Рано утром прошел дождь, стремительный и шумный. Умытый город встречал день искрящейся зеленью газонов и горьковатым запахом тополиных листьев. У здания отделения милиции рос огромный куст сирени. На тяжелых фиолетовых гроздьях соцветий сверкали капли воды. Дмитрий Лукоянов, старший лейтенант по званию и человек, молодой по возрасту, посмотрел на сирень, проходя мимо, и тяжело вздохнул. Не хотелось в такое утро идти в служебный кабинет, где среди скучных столов царил какой-то древний канцелярский запах табачного дыма, старых бумаг и высохших чернил, которыми здесь никто уже давно не пользовался. Да что поделаешь, оперативным уполномоченным уголовного розыска приходится и в кабинетах сидеть. Служба у них разнообразная.

Дежурный, поздоровавшись, сказал, что его ждет посетитель. Лукоянов кивнул в ответ и поднялся к себе, на второй этаж. В коридоре сидел молодой мужчина с лицом открытым и обветренным. Светлые волосы соломенной копной громоздились на его голове. Лукоянов отпер дверь и пригласил посетителя войти:

— Что у вас?

— Я уже рассказал все дежурному, он велел написать и вас подождать. Я написал.

Лукоянов взял несколько листов бумаги, заполненных ровным, отчетливым почерком.

Посетитель оказался хоть и уроженцем их города, но в данный момент приезжим. Жил он и работал в Новом Уренгое, строил дома. Сейчас в отпуске, заехал навестить мать по дороге на юг. В городе всего четвертый день. Вчера утром они с женой поехали по магазинам делать покупки. Кое-что приобрели. В Центральном универмаге увидели импортные зимние женские пальто. Жене они понравились. Померили — подошло. Но оказалось, что денег не хватает. Пальто выписали, жена осталась ждать, а сам, Невзоров Глеб Николаевич, помчался на такси домой за недостающей суммой. Дома же выяснилось, что деньги, которые они привезли с собой, исчезли. Вот, собственно, и все.

— Сколько же у вас было?

— Восемь тысяч пятьсот с небольшим, — ответил Невзоров, — все, что заработали, приберегли к отпуску.

— Квартира была пустая в это время?

— Нет, дома мать. Она только за молоком выходила минут на пятнадцать.

— Что-нибудь еще пропало?

— Ничего.

— Это точно?

— Да. Мы весь вечер искали деньги, думали, может, сами куда переложили да забыли. Но не нашли. Все остальные вещи на месте, ничего не тронуто.

— А дверь как? Замок?

— Нормально.

— Что сами думаете по этому поводу?

— Ничего не думаю, просто понять не могу. Мистика какая-то, — сказал Глеб Николаевич и полез в карман за сигаретами, но в последнюю минуту раздумал или застеснялся. Лукоянов это заметил, но настаивать и предлагать курить не стал. И так в кабинете свежего воздуха не хватает.

— Ладно, — сказал он, — вы посидите пока, я сейчас вернусь.

Лукоянов вышел в коридор и без особой надежды дернул ручку двери кабинета начальника отделения уголовного розыска капитана Кротова. Кротов собирался сегодня навестить одного из своих подопечных, которого не без некоторых оснований подозревал в краже всех четырех колес со стоявшего в соседнем дворе «жигуленка». И по идее его на месте быть не должно. Но дверь отворилась, и Лукоянов увидел начальника отделения, стоявшего у открытого окна и крошившего кусок булки воробьям.

— Разрешите, товарищ капитан?

— Разрешаю. Заходи, Митя. — Он докрошил булку, отряхнул руки и сел к столу: — Какие новости?

Лукоянов доложил коротко.

— Увлекательное дело, судя по всему, — сказал Кротов, выслушав. — Вот ты им и займись. По части мистики опыт у тебя большой накоплен, его и используй.

— Какой опыт?

— Не скромничайте, старший лейтенант. Это же именно вы, рискуя жизнью, взяли на чердаке кабалистическую личность, которая своим топотом и завываниями три ночи подряд пугала честных граждан. Правда, личность оказалася известным чердачником по кличке Сивый, утверждающим, что он не выл, а пел лирические песни. Но это так, к слову.

— При чем тут Сивый?

— Ни при чем, Митя, действительно, ни при чем. Просто так я, не обижайся. Делом займись. Восемь с лишним тысяч, не баран чихнул. Этот Невзоров за них там наморозился — будь здоров! За что же человеку такая обида? Поезжай к ним домой, посмотри повнимательнее, поговори с народом. Впрочем, это ты и сам все знаешь. Давай действуй.

Невзоровы жили в пятиэтажке, построенной в начале шестидесятых годов. За четверть века посаженные когда-то у дома деревья и кустарники превратились в настоящие заросли. Верхушки лип и тополей поднимались до крыши. Кусты сирени и акаций закрывали окна до третьего этажа. Несколько таких домов образовывали четырехугольник, внутри которого располагалась детская площадка, окруженная такими же джунглями. Ребятам тут было раздолье.

Поднялись на третий этаж, постояли у двери. Ничего подозрительного на ней Лукоянов не заметил. В квартире их встретили две женщины, одинаково испуганно смотревшие на вошедших. Жена Невзорова, Инна, была чуть похожа на мужа, такая же светловолосая, ладная, со свежим лицом. Она показала, где лежали деньги. Оказалось, просто в ящике письменного стола.

— Мы сняли с аккредитива, — объяснила Инна. — Надо же купить что-то, особенно мальчишкам. В Уренгое с детскими вещами трудно. Да и себе надо. Вот и держали дома.

— А где же дети? — спросил Лукоянов.

