ПАУТИНА
Валерий Золотов редко когда брался подводить итоги двадцати девяти лет жизни, но за четыре месяца до описываемых событий, сидя на открытой веранде кафе «Лотос», он занимался именно этим.
Погода стояла хорошая, иссушающая жара еще не наступила, солнце светило мягко и ласково. Пузырилось в бокале полусладкое шампанское, ждал своей очереди маленький графинчик с коньяком, но настроение было скверным.
Тягостные размышления появились после того, как он принял идущего следом прохожего за человека от Шаха. Почему вдруг в голову пришла такая мысль? Черт его знает! Тот вроде смотрел как-то необычно: пристально, подозрительно… Хмурое лицо, потрепанная одежда… Чушь собачья! Струсил без причины, и это угнетало больше всего. Как шестерка!
Впрочем, если смотреть правде в глаза, то он и есть шестерка. Хотя и не для всех. Жора, Таня, Маринка, Куколка — они все у него в руках… А есть шушера, которая вообще считает его боссом. Только что из этого? Сам-то он знает истинное положение вещей…
Золотов отхлебнул шампанского, бросил в рот квадратик шоколада, помешал ложечкой тающее мороженое. Окружающих обманывать гораздо легче, чем самого себя. Он успешно играет роль хозяина жизни, он является рабом обстоятельств, зависит от прихотей фортуны, воли и усмотрения других людей. У него есть мальчики на побегушках, но сам он выполняет те же функции для стоящих чуть повыше. Из-за этого можно было не переживать закон жизни: одному ты авторитет, другому — холуй. Но его такой закон не устраивал…
Интересно, Шах тоже является для кого-то шестеркой? Если да, все-таки легче…
На лестнице показалась Вершикова. Облегающие брюки зеленого велюра, тугая броская маечка. Ничего девочка… Жалко отдавать. Ну, ради дела…
Подойдя к столику, она лениво взмахнула рукой.
— Приветик!
Золотов наполнил фужеры.
— Выпьем за то, чтобы встречаться по велению души, а не по требованиям дела.
— Что-то ты сегодня поешь как соловей…
Вершикова смаковала шампанское, ела шоколад, не спуская прищуренных глаз с собеседника.
— …не иначе хочешь втравить в какую-то гнусность.
— Мне не нравится твое настроение, красавица. — Глаза Золотова остекленели. — И тон твой тоже не нравится. Ты что, вышла замуж за начальника ОБХСС? Нет? Отчего же так осмелела?
Золотов разлил остатки коньяка.
— Слушай внимательно. Есть парень, старый мой знакомый, моряк. Непьющий, влюбчивый. В загранку ходит, будешь всегда прикинута по последней моде… А пока он плавает — можешь себя особенно не ограничивать… Ухватываешь? Это то, что надо! Загвоздка в одном, переживает он из-за несчастной любви. Рана в сердце, страдания и все такое прочее. И ты ему понравься, голову вскружи, он и отойдет…
Вершикова молчала.
— Сама понимаешь, заставлять я тебя не собираюсь — дело-то твое. А посмотреть — посмотри.
Возле солнечных часов их ждал поджарый парень с резкими чертами лица.
— Здорово, дружище, — широко улыбаясь, сказал Золотов. — Знакомься, Марина.
— Федор.
Рука была сухой и горячей.
— Значит, так, время идет к обеду, — затараторил Золотов. — Поступило предложение с учетом этого отправиться в «Сторожевую вышку». Кто за? Против? Воздержался? Принято единогласно. Вперед, труба зовет!
Вершикова — откровенно разглядывала Федора. В общем ничего… Если его приодеть «по фирме»… Интересно, почему он не привезет себе шмоток? Неужто все сбывает барыгам? Вряд ли, не похоже… Может, Золото не брешет на этот раз и действительно привел настоящего жениха?
Ресторанный зал полупуст, но Золотов направился к столику, за которым сидел смуглый худощавый человек в белом джинсовом костюме.
