Допрос, можно сказать, не получился. Марина Вершикова дала показания, подписала протокол, но контакта с ней установить не удалось. Она все время плакала и сквозь слезы рассказала, что да, ударила Петренко кортиком, за что — не помнит, так как была пьяна. Убивать не хотела, и как все получилось — сказать не может…

Сплошной туман. Как докладывать шефу?

Прокурор пребывал в благодушном расположении духа, это я понял сразу же, как только он ответил на приветствие.

— Можно направлять в суд. — Я положил перед ним законченное накануне дело.

— Так-так, — Павел Порфирьевич взглянул на обложку. — Иванцов и Петриков, грабеж, две кражи, угон автомобиля и вовлечение несовершеннолетних. Целый букет… А что, Иванцов так и не признался?

Меня всегда поражала феноменальная память шефа, который не только держал в голове перечень всех дел, находившихся в производстве следователей, но и помнил их суть, ориентировался в обстоятельствах преступлений, знал позиции обвиняемых и свидетелей.

— Не признался. Ну это дело его — не новичок. На этот раз влепят ему на всю катушку…

Белов дочитал обвинительное заключение, полистал пухлый том и размашисто подписался под словом «утверждаю».

— А как обстоит дело с убийством на даче Золотовых?

— Вчера делал дополнительный осмотр, сегодня допрашивал подозреваемую…

— Ее фамилия Вершикова, если не ошибаюсь? — Шеф не ошибался и знал это, просто хотел продемонстрировать свою осведомленность и блеснуть памятью — маленькие слабости свойственны людям. — Ну и что она? Признается?

— Признается-то признается, да как-то странно. Дескать, убила, а как — не помню, по деталям ничего не дает.

— Это объяснимо — вечеринка, выпивка… В общем-то дело несложное. Надо в этом месяце и закончить.

Шеф внимательно разглядывал меня. Он был массивным, внушительного вида мужчиной с крупными, простоватыми чертами лица и имел привычку изучающе рассматривать собеседника. Один глаз он потерял на войне, протез был подобран умело, и долгое время я не мог определить, какой глаз у него живой, а какой — стеклянный, и оттого испытывал неловкость, когда он вот так, в упор, меня рассматривал.

— И еще вот что. У меня был Золотов-старший…

— Интересно, когда же он успел?

— …Он просил как можно деликатней отнестись к ним. Они уважаемые люди, и так уже травмированы, а тут следствие, повестки, огласка, ну вы понимаете… Так что постарайтесь как-нибудь помягче. Может быть, вообще не будет необходимости их допрашивать…

— Такая необходимость уже есть! — Я не любил подобных разговоров.

— …а если все-таки понадобится, то можно вызвать по телефону, одним словом, поделикатней. Мы же должны внимательно относиться к людям, с пониманием…

Это уже начинались нравоучения, до которых шеф большой охотник.

— …проявить терпимость и такт. Так?

Он выжидающе посмотрел на меня, ожидая подтверждения.

— Так. — Действительно, что можно еще сказать в ответ? — Я могу идти?

Шеф был прав — дело из той категории, которые следователю нужно лишь должным образом задокументировать и оформить, закончить его можно довольно быстро.

Я набросал план расследования и отпечатал необходимые документы: запросы на характеристики всех участников вечеринки, сведения о наличии у них судимостей и постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы. Обычные вопросы: причина и время наступления смерти, характер и локализация телесных повреждений, причинная связь их с наступившими последствиями, наличие алкоголя и ядов в крови.

— Можно? — Дверь кабинета приоткрылась.

— Входите.

Блондинка лет двадцати двух, короткая стрижка, аккуратно уложенные волосы, гладкая кожа, чуть-чуть косметики — личико красивое и какое-то кукольное.

— Присаживайтесь. Вы, как я понимаю, Марочникова?

Она кивнула.

— Паспорт с собой?

— Да. — Девушка положила документ на стол, и я начал переписывать установочные данные в протокол. Марочникова Ирина Васильевна, двадцать три года, образование 10 классов, работает на студии телевидения, ассистент режиссера, не замужем, ранее несудима…

— Допрашиваетесь в качестве свидетеля, должны говорить правду, за дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность. Распишитесь, что предупреждены об этом. — Я подвинул свидетельнице протокол.

— Я всегда говорю правду! — Она округлила глаза и, приподняв брови, с укором посмотрела на меня.

Я подождал, пока она распишется.

— Теперь расскажите, давно ли знаете Золотова, как часто ездили на его дачу, кто еще там бывал, как проводили время, а потом подробно про последнюю вечеринку.

Марочникова развела руками:

— Так много вопросов… Давайте я буду рассказывать все подряд, а если чего упущу — вы напомните?

— Ну что ж, давайте так. — Про себя я отметил, что она уверенно держится в кабинете следователя, пожалуй, слишком уверенно для своего возраста.

