11
...Терехов встретился взглядом с Бугаевым и закрыл глаза. Семен осторожно присел на стул рядом с кроватью.
— Пять минут, — напомнила медсестра и вышла из палаты.
Семен огляделся. Больничная обстановка действовала на него угнетающе. Особенно капельница, от которой он старательно отводил глаза.
— Ну как ты, Миша? — спросил Бугаев, когда за сестрой закрылась дверь.
Терехов молчал. Его красивое лицо, и в обычное-то время бледное, было совсем белым, нос заострился.
— Ну что ж, молчи, — спокойно сказал Семен. — Значит, на первый раз помолчим пять минут. На второй, глядишь, уже десять минут молчать будем. А потом, Миша, ты с постели встанешь, времени у нас на встречи прибавится. Можно сказать, и расставаться не будем.
Терехов не открыл глаз, не проронил ни слова.
— А ведь тот, кто ножичком тебя пырнул, наверное, и не мечтает с тобой свидеться. А придется. Даже и без твоей помощи.
— Семен Иванович, — совсем тихо, не открывая глаз, сказал Терехов. — Я говорить не буду. Точка. Вы меня знаете.
— Плохо я тебя знаю, — грустно сказал Бугаев. — Поверил тебе два года назад, а выходит, зря...
Веки у Гоги слегка дрогнули. Семен посмотрел на часы: пять минут истекли.
— Ну что ж, Миша, выздоравливай поскорее. — Он поднялся со стула. Сестра уже стояла в дверях палаты. — Надумаешь поговорить — скажи врачу. Сразу приеду.
Бугаеву не терпелось узнать, как поведет себя Терехов, когда он скажет ему про отпечатки пальцев и шкатулку с драгоценностями, но при нынешнем состоянии Гоги делать этого было нельзя.
12
«Трудный предстоит разговор», — подумал Игорь Васильевич, приглядываясь к Травкиной. Чувствовалось, что женщина напряжена до предела — несколько шагов от дверей до кресла она прошла деревянной походкой, словно ноги плохо ей подчинялись. И глаза у нее были тревожные, а руки машинально одергивали то простенькую шерстяную кофточку, то джинсовую юбку. «Молодец Бугаев, фоторобот составил один к одному», — отметил полковник.
— Елена Сергеевна, мы от вас ждем помощи, — Корнилов решил не начинать с вопросов о том, зачем ей понадобилась мистификация с сеткой и побег от Бугаева.
— От меня? Помощи? — она произнесла эти слова почти равнодушно. — А я убеждена, что разыскивали меня совсем по другому поводу.
Она сама напрашивалась на разговор о бегстве. Не хотела терзаться ожиданием, знала, что рано или поздно ее об этом спросят.
— Для меня сейчас важна ваша помощь, — сказал полковник. — А про вчерашнее недоразумение поговорим потом.
— А вас не интересует, что важно сейчас для меня? — глаза у нее оставались холодные и колючие. Корнилов чувствовал, что женщина готова расплакаться, и миролюбиво сказал:
— Я согласен на все.
— Получилось — глупее некуда, — Травкина опустила голову. — Вы только не думайте, что я выкручиваюсь. Бы знаете, где я работаю?
— В библиотеке.
— А какая зарплата у библиотекаря, знаете?
— Я думаю, небольшая...
— Правильно думаете! — она подняла голову и посмотрела на Корнилова с вызовом. — У меня высшее техническое образование, свои запросы... — Елена Сергеевна вдруг махнула рукой: — К чему я это все говорю?! И совсем не о том! — Она задумалась и минуты две молчала, глядя в окно. Корнилов не торопил.
— Я собираю бутылки, — сказала женщина, — и сдаю. И получаю за это деньги. Знаете, сколько бутылок можно собрать вечером? Если бы не местные старухи, озолотиться можно. — Голос ее зазвенел.
— Елена Сергеевна, зачем вы рассказываете мне об этом? Зачем нервничаете? — остановил ее Корнилов. — Это ваше личное дело, это никого не касается...
— Касается! — упрямо сказала Травкина, и лицо ее болезненно сморщилось. Она сразу стала похожа на старушку, обиженную, своенравную старушку. — Вам же хочется знать, почему я солгала про сетку, почему сбежала? Хочется! Я знаю.
— Я об этом догадывался, — сказал Корнилов.
— Правда? — лицо Елены Сергеевны разгладилось. Она словно обрадовалась. — Вы догадывались, что я со стыда сгорела и поэтому сбежала? И ничего плохого обо мне не подумали?
— Нет, не подумал. Вот Семен Иванович — майор, который помогал вам сетку снимать, обиделся. Он не привык, чтобы от него сбегали, — Корнилов улыбнулся.
Улыбнулась и Елена Сергеевна. Вымученной, жалкой улыбкой.
— Майор! Такой молодой и симпатичный?! Как неудобно, как неудобно... — улыбка сошла с ее лица.
— Давайте переменим тему, — сказал полковник. — В воскресенье рядом с волейбольной поляной был тяжело ранен человек...
Ничто не дрогнуло у нее в лице.
— До следующего воскресенья долго ждать, а преступник разгуливает по городу с ножом в кармане.
— С ножом?
— Да, с ножом. И каждую минуту можно ожидать, что этот нож опять поднимется. Елена Сергеевна, вы, наверное, многих игроков знаете. Может быть, у вас есть чьи-то адреса, телефоны?
— Есть, — она ответила автоматически, сосредоточенно думая о чем-то своем. — Несколько телефонов я помню. Знаю, где работают две женщины. Это вам пригодится?
Корнилов кивнул.
— Посмотрите для начала фотографии. — Он достал из стола пачку снимков, передал Травкиной. — Может быть, найдете знакомых?
Она рассеянно перебрала фотографии, все еще не в состоянии отрешиться от какой-то мучившей ее мысли, Протянула Корнилову фото Гоги:
— Этот парень иногда у нас играет. Зовут его Миша.
— А что-нибудь еще вы о нем знаете?
— Хороший игрок, его даже в команду мастеров берут.
— У вас там и мастера есть? — удивился полковник.
— Конечно. Несколько человек когда-то играли в сборной города. Мастера спорта.
— Ну а с кем дружит этот Миша?
— Какая дружба, если люди встречаются раз в неделю, а то и реже? Поиграют и разбегутся в разные стороны. У женщин иногда находятся общие интересы — вязанье, новые выкройки. А у мужчин? На поляне ведь, кроме минералки и лимонада, ничего не пьют. — Она залилась краской, наверное, вспомнив про бутылки.
— В какой команде в воскресенье играл Миша? — спросил полковник.
— Не знаю. Могу сказать, что у мастеров на площадке его не было. Если у них комплект, то никого не берут.
— Но вы его видели?
— Видела. Он рано приехал. Пока народ собирался, поиграл в кружке. — Она задумалась: — Потом я видела, как он ел.
— Один?
— Нет. Володя Матвеев с ним сидел и еще какой-то мужчина.
— А этот Володя Матвеев где работает?
— Врач-стоматолог. В платной поликлинике на Скобелевском проспекте.
Корнилов записал на листке.
— Ну а еще? Меня любые мелочи интересуют.
Елена Сергеевна задумалась:
— Я помню, Миша с кем-то долго разговаривал. А вот с кем?
— Вспомните. Это очень важно, — настаивал Игорь Васильевич.
— Может быть, с Гурамом? — в голосе у нее не было уверенности. — Несколько раз я видела их вместе.
— Кто такой Гурам?
— Таксист. Совсем молодой, а лысый. Как-то необычно для грузина, правда? Я видела однажды его в филармонии с женой. Хорошенькая.
— А с кем-нибудь из волейболистов вы встречаетесь? В будние дни?
— Да. С Аллой Алексеевной. Мы дважды ездили с ней в Крым. Вам нужен телефон?
— Пожалуйста.
Телефон Аллы Алексеевны Травкина знала на память.
— А как вы думаете, сколько народу собирается на поляне? — спросил полковник.
— Трудно сказать. Все зависит от времени года, от погоды.
— А в прошлое воскресенье?
— Человек сто, сто пятьдесят. — Заметив удивление на лице Корнилова, Елена Сергеевна сказала: — Так мне кажется. Некоторые приезжают, но не играют. Моя Алла вывихнула руку, полгода не могла играть, а приезжала. По привычке. Вы знаете, у нас очень мило. Чувствуешь себя непринужденно, на равных со всеми.
«Но своя элита у вас имеется, — подумал Корнилов. — Мастера играют отдельно».
— Вы ведь задерживаетесь после игры? — спросил он, намеренно не упоминая, с какой целью она это делает, щадя ее самолюбие.
— Да. Но не каждый раз. Бывает, что дохожу до шоссе и потом возвращаюсь. В прошлое воскресенье пошла на ручей, вымылась и только потом вернулась.