— Познакомьтесь, мой товарищ, гость нашей страны, Хамид. Он случайно оказался здесь, и я пригласил его присоединиться…
«Ну и лиса, — подумала Вершикова. — Не иначе что-то задумал». В случайные встречи она перестала верить уже давно.
— Выпьем за дружбу и сотрудничество между народами!
Золотов умело разлил водку, потом, чтобы не сбавить темп, произнес еще два тоста, рассказал несколько анекдотов. Атмосфера стала свободной, завязалась общая беседа. Хамид говорил почти без акцента, держался раскованно, громко смеялся, одним словом, вошел в компанию.
Раскрутив веселье, Золотов отошел в тень и, хотя не забывал наполнять рюмки и продолжал участвовать в разговоре, погрузился в размышления.
Если для всех остальных участников застолье было просто приятным времяпрепровождением, то для него — ответственным и важным мероприятием, от которого зависела реализация дальнейших планов. Во-первых, Федор познакомился с Хамидом. Теперь они знают друг друга в лицо, что значительно упрощает будущие контакты. А во-вторых, Федька, кажется, заглотнул наживку — вон как он рассматривает девочку, так бы и съел глазами… Это хорошо, очень хорошо…
— А где же наш друг Сурен? — обратился к нему Хамид. — Что-то я его давно не видел.
При упоминании имени Шаха Вершикову передернуло.
— Он… э-э-э… уехал, — выдавил из себя Золотов. — Уехал отдыхать на море…
— На Белое, — ядовито рассмеялась Вершикова. — Но скоро вернется. Через каких-нибудь восемь лет!
Золотов напрягся, но Хамид продолжал улыбаться и понимающе кивал головой, отнеся несуразность ответа на счет своего незнания нюансов языка.
Вот идиотка! Золотов, не меняя радушного выражения лица, сильно наступил Марине на ногу. Так и сгорают на мелочах! Одно лишнее слово может спугнуть партнера, и с огромным трудом налаживаемый канал закроется, не успев открыться!
— Что с тобой, Машенька? — участливо спросил он. — Нехорошо стало? Пойдем на улицу…
Он помог Вершиковой выйти из-за стола, бережно придерживая за локоть, провел к двери.
— Сдурела, стерва? Не знаешь, когда тебе можно пасть открывать? — Золотов говорил тихим ужасным голосом, страшно выпучив бешеные глаза. — Ты со своими куриными мозгами можешь мне все карты спутать в большой игре! Знаешь, что за это бывает?
— Хватит пугать! Я уже устала бояться, надоело участвовать в твоих аферах, думать над каждым словом! Когда ты оставишь меня в покое? Я уже ничего не хочу, только отвяжись!
— Ничего не хочешь? Врешь, милая! А австрийские сапоги на зиму? А канадскую дубленку? А югославское белье? А французскую косметику? Обойдешься? Нет, дорогая, ты уже порченая, к дорогим шмоткам приученная, к дармовым деньгам! Посади тебя на зарплату и одень в ширпотреб, и все сразу же увянешь! Да и вид товарный потеряешь, а это ведь единственное, что у тебя есть!
Золотов немного успокоился и теперь наслаждался, хлеща Вершикову словами, на которые она не могла ничего возразить.
— Никакой путной специальности ты не выучилась, даже лаком ногти мазать и то я тебя пристроил. За душой ничего нет. Или я не прав? Тогда возрази, выложи свои козыри!
— Да чего ты взъелся? Что я такого сказала?
Воля у нее была сломлена уже давно, она привыкла приспосабливаться к обстоятельствам, к тому же прекрасно понимала, что в чем-чем, а в этом Золотов прав.
— Не твоего ума дело! Лишнее сболтнула, а потому заруби себе на носу: про знакомых, про дела при посторонних ни ползвука! Ясно?
— Ясно…
Вершикова высморкалась, глядя в зеркальце, поправила расплывшиеся ресницы.
— То-то. Ну как жених, нравится?
— Ничего. Но он на меня не реагирует…
— Ты просто к такому не привыкла. Медленно загорается — дольше горит. Глаз на тебя положил, еще пару раз встретитесь, и все в порядке!