— Они у моей мамы, под Ворошиловградом. Еще в марте отправили. Старшему в школу осенью, хотели, чтобы подкормились зеленью. У мамы огородик небольшой, сад. Для ребят — радость, — она как-то неуверенно все это произносила, будто оправдывалась.

Сам Глеб Николаевич молча сидел на стуле. Молчала и мать его, невысокая сухощавая женщина. Она стояла в дверях и смотрела на все как-то безучастно, словно заранее догадываясь, что ни к чему хорошему вся эта суета не приведет. Только людям дополнительные хлопоты. Лукоянов даже почувствовал себя несколько уязвленным. В конце концов, искать жуликов — его профессия. И не так уж плохо он с ней справлялся до сих пор. Это еще посмотреть надо, как все получится, чего же заранее сомневаться. Он так подумал и попросил Невзоровых рассказать о своем житье-бытье в городе с самого первого дня.

— Говорить-то не о чем, — сказал Глеб Николаевич и закурил. Тут он был на своей территории и мог разрешения не спрашивать. — Ну, прилетели, взяли такси от аэропорта. Добрались, распаковались, поужинали. Пока поговорили, посидели, ночь уже. Утром я сходил в сберкассу, снял деньги с аккредитива, пошли мы с Инной по магазинам. В «Детском мире» были, игрушки купили, одежду ребятам. Игрушки у нас на Севере самый большой дефицит. Потом пообедали в кафе на Пушкинской и снова по лавкам двинули. Жена посуды накупила, кастрюль разных. Тоже в наших широтах вещь необходимая. Тащить неудобно, взяли машину. Уже около дома, на повороте с улицы, знакомых встретили. Пригласили их к себе...

— Что за знакомые?

— Слава Монахов и Тосик Вишин, из нашего двора ребята, мы в школе вместе учились. Тосик с девушкой был. Пришли, то да се, давно не виделись. Я попросил Тосика в магазин сбегать. Они с Мариной торт и шампанское принесли. Посидели, повспоминали, посмеялись. Разошлись часов в одиннадцать. В общем-то, хорошо было. Утром, как я говорил, опять в город отправились. А дальше вы уже все знаете. — Невзоров замолчал и посмотрел на Лукоянова. Старший лейтенант ничего не ответил и повернулся к матери Глеба Николаевича. Может, она что запомнила в то утро?

Но и она ничего полезного для Лукоянова не рассказала. Все как обычно. Помыла посуду, пошла за молоком, стала готовить обед. Тут примчался Глеб за деньгами.

Лукоянов подошел к окну. За ним упруго тянул вверх ветки пирамидальный тополь. Серебристые его листочки трепетали на ветру. На уровне окна ветки тополя были достаточно толстые, прочные. И все-таки далеко от стены дома стояло дерево, не допрыгнуть с него до подоконника. И следы бы наверняка остались после приземления. Их бы Невзоровы обязательно заметили. Нет следов, чисто все. Лукоянов вздохнул. И правда, мистика какая-то: двадцать минут в доме отсутствовали хозяева, и за это время бесследно пропали восемь с половиной тысяч рублей. Именно, что бесследно. Просто растаяли в майском душистом воздухе. Дмитрий посмотрел вниз. У подъезда на лавочке сидел пожилой человек в темном пиджаке, в кепке и внимательно за ним наблюдал.

— Кто это? — спросил Лукоянов. Мать Невзорова подошла к окну, выглянула.

— «Станционный смотритель», как всегда, отдыхает.

— Не понял.

— Сосед наш, с первого этажа. Першин Степан Гаврилович. Это он сам себя станционным смотрителем прозвал, как сторожем устроился на станцию юных техников. Присматриваю, говорит, за ней, вот и смотритель значит.

— И давно он это... присматривает?

— Не так, чтобы. Как на пенсию вышел, все в домино играл во дворе. Потом зима настала, холодно. Он и затосковал. Одинокий, сын с семьей на другом конце города живет, редко здесь бывает. Першин и пошел работать. Хорошо устроился, пенсия сохраняется. А спать ему все равно где, особенно как выпьет.

— Что, увлекается?

— Раньше дня не пропускал. Сейчас вроде поутих, но не окончательно. Скучно ему, вот и балует. А старик ведь уже. И человек неплохой, сыну все время помогает, даже из пенсии. Думаю, он и сторожить из-за этого пошел, что-то у сына жизнь не залаживается. То с одной работы уйдет, то с другой. А в семье ребенок.

— Першин у вас дома бывал?

— Обязательно. Он человек безотказный, если попросить. А нужда случается, то полку прибить, то торшер починить. Что я сама могу? Без мужской руки в доме тяжело. — Мать Глеба Николаевича вдруг замолчала, пристально посмотрела на оперуполномоченного. — Вы что же, на Степана думаете? Пустое это. Мы вместе лет двадцать живем. Не такой он человек вовсе. Выпить может, конечно, но чтобы чужое взять... Из головы выбросьте напраслину эту!

— Хорошо, выброшу, — вздохнул Лукоянов. — Не думаю я ни на кого, интересуюсь просто.

Он записал адреса и телефоны невзоровских гостей и пошел к выходу. В передней чуть задержался у зеркала, поправляя рубашку, и увидел на стене рядом с дверью дощечку с крючками. На них висели ключи. Маленький — от почтового ящика, два других — явно от входной двери. Один старый, тусклый, другой совсем новый, блестящий.

— Ваши?

— Один мамин, второй мой, — сказал Глеб Николаевич. — Как приезжаю, новый заказываю. А потом теряю. И до следующего раза.

— Когда вам его сделали?

