вспоминая, зачем вызвал. Потом хлопнул ладонью по лбу.
— Слушай, Никитин, сегодня очередь нашего отдела получать новое обмундирование. Я договорился на вещевом складе, что вы с Самохиным подъедете и получите на всех. Съезди, пожалуйста. Машину я дам.
— Слушаюсь, Иван Александрович.
Никитин был готов ехать куда угодно, лишь бы не заниматься проклятущими бумагами.
Приказ о переходе на новую форму одежды объявили в начале января; часть сотрудников красовалась в коридорах Петровки в синих, почти морских кителях с узкими серебряными погонами, а остальные ходили еще в форме с петлицами.
На вещевом складе им согласно арматурной ведомости накрутили здоровенные узлы. В управлении они с Самохиным разносили узлы по кабинетам. И Никитин занялся приятным делом: начал приводить в порядок обмундирование. Сегодняшнее дежурство было спокойным, и он успел выгладить новую форму, нацепить погоны. Узенькие, серебряные, с синими просветами.
Вроде все было сделано, и Никитин надраивал сапоги. Он принял к сведению совет Панкратова и решил из завтрашней пайки непременно часть сахара пустить на лакировку сапог. Достал из стола Муравьева зеркало, погляделся и остался доволен.
Теперь оставалось самое сложное — пришить погоны к светлому офицерскому полушубку, предмету зависти всех сотрудников ОББ. Никитин добыл его под Тулой, когда командовал взводом полковой разведки. После ранения ребята принесли полушубок в госпиталь. С ним Никитин и пришел в 1942 году в МУР. Он прикрепил погоны, надел полушубок, перепоясал его ремнем с портупеей. Жаль, что зеркало было маленьким и не мог себя видеть лейтенант Никитин во всей красе новой формы. Жаль.
Он начал расстегивать ремень, и в это время зазвонил телефон.
— Ты на хозяйстве? — спросил дежурный по городу.
— Я.
— Давай, Коля, в машину. Эксперт уже там.
— А что случилось?
— На Патриарших милиционера убили.
Никитин схватил шапку и сбежал по лестнице. У дверей стоял муровский автобус. Лейтенант открыл дверь и уселся на сиденье рядом с кабиной.
— Здорово, орлы, — крикнул он, — не вижу вас в темноте. Кто едет-то?
— Проводник Смирнов.
— А, это ты, Мишка. Опять твоя золотушная собака след потеряет.
— Вы полегче, товарищ лейтенант. Найда у меня все понимает. И, между прочим, имущества она вернула людям побольше, чем некоторые в вашем ОББ.
— Хватит ссориться, — вмешался Павел Маркович, один из лучших экспертов НТО.
И Никитин обрадовался, что едет именно с ним. Он-то знал, как умеет работать этот маленький худенький человек.
— Поехали, — приказал он шоферу.
Автобус, надсадно ревя мотором, поехал по бульварам, свернул на Малую Бронную и через несколько минут остановился у большого мрачного дома. Рядом с подъездом подпрыгивал от холода милиционер. Никитин открыл дверцу, выскочил из автобуса. Морозный ветер полоснул по лицу хлопьями снега.
— Товарищ начальник, — милиционер шагнул к нему, приложив руку к ушанке, — старший патруля сержант Шукаев.
— Ну что у тебя, Шукаев?
— Напарника бандюга застрелил, потом в меня пальнул, ну я его... и...
Милиционер замялся.
— Застрелил, что ли? — подсказал ответ Никитин.
— Так точно.
— Ну и правильно сделал, дорогой товарищ Шукаев, а то они нас стреляют почем зря, а мы что, рыжие?
— Так дело-то в том...
— В чем дело?
— Пацан он совсем.
— Это самые что ни на есть вредные гады, приблатненные пацаны. Бандит или вор, тот с пониманием, зря стрелять не станет, а эти палят напропалую. Веди.
В подъезде после улицы было даже тепло.
— Где?
— Наверху.
— А этажей сколько?
— Восемь.
Никитин присвистнул. Светя фонарями, они поднялись на шестой этаж и увидели первый труп. Эксперт включил аккумуляторный фонарь, яркий сноп света вырвал из темноты лестничный марш и маленькую фигурку в ватнике, лежащую у перил.
— Н-да, — сказал эксперт, — действительно совсем пацан.
Никитин увидел залитую кровью тельняшку в вырезе ватника, сапоги-прохоря, кепочку-малокозырку, валяющуюся рядом.
— «Пацан», — передразнил он эксперта, — такой в сто раз опаснее.
Никитин наклонился, похлопал убитого по смятым голенищам.
— Вот она где, — сказал он довольно, вытаскивая из сапога финку.
— Сволочи, они и есть сволочи. До чего же война этих блатников развела. Страшно подумать. Пистолет где?
Шукаев протянул ему ТК.
— Три патрона осталось. Где он ствол-то взял? — Никитин отдал оружие эксперту.
— Посмотрим, посмотрим, — Павел Маркович спрятал пистолет в свой бездонный чемодан. — Баллисты отстреляют, тогда точно скажем, что это за оружие.