— А когда вы вернулись в этот раз, никого на поляне уже не было?
— Нет.
Она явно говорила неправду. И эта неправда давалась ей с большим трудом — на лбу выступили мелкие бисеринки пота.
Корнилов положил перед Еленой Сергеевной план поляны, перерисованный Бугаевым с того, что набросал Казаков, только на нем не было крестиков.
— Узнаете?
Она кивнула.
— Как вы обходили поляну? Можете нарисовать?
— Я никогда не обхожу ее. Народ приезжает аккуратный, не разбрасывает ни бумагу, ни бутылки. Привыкли с годами...
— Значит, бутылки складывают в одно место?
— Да. Вот здесь густой ельничек и яма. Наверное, заросшая воронка от снаряда. — Елена Сергеевна показала место на поляне. — Сюда и складывают бутылки, газеты. Есть, конечно, и неряхи. Особенно из новеньких.
«А может быть, все знают про твой приработок, — подумал Корнилов, — и специально несут бутылки в одно место? А между прочим, бутылки... — его мысли получили определенное направление, но он тут же остановил себя: — Нет. Мы получим сотни «пальчиков», но это ничего не даст — у нас нет отпечатков преступника. Если только не найдем такие, которые зарегистрированы в нашей картотеке».
— Воскресные бутылки лежат на месте?
— Ага. Я так перепугалась... Да и вообще, — она горько усмехнулась, — как теперь туда показаться?
— Никто ничего не знает. О бутылках, — успокоил ее Корнилов. — Кого вы можете еще назвать из волейболистов?
Елена Сергеевна назвала несколько имен. В основном это были женщины. Одну из них Травкина провожала до дому. Номера квартиры не знала, но помнила подъезд.
Одна мысль не давала Корнилову покоя: почему она ни разу не назвала Плотского? Ведь они знакомы! Казаков даже считает, что Елена Сергеевна влюблена в директора. Почему же она молчит? Корнилов чувствовал — ни о какой рассеянности и забывчивости не может быть и речи. Не хочет, чтобы милиция досаждала расспросами Павлу Лаврентьевичу? А спрашивать ее сейчас бесполезно — только вспугнуть.
Прощаясь, Корнилов поинтересовался:
— Елена Сергеевна, почему вы дышите книжной пылью, имея техническое образование?
— Чтобы почаще дышать морским воздухом. — Она явно радовалась, что разговор наконец закончен. Исчезла напряженность, даже порозовело бледное лицо. — В библиотеке мне дают возможность брать отпуск за свой счет. Зимой езжу в горы, летом — на море...
Как только за Травкиной закрылась дверь, полковник вызвал Бугаева, Варю Алабину, долгое время работавшую его секретарем, а после окончания юрфака принятую в отдел младшим оперуполномоченным. Необходимо было срочно встретиться с людьми, адреса и телефоны которых назвала Елена Сергеевна. Через час-другой Травкина может с кем-то из них поделиться своими впечатлениями о пребывании в милиции, а этот «кто-то» передаст другому. И пойдет гулять по цепочке...
Семену Бугаеву достался стоматолог Матвеев, Вере Алабиной Алла Алексеевна, о которой Травкина, несмотря на совместные поездки в Крым, ничего не знала, кроме номера ее домашнего телефона. Предстояло еще разыскать молодого, но уже лысого таксиста Гурама, имеющего красивую жену, но остальные сотрудники отдела были заняты, и таксиста Корнилов взял на себя.
13
Около кабинета доктора Матвеева сидели человек пять пациентов с мученическими лицами. Мужчина с перевязанною пуховым платком щекою ходил словно заведенный взад-вперед по узенькому коридорчику.
— Все к Матвееву? — спросил Бугаев.
— Все, — буркнул перевязанный мужчина и посмотрел на Семена, как на своего личного врага. Наверное, улыбчивый и пышущий здоровьем человек вызывает в больничной обстановке, где люди объединены недугами, некоторое раздражение.
«Вот так номер! — с огорчением подумал Бугаев. — Что же делать? Отрывать этого зубодера от дела, когда столько страждущих?» Он прошелся по коридору, читая таблички на дверях, внимательно изучил правила приема в поликлиниках системы, названной не поддающимся расшифровке словом «УХЛУГУЗИЛ», и наконец наткнулся на дверь с табличкой «Главный врач».
Пышная рыжеволосая дама, высунув, словно школьница, кончик языка, сосредоточенно писала что-то бисерным почерком в маленьких клеточках разложенного на столе листа ватмана. Наверное, расписывала дежурства врачей УХЛУГУЗИЛа на следующий месяц.
— Здрасте! — улыбаясь, сказал Семен.
Оторвавшись от ватмана, дама посмотрела на Бугаева. Его белоснежные зубы не предвещали никаких жалоб на плохое обслуживание в поликлинике, и дама одарила Семена ответной улыбкой.
— Что вы хотели, молодой человек?
Не дождавшись приглашения, Бугаев сел и спросил:
— Вы бы не могли мне для начала расшифровать слово «УХЛУГУЗИЛ»? У вас так написано в коридоре... — он сделал неопределенный жест рукой.
Она долго, чуть ли не до слез смеялась. Наконец сказала:
— Молодой человек, когда у вас заболят зубы, — она постучала костяшками пальцев по столешнице, — не дай бог! Приходите в Управление хозрасчетных лечебных учреждений Главного управления здравоохранения исполкома Ленсовета.
— Ого! — восхитился Семен.
...Через пять минут страждущие исцеления у доктора Матвеева были распределены по другим кабинетам, а Бугаев, с опаской поглядывая на современную бормашину, разговаривал с Владимиром Владимировичем Матвеевым.
— Играю, играю! — Матвеев энергично закивал головой в ответ на вопрос майора о волейбольной поляне. — У меня первый разряд. И с мастерами играю, и в кружок...
Он сразу же узнал на фотографии Гогу:
— Странный парень. Иногда общительный, добрый, а бывает — словно его кто-то подменил. Злой. Орет на игроков. Мне-то редко приходится с ним играть — разный класс... Но вот недавно еле удержал его от драки...
— Поточнее не вспомните? — попросил Бугаев, с уважением разглядывая поросшие растительностью руки дантиста.
— Могу, конечно, — Матвеев заглянул в разграфленный листок, лежащий на столе под стеклом. — Это было двенадцатое, суббота. В воскресенье я дежурил в поликлинике.
— А с кем драка? Из-за чего?
— Из-за чего — не знаю. Когда я подошел, они уже обменялись «приветствиями» — у второго шла из носа кровь. Я взял Мишу «под локоток» и увел в сторону, а Антон пошел на речку. Умываться.
— Антон?
— Шофер одного из игроков. Директора не то завода, не то института. Это единственный человек, который на служебной машине к нам на волейбол ездит.
— Плотский?
— Не знаю. Видел несколько раз издалека — высокий поджарый старик...
— Из-за чего все-таки подрались? Повздорили в игре?
— Не знаю, из-за чего, но только не из-за волейбола. Антон не играет. Лежит обычно на солнышке, загорает. Или машину моет. Да и не всегда ездит с директором. Иногда его привозит другой водитель, постарше. Тот играет...
— А в последнее воскресенье вы обедали с Мишей? Там, на поляне?
— Да. Он пригласил перекусить. Я ж говорю — Миша добрый, общительный. До поры до времени...
— А кто с вами был третьим?
Матвеев внимательно посмотрел на майора, пожал плечами:
— Вы все спрашиваете, спрашиваете, пора бы уже сказать, что произошло?
— Сейчас объясню, — пообещал Бугаев. — Вы только ответьте на мой вопрос.
— Кто был третьим? — Матвеев улыбнулся. — Да у нас на троих не соображают. Кроме лимонада ничего не пьют. Разве что пива бутылку. А был с нами тот же Антон...
— Шофер?
— Да. Я так понял, что помирились они. О прошлой драке ни слова...
14
Варя Алабина, побывавшая у Аллы Алексеевны, вернулась обогащенная весьма разнообразными познаниями в области современных методов вязания и полутора десятками телефонов постоянных посетительниц волейбольной поляны. Они тоже вязали свитера, джемперы, пуловеры, жилетки, платья... Вязали дома, на работе и даже на волейбольной поляне, в перерыве между игрой. А так как вязанье требует внимания и сосредоточенности при подсчитывании петель и рядов, то, судя по самой Алле Алексеевне, они мало что могли рассказать о происшествии. Алла Алексеевна ничего о нем не знала.
Корнилов выслушал доклад лейтенанта Алабиной, вздохнул сочувственно и спросил Варю, не вяжет ли она сама?
— Игорь Васильевич... — с обидой сказала Варя, и щеки ее предательски порозовели, из чего полковник заключил, что, по крайней мере, шерстяные носки своему мужу, начальнику уголовного розыска с Васильевского острова, Варюха вяжет.