— В первый же день. По дороге в сберкассу зашел в мастерскую и сделал. Долго ли?

— Это верно, недолго, — Лукоянов попрощался и вышел из квартиры.

«Станционный смотритель» по-прежнему сидел на скамейке. Он посмотрел на Лукоянова внимательно, будто ждал его. Дмитрий, собиравшийся пройти мимо, неожиданно для себя остановился и присел рядом.

— Здравствуйте, Степан Гаврилович.

— Здравствуй, сынок.

— Отдыхаете?

— Такое мое теперь занятие, — он помолчал, потом спросил: — А ты чей будешь-то?

— Ничей. Из милиции я. Говорят, у вас тут вчера днем какие-то подозрительные типы крутились. Вот интересуюсь, не те ли, кто нам нужен.

— Типы подозрительные? Это жулики, что ли?

— Ну вроде.

— Не знаю. Не видел. Я с утра во дворе был. Вон там, в тенечке, сидел, — он показал на скамейку, стоящую в глубине детской площадки между двух высоких кустов акации. Подъезд с этой скамейки просматривался отлично. — Утром только и дышу как следует, — продолжал Першин, — а к вечеру, в жару, уже трудно. Старею.

— Ни на кого не обратили внимания?

— А на кого его обращать? Бабы наши шастали по двору. Кто в булочную, кто куда. Детишки, само собой, бегали. Так я их знаю всех. Ну и посторонние проходили, конечно, только не жулики, нормальные люди. Хотя, кто их нынче поймет. Чудное время какое-то! Смотришь, идет мужик, башка уж седая, а он в штанцах синеньких с заклепками. Куртец на нем болтается с переливами, а в руках чемоданчик тоненький, словно пацан из школы сбег. А у него поди у самого такие уж пацаны по дому шастают. И не поймешь со стороны, то ли директор какой-то, то ли прощелыга. Ты вон тоже хоть и милиционер, а по виду никогда не подумаешь. Парень и парень.

— Мода нынче такая, Степан Гаврилович.

— Мода, это верно. Не знали мы такого слова и жили ничего. Работали, детей растили. Мода... На нее проклятую нынче никаких денег не напасешься. Как взбесились все. То одно им подавай, то другое, совсем наоборот. Мода... Только на нее люди и работают, силы свои тратят. А я вот тебе скажу, пустое это. На самом-то деле человеку не так много нужно. Чуть еды, чуть одежды. Я фрезеровщиком работал по пятому разряду. Получал за триста, а то и под четыреста. Всякую дрянь домой таскал: телевизор, приемник, посуда, такой костюм, эдакий. Сейчас думаю, зачем? Не нужно мне ничего, все сыну отдал. Пусть пользуется.

— Зачем же на работу пошли? Сидели бы просто в тенечке и отдыхали. Деньги понадобились?

— Понадобились. Да не мне. Мне-то они ни к чему. Разве бутылку иной раз купишь. Вот и все развлечения.

— Это уж совсем зря.

— Почему? — спокойно возразил Степан Гаврилович. — Я свою жизнь прожил. Меня не переделаешь. Вот молодежь стали от зелья отучать, это правильно. А от стариков вреда большого уже не будет, они все свое в жизни совершили. Пусть доживают, как им нравится. Это я так думаю.

— Неправильно думаете, Першин, — строго сказал Лукоянов и поднялся. — Неправильно.

— Может быть, — равнодушно согласился «станционный смотритель». Он не шевельнулся, только проводил Дмитрия взглядом.

Лукоянов шел к автобусной остановке и думал о Першине. Вряд ли, конечно, старик взял деньги. Но и исключить нельзя. Сыну помогает, какая-то философия у него чудная насчет потребностей. Такие мыслители способны на неожиданные поступки.

В отделении никаких событий за это время не произошло. Кротов все-таки ушел к своему подопечному, кабинет его был заперт. Коллега Дмитрия, лейтенант Соловьев, отсутствовал по причине выполнения задания, и на его столе лежала легкая пудра пыли. Лукоянов постоял у окна, посмотрел на воробьев, мечущихся в сиреневых зарослях, и сел составлять примерный план действий. Ничего сверхъестественного он не придумал, наметил серию необходимых оперативных мероприятий и, дождавшись Кротова, пошел их утверждать. Начальник отделения написанное прочитал и спросил:

— Есть какие-нибудь предположения?

— Достаточно обоснованных пока нет. Ясно только одно: дверь открывали «родным» ключом, не испортив замка. Иначе Невзорова сразу бы это заметила, придя домой. А она и внимания не обратила, пошла обед готовить. Где-то, у кого-то этот ключ существует, надо его искать.

— Во всяком случае, существовал, — уточнил Кротов. — Потом преступник мог от него уже избавиться. Но искать надо. Восемь с половиной тысяч — сумма серьезная. От нее не отмахнешься. План у тебя, Митя, правильный. Конечно, окружение надо посмотреть, соседей, старых приятелей. Вор знал, за чем шел. Кстати, кроме денег взял что-нибудь?

— Ничего. Магнитофон там же в комнате лежал японский, в соседнем ящике стола несколько золотых украшений. Все цело.

— Значит, про деньги он знал, значит, не случайный человек. Обычный жулик подмел бы все подчистую. От этого и надо плясать. Возьми Соловьева в помощь. Он сейчас немного разгрузился. И меня держи в курсе, хорошо?

Лукоянов вернулся к себе и занялся бумажной работой. Надо было успеть вызвать на завтра приятелей Невзорова. Собственно, кроме них, никого другого пока и не было в его поле зрения. Соседей по дому и двору он решил поручить лейтенанту.