Когда они вернулись к столику, Федор и Хамид беседовали как давние знакомые.
— Ну что? — участливо спросил Петренко.
— Нормально. — Вершикова как ни в чем не бывало села рядом. — Почему не пьете? И у меня пустая рюмка!
— Но… Может быть, вам хватит?
— Ерунда! Давайте выпьем за любовь! Вы верите в любовь, Федя?
— Даже не знаю, что вам ответить…
Федор растерянно подергал мочку уха.
— А почему мы до сих пор на «вы»? Живо брудершафт! — Вершикова выставила согнутую полукольцом руку со стопкой.
Преодолев неловкость, Федор выпил через переплетенные руки и замешкался.
— Ну! — Марина ожидающе подняла лицо, и он поцеловал плотно сжатые губы.
«Молодец девка! — подумал Золотов. — Умело работает. По-моему, мальчик уже готов. Или почти готов. Но надо контролировать дальнейший ход событий. Если они вдруг и впрямь надумают пожениться… Тогда плохо… Перемкнутся друг на друга, и все — теряю обоих! Этого допустить нельзя… Ну да ладно, видно будет… Используем старую любовь — солдатика служивого или еще что-нибудь придумаем… Не впервой…»
Золотов на миг взглянул на себя со стороны. «А ведь я привык вертеть людьми, распоряжаться чужими судьбами… Даже испытываю удовлетворение от этого… И неплохо получается…
А как расценить такую привычку с позиций общепринятой морали? Безусловно, однозначно: значит, я мерзавец, отщепенец и негодяй? Так? Лично я не считаю себя негодяем. Правда, ни один мерзавец не признается в этом. Подсознательный барьер ограничивает пределы самокритики. Можно сказать: «Ах, я недостаточно усидчив!» или: «Я ленив!» В чем еще не стесняются признаваться? «Грешен — люблю хорошо поесть (выпить, одеться, погулять)!» То есть в мелочах, подразумевая, что в случае необходимости эти недостатки легко преодолеть…
А кто посмеет сказать: «Я глуп, жаден, подл, труслив»? Какая женщина произнесет: «Я развратна»? Даже не произнесет, подумает? Нет таких! Перед собой всегда находится тысяча оправданий, объяснений, уважительных причин и веских аргументов, чтобы задрапировать голую правду.
А если все-таки это не удается, можно махнуть рукой и не держать ответа перед собой, а окружающим нетрудно замазать глаза, запудрить мозги, заткнуть рты. И все в порядке! Как легко быть чистым, честным и порядочным! Мало кто занимается самокопанием…
Но я же не принадлежу к серой массе! Правда, так думают все — каждому человеку свойственно оценивать себя выше остальных… Но я могу доказать это очень просто: признаться себе в том, в чем рядовой середнячок признаться не способен: да, если исходить из объективных критериев и общепринятых оценок, то иначе, как негодяем, меня не назовешь! То, что я это понимаю, и возвышает меня над толпой!
И не всегда был таким, и моя беда, а не вина, что я таким стал. «Бытие определяет сознание». Точно! Окружающим пришлось немало постараться, чтобы сделать из меня того, кто я есть. Так что теперь пусть не обижаются…»
— Валера, ты что, заснул? — Голос Федора вывел его из задумчивости.
— Да, вроде задремал — разморило. По-моему, засиделись мы здесь…
Когда они вышли на улицу, оживление спало — то, что связывало этих четверых людей, осталось в ресторанном зале. Первым откланялся Хамид, потом засобиралась Вершикова, а Федор вызвался ее проводить.
— Счастливо, — улыбнулся им Золотов. — С Федей я не прощаюсь, вечерком зайду, поговорить надо.
Он шел в сторону лесополосы, и мягкая рыхлая земля приятно подавалась под ногами. Между молодыми деревцами Золотов лег на траву и, заложив руки за голову, закрыл глаза. Хотелось безмятежности и абсолютного покоя, но мысли о Деле продолжали терзать мозг.