— Понимаю, — еще раз вздохнул Корнилов, — надежды на вязальщиц мало, но придется тебе с ними познакомиться. Вдруг? Мы обязаны всякий шанс использовать. Эта Алла Алексеевна замужем?
— Замужем.
— Может, есть среди вязальщиц и незамужние. Ты на них обрати особое внимание. Я думаю, они не только петельки подсчитывают, но и женишков подмечают. А Гога парень видный, холостой.
Видя, что Алабина хочет что-то возразить, полковник предостерегающе поднял ладонь:
— Не спорь, Варя. Иди звони. Встречайся. Набирайся опыта.
15
С таксистами Корнилову пришлось однажды заниматься чуть ли не полгода — когда разоблачили банду, занимавшуюся угоном индивидуальных автомашин. Поэтому он хорошо знал, с чего начинать, — позвонил диспетчерам таксомоторных предприятий и попросил отыскать водителя по имени Гурам. Через пятнадцать минут Игорю Васильевичу сообщили, что Гурам Иванович Мчедлашвили, один из лучших водителей, в настоящий момент работает на линии. Машина у него оборудована радиотелефоном, и если нужно... Корнилову было нужно, и еще через полчаса он сел в новенькое такси, подъехавшее к подъезду Главного управления.
«Лучшим водителям — лучшие машины, — подумал полковник, — а худшим — худшие? Хорошо ли это?» Разглядывая загорелое лицо Гурама Ивановича, маленькую кепочку с кокетливым помпончиком на его голове, Корнилов пришел к мысли о том, что под кепочкой скрывается та самая лысина, о которой с сожалением сказала Елена Сергеевна. «Тогда — прямое попадание», — с удовлетворением констатировал он.
— Куда едем? — спросил Гурам. В кепочке он выглядел молодо. Лет на тридцать, не больше.
— На волейбольную поляну.
Мчедлашвили посмотрел на Корнилова. Наверное, его предупредили, что предстоит встреча с милицией, да полковник и не просил делать из этого тайны.
— Я шучу, — сказал Корнилов. — Ехать туда слишком далеко. Поговорим здесь.
Гурам молча показал глазами на гранитное здание Главного управления.
— Нет, в машине. Я знаю — у вас план.
— Ох, план! — серьезно сказал водитель. — Мотаешь по городу, мотаешь — это ж какие нервы нужно иметь, товарищ...
— Игорь Васильевич.
— Товарищ Игорь Васильевич. Железные нервы.
— Гурам Иванович, вы Мишу Терехова знаете? Он частенько в волейбол на поляне играет.
— Знаю, — обрадовался Мчедлашвили. — Хороший человек!
Гурам сразу же выбрал из предложенных фотографий карточку Гоги, сказал почти влюбленно:
— Какой красавец! Орел!
— А поконкретнее не могли бы о нем рассказать?
— Поконкретнее? — удивился Гурам. — Товарищ Игорь Васильевич! Хороший человек — разве не конкретно? Смотришь на него — душа радуется! Добрый, веселый...
— Ссорился с кем-нибудь?
— А с кем не бывало! Мяч упустишь — кричит: «Гурам! Чтоб тебе в жизни не пить кахетинского!»
— Ну а по-серьезному?
— Нет! Миша, как наша Нева, — спокойный и широкий.
Корнилов улыбнулся. Подумал о том, что Гурам, наверное, уже считает себя заправским ленинградцем.
— Кого из игроков вы знаете хорошо? — спросил ом Гурама.
— Всех! — не задумываясь, ответил Мчедлашвили. Но тут же поправился: — С кем играю... Вадик, например. Такой длинный парень. Орел! Любую свечу гасит. Или Николай Иванович, с рыжей собачкой всегда приезжает. Тоже орел!
— А шофер с ремонтного завода там у вас бывает? Антон Лазуткин. Не знакомы?
— Шофер? С ремонтного завода? — Гурам задумался. Снял и снова надел свою маленькую кепочку. Корнилов наконец-то увидел большую, ото лба, лысину. — Нет! Нет, шофера не знаю. Вот директора видел — красавец мужчина. Уважаемый человек...
16
Полковник собрался пообедать, но в приемной его остановила секретарша. В руке она держала телефонную трубку.
— Игорь Васильевич, Травкина вас спрашивает. Сказать, чтобы позвонила через час?
Корнилов протянул руку к трубке. Голос у Елены Сергеевны был взволнованный. Она твердила, что ей стыдно, но, за что стыдно, полковник никак не мог понять.
— Вы мне объясните не торопясь, — попросил он. — Что у вас случилось?
— Я сказала вам... — остальных слов Корнилов не расслышал, потому что Травкина перешла на шепот.
— Вы из автомата говорите? — догадался он.
— Да, с Петроградской.
— Можете приехать сейчас?
Травкина долго молчала, и полковник понял, что она стесняется официальной обстановки.
Они договорились, что Корнилов встретит ее у подъезда на Литейном...
— Вы меня простите, пожалуйста, — сказала Травкина вместо приветствия. — Я так виновата перед вами... Но вы поймете — у вас глаза добрые. И грустные, — она смотрела на Корнилова смущенно.
— Не волнуйтесь, Елена Сергеевна. Давайте пройдемся по бульвару, и вы мне все спокойно расскажете.
Они медленно пошли между чахлыми липами неухоженного бульварчика. Полковник не торопил Елену Сергеевну, ждал, когда она соберется с духом.
— Я, наверное, прискакала в обеденное время? — спросила Травкина.
— Не беспокойтесь. Найду время перекусить.
— Так вот, — Елена Сергеевна вздохнула глубоко: — Рядом с вами идет лгунишка. Да, да. Я все наврала, — она тут же спохватилась: — Не все, конечно, но в главном...
— Может быть, сядем, на скамейку? — предложил Корнилов.
— Нет! — она энергично тряхнула кудряшками. — Язык у меня не повернулся сказать вам об этом в прошлый раз. Ведь я люблю его! И он, слава богу, оказался совсем ни при чем! Только мне могли прийти в голову такие идиотские мысли! — Елена Сергеевна посмотрела на Корнилова с мольбой. — Я говорю о Павле Лаврентьевиче. О Плотском... Смешно, да?
— Почему же смешно? — сказал Корнилов, начиная догадываться, о чем умолчала Елена Сергеевна в предыдущем разговоре.
— Смешно! — упрямо повторила Травкина. — Вы же его не знаете, поэтому так и говорите. Плотскому за шестьдесят. Старик, — сказала она с горечью, но тут же изменила тон: — Но попробуйте найти таких обаятельных, остроумных людей среди молодежи! Таких внимательных! Игорь Васильевич, мне сорок лет, а я не видела жизни. Двадцать лет назад у меня был муж — пьяница! — Травкина произнесла эту фразу с омерзением. — Он не смог мне дать ребенка! И все эти годы я одна, — она отрешенно смотрела в сторону. — Мужчины не слишком-то балуют меня своим вниманием. И вдруг — Павел Лаврентьевич! Такой... — Елена Сергеевна беспомощно взглянула на Корнилова, не в силах найти подходящее слово. — Такой великолепный!
Несколько минут они опять шли молча. Наконец Травкина собралась с духом:
— Я видела, что Миша ссорился с ним.
— С Павлом Лаврентьевичем?
— Да.
«Любопытно, — подумал Корнилов. — Сначала Гога дерется с шофером директора, потом ссорится с самим директором. А потом его находят тяжело раненным...» И спросил:
— Из-за чего они ссорились?
— Ума не приложу! Ссоры у нас на поляне такая редкость, — она осеклась. — Нет, ссоры бывают, и даже очень горячие, но только из-за игры. Ну, знаете, кто-то упустит мяч, когда решается игра.
— Бывают и драки?
— Нет! Драки редкость. Публика у нас приличная. Если до этого дойдет — разведут по сторонам.
— Из-за чего же они ссорились? И что общего у Миши с директором?
— Если б я знала! — с огорчением ответила Травкина. — Директор был так сердит! Они ведь никогда не играют на одной площадке. Павел Лаврентьевич обычно становится с новичками или играет в кругу. А Миша, конечно, не мастер, но крепкий игрок.
— Значит, у вас там все по рангам?
— Ну что вы! Вся прелесть в том, что никаких рангов. Никто не интересуется служебным положением, — она не поняла иронии полковника. — Все зависит от твоего умения...
— Из-за чего же все-таки сердился Павел Лаврентьевич?
— Я его спросила.
— Спросили? — удивился Корнилов.
— Да. Когда узнала от вас, что Мишу ранили. Я позвонила Павлу Лаврентьевичу на работу. Попросила о встрече.
— Он не удивился?
— Не знаю. Он так владеет собой, — в голосе Травкиной сквозило восхищение.
— И что он вам ответил?