Первым на следующее утро появился в его кабинете гражданин Монахов Вячеслав Павлович, мужчина, что называется, дюжий, с тяжелыми красными руками. Расстегнутый ворот рубашки туго охватывал его мощную короткую шею. Лукоянов подумал, что таким людям галстуки носить просто противопоказано. Чувствовал себя Монахов несколько неуверенно, хотя старался и не показывать этого.

— Расскажите немного о себе, — попросил старший лейтенант. — Где работаете, кем, сколько и так далее.

— Работаю грузчиком в Трансагентстве. Уже третий год. Замечаний не имею. Женат. Дочка есть, в седьмом классе учится.

— А до этого?

— После школы в педагогический поступил, родители заставили, о высшем образовании мечтали. Да не выдержал я. Тоска, хуже, чем в школе. Ну и бросил. И правильно сделал, — неожиданно с напором сказал он. — Какой из меня педагог? Смех один. Сперва слесарил на заводе, потом в Трансагентство устроился, работаю вот.

— Невзорова давно знаете?

— Глебку-то? Со школы. Он после десятого в строительный поступил, потом уехал на Север. Года три не виделись. А третьего дня встретились.

— Об этом подробнее, пожалуйста.

— Можно. Выходной у меня был. Днем всякие дела жена попросила сделать. К вечеру пошел за сигаретами, встретил Тосика Вишина, тоже из нашего класса парень. Сейчас шишка какая-то. Ну, стоим, балакаем. Вдруг такси останавливается, Глеб оттуда вываливается с бабой, с женой то есть. Пошли к нему, посидели. Так все нормально было, тихо.

— А о чем говорили? Рассказывал что-нибудь Невзоров?

— Рассказывал. Про свой Север толковал. Как он там вкалывает на трескучем морозе, сколько им отстегивают за ударный труд. Хвалился, что, дескать, топором тюкнешь, сразу червонец. Врет, думаю. Он всегда любил себя выставить. А просто так нигде не платят, пахать нужно.

— Говорил, что с деньгами приехал?

— Что-то такое было, да я не больно вслушивался, — равнодушно сказал Монахов.

— Думаете, привирал Невзоров?

— Кто его знает... Бывает, что и на Севере сшибают шальную копейку. Люди по-разному устраиваются в жизни. Тут горбатиться нужно с утра до ночи, там — коэффициент. Да и зачем ему деньги? Пошиковать два месяца на юге? Это для дураков и пижонов. На большее-то Глеб никогда не был способен. Накупит сейчас барахла разного и поедет к себе перед белыми медведями выдрючиваться.

— Нет там медведей, Монахов.

— Значит, перед оленями.

— Не знаете, Невзоров с кем-нибудь из старых приятелей еще встречался?

— Не знаю, ничего не говорил.

Из всего разговора Лукоянов усвоил твердо только одно. Невзоровский бросок на Север Монахов считает глупостью, а деньги, заработанные там, баловством. По нему выходило, что деньги только тогда имеют ценность, когда их можно тратить с толком и пользой для себя. Он, Монахов, мог бы ими распорядиться с пользой, с умом, а Глеб снова собирается в Уренгой и снова будет зарабатывать неизвестно для чего. К героизму труда первопроходцев гражданин Монахов вообще относился скептически. Считал, что если работа так хорошо оплачивается, значит, она уже не героическая. Героизм не может быть выгодным. Это слово придумали сами северяне, чтобы оправдать собственную меркантильность. Монахов выразился в этом смысле менее изящно, но в переводе для протокола мысль звучала именно так. Лукоянов отметил про себя, что мысль хотя и грубая, но какой-то резон в ней есть. Все-таки героизм — понятие скорее нравственное, чем материальное. Но это так, к слову. Никаких других существенных фактов рассудительный грузчик Монахов больше не сообщил и, что самое интересное, даже не спросил, зачем его сюда вызывали. Обычно же именно это и волновало больше всего посетителей. Дмитрию даже как-то не по себе стало от такого равнодушия. Человека в милицию вызывают, а ему все равно зачем. Бывает же...

Зато следующий посетитель вел себя, как подобает, чем и способствовал восстановлению авторитета учреждения, поколебленного нелюбознательным и равнодушным деятелем сферы обслуживания.

— Хотел бы узнать, на какой предмет? — спросил он еще у двери. Сел на стул и в упор посмотрел на Лукоянова. Во взгляде требовательный вопрос повторился.

— Видите ли, у вашего приятеля Невзорова произошла неприятность. Деньги украли...

— У моего знакомого, — поправил посетитель. — И вы полагаете, что...

— Избави бог, Антон Михайлович! Ничего мы не полагаем, просто стараемся выяснить кое-какие обстоятельства. Поэтому и пригласили вас. Что поделаешь?

Вишин пожал плечами и поставил на пол плоский черный чемоданчик. Импортного исполнения, как отметил про себя Лукоянов. Тосик был заметным мужчиной. Седая шевелюра подчеркивала свежесть моложавого лица. Одет современно, с изыском. Этакий спортивно-деловой, как теперь принято называть, стиль. Ничего отечественного, только импорт, и только лучших фирм. Действительно не поймешь, подумал Дмитрий, то ли директор, то ли фарцовщик. Оказалось — не то и не другое. Ученый. Кандидат наук, заведующий лабораторией в крупном исследовательском институте. Автор нескольких научных работ и изобретений.