О Деле он начал думать давно, с тех пор, как пришел к выводу, что деньги дают не только все доступные удовольствия, но и власть, авторитет. Зарплаты хватало только на такси, да и то не всегда. Он начал вертеться оптом брал у знакомого продавца или завмага дефицитный товар и через своих людей сбывал его в розницу. Хлопотно, опасно и не очень выгодно: со многими приходилось делиться.
Попробовал заняться «самолетом». Доверенный человек приводил заботливого папашу, желающего «подстраховать» свое чадо на вступительных экзаменах в институт. Золотов придирчиво изучал документы, особое внимание обращал на аттестат. При хороших оценках говорил, что может попробовать, но ничего не обещает и ничего не просит вперед: если получится, тогда…
Один раз система сработала, и растроганный родитель принес пакет с «благодарностью», но дальше пошли неудачи: абитуриенты срезались все подряд, а когда один все-таки поступил, папа «забыл» выполнить свою часть обязательств.
Тогда и зародилась мечта о собственном деле. Он знал, что есть люди, свободно оперирующие суммами, которые ему только снились. Случай и услужливый посредник свели Золотова с одним из таких дельцов. Добиться расположения Шаха было нелегко, даже вспоминать неприятно…
Однажды Шах зашел без предварительной договоренности, смуглое лицо отливало серым, движения были резкими, дергаными.
— Послушай, Золото, надо оставить у тебя одну вещь. На хранение.
Он положил на стол маленький тяжелый пакет.
— На днях я его заберу. Если… — Шах задумался, напряженно глядя в одну точку. — В общем, пусть пока полежит. У тебя же будет в сохранности, как в сберкассе? До востребования… Никому не болтай. Отдашь мне или человеку, которого я пришлю… Да, и еще… — Он пристально посмотрел Золотову в глаза. — Я тебя не предупреждаю, это и так ясно, но за сохранность отвечаешь головой. Понял?
Предчувствие не обмануло Шаха — в эту же ночь его арестовали. После суда Золотов вернулся домой и развернул сверток. Он знал, что в нем, но хотел убедиться, насколько велик капитал, волею судьбы попавший в руки. Капитал оказался солидным… И тогда пришла идея — запустить его в оборот.
Солнце слепило глаза даже сквозь закрытые веки, и Золотов повернулся на бок.
Несчастливая идея… Как раз началась полоса невезения: один прогар, второй, третий… Содержимое пакета уменьшалось, не принеся ожидаемых дивидендов. И появился страх, что в любую минуту посланный Шахом человек потребует вернуть оставленное…
Обратного пути не было, и Золотов придумал сложную многоходовую комбинацию, которая могла поправить положение, вернуть утраченное и принести немалый доход. Но… только в том случае, если каждый участник сработает точно, умело и четко.
Началось самое трудное. Упрямо не давался в руки Федя, уходила из-под влияния Марочникова, даже Вершикова время от времени пыталась бунтовать… Чтобы держать их в повиновении, приходилось все время изобретать новые способы, что-то придумывать, постоянно плести интриги. Это раздражало, возбуждало глухую, затаенную злобу.
Прямо под ухом послышалось надрывное жужжание. Золотов открыл глаза. В толстой, геометрически правильной паутине отчаянно билась большая навозная муха. Видать, погналась за запутавшейся здесь же мошкой. Едят мухи мошкару? Впрочем, теперь она сама попадет на обед… Ишь как дергается… Чувствует что-то, соображает. Или просто инстинкт? А где же хозяин?
Паук не спеша опускался из левого верхнего угла сложной ажурной конструкции, желто-коричневого цвета с белым крестом на жирной спине. Огромный: между кончиками передних и задних лап не меньше трех сантиметров. Мерзость!
Все как в его жизни! Муха гонится за мошкой, паук сжирает муху… А есть кто-то еще более сильный и могущественный.
Он подобрал сухую, с палец толщиной ветку и сильно ударил, размозжив крестовика и сорвав паутину. Все.