— Пожал плечами и сказал рассеянно: «Миша? Миша... Это какой же Миша, Еленочка? Там столько народу».
— И все?
— Все. Видите — он его даже не запомнил. Значит, поспорили из-за какого-то пустяка! И к нападению на Мишу Павел Лаврентьевич никакого отношения не имеет. А мне бог знает что померещилось. И вас я зря от дела оторвала, — Травкина робко посмотрела на полковника. — Но ходить с камнем на душе...
— Елена Сергеевна, не обижайтесь на мой бестактный вопрос, — Корнилов внутренне собрался, ожидая бурной реакции собеседницы. — А Павел Лаврентьевич отвечает вам взаимностью?
— Он, он... — растерялась Травкина. — Он очень добр, внимателен. Павел Лаврентьевич не знает о моем чувстве...
17
— Ну как вам понравилась эта дамочка? — спросил Бугаев полковника, встретив его в коридоре управления.
— По-моему, человек хороший. Добрый, — ответил Корнилов. — Только неустроенный.
— Хороший человек — не профессия, — Бугаев все еще не мог забыть, как Елена Сергеевна провела его.
— Конечно, Сеня. — В голосе полковника Бугаев почувствовал иронию. — Хороший человек — это такая малость. Только тому, кто придумывает афоризмы, вроде твоего, я бы с людьми запретил работать. — Он круто развернулся и пошагал к своему кабинету.
Последние год-два Корнилова постоянно мучила мысль: кого рекомендовать на свое место, когда он наконец соберется уйти на пенсию? Белянчикова или Бугаева?
Он понимал, что его могут и не спросить, а если спросят, совсем не обязательно, что с его рекомендацией посчитаются. Назначение начальника отдела в Управлении уголовного розыска такого большого города — дело совсем непростое. На своем веку Игорю Васильевичу не раз приходилось быть свидетелем того, что при выдвижении кадров выбор начальства падал вовсе не на самого способного. Разные были веяния: то искали человека «со стороны», даже из другого города. Потом главным критерием стало высшее образование, и опытнейшие «зубры», знавшие в лицо чуть ли не всех уголовников, уходили на пенсию, не дослужив даже положенного срока. Одно время создали «теорию» — в начальство нельзя ставить своего, человека, прослужившего долгий срок в подразделении. Он-де уже притерпелся к недостаткам, сдружился с людьми. Была мода на молодых и на старых, но только почему-то никак не хотели следовать естественному закону жизни, вечной и постепенной смене поколений...
И Юра Белянчиков, и Семен Бугаев были самыми способными работниками отдела. Основательность и некоторую медлительность Белянчикова дополняли острый ум и способность к импровизации Бугаева. Бугаев мог увлечься, загореться какой-то одной версией и в этой своей увлеченности упустить остальное, а Белянчиков иногда терял в темпе, просчитывая десятки вариантов. Они идеально дополняли друг друга, но руководить-то отделом должен был один. Сейчас таким одним был сам Корнилов, но он собирался на пенсию. И он боялся ошибиться в выборе. Игорь Васильевич знал, что ни тот, ни другой не обидятся, если шеф назовет его товарища своим преемником. Ни Белянчиков, ни Бугаев не были карьеристами. И это качество Корнилов ценил в них больше всего. Но он хотел, чтобы человек, которому предстояло сесть в его кресло, не только не был карьеристом, но и хорошо знал свое дело.
И все-таки иногда он отдавал предпочтение Бугаеву. Из-за того, что Семен был на пять лет моложе Белянчикова. У него оставалось больше времени для разбега. Для того чтобы не только набраться мудрости и опыта, но и применить их на практике.
18
Проехав Петродворец, черная «Волга» свернула с шоссе налево, на узкую асфальтовую дорогу, петлявшую среди заросших ольхой овражков. Солнце палило нещадно, и, несмотря на опущенные стекла, в машине было жарко. Только после того, как дорога нырнула в красивый сосновый бор, Корнилов вздохнул с облегчением. Воздух был настоян сосной, можжевельником, разогретой мшарой. «На обратном пути пройдусь немного пешочком», — подумал полковник.
Бор очень скоро закончился. На невысоком холме, укрытые до самых крыш зеленью, рассыпались деревенские домики. Чуть поодаль, как на параде, красовалось десятка полтора двухэтажных особняков. Каждый обнесен высоким забором. С высокой трубы одного дома следил за порядком бронзовый петушок.
— Петушка видишь? — спросил Корнилов водителя. — К нему и подруливай. — Плотский, объясняя, как найти его дачу, первым делом сказал про него: «В наших краях только один такой. Не ошибетесь».
— Да... — многозначительно произнес шофер, оглядывая дом Павла Лаврентьевича.
— Нравится домик? — спросил Корнилов.
— Домом нас теперь не удивишь, Игорь Васильевич, — ответил шофер. — Яблони-то какие! Видать, садовод за ними приглядывает отменный. Сколько ехал — по два-три яблочка на яблоне висят. А здесь...
Корнилов только сейчас заметил, что высокие ветвистые яблони за оградой усыпаны плодами.
— Ладно, — он открыл дверцу. — Ты тут любуйся природой, а я пойду разговоры разговаривать.
Его порадовало, что на заборе нет традиционной надписи: «Во дворе злая собака». Только пожелтевшая от времени эмалированная табличка. Витиеватая вязь «Звони — откроютъ» опоясывала кнопку звонка. Полковник нажал на нее. Где-то в доме уже вполне по-современному раздалась переливчатая трель. Высокая, лет тридцати пяти женщина открыла калитку:
— Товарищ Корнилов?
Полковник кивнул.
— Прошу вас, прошу, — она сделала гостеприимный жест. — Павлуша ждет вас. — Волосы у нее были гладко зачесаны. И два васильковые бантика, как у девочки.
Она пошла впереди Корнилова, все время оборачиваясь, показывая то на один куст, то на другой:
— Это жимолость. Правда, редкость в наших краях? Это — стелющаяся сосна. И смотрите — прижилась!
У самого дома она спохватилась и протянула Корнилову руку. Протянула высоко, так, как протягивают для поцелуя:
— Ой, я и не представилась! Валентина Олеговна Орешникова, жена Павла Лаврентьевича.
— Очень приятно. — Полковник улыбнулся ей дружелюбно и пожал руку: — Игорь Васильевич.
— У мужа такая фамилия, что я решила оставить свою, — продолжала она, поднимаясь по ступенькам на большую, с разноцветными стеклами веранду. Корнилов обратил внимание на табличку, прибитую над дверью. «Адолий Роде. Садъ «Аркадия». Табличка была самая настоящая, всамделишная, сохранившаяся невесть каким образом с незапамятных времен.
— Мило, не правда ли? — Валентина Олеговна уловила интерес во взгляде Корнилова. — У нас есть один знакомый, который, словно маг, раздобывает такие потешные вещи из прошлого. Представьте себе плакат... — она не закончила фразы. Дверь веранды открылась, на пороге стоял сухой, подтянутый, улыбающийся — именно такой, каким обрисовал его Семен Бугаев, — Павел Лаврентьевич. Только глаза были не безразличные, а тревожные.
— Валентина требует сменить «Аркадию» на «Виллу «Валентина», — сказал он, энергично пожимая руку полковника. Наверное, слышал их разговор в открытые окна веранды. — Я бы и рад, но где найдешь такую табличку? Не просить же мастеров у себя на заводе? Неэтично... Разговор с милицией, наверное, требует уединения? — он посмотрел на Корнилова с хитрой улыбкой. — Валентина, мы пойдем в кабинет, а ты готовь чай.
— Что ты командуешь? — кокетливо возразила жена. — Может быть, Игорь Васильевич не возражает против моего присутствия? Корнилов промолчал.
— Вас позовут, мадам, — так же шутливо ответил Плотский и, взяв полковника под локоть, повел по коридору.
Открытые окна кабинета выходили на запад, и лучи вечернего солнца, пробившись сквозь густые заросли сирени, причудливо трепетали на стекле. Корнилов сразу обратил внимание на большой мраморный камин. В топке лежали ольховые поленья и даже несколько завитков бересты — поднеси спичку — и побежит теплое, живое пламя.
— У меня уже побывал ваш сотрудник, — сказал Павел Лаврентьевич, показывая полковнику на большое удобное кресло. Сам он сел в кресло-качалку напротив Корнилова и привычно оттолкнулся. — Очень симпатичный молодой человек. По фамилии... — директор наморщил лоб, но, так и не вспомнив фамилии, махнул рукой, — впрочем, это не так важно! Значит, происшествие на волейболе не разъяснилось?
— Возникли новые вопросы, — сказал Корнилов.
— Интересная у вас профессия, Игорь Васильевич! Я в детстве мечтал стать сыщиком, а судьба по-иному распорядилась — стал директором завода.
— Судьба прекрасно распорядилась...