Разговор поначалу не очень складывался. Чувствовалось, что Вишин не совсем ясно себе представляет, чего от него хотят и потому отвечает сухо, односложно. Вероятно, еще и какая-то обида сюда примешивалась на то, что его, известного ученого, уважаемого человека, допрашивают, как какого-то жулика. Какая-то напряженность чувствовалась в беседе. Лукоянов ее уловил и подумал, что, к сожалению, визит в милицию до сих пор у многих людей ассоциируется с неприятностями. Особенно это заметно у тех, кому раньше не приходилось иметь дело с органами внутренних дел. Таких, кстати, большинство. И Вишин несомненно принадлежал к их числу. Лукоянов старался вести разговор так, чтобы он меньше всего походил на допрос. Просто встретились два интеллигентных человека и беседуют, о разных разностях. Через какое-то время Вишин освоился, как-то помягчал и говорил уже более свободно.

Ничего нового сообщить он, к большому своему сожалению, не мог. Да, встретились, зашли, посидели. Да, бегал за тортом и шампанским вместе со своей знакомой. Да, не виделись давно. В школе дружили, а после десятого, как это и бывает, начали отдаляться друг от друга. У каждого своя жизнь началась, свои проблемы и заботы. Невзоров поступил в строительный, Вишин — на химфак университета. Монахов вроде прорвался в педагогический, но что-то у него там не получилось. Студентами встречались редко. Потом еще реже. Началась работа, надо было устраивать и свою жизнь, и свою биографию. Нет, с Монаховым тоже очень редко видятся. Разве что случайно, во дворе. Да и интересов общих нет, хотя Слава, безусловно, очень добрый и порядочный человек. Нет, не женат. Как-то не получилось. Сразу после университета увлекся наукой, писал диссертацию, много работал. Просто времени на личную жизнь оставалось слишком мало. Наука, если ею серьезно заниматься, требует от человека очень много.

Что касается пропажи денег у Невзорова, то никаких, даже самых фантастических предположений на этот счет не имеет. Собирался ли Невзоров еще с кем-нибудь встречаться? Вроде нет. Хотя какой-то разговор был. Слава обещал его познакомить с одним мужиком, который может достать все, что угодно. Что именно? Не вслушивался. Когда? Похоже, на следующий день, но с уверенностью говорить трудно.

— Обидно за парня, — сказал Лукоянов. — Приехал отдохнуть, купить что-то, а тут так все вышло.

— Обидно. Но от этого еще никто не умирал. Отдохнут у родителей жены, а за тряпками через год явятся. Какие проблемы?

— Заработать же надо. Восемь с половиной тысяч, не шутка.

— Заработает, никуда не денется. Он же там только этим и занимается. Хотя прекрасно мог бы устроиться и здесь. Строители, как я слышал, всегда в дефиците.

— Может быть, там интереснее?

— Может быть, если бы Глеб возводил за Полярным кругом какой-то объект, которого до него никто еще не строил. А он лепит точно такие же коробки, как в Москве, Рязани или Житомире. Какой может быть интерес? Только денежный.

— Должен же кто-то и там коробки лепить, как вы говорите.

— Безусловно. Это нормальная человеческая работа. Такая же, как везде. Только стоит дороже. Смею надеяться, что я для общества тоже что-то делаю. Однако получаю в несколько раз меньше того же Глеба. Не уверен, что это справедливо. Вопрос остросоциальный. Не случайно о нем так много говорят в последнее время. И не случайно уже намечены конкретные меры по исправлению упущений в стимулировании труда.

— Это верно, — согласился Лукоянов. По проблемам стимулирования он дискуссировать не хотел, понимая, что его оппонент здесь подготовлен гораздо сильнее. Он вздохнул, полистал лежащий на столе паспорт Вишина и стал подписывать повестку. Антон Михайлович вежливо намекнул, что в институте идет борьба за дисциплину и его отсутствие должно быть соответствующим образом оформлено.

— Не волнуйтесь, — сказал Лукоянов. — Все сделаем, как надо.

Он вышел из кабинета с документами Вишина, все оформил и, возвратив их владельцу, попрощался. Антон Вишин отправился разгадывать тайны природы, а старший оперуполномоченный Дмитрий Лукоянов остался один на один с собственными заботами. И не было у него никаких толковых версий. И ключа к разгадке, которым владели знаменитые детективы, тоже не было. Он сидел, смотрел на сиреневый куст за окном и все больше уныло склонялся к мысли, что дело ему попалось совершенно глухое. Из запертой квартиры исчезли деньги. А в квартиру никто не заходил. Правда, мистика. Нет, кто-то заходил. Сами по себе деньги не исчезают, они не сон, не утренний туман. Кто же это был? Еще раз. Из запертой квартиры исчезли... Так можно до бесконечности, до тех пор, пока не начнешь на улице прохожим язык показывать.

Хорошо, что пришел лейтенант Соловьев, юный и розовощекий, в светлой курточке и в прекрасном настроении. Но это у него от молодости и здоровья, а не от добытых фактов. Потому что фактов никаких не было. Вместе с участковым инспектором они тщательно проверили все окружение дома, всех соседей, всех бывших дружков и одноклассников Невзорова, которых, кстати, оказалось совсем немного. И в общем-то, не смогли ни на ком остановиться. Те, кто мог знать о приезде Невзорова, о том, что он держит дома крупную сумму, или хотя бы догадываться об этом, по всем объективным данным и характеристикам не могли пойти на преступление. А те, кто мог совершить кражу, никак не могли знать о деньгах. Последнее обстоятельство Соловьев с участковым проверили особенно тщательно. Эти неутешительные известия лейтенант и принес Лукоянову, чем поверг его еще в большее уныние.

Тут очень кстати Дмитрий вспомнил, что на свидание к нему не явилась по вызову гражданка Кузнецова Марина Борисовна, шестидесятого года рождения, служащая, приятельница Вишина, и очень обрадовался. Лучше какая ни есть работа, чем мучительное разглядывание сиреневого куста. Он придвинул поближе телефонный аппарат и стал энергично накручивать диск.