Никитин перевернул убитого, расстегнул ватник. Пиджак и тельняшка пропитались кровью. Одна пуля попала в бок, вторая прямо в сердце.
— Хорошо стреляешь, Шукаев, — сказал Никитин.
Видимо, в голосе офицера сержанту послышалась осуждение, и он заговорил торопливо и сбивчиво:
— Да разве... Знал я, что ли, товарищ лейтенант... Бежит он на меня... Стреляет...
— Да ты не пыли, не пыли, сержант, действия твои расцениваю как правильные.
Шукаев ничего не ответил, вздохнул тяжело.
— Да разве в этом-то дело...
— А в чем? — рассмеялся Никитин. — Ты, сержант, антимонии не разводи. У него при себе пистолет и финка. — Никитин продолжал обыскивать убитого. Из внутреннего кармана он вытащил сброшюрованные листочки бумаги, какие-то снимки и тонкую пачку денег.
— Посвети-ка, — повернулся он к Шукаеву.
На твердой картонной обложке красной тушью было написано: «Блатные песни».
Никитин раскрыл книжку-самоделку.
— Проснешься утром — город спит,
Не спит тюрьма — она уже проснулась.
А сердце бедное так заболит,
Как будто к сердцу пламя прикоснулось.
— прочел он вслух. — Ишь ты. Сочинение. — Он листал страницы.
— Оригинальная поэзия, — сказал спустившийся с чердака Павел Маркович, — такие книжечки на Тишинке из-под полы продают.
Никитин сунул книжечку в полевую сумку, повернул к свету фотографии и присвистнул.
— Тьфу, порнография, где только пацаненок этот достал блевотину такую.
— Не где достал, милый Коля, — перебил его Павел Маркович, — а кто ему дал, вот в чем вопрос. Что еще нашли?
— Только ключи от квартиры.
— Любопытно, ключ есть, а двери нет. Неужели никаких документов?
— Никаких, если не считать этого. — Никитин взял фонарь и направил луч на безжизненно лежащую руку.
Беловатый конус света вырвал из темноты синие буквы татуировки на тыльной стороне ладони: «Витек», перстень, выколотый на безымянном пальце, и могилу с крестом.
— Видите, поперечина на кресте косая? — спросил Никитин эксперта.
— Вижу.
— Это значит, что он в блатную жизнь принят, но еще не в «законе». Как первый срок отмотает, еще одну поперечину наколет, тогда, значит, полным «законником» стал. Вот, Павел Маркович, какие у него документы.
Эксперт молчал, разглядывая руку убитого.
— Слушай, Шукаев, теперь расскажи, как дело было.
— Мы его на сквере заметили, — начал сержант.
— Где именно?
— У павильона.
— Одного?
— Вроде.
— Вроде или точно?
— Точно одного. Окликнули. Он бежать. Мы за ним. Он в подъезд.
— У него ничего в руках не было?
— Вроде сумка или мешок какой.
— Шукаев, — Никитин достал папиросу, — ты в милиции сколько лет?
— С тридцать девятого. А что?
— А то, друг Шукаев, пора бы отработать память.
Сержант молчал, потом топнул валенком.
— Был у него мешок, точно был. Он ему мешал в дверь войти.
— Вот это горячее. — Никитин перекинул папиросу из одного угла рта в другой. — Ты лестницу осмотрел?
— Так точно!
— Ну?
— Не заметил. Будем искать?
— А зачем нам надрываться, у нас техника есть. Смирнов, давай Найду.
Собака вспрыгнула на площадку. В свете фонаря глаза ее горели синеватым огнем. Она подняла лобастую морду, посмотрела на Никитина, и ему стало не по себе от этого диковатого взгляда.
— Ищи, Найда, ищи, — скомандовал проводник.
Овчарка потопталась на месте и потянула повод. Она добежала до последнего этажа, стала лапами на дверь шахты лифта и гулко залаяла.
— Ну-ка, убери ее, — отдуваясь, приказал Никитин. Бегать по этажам в полушубке было тяжело и жарко.
Проводник оттянул рычащую собаку, и Никитин распахнул дверь шахты. Мертвая кабина застыла здесь на многие годы.
Никитин посветил фонарем и увидел брезентовую сумку, валявшуюся в углу. Он вошел в кабину, нагнулся, расстегнул пряжку, направил фонарь внутрь. В сумке насыпью лежали патроны к пистолету ТТ и нагану, несколько пачек папирос «Совьет юнион» и какие-то металлические пластинки.
Никитин взял одну и увидел не то буквы, не то цифры, выбитые на конце.
— Это типографские литеры, — сказал за его спиной эксперт.
— Шрифт? — переспросил Никитин.
— Да.
— Зачем он ему?
— Приедем на Петровку, узнаем, что сложить из этих буковок можно.
— Ну что ж, вызывайте перевозку, — скомандовал Никитин, — убитых на экспертизу, а мы по домам. Ты, Шукаев, с ними поедешь, рапорт напишешь.