— Эх, Игорь Васильевич! — вздохнул Плотский и опять качнул кресло. — Это так кажется — директор, руководитель большого коллектива, почет, уважение, оклад, машина. А что стоят для директорского здоровья такие понятия, как план, вал, номенклатура, соцобязательства?!
— У нас тоже есть свои трудности, — сказал Корнилов. — Иначе я не тревожил бы вас в неурочное время.
— Да, понимаю. Готов помочь, если это в моих силах. Вас интересует мой шофер?
— Да, Антон Лазуткин.
— После вашего звонка я стал вспоминать: что же я знаю про Антона? — задумчиво сказал директор. — И ужаснулся! Почти ничего. Работает человек с тобой рядом, кажется, что знаешь о нем все — улицы, по которым он предпочитает ездить, любимые присказки и словечки, а когда вопрос встает серьезно — оказывается, он для тебя совсем чужой. Да я ничего не знаю о нем! По-настоящему. Чем живет, о чем думает...
— Он давно вас возит?
— Пять лет. Водитель прекрасный. Характер, правда...
Корнилов посмотрел на Плотского вопросительно.
— Антон — человек скрытный, себе на уме, — он поморщился. — По-моему, умеет устраивать свои дела — всюду у него знакомые, друзья. Я имею в виду магазины, мастерские... — директор широко развел руки. — И вообще. Я о нем ничего не знаю! Это плохо, но не станешь же насильно лезть к человеку в душу?
— Вам его кто-нибудь рекомендовал?
— Да. Мой помощник Сеславин. Он, знаете ли, всю мелочевку берет на себя. Предшественник Лазуткина ушел на пенсию, Сеславин нашел Антона. Если не ошибаюсь, в «Скорой помощи». Там ведь классные водители.
— Он знал Лазуткина раньше?
Плотский снова развел руками:
— Понятия не имею. Водит он хорошо, не ворчит, когда надо задержаться, остальное — вопросы отдела кадров, моего помощника. А почему вас так заинтересовал Антон? Если не секрет, — он поднял ладонь с растопыренными пальцами, — ради бога, я секретами не интересуюсь.
— Какие у меня от вас секреты? — успокоил Корнилов Павла Лаврентьевича. — Ваш Лазуткин...
— Не мой, — покачал головой директор. — Не мой личный, заводской, принятый на работу отделом кадров.
— Лазуткин, — продолжал Корнилов, — возил вас иногда на волейбол. И многие видели его в обществе потерпевшего Терехова. Даже видели их ссорящимися.
Плотский удивленно смотрел на полковника.
— А кто такой Терехов?
— Один из игроков. Бугаев показывал вам его фото, вы сказали, что не знаете этого человека.
— Да, да. Показывал. Я действительно его не знаю.
— И никогда с ним не разговаривали? Не ссорились?
— Помилуй бог! Я ссорюсь только со своей женой. И то очень редко.
— Ну если не ссорились, то громко разговаривали?! Кто-то из игроков мог слышать ваш разговор.
— Нет! — Плотский говорил без всякого смущения. — Я не знаю этого человека. Может быть, и видел когда-то, но разве всех упомнишь?
Корнилов понял, что настаивать бесполезно. Даже если устроить очную ставку с Травкиной, директор разведет руками и скажет: «Вы ошибаетесь, Еленочка. Я никогда не разговаривал с этим человеком!» Да если и ссорился, мало ли что бывает!
— Вы предполагаете, что ссора этого человека с Лазуткиным зашла так далеко? — спросил Плотский с любопытством.
— Сейчас трудно сказать.
— Постойте, постойте, — Павел Лаврентьевич поднял руку. — Когда убили Терехова?
— Тяжело ранили, — поправил Корнилов. — В прошлое воскресенье, двадцатого...
— Двадцатого я ездил на волейбол с другим водителем.
— Лазуткин отпросился?
— Да. Какие-то домашние дела. Но время от времени мы ездим на волейбол с Сеславиным. Он хороший волейболист. И хороший водитель. И Антон получил выходной. А двадцатого и Сеславин был занят...
— И в то воскресенье Лазуткина на волейбольной поляне не было?
— Я же говорю — отпросился!
— Лазуткина видели в тот день на поляне, — сказал Корнилов и внимательно посмотрел на Павла Лаврентьевича.
— Не может быть! Зачем? — Плотский недоумевал. — Он ко мне не подходил.
— Павел Лаврентьевич, в последние дни вы никаких перемен в вашем Антоне не заметили?
— Нет. Не заметил, — рассеянно ответил директор и тут же спросил: — Что он делал на поляне в воскресенье? Может быть, это ошибка? Кто-то обознался? Да и откуда его знают? В волейбол он не играет, лежит себе, загорает...
— Зато вас знают. И знают, что он — ваш шофер. Павел Лаврентьевич, он никогда не предлагал вам купить старинный камин? — полковник показал на камин, красующийся в кабинете. — Старинные бронзовые ручки, панели красного дерева?
— Ну что вы! Во-первых, откуда у него могут быть такие вещи? А потом — покупать у своего шофера?!
— А этот камин у вас давно?
— Год. Нам купил его в комиссионном Сеславин. Мой помощник.
— Вы его об этом просили?
— Он знал, что жена мечтает о камине для дачи... Охо-хо! — вздохнул Плотский. — Какой-то редкий мрамор. Посмотрите на рисунок! А вся эта бронза? Решетки, украшения... Девятьсот рублей. Даже для директора, справляющегося с планом, деньги немалые.
— А ваш помощник давно работает с вами?
— Давно. Лет десять. Или двенадцать. Прекрасный помощник, эрудит...
Корнилов встал:
— Спасибо, Павел Лаврентьевич.
— А чай? Жена обидится, — директор тоже поднялся со своей качалки.
— С удовольствием бы выпил, но мне еще надо успеть на службу, — они опять пошли узким коридорчиком к веранде. — А у Лазуткина есть свой автомобиль? — спросил Корнилов.
— «Москвич». По-моему, он собрался его продавать. Подошла очередь на «Жигули»...
— Как, вы уходите? — искренне огорчилась Валентина Олеговна, сидевшая с книгой на веранде. — У меня жасминовый чай!
Корнилов развел руками.
— Игорю Васильевичу на службу, — сказал Плотский. — Нам остается только по дороге показать ему свой сад.
В это время зазвонил телефон.
— Послушай, Павлуша...
— Может быть, ты? — Плотский растерянно посмотрел на жену, но она взяла полковника под руку.
— Валентина Олеговна, вы за последнее время не заметили каких-либо перемен в Лазуткине?
— Конечно, заметила. Сделал челку, какой-то дурацкий зачес на уши. Ведь не мальчишка! Говорит — жене так нравится.
— Вам часто приходится с ним ездить?
Орешникова улыбнулась:
— Часто. Мне же надо кормить своего директора! Два раза в неделю на рынок. И на дачу. Но уже с мужем. Уж не расследуете ли вы, как муж использует служебную машину?
— Нет. Это не моя компетенция. Вам Лазуткин никогда не предлагал купить старинное кольцо с крупным рубином?
— Старинное кольцо с крупным рубином? — она секунду колебалась. — Предлагал. Но слишком дорого. И это было так давно...
Она открыла калитку, вышла с полковником к машине.
— Этот звонок, — Корнилов кивнул на калитку, — старинные таблички — все Сеславин?
— Да, он известный коллекционер древностей, — Валентина Олеговна улыбнулась. — Дайте слово, что приедете к нам отдохнуть.
— Постараюсь, — Корнилов сел в машину. Валентина Олеговна помахала рукой. В модном, цвета хаки, платье она почти сливалась с высоким зеленым забором.
19
Ночью Семена поднял с постели телефонный звонок. Дежурный врач сообщил, что состояние Терехова неожиданно ухудшилось, ему нужна срочная операция, а он требует встречи с Бугаевым.
— Недалеко от вашего дома «скорая», — сказал врач. — Если поторопитесь, они вас прихватят...
Когда Семен вышел из подъезда, «скорая», тревожно мигая синим огоньком, вывернула со стороны Большого проспекта. Бугаева посадили рядом с носилками, на которых тихо стонал пожилой мужчина...
— Потерпите, потерпите, — уговаривала больного медсестра. — Сейчас наш коктейль подействует и боль пройдет.
Оказалось, что у мужчины почечная колика и ему только что сделали обезболивающий укол.
Дежурный врач курил в ожидании Бугаева на лестничной площадке.
— Поздно вечером у Терехова подскочила температура, — рассказывал он, помогая Семену надеть халат. — Хирург считает — перитонит. Нужно оперировать. Минуты на счет, а ваш подопечный — ни в какую!
В широком коридоре было темно, горела лишь лампа на столике дежурной сестры, но сама сестра отсутствовала. Она оказалась в палате, где лежал Терехов, мерила температуру.