Очень скоро выяснилось, что Марина Борисовна в бега не ударилась, от органов милиции не скрывается, а спокойно выполняет свои служебные обязанности патентоведа в том же исследовательском институте, где Антон Вишин разгадывает тайны природы. Видимо, действительно у кандидата наук нет времени на личную жизнь. Даже подругу себе нашел, не отходя от стола с пробирками. Правда, их работа в одном учреждении несколько усложняла ситуацию, но Лукоянов решил, что как-нибудь выкрутится. Ему очень хотелось встретиться с гражданкой Кузнецовой. А Соловьеву он поручил выяснить все о человеке, с которым Монахов хотел познакомить Невзорова на следующий день. Почему-то ни тот, ни другой об этом даже не упомянули.

Организовать свидание с глазу на глаз оказалось не таким уж сложным делом. Патентное бюро помещалось не в главном корпусе института, а в небольшой пристройке, прилепившейся у здания склада. Похоже, что самих патентоведов такое географическое местоположение очень устраивало. В трех служебных комнатах царил домашний уют, поддерживаемый заботливыми женскими руками. На подоконниках стояли чайные принадлежности, на одном стуле лежало вязанье, журналы мод валялись на столах вперемешку с реферативными журналами по новым изобретениям.

Местное население встретило Лукоянова приветливо. После невнятного знакомства предложили чаю с вареньем собственного изготовления. Он вежливо отказался и попросил Марину Борисовну уделить ему несколько минут. Кузнецова вспыхнула любопытством, вспышка мгновенно передалась ее коллегам, и десять тысяч невысказанных вопросов, казалось, сгустились до степени осязаемости в крошечном коридорчике пристройки.

— Может быть, выйдем во двор, чтобы не мешать вашим товарищам работать? — предложил Лукоянов и понял, что большей помехи для работы он, если бы и захотел, придумать не смог. Теперь до возвращения Кузнецовой тут и палец о палец никто не ударит.

— Давайте выйдем, — согласилась Кузнецова.

Они устроились на старенькой скамейке, до блеска отполированной многими поколениями кладовщиков и снабженцев.

— Почему, вы не пришли? — строго спросил Лукоянов.

— Куда я должна была прийти? — также строго ответила Марина Борисовна.

— К нам, в милицию, — сказал старший лейтенант и только тут вспомнил, что не представился. Он показал удостоверение и, чтобы сохранить взятый тон, сурово продолжил:

— Мы и повестку вам вчера домой отнесли.

— А меня вчера дома не было.

— Совсем? — почему-то спросил Дмитрий.

— Совсем. У подруги ночевала.

— Ее Тося зовут?

— Мистер Холмс никогда бы не задал такого вопроса даме. И месье Мегрэ тоже. Даже майор Томин, ваш ближайший коллега, и то проявляет иногда признаки джентльменства, — Кузнецова укоризненно покачала головой.

— Что вы, Марина Борисовна, куда мне до них! Это же классики, а я самый простой, извините за выражение, сыщик. Я только стремлюсь к идеалам.

— Это звучит ободряюще. А если серьезно, зачем я вам понадобилась?

— Небольшая просьба. Постарайтесь вспомнить, как вы провели последние три-четыре дня. Скажем, с того вечера, когда были в гостях у Невзоровых. Постарайтесь вспомнить разговоры, события, факты. И будем откровенны, ладно? Обещаю, что все тайны сохраню в себе навечно.

— Какие тайны? Мы же взрослые люди. Ладно, постараюсь, хотя и не понимаю, зачем это нужно.

— Поверьте, нужно.

— В гости мы эти попали случайно. Просто встретились на улице. Какой-то старый приятель Тосика, живет на Севере. Пришли. Он попросил сходить в магазин. Я за тортом пошла, Тосик за вином. Потом посидели, потрепались, пошли по домам.

— Но вы не к себе?

— Если хотите, да.

— Не обратили внимания, Монахов обещал познакомить Невзорова с каким-то человеком, который все может достать?

— Еще как обратила. Сама хотела примазаться, но Слава сказал, что меня познакомит позже. Сперва своего друга. Он вроде даже ему по телефону вечером звонил и просил утром подскочить. Но точно не скажу. У них телефон в прихожей стоит.

— А что Невзоров просил?

— Чеки в «Березку», они с женой там одеться хотели. Еще насчет видика был разговор.

— Насчет чего?

— Видеоаппаратуры.

— Это же дорогая штука.

— Ну и что? Северный человек может себе позволить.

Лукоянов подумал, что зря он, пожалуй, поручил Соловьеву разрабатывать этого «доставалу». Самому надо было ехать искать его, и немедленно. Теперь Соловьева не отловишь, а надо бы с ним переговорить. Придется через дежурного связываться.

Марина Борисовна между тем честно рассказывала о последующих событиях. Утром они с Тосиком поехали на работу. Вместе пообедали. После работы она отправилась домой, потому что у Вишина оказались срочные дела. Нужно было везти в ремонт тачку. Он недавно купил восьмую модель «Жигулей», очень радовался. Но ему помяли крыло. Переживал, просто ужас! Еще к какому-то приятелю должен был заскочить, поскольку давно обещал. На следующий день снова работа. Вечером были в ресторане, ужинали. Ну а потом, как вы уже знаете, я поехала к подруге. Больше вроде никаких событий не происходило.

— Спасибо, Марина Борисовна, — стараясь быть любезным, сказал Лукоянов. — Вы мне очень помогли.

— Почла своим долгом.