— Значит, так… С Валеркой мы познакомились года два назад, кажется, на какой-то вечеринке или на танцах, точно не помню. Ну, встречались, ходили в кино, театры, кафе. Знакомых у него много, да и у меня тоже, часто собирались компаниями, ну, музыку послушать, шампанского выпить. Вначале в городе, у кого-нибудь дома, а потом стали ездить на дачу к Валере. У него дедушка был адмирал… — Ирина на мгновение умолкла и выжидающе посмотрела на меня, очевидно, ожидая реакции удивления. Но я молча ждал, и она продолжила:

— И у дедушки чудесная дача, знаете, такое уютное место — кругом лес, в общем, красота. Мы туда приезжали обычно на день-два, человек по шесть, и всегда было все нормально. Музыку слушали, у него записи классные, танцевали, вина хорошего выпьем, там запас марочного, импортного… В общем, отлично время проводили. Дача со всеми удобствами, даже финская баня есть…

— Почему финская? — не выдержал я.

— А какая же? Финская баня, так и Валера говорил…

— Ну хорошо, продолжайте.

— Всегда все нормально было, ни драк, ни скандалов, а тут вдруг такое дело… Не надо было в этот вечер ездить, ничего бы и не случилось…

— Подробнее, пожалуйста.

— Ну все как обычно — приехали вечером я, Машка Вершикова, Валера и Федор. Машку-то я уже давно знаю, а Федю в первый раз в жизни видела, это она его привела. Ну, сели, поужинали, магнитофон послушали, потанцевали… Все нормально… Я пошла наверх спать, а разбудила меня уже милиция… Оказывается, такое несчастье…

— Скажите, Марочникова, вы были сильно пьяны в тот вечер?

— Кто, я?! — Ирина посмотрела такими изумленными чистыми глазами, что мне должно было стать стыдно за допущенную бестактность. И может быть, стало бы, если бы я не читал справку дежурного следователя, в которой черным по белому написано:

— Кто, я?! — повторила она. — Да я вообще больше трех рюмок никогда не пью!

— Значит, это были вместительные рюмки. — Я показал свидетельнице справку, и она мгновенно перестроилась:

— В этот вечер и правда немного перебрала. Знаете, коньяк на шампанское…

— А остальные?

— Да как вам сказать… Валерка выпил прилично, Машка тоже свою норму выбрала. А Федя — тот сачковал.

— Не ссорились?

— Нет, что вы! Какие там ссоры! Все чинно-благородно.

— Чинно-благородно! Прямо тишь да гладь! Как же в такой благополучной компании могло произойти убийство?

— Понять не могу! Машка, конечно, деваха с закидонами, но такое… Может, баловались по пьянке, он и напоролся случайно?

— Вы ее хорошо знаете?

— А как же! Подружками были! Развлекались вместе, то да се… Она баба компанейская, веселая. Но с вывертами. Никогда не знаешь, что выкинет. Бывает, сядет ни с того ни с сего в угол — все танцуют, а у нее глаза на мокром месте. Что у человека внутри, разве ж узнаешь. Чужая душа — потемки…

— Какие у вас с Золотовым отношения?

— Ну ясно какие! Неужели непонятно?

Мне было понятно, но допрос тем и отличается от обычного разговора, что в протокол вносятся не догадки, умозаключения и намеки, а слова, прямо и недвусмысленно высказанные собеседником. Хотя бывает, что добиваться этих прямых слов неудобно. Но ничего не поделаешь.

— Признаться, непонятно. — Я выжидающе смотрел на Марочникову.

Она досадливо поморщилась и передернула плечами.

— Ну живу я с ним. Что такого — мне же не шестнадцать лет. Надеюсь, в протокол вы этого записывать не будете?

— Придется записать. Как и все, о чем говорим. Так что собой представляет Золотов?

— Нормальный парень, как все. Пофорсить, правда, любит, как же адмиральский внук! А так ничего…

Марочникова неторопливо прочитала протокол.

— Правильно записано?

— Правильно. Только вот стиль. — Она неодобрительно покачала головой.

— Сделайте скидку на то, что это все-таки не роман. — Я не нашелся, чтобы ответить более хлестко и сразу поставить ее на место, да и немудрено: впервые свидетель обращает внимание на стиль протокола.

— Да, это явно не роман. — Марочникова расписалась и внимательно посмотрела на меня. — А жаль. Ну ладно, до свидания.

Золотов Валерий Федорович, 29 лет, образование высшее техническое, работает в горкоммунхозе, инженер по озеленению, неженат, несудим… Среднего роста, выглядит старше своих лет, полный, лицо обрюзгшее. Что Марочникова в нем нашла?

Одет дорого, но безвкусно. Старается держаться солидно, но ему это не совсем удается — нервничает, а оттого делает много ненужных движений: поминутно вытирает лоб большим клетчатым платком, обмахивается им, смотрит на часы, достает и прячет обратно в пачку сигарету.