— Сорок, — шепнула она дежурному врачу. — В операционной бригада готова.
— Семен Иванович, — громко, срывающимся голосом сказал Терехов, узнав Бугаева. — Недолго музыка играла...
— Миша, без паники, — Семен старался говорить спокойно, но при взгляде на Гогу сердце сжалось — так заострились черты его красивого лица, такие густые тени залегли у глаз. — Мы еще наговоримся, а сейчас тобой займутся врачи...
Терехов поморщился:
— Не нужны мне там чужие грехи... Вертушку спою взяли? — он оглядел Бугаева колючим взглядом, остановился на небольшом портфельчике, в котором у Семена был магнитофон.
— Ладно, — согласился майор. — Поговорим. По дороге в операционную. — Гога хотел возразить, но Бугаев сказал твердо: — Миша, прения закончены. — Он обернулся к врачу: — Вызывайте санитаров!
Врач исчез. Семен вынул магнитофон, включил. Протянул Терехову крошечный микрофон. Гога попытался взять его в руку, но пальцы бессильно разжались, и микрофон упал.
— Ничего, Миша! — прошептал Бугаев, поднимая микрофон. — Ничего! — Он взял микрофон, положил руку на одеяло. Даже через одеяло чувствовалось, какое горячее тело у Гоги.
— Трудно будет взять, — сказал Терехов. — У него еще и пушка есть.
— У кого, Миша?
— Лазуткин. Шоферит у одного босса... — Терехов помолчал немного, потом собрался с силами: — Это он меня... Исподтишка...
Раскрылась дверь, двое санитаров вкатили в палату носилки. Осторожно переложили на них Терехова. Бугаев пошел рядом, повесив магнитофон на плечо, а микрофон придерживал на груди у Михаила. Гога то и дело дотрагивался до него рукой, словно хотел убедиться, что микрофон никуда не исчез.
— Ну вот, — сказал он недовольно. — Теперь не успеем.
— Успеем, — успокоил Бугаев. — Ты сейчас о главном. Подробности потом.
— Работенку левую я нашел... Камины в старых домах снимать... Рухлядь всякую. Жильцы уедут и бросят. Сундук бабкин, стол, ручки бронзовые, рамы от картин... А любители скупают, реставрируют...
— Кто?
— Многие. У меня — дядя Женя, пузанчик один. Знакомый Лазуткина. Да вы плохо не думайте — вещи-то брошенные, ничейные. Невелик приварок, — продолжал Терехов. — Вот только камины! А их мало. Да и знать надо — где. Дядя Женя знает. Даст адрес, даже фото. Платит прилично...
Санитары остановили каталку перед лифтом. Лифт был вместительный, и Бугаев смог остаться рядом с Тереховым.
— Он мужик безобидный. Свой приварок имеет, конечно, да и я не в накладе. Эта падаль... — Гога задохнулся от злости, и Бугаеву показалось, что он больше не сможет продолжать, но Миша справился: — Злой, сволочь! Псих! Он со своей пушкой наделает дел. Антон Лазуткин. Запомнили, Семен Иванович?
— Запомнил.
— Пузан этот нас и свел. Все смеялся: фирма подержанных вещей — «Антон, Мишель и К°»!
Они снова двигались по коридору, но теперь более светлому.
— За что же он тебя? — спросил майор, понимая, что разговор подходит к концу.
— Дядя Женя сказал, что знает один царский камин... На пару косых. Я решил посмотреть...
Носилки остановились у открытых дверей операционной.
— Дальше нельзя, — сказал Бугаеву врач.
— Стоять! — прошипел Гога. В его слабом голосе сохранилось еще столько властной силы, что санитары подчинились. — А на камин уже Лазуткин глаз положил. Мы с ним там и встретились. Он как с цепи сорвался. Чуть не пристрелил меня на месте.
— И что же?
— В доме кто-то был. Пришлось смываться. А больше я туда не ходил. Пусть подавится этим камином! Я так и дяде Жене сказал.
— А из-за чего ты с Плотским ссорился? — спросил майор. — На поляне?
— Все, все, — строго сказал дежурный врач, санитары вкатили носилки в операционную. В последний момент перед тем, как дверь закрылась, Бугаев увидел на лице у Гоги недоуменную гримасу.
— Теперь остается только ждать, — сказал дежурный врач и протянул Семену раскрытую пачку сигарет. — Покурим на лестнице?
— Спасибо, не курю, — отказался майор. — Мне бы позвонить по телефону...
Терехов скончался под утро, во время операции.
20
Когда полковник пришел в управление, по своему обыкновению за полчаса до начала работы, майор Бугаев уже дожидался его с данными дактилоскопической экспертизы.
— Игорь Васильевич! Все совпало... — начал Семен, вслед за Корниловым входов кабинет.
— Не трудно догадаться, — спокойно сказал полковник, бросая взгляд на ежедневную сводку происшествий, лежащую на столе. — Ты же весь светишься, Сеня, несмотря на бессонную ночь...
— Пару часиков я прихватил, — отозвался майор. — На вашем диванчике.
Полковник бросил взгляд на большой кожаный диван, стоящий в кабинете. Сказал, усаживаясь в кресло:
— Значит, Антон Лазуткин?
— Все сходится. И показания Михаила Терехова! И отпечатки пальцев мы проверили! Я уже говорил с прокуратурой. Есть разрешение на арест...
— Чего же ты сидишь в управлении? — удивился полковник.
— Мы хотели брать его в гараже. Вряд ли он носит пистолет с собой на работу...
— После того как стрелял в Белянчикова? — недоверчиво сказал Корнилов. — Я удивляюсь, как он до сих пор не сбежал из города...
— И я тоже, — спокойно сказал Семен. — Удивлялся. Но вчера вечером он позвонил диспетчеру в гараж и попросил отгул на неделю. Сказал, что директор не возражает.
— Вечером? — машинально переспросил Корнилов и подумал о том, что вчера вечером он расспрашивал о Лазуткине Плотского. Неужели Павел Лаврентьевич проговорился? «Нет, ведь я предупредил его, — отмел Корнилов свои подозрения. — Не мальчик же он, на самом деле! Сказал жене, а та шоферу?»
— Вечером, — подтвердил майор. — С шести утра мы установили за его квартирой наблюдение...
— Молодцы.
— Лазуткин не вышел, а семья у него на даче. В Малом Поддубье, под Гатчиной. Я позвонил в гараж...
— А его «Москвич»?
— Стоит у дома.
— Надо перекрыть все вокзалы, аэропорт, — сказал Корнилов. И добавил: — Если не поздно.
— Сделано. Фото размножили. Я тут спозаранку всех на ноги поднял.
— Своему начальнику позвонить времени не хватило? — Корнилов сказал эту фразу ворчливо, а сам с удовлетворением подумал о том, что Бугаев сделал все так, как сделал бы он сам.
— Я подумал, товарищ полковник, что вам сегодня ночью спать не придется.
— Может быть, он поехал к своему семейству на дачу? — высказал предположение Корнилов, никак не среагировав на фразу майора.
— Попрощаться перед дальней дорогой? Ну уж нет! По-моему, сентиментальность не в его характере. Если Лазуткин почуял, что запахло паленым...
— «Москвич» под наблюдением?
— И квартира. И заводской гараж.
— Фотография Лазуткина есть?
Бугаев достал из папки и положил перед полковником два фото. На одном — молодой угрюмый парень напряженно смотрел в объектив. Второе — сделанное Котиковым в квартире с камином. Узнать Лазуткина по затылку было невозможно, но Корнилов все-таки стал внимательно сравнивать изображения. Его внимание привлекло левое ухо Лазуткина — это была единственная часть, повторявшаяся на обеих фотографиях.
Бугаев поднялся со стула и встал за спиной у полковника, с нетерпением ожидая, что скажет Корнилов. Наконец не выдержал:
— Уши, товарищ полковник! Правда?
— Есть отдаленное сходство, — с сомнением произнес Корнилов.
— У экспертов тоже такое впечатление.
— Про «отдаленное сходство»? — уточнил полковник. — А кроме впечатлений у них есть что-нибудь поконкретнее?
— Так ведь «пальчики»!
— Ты бы сел, Семен, — сказал Корнилов. — Не люблю, когда у меня за спиной стоят. — И когда Бугаев сел на стул, добавил: — «Пальчики» — главное. А из этого сходства мало что следует. Определенный тип уха — без мочки — и только. Да у семидесяти процентов людей такая форма уха. Ты показал фото типу, которого Белянчиков задержал?
— Юрий Евгеньевич показал. Еременков так обрадовался, словно родного отца увидел. Игореха, кричит, нашелся!
— Кого ты пошлешь в Малое Поддубье? — спросил Корнилов.
— Лебедев и Сергеев уже готовы, товарищ полковник.