Лукоянов поднялся и, прощаясь, попросил:

— Наверное, не стоит вашим коллегам сообщать о нашем разговоре. Скажите, что я просто очередной поклонник, ладно? Просил телефончик, и вы мне его дали.

— Вообще-то поклонники обычно не спешат меня покидать. Но раз вам, я вижу, не терпится, помогу еще раз. Не ходите через проходную, долго. Здесь, за складом, есть здоровенная дыра в заборе. Вылезете прямо к автобусной остановке. Мы ею иногда пользуемся.

Кузнецова пошла от скамейки не спеша. У двери оглянулась, помахала рукой. В окнах застыли равнодушные лица патентоведов. Лукоянов успел подумать, что молодость, красота и впридачу ум — это слишком много для одной, даже современной женщины. Но дальше размышлять на эту тему уже не стал, поскольку действительно торопился.

В отделении выяснилось, что спешил напрасно. Соловьев дежурному пока не звонил и никак не проявлялся. Забрав папку с материалами, которые для него передали из научно-технического отдела, Лукоянов поднялся к себе. В кабинете было пусто и скучно. Он разложил на столе документы, стал их рассматривать. В это время зашел Кротов, спросил, как идут дела. Выслушав, одобрил проделанную работу и сказал, чтобы активнее разрабатывали «доставалу». Лукоянов молча кивнул головой, он и сам так думал.

Телефон молчал. За окном уже сгущался вечер, а Соловьев не подавал признаков жизни. Дмитрий пытался изучать полученные материалы, думать о них серьезно и аналитично, как их учили в высшей школе милиции, а в голову лезла какая-то ерунда. Точка, точка, два крючочка... Тучки-кочки переплыли летчика... Точка, кочка, жвачка... тачка. Тут он остановился и заставил себя еще раз повнимательнее посмотреть на лежащие перед ним листы. Что-то там замелькало на глянцевой бумаге, какой-то кроссвордик вырисовывался.

В это время зазвонил телефон, оглушающе резко. Дмитрий схватил трубку. Соловьева слышно было так плохо, будто говорил он не с окраины города, а из другой галактики. Но Лукоянов все-таки понял, что «доставалу» лейтенант нашел, хотя и с трудом. Оказался им некто Гребнев, слесарь со станции автотехобслуживания. Ранее судимый за мошенничество и спекуляцию. Это Соловьев успел выяснить в отделении милиции по месту его жительства. На работе Гребнева сегодня нет, не его смена. Дома тоже нет.

Лукоянов сказал, чтобы лейтенант завтра рано утром прямо к началу работы ехал на станцию обслуживания. Если что-то там не заладится, пусть звонит ему или связывается через дежурного. Сказал, что Кротов придает Гребневу особое значение.

Беседа с Соловьевым внесла в ситуацию какую-то ясность. С этим ощущением Лукоянов и покинул отделение, предупредив дежурного, чтобы тщательно фиксировались все сообщения от Соловьева, если они будут поступать.

Однако утро смешало все ранее намеченные планы. День у Лукоянова пошел кувырком. Ему пришлось побывать в нескольких учреждениях, побеседовать с добрым десятком людей, просмотреть кучу бумаг и документов. Очень длинным оказался этот день и очень плотным. Среди множества событий, его составлявших, не осталось места только для одного — обеда. Лукоянов вспомнил об этом лишь вечером и очень пожалел, что такая замечательная мысль не посетила его значительно раньше. Хотя его посещали разные другие мысли, как ему теперь казалось, вполне достойные. Во всяком случае, он был доволен ими и отчасти доволен собой. Дмитрий сидел на скамейке, смотрел на догорающий в светло-зеленом весеннем небе закат и невнимательно слушал рассказ Соловьева об особенностях психологии терьеристых собак. Дома у лейтенанта жил огромный черный пес по кличке Черик. Лукоянов видел его один раз, но запомнил навсегда. Как-то, сменившись с дежурства, в полной форме, он заскочил к товарищу по делу. Пес встретил гостя в передней, внимательно осмотрел и удалился в комнату. А Дмитрий с Соловьевым прошли на кухню выпить по чашке кофе и поговорить. Неожиданно дверь отворилась, и вошел Черик. В зубах он нес широкую ленту, густо увешанную медалями, значками и жетонами, полученными на различных выставках. Черик положил ее у ног Лукоянова и еще раз внимательно посмотрел на его мундир, где одиноко поблескивал значок спортивного разряда. Было очень смешно. Этого старший лейтенант забыть, конечно, не мог.

Соловьев как раз подошел к сложному вопросу о чувстве собственного достоинства у черных терьеров, как на дорожке, ведущей к дому, показался наконец тот, кого они ждали. Лукоянов подождал, когда человек поравняется с ними, и поднялся навстречу.

— Добрый вечер, Антон Михайлович!

— Добрый. Вы что же, здесь гуляете?

— Вас поджидаем. Хотели еще раз побеседовать.

— В таком случае милости прошу, — Вишин жестом показал на дом.

В подъезде к ним присоединился участковый инспектор, на этаже — остальная группа.

— Не много ли работников милиции на одного кандидата наук? — спросил Вишин, открывая дверь в квартиру.

— Ровно столько, сколько необходимо. Вот постановление о производстве обыска, — Лукоянов передал ему бумагу и, обратившись к участковому инспектору, попросил пригласить понятых.

Вишин прошел в комнату, сел к столу, внимательно прочитал постановление, отложил его в сторону.

— Что-то я не очень понимаю...