Мы беседуем почти час. Он очень внимательно выслушивает вопросы, понимающе кивает головой, с готовностью отвечает, но чрезмерно многословен, часто сбивается с мысли, отвлекается на мелочи, второстепенные детали и выжидающе смотрит на меня, ожидая знака или жеста, поощряющего его к дальнейшему повествованию.

Несколько раз он, как бы к слову, вспомнил своего дедушку-адмирала, между делом небрежно назвал по имени несколько известных в городе людей, дав понять, что он с ними на короткой ноге.

И то, что Золотов таким примитивным способом пытается произвести впечатление на собеседника, выдавало в нем человека недалекого. По существу дела он фактически ничего не сказал.

— Все шло нормально, послушали музыку — последние записи, выпили. У меня хороший бар — «Камю», «Бордо»… Ире стало нехорошо, не надо было коньяк с шампанским мешать, я отвел ее наверх, слышу — Маринка кричит. Сбегаю в «кают-компанию», — Золотов испуганно выпучил глаза, — она в истерике, а Федор — на полу. Вначале подумал, что это он спьяну, гляжу — в сердце кортик…

Золотов перевел дух и снова вытер вспотевший лоб.

— Это же надо… В моем доме… Ну скажите, мне это надо? — Он искательно посмотрел на меня, ожидая сочувствия и одобрения.

Но сочувствия не последовало, и он, сокрушенно разведя руками, продолжил:

— Тогда я позвонил… Конечно, неприятно — милиция, понятые, одним словом, скандал, но что поделаешь…

— Почему вы сказали, что произошел несчастный случай и Петренко сам напоролся на кортик?

— Так я ж когда звонил, так и думал. А потом Маринка рассказала мне, что это она его…

— За что же?

— Да разве ее поймешь? Ревела все время, толком ничего не добился. Полез он к ней, что ли… А вам она разве не объясняла?

В этот момент мне не понравился его взгляд, настороженный и цепкий, не соответствующий растерянной позе и недоумевающему лицу.

— Что вы можете сказать о своих гостях? — Я сделал вид, что не обратил внимания на вопрос, и Золотов не переспросил.

— Люди как люди. — Он сделал неопределенный жест.

— Подробней, пожалуйста.

— Да я их знаю мало. Разве что Марочникову… — Я понял, что Ирина проинформировала своего друга, о чем мы с ней говорили. — Маринка ее подружка, но встречался я с ней раз пять, и все больше в компаниях. Перебросимся словами, потанцуем — и все… С Петренко тоже шапочное знакомство…

— Как же вы собрались под одной крышей — четыре малознакомых человека?

— Да так как-то… От скуки. И потом знаете, как бывает: я — с Ирой, она позвала подругу, а та привела своего парня… Так сказать, четверо в одной лодке… Мне не жалко, дача большая, места всем хватит, думал, компанией веселей будет. — Золотов опять печально улыбнулся, приглашая к ответной понимающей улыбке. — А вышло вон как…

Попрощался он важно, с достоинством.

Итак, факт убийства налицо, есть труп, и есть признание убийцы. Но обстоятельства и причины преступления по-прежнему непонятны. Неясно и многое другое в этой истории. Путей восполнить пробелы уже нет: все, кого можно допросить, допрошены. Впрочем, остался еще один свидетель…

Кортик был устаревшего образца и напоминал сужающийся к концам католический крест. Чешуйчатые ножны, резные перекрестья и набалдашник. В свое время он, сверкая бронзой, висел у бедра какого-нибудь флотского офицера и, болтаясь в такт ходьбе, придавал особый шик морской форме. Сейчас все металлические детали покрылись слоем патины, витая костяная ручка потускнела и подернулась сеткой мельчайших трещинок. Проволочный шнур, повторяющий извивы рукоятки, тоже потемнел, выцвела перевязь. И этот налет старины придавал кортику вид дорогой антикварной вещи.

Я нажал едва заметную в рельефных выпуклостях перекрестья кнопку замка и потянул рукоятку, освобождая блестящую сталь, лишь в нескольких местах тронутую мелкими точками коррозии. Обоюдоострый ромбический клинок с обеих сторон покрывал тонкий узор травленого рисунка — парусники, якорь, перевитый канатом, затейливая вязь сложного орнамента. Кружево травления нанесено мастерски, так что даже продольные выемки — долы — не искажали изображения. Красивая отделка, изящная форма, продуманные пропорции клинка и рукоятки, искусная резьба… В таком сочетании стали, кости и бронзы эстетическая функция вытеснила утилитарную, эта привлекательная вещица воспринималась как настенное украшение, произведение искусства, а не оружие…

На клинке не осталось криминальных следов, благородная сталь отталкивает жидкость, и она скатывается каплями, но если присмотреться, в углублениях рисунка увидишь бурые разводы…

Странно, что на ножнах и рукоятке не обнаружены отпечатки пальцев: не протирала же их Вершикова после убийства! Очень странно.