— Я дам команду — в Гатчине их встретят местные товарищи.
— Управятся вдвоем, — запротестовал Семен, но Корнилов сказал жестко:
— В Гатчине встретят! Не хватало нам, чтобы он по лесам с оружием бегал. Сейчас всюду дачники, туристы...
Лазуткин добирался из Малого Поддубья в Ленинград на грузовой машине. Теперь, когда деньги лежали в портфеле, на душе стало немного легче. Все эти дни он прожил, как в бреду, сжав зубы и стараясь не думать про большой пустынный дом, про комнату, пропахшую псиной, про шкатулку старика Грачева. От одной мысли о том, что могло лежать в этой шкатулке, у Лазуткина замирало сердце. «Если этот жлоб отвалил мне за кольцо столько денег, сколько же осталось там?!» — думал он, приходя в ярость.
Крупный молчаливый водитель КамАЗа насвистывал незатейливый мотивчик, и Лазуткину хотелось поддать парню, чтобы заткнулся. Этот мотивчик мешал ему думать. «Ладно, ладно, — успокаивал он себя. — Может быть, и не было ничего в шкатулке. Какие-нибудь старые бумаги, о которых и старик ничего не знал. Не мог же он подохнуть и никому не оставить свои деньги? Небось набежали родственнички! А мне и этого хватит», — Лазуткин легонько побаюкал лежащий на коленях портфель.
После того как вчера вечером Валентина Олеговна намекнула Антону, что им интересуется уголовный розыск, Лазуткин бежал из города, моля бога, чтобы его не арестовали по дороге на дачу. Он решил взять деньги и тут же, ночью, податься в сторону Пскова. Но в деревне было тихо и спокойно, такой умиротворенностью веяло от застывшего в безветрии ночи сада, так обрадовалась его приезду жена, что он решил остаться. Да и не хотел пугать жену внезапным отъездом, а главное, не хотел, чтобы она видела, как достает он деньги из укромного местечка. Утром он сделал все это незаметно, а свой отъезд объяснил тем, что везет директора в Новгород, в командировку.
— А как же тетя Руфина? — удивилась жена. Руфине Платоновне, тетке Лазуткина, исполнялось шестьдесят лет. Они не были у нее очень давно и, получив красочную открытку с приглашением, собирались на юбилей.
— Съездим через неделю. По-свойски. Так душевнее будет. А сегодня сослуживцы набегут...
Жена посмотрела на Антона с подозрением. Наверное, почувствовала фальшь в его слишком бодром голосе. Но протестовать не стала.
Кроме денег Лазуткин положил в портфель и номера от автомашины. Он снял их однажды ночью, когда еще работал в «Скорой», с машины, на которой возили главного врача. Снял просто так, про запас, благо никто не мог его заметить и даже заподозрить. Увидев в тайничке номера, Лазуткин сразу вспомнил про свой «Москвич», который собирался бросить в городе на произвол судьбы. Собственно говоря, не совсем на произвол судьбы — «Москвич» был записан на жену, и у Антона имелась тайная мысль, что деньги от его продажи помогут семье. На первое время.
«Если сменить номера, — подумал он, — можно выбраться из города на машине. И заехать ой как далеко...»
Когда Лазуткин вылез из КамАЗа у Московских ворот, стрелки часов показывали ровно пять. В вагонах метро народ стоял плотной толпой. Разъезжались с работы. «И к лучшему, — подумал Лазуткин. — Милиции в такой толпе несподручно. Да и на улицах народу много».
21
К Сеславину зашел директор. Случалось это нечасто — обычно Павел Лаврентьевич вызывал своего помощника по селекторной связи.
— Сегодня пятница, — сказал он, рассеянно глядя в окно. — Уеду пораньше. И ты, Евгений Андреич, не засиживайся. На рыбалке давно не был?
Сеславин с недоумением посмотрел на шефа. За всю свою жизнь он ни разу не брал в руки удочку.
— А чего? Хороший отдых. Особенно если забраться в какой-нибудь глухой безлюдный уголок.
— На волейбол завтра не поедем? — спросил Сеславин.
— Нет. Надоели мне эти волейболисты. Посижу на даче, в кругу семьи. Так что располагай своим временем, как тебе вздумается. — Он небрежно махнул рукой, прощаясь. У дверей остановился, словно вспомнил что-то: — Вчера вечером приезжал на дачу один товарищ, с Литейного. То да се! Волейболистами интересовался, Антоном Лазуткиным и почему-то о тебе спросил. Так, вскользь.
— Чем же заинтересовала его моя персона?
— Давно ли у меня работаешь? Кто рекомендовал? — директор бросил на своего помощника быстрый, оценивающий взгляд. — Но я тебе ни о чем не говорил, — он сделал привычный отстраняющий жест рукой.
«Значит, они вышли на Антона», — подумал Сеславин и спросил как можно безразличнее:
— А Лазуткин наш чего им понадобился?
— Ваш, Евгений Андреевич! — ласково сказал директор и нацелился пальцем в грудь Сеславину: — Вы его мне рекомендовали. Когда-то. — И, улыбнувшись, добавил: — А что им от него надо — даже знать не хочу. У меня своих забот хватает. Завод не игрушка! — Он вышел, даже не потрудившись затворить за собою дверь, и Сеславин подумал неприязненно: «Ну конечно, хочет иметь все — и старинный камин, и редкие акварели, и женьшеневую настойку. Все, кроме неприятностей. Откуда все это берется — ему неинтересно».
Он снял трубку, набрал номер директорской приемной:
— Олечка, Антон у тебя или в гараже?
— Антоша взял отпуск, — ответила секретарша. — На неделю. Сегодня вышел Коля Марфин, но он повез шефа на дачу.
Сеславин повесил трубку:
«Значит, Антон на свободе? Тогда откуда же они знают обо мне? Миша Терехов? — Евгений Андреевич собрался было набрать номер Гоги, но тут же положил трубку. — Если он засыпался, то звонить опасно».
Стараясь отогнать мрачные мысли, Евгений Андреевич пошел по цехам. Надо было выполнить поручение директора — собрать сведения по внедрению рационализаторских предложений. За разговорами с начальниками цехов и работниками бриза Сеславин немного отвлекся. Но червячок сомнений нет-нет, но давал о себе знать легким покалыванием в сердце.
Вернувшись в кабинет, Сеславин снова ощутил острое беспокойство. Его мучила неизвестность. «Что же, сидеть и ждать, пока за тобой придут? — думал он. — Или последовать совету шефа, поискать укромный уголок. Директор, наверное, знает больше, чем сказал. Ему-то чего бояться? Приобрел с моей помощью пару каминов, дубовые панели. Ну и что? Тут же соврет: «Я думал, что Сеславин покупал их для меня в комиссионке!» Сеславин снял трубку, набрал домашний телефон директора.
— Женечка, — ласково пропела директорская супруга, — Павел Лаврентьевич на даче. Что-нибудь срочное?
«Женечка! — с ожесточением подумал Сеславин. — Какой я тебе Женечка, сопливка!» И, повесив трубку, сказал громко:
— Стерва!
Он набрал номер дачного телефона. Подошла Мария Лаврентьевна, старшая сестра шефа.
— Павел приехал, сейчас покричу. В саду где-то бродит. Вы-то как живете, Евгений Андреевич? Давно у нас не были.
Голосу старухи был, как всегда, добрый и участливый.
— Живу потихоньку, Марья Лаврентьевна, — бодро сказал Сеславин. — Ноги еще бегают, и ладно!
— Приезжайте к нам отдохнуть, — пригласила старушка. — А Павлушу я сейчас покричу.
«Как же, приедешь к вам без приглашения шефа!» — усмехнулся Сеславин, прислушиваясь, как старуха, наверное в окно, кричала: «Павлуша, Павлуша! Тебя Евгений Андреевич спрашивает». После этого наступила тишина, видимо, Мария Лаврентьевна пошла за братом в сад. А через несколько минут сказала расстроенным голосом:
— Евгений Андреевич, вы тут? Ждете?
— Жду, Мария Лаврентьевна, — отозвался Сеславин, сразу понявший причину расстройства старухи.
— Куда-то пропал. Может, с соседом на реку пошел? Или в преферанс с ним сел играть... Вы уж завтра утречком позвоните...
«Вы хотели получить информацию? — подумал Сеславин. — Вы ее получили. Даже в большем объеме, чем хотели. Вас избегают, а это ох какая неприятная информация». Он встал со стула, прошелся по своему маленькому кабинетику. «Дома у меня ничего не найдут. На даче? Так... мелочи. Еще не проданный камин, коллекцию никому не нужных древностей. Остается сберкасса. Книжки у меня на предъявителя. И найти их непросто. Да и в чем, собственно, могут меня обвинить? За каминами я сам не лазал, уникальные потолки не разбирал. Организация преступной группы? Но это — если Лазуткин заговорит! А его еще поймать нужно. Терехов? Этот будет молчать. Тертый калач. Да если и заговорит, можно все отрицать. По методу шефа: и я не я, и хата не моя!»