— Оставьте, Антон Михайлович, все вы прекрасно понимаете. И не тешьте себя иллюзиями, что совершили прекрасно организованную и подготовленную кражу века. Обычное вульгарное воровство. Хотите скажу, сколько у вас осталось от похищенной суммы, — Лукоянов достал блокнот, посмотрел записи. — Около семи тысяч рублей. На несколько десятков могу ошибиться, поскольку не знаю точно, во что обошелся ужин в «Праге».

— Вы и это...

— Как и все остальное. Невзоров попросил вас сходить в магазин и дал деньги. Вы увидели, что он достал их из пачки, что они лежали в столе. Уходя, вы сняли ключ с крючка на дощечке у двери и, пока Марина Борисовна стояла в очереди за тортом, сделали дубликат в мастерской металлоремонта. Минутное дело. За ужином мама Глеба Николаевича, рассказывая о своем одиноком житье-бытье, посетовала на то, что молочные продукты бывают в ближнем магазине только с десяти до двенадцати. И каждый день она за ними ходит. Вы это запомнили. На следующий день пришли на работу, разложили на столе бумаги и отправились к руководству, сообщив об этом своим подчиненным. Однако кейс взять не забыли. Вышли из института не через проходную, а сквозь забор за складом. Там отличная дыра, сам ею пользовался. Взяли такси, приехали к дому Невзоровых, подождали, пока мать Глеба уйдет в магазин, и совершили кражу. Потом снова такси, забор и визит к заместителю директора института. Вот, собственно, и все.

Вишин сидел молча, смотрел в окно, руки его, лежащие на столе, чуть дрожали. Лицо было непроницаемо.

— Одно мне непонятно, — продолжал Лукоянов, — как вы, уважаемый, обеспеченный, в конце концов, человек, могли пойти на преступление? Да еще своего же друга ограбили. Вот этого не могу понять!

— Какой обеспеченный! — неожиданно обиженным голосом сказал Вишин. — Триста пятьдесят в месяц и премия, как подачка! Мне в студенчестве отец столько ежемесячно давал только на карманные расходы.

— Вы сын академика?

— Нет, — отчужденно произнес Вишин. — Папа работал в райпищеторге. Он умер несколько лет назад. Осталось после него кое-что, но это для мамы. Она почти не работала, и пенсия у нее крошечная. Мне пришлось выкручиваться самому. А к жизни я привык совершенно другой. Купеческими кутежами никогда не увлекался, но в элементарном комфорте отказывать себе не привык. И не хотел. Зарплаты не хватало. Вечно в долгах как в шелках. Надоело! Как назло, Глеб подвернулся... На кой черт ему такая сумма? Через год он ее опять соберет. А тут...

В комнату вошел участковый, с ним понятые — пожилой мужчина и девушка. Оба недоуменно смотрели на сидящих.

— Антон Михайлович, — сказал Лукоянов, — отдайте деньги сами. Это хоть как-то вам зачтется. Ведь все уже ясно. И лежат они рядом, в столе, за которым вы сидите, в ящике. Ну?

Вишин отдернул руки от стола, будто обжегся, потом медленно протянул одну из них к ящику, открыл его и стал выкладывать обандероленные пачки купюр.

Вечер уже спустился на город, когда они вышли на улицу. Сверкнув красными огоньками, отъехала от подъезда машина, в которой увезли Вишина. Асфальтовая дорожка у дома была пуста. Только в самом конце ее стояли парень с девушкой.

— Как ты его вычислил? — спросил Соловьев.

— Аккуратность Тосика подвела. Он же все-таки ученый. Когда мы разговаривали в отделении, в его паспорте квитанция из ломбарда лежала и листочек с какими-то непонятными буквами и цифрами. Я ни о чем и не подумал, просто по привычке попросил сделать фотокопии и отпечатки снять, пока повестку подписывал. Смотрел потом на этот ребус и понять не мог, что он означает. Как древние письмена: ТЧК — 150, СРЖ — 200, КВП — 350, ЛМБ — 485, КВП-3 — 95, БРЦ — 200. Такой вот ребус. А потом вспомнил, что Кузнецова назвала машину Вишина тачкой. Вообще-то так многие говорят. И я подумал, может, он записывает какие-то имена и названия одними согласными. Попытался вставить гласные. Что-то получилось. Ну, например, СРЖ — Сережа. Мне эта мысль ночью в голову пришла. Утром решил проверить, помчался в институт. В коридоре увидел объявление, где членов КВП просили погасить задолженность. Оказалось — касса взаимопомощи. И Сережа нашелся, есть у Вишина такой коллега в институте, Тосик ему двести рублей был должен и отдал как раз в день свершения кражи. Это я потом выяснил. БРЦ — Бурцева, которого ты разрабатывал по моей просьбе, помогла найти Марина Борисовна, вспомнила фамилию приятеля, к которому спешил вечером после кражи Вишин, чтобы долг отдать. К тому же «станционный смотритель» опознал Вишина. Это он его имел в виду, когда говорил про директоров и прощелыг: башка седая, штанцы с наклепками. Вот КВП-3 я долго разгадывал. А оказалось — всего-навсего — квартплата за три месяца. А в ЛМБ, в ломбард, шустрый химик отправился прямо из нашего отделения. Благо отпрашиваться на работе не пришлось. Повестку-то я ему подписал с запасом. Он и воспользовался, чтобы заклад выкупить. Такие вот дела. Ты на автобус?

— Ага. Надо еще Черика выгулять, совсем, наверное, озверел.

— Ну, давай! Кланяйся своему лохматому. А я пройдусь до метро, подышу хоть.

Лукоянов не спеша двинулся вдоль дома. Парень с девушкой так и стояли в конце дорожки. Они молчали и не заметили Лукоянова. Шел месяц май.