Он засмеялся над собой. Глупо! Ну а ты, Валерка, кто: мошка, муха или паук? Крутишься, ловчишь, старательно плетешь хитроумную паутину, опутывая тех, кто тебе нужен… Но и сам запутан в еще более крепкой и липкой, дрожишь, прислушиваясь к ее подергиванию, потому что есть пауки крупнее, сильнее и опаснее. А еще есть люди, которые могут разорить паучиные гнезда, разорвать все их сети, а самих посадить в банку и отправить куда-нибудь далеко-далеко на север, где они — и большие и маленькие, опасные и не очень — будут заниматься непривычным для себя делом: валить лес, пилить дрова, дробить камни…
Черт возьми, те же самые мысли! Вот тебе и расслабился, отдохнул, отвлекся! Но в общем день прошел хорошо, одновременно сделано несколько дел. Осталось довести до конца еще одно.
Федор лежал на кровати в одних трусах, бессмысленно глядя в потолок.
— Опять в меланхолии? Я надеялся, что сумею тебя расшевелить!
— Тошно, Валера. Все равно тошно.
— Так лечись, дурачок! Я же тебе и лекарство нашел! Или не понравилась Маринка?
Федор поднялся.
— Понравилась. Только… Какая-то чересчур свободная, развязная, что ли…
Вот черт! Такую реакцию надо было учесть.
— Видишь ли, Федя, — печально начал Золотов. — К сожалению, это печать современной молодежи. Мы с тобой такими не были. А сейчас соблазнов много: бары, рестораны, танцульки… Все это налагает определенный отпечаток…
Он прошелся по комнате, озабоченно поглаживая затылок.
— Но у Марины все это внешнее, наносное. Она приехала из деревни, стала приспосабливаться к городской жизни и, боясь в чем-то отстать, чересчур активно копировала окружающих. А окружение — сам понимаешь… Так что она по-своему несчастная — мечется, ищет чего-то, найти не может… Ей бы помочь надо…
Краем глаза Золотов наблюдал за реакцией Федора. У того на лице отразилось сочувствие.
— Оденься, Федя, пойдем воздухом подышим, а то ты опять закиснешь. Когда у тебя рейс?
— Через пять дней уходим. Короткий конец, месяца за полтора обернемся. А потом судно на ремонт станет.
— Ну ничего, хоть по твердой земле походишь. А то все волны, вода кругом… Небось скукотища?
— Да нет… Привык.
— А что ты вообще думаешь дальше делать? В училище поступишь, тут я тебе помогу железно, а потом? Зарплату прибавят на полсотни, а остальное все то же: три-шесть месяцев в море, коротенькая передышка, и опять… Не успеешь оглянуться — старость подошла… А что ты видел, кроме штормов, штилей да торговых кварталов иностранных портов? Да ничего!
— Прям-таки и ничего?
— Федя, систематическое пересечение границы, разная конъюнктура рынков, перепады цен — да это же золотое дно!
— Контрабанду вертеть, что ли? На это намекаешь?
— А почему бы и нет? Это же не грабеж, не разбой и даже не кража — использование экономических законов!
— За такое использование в тюрьму сажают!
— Не всегда! — Золотов поднял палец. — Только если попадешься.
— Все попадаются. Рано или поздно.
— Да брось чепуху городить! Попадается только дурак. Если все хорошо продумать, риска практически не будет.
— А ты все хорошо продумал?
Золотов насторожился, почувствовав подвох.
— Чего я буду за тебя думать? У тебя своя голова на плечах. — Он протянул Петренко распечатанную пачку сигарет. — Но на добрый совет всегда можешь рассчитывать. Жизнь-то я знаю получше…
Они закурили.
— Судно большое, ты в рейсе посмотри внимательно, может, и найдешь какое-нибудь укромное местечко… Обязательно найдешь… И подумай на досуге, между вахтами, что жизнь человеческая проходит очень быстро…
— Знаешь что, смени пластинку!
Золотов изобразил обиду и замолчал. На сегодня хватит. Понемножку, исподволь ему можно будет внушить задуманное. Капля камень точит! Но чересчур нажимать не стоит. Пусть он думает, что сам пришел к тому решению, которое будет вложено ему в голову.