Вспомнив про шефа, Евгений Андреевич вспомнил и про его совет — пораньше уйти, отвлечься. Он осторожно закрыл дверь, повернул ключ. В кабинете зазвонил телефон. Сеславин решил не возвращаться, но внезапно ему пришла в голову мысль о том, что это директор. Может быть, он действительно ходил на речку и, вернувшись, узнал от сестры о его звонке? Евгений Андреевич открыл дверь, подбежал к телефону.
— Евгений Андреевич? — спросил незнакомый мужской голос. — Майор Белянчиков из уголовного розыска. Здравствуйте.
Сеславин молчал. Это «здравствуйте» прозвучало издевательски.
— Вы меня слышите, Евгений Андреевич? — переспросил Белянчиков.
— Слышу.
— У меня есть к вам разговор. Не смогли бы мы встретиться? Я вас жду у проходной...
22
Лазуткину удалось уговорить молоденького шофера с «пикапа» пригнать «Москвич» от дома на вторую линию Васильевского острова. На тихой этой улице можно было, не привлекая внимания прохожих, сменить номера. Да и от дома недалеко — меньше шансов, что белобрысого сосунка остановит за какой-нибудь промах инспектор ГАИ и обнаружится, что сидит он за рулем чужой машины. У Лазуткина кошки скребли на сердце, когда он вручал парню ключи от «Москвича» и червонец задатку. Вдруг взбредет белобрысому в голову поживиться за его, Лазуткина, счет? И привет рулю! Только и видел он свой «Москвич»... Хоть и пытался Антон доходчиво объяснить парню, что всего-навсего решил улизнуть от бдительного ока жены, да вряд ли тот поверил. Не такая нынче молодежь, чтоб пустым словам верить. Вот когда тридцатник пообещал «за труды», тогда и ударили по рукам.
Договорились, что Антон будет ждать парня в «пикапе», но Лазуткин не утерпел и, как только парень скрылся в дверях метро, включил зажигание. «Чем мучиться в ожидании, лучше самому приглядеть, — решил он. — Для порядка!»
Он притормозил «пикап» напротив своего дома как раз в тот момент, когда ничем не примечательные серо-белые «Жигули» резко тормознули перед его «Москвичом», выезжавшим из ворот, и двое мужчин, выпрыгнув из «Жигулей», распахнули дверцы «Москвича».
Чутье подсказало Лазуткину, что нельзя спешить, срываться с места. Он включил скорость, легонько нажал на акселератор, и машина почти бесшумно тронулась. Обыкновенный «пикап», прозванный «фантомасом». сотни которых развозят по городу продукты, белье и мелкие грузы. Он бросил машину сразу за углом, у станции метро, но сам поехал на трамвае, потом несколько раз пересаживался то на автобус, то на троллейбус, пока наконец в памяти не всплыло имя — тетушка Руфина...
— Антон! Вот сюрприз! — Руфина Платоновна приняла из рук Лазуткина букет гвоздик и коробку с духами. Оглянулась, крикнула:
— Алена!
Из комнаты вышла молодая женщина в цветастом платье. Лазуткин с трудом узнал двоюродную сестру, дочь тетки Руфы, — так давно они не виделись.
— Смотри, братец твой пожаловал, — сказала тетя Руфа. — К старости вспомнил про тетку. — Она сунула дочери цветы и подарок, а сама обняла и расцеловала Антона.
— Скажешь тоже, мама! — улыбнулась Алена. — Я его десять лет не видела, а он все такой же.
— А где же Лизавета твоя? — поинтересовалась тетушка, взяв Антона под руку и вводя в большую комнату, где за столом сидели гости, весело, чуть возбужденно переговариваясь, позвякивая ножами и вилками. Лазуткин успел шепнуть, что с Лизой они в ссоре и, если тетушка не возражает, он бы и переночевал у нее, пусть Лизка поволнуется.
— О чем разговор! — так же шепотом ответила Руфина Платоновна и, легонько подтолкнув Антона к свободному стулу, представила гостям: — Племянник мой, Антон Васильевич...
— Племянничку и тост говорить! — отозвалась звонким голосом одна из женщин. Антон заметил, что большинство гостей были женщины. И почти все молодые. «Наверное, теткина бригада», — подумал Лазуткин. Руфина Платоновна до последнего времени работала бригадиром прядильщиц на гардинно-тюлевой фабрике.
— Так уж сразу и тост! — сказала тетушка, усаживаясь рядом с Антоном и ставя перед ним чистый прибор. — Дайте человеку оглядеться, осмотреться. Вас тут вон сколько — и все красавицы.
За столом весело рассмеялись.
— Нечего, нечего наседать на мужика, — улыбнувшись одними глазами, продолжала Руфина Платоновна. — Он у нас человек положительный, женатый.
— Разведем! — весело сказала все та же женщина. — Для нас это семечки!
Пожилой крупный мужчина постучал ножом по фужеру, поднялся:
— Милая Руфина Платоновна... — он окинул взглядом присутствующих, словно ища поддержки. Тетушка Руфина посерьезнела, сидела, положив на скатерть ладони, глядя прямо перед собой. Правая рука у нее чуть-чуть дрожала.
— Это начальник цеха, — шепнула Лазуткину Алена. — Они даже во время блокады вместе работали.
Начальник цеха говорил долго и, наверное, хорошо, потому что тост несколько раз прерывали криками одобрения, аплодисментами, но Антон не вслушивался. Сидел, поглядывая на дверь, ведущую в прихожую, замирал, как только раздавался звонок. Приходили новые гости. Алена встречала их, приносила из кухни маленькие табуреточки, расставляла на столе приборы. «Хорошо, что меня посадили напротив дверей, — подумал Лазуткин. — Все видно. Сидел бы спиной — извелся».
Начальник цеха, закончив свой тост, подошел к тетушке и под громкие возгласы одобрения крепко ее расцеловал. Руфина Платоновна разволновалась, заплакала...
Женщины потребовали, чтобы после начальника цеха говорил племянник.
— Тетушка Руфина! Смотрю я, сколько у вас друзей, и думаю — счастливый вы человек! И друзья ваши счастливые — потому что вы с ними, — сказал Антон, и острое чувство зависти ко всем сидящим за столом неожиданно шевельнулось в сердце. Зависти к тому, что им весело, что они добрые и смотрят на каждого вновь пришедшего без тревоги.
Всем пришлись по душе слова Лазуткина, тетушка расцеловала племянника и снова всплакнула, вспомнив свою сестру Раису, мать Антона, умершую совсем молодой.
Лазуткин выпил одну за другой две стопки водки и разозлился, сидел мрачный, с трудом сдерживая себя от колких замечаний тетушке и гостям. Ему надо было во что бы то ни стало переночевать в этом доме. А значит, терпеть надоевшую бабью болтовню, казавшиеся глупыми шутки, восторженные тосты.
В дверь снова позвонили, и Алена пошла открывать. Лазуткин сунул руку в карман, нащупал предохранитель пистолета. «Если что, — мелькнула шальная мысль, — наделаю я здесь шуму! Праздничный салют».
Дверь в прихожую оставалась открытой, и Антон увидел, что принесли огромную корзину цветов. Молодой парень в фирменном комбинезоне с трудом держал ее. Парень что-то спросил у Алены, с восторгом рассматривавшей цветы. Она кивнула на дверь и улыбнулась.
Когда корзина медленно вплыла в комнату, все зааплодировали.
— Сидорова Руфина Платоновна кто будет? — спросил парень, высовывая улыбающееся лицо из-за цветов.
— Здесь, здесь! — закричали гости наперебой, показывая на тетушку, раздвигая стулья, чтобы пропустить парня.
— С праздником вас! — торжественно сказал парень. — Фирма «Ленинградские зори» присоединяет и свои поздравления к этим цветам. — Он подошел к Руфине Платоновне. — Получите, распишитесь.
Лазуткин заметил фирменную эмблему на комбинезоне молодого человека, листок бумаги, наверное квитанцию, торчащую из нагрудного кармана, и успокоился.
— Где расписаться-то? — спросила тетушка.
Парень показал глазами на бумажку. Руфина Платоновна вынула из кармашка квитанцию, растерянно оглянулась:
— Дайте ручку, товарищи.
— Подержите, маэстро, — посыльный поставил корзину на колени Лазуткину. Антон ухватился за нее, боясь уронить. Подумал о том, какая же она тяжелая. И в этот момент на руках у него защелкнулись наручники. Кто-то снял с его колен цветы. Лазуткин увидел, что в комнате уже много чужих мужчин, увидел ужас в глазах тетушки Руфины и недоуменные лица гостей...
