Эдуард Анатольевич Хруцкий
ОПЕРАЦИЯ ПРИКРЫТИЯ
По земле катилась война. Шел сорок четвертый. Каждый день приближал Красную Армию к рубежам Советской страны. Немцы, сопротивляясь, отступали в глубь Европы.
А в Берне было туманно и тихо. Ветер с Ааре нес запах сетей и рыбы. Он разгонял туман, этот ветер, запутавшийся в узких Шпитальгассе, Марктгассе и Крамгассе.
Раннее утро — любимое время детей. Школьники до занятий спешили покормить медведей, живших на берегу реки. Дети покупали в лавочке морковь и угощали зверей, смешно встававших перед ними на задние лапы.
Человек, спустившийся к реке, тоже купил несколько морковок. И, бросая их животным, подумал, что за две такие морковки он в лагере для военнопленных вербовал нужного ему агента.
Где-то в старом городе мелодично запели часы. Они именно не звонили, а пели. И звук их несся над домами предвестием мирного и счастливого полдня.
«Пора». Поднявшись по ступенькам набережной, человек сел в маленький, почти игрушечный вагон трамвайчика, напоминавшего ему детскую железную дорогу в его родном Мекленбурге. Вагончик медленно полз по улицам, огибая многочисленные фонтаны. Возле «Цайт глоксентрум» — башни с часами — человек вышел из трамвая. Его ждали у здания ратуши, чем-то напоминавшего ему старинный русский терем, какие он видел в Смоленске.
У самого большого и нарядного фонтана, перебросив светлый плащ через плечо, опираясь на трость, стоял Алекс. Он был постоянен, как и подобает настоящему британцу. А потому носил в Европе только твид. На этот раз костюм был песочного цвета.
Колецки не любил твид. Он чем-то напоминал ему тяжелый форменный мундир. Вырываясь из Германии в нейтральную тишину, он надевал легкую фланель, в которой чувствовал себя человеком, уехавшим на отдых.
Алекс увидел его и поднял трость, коснувшись набалдашником твердых полей шляпы. Эта немного фамильярная манера завсегдатая лондонского Сохо поначалу коробила Колецки. Он, оберштурмбаннфюрер СС, был старше на два звания англичанина, у которого числился на связи.
— Привет, Алекс, — Колецки приподнял шляпу.
— Здравствуйте, мой дорогой Герберт, — Алекс улыбнулся одним ртом. Глаза его, пусто-светлые, по-прежнему смотрели цепко и настороженно.
— Вас учили улыбаться в вашей хваленой школе? — съязвил Колецки. — Поучились бы у американцев. Люди Даллеса, например, улыбаются так, словно встретили родного брата, вырвавшегося из тюрьмы.
— По тюрьмам специалисты вы, немцы, а американцы молодая нация. Молодая, веселая и богатая. Мы, англосаксы, слишком плотно вжаты в рамки тысяч условностей. Это наше бремя, которое мы стараемся нести с гордостью. Зато мы внимательны к друзьям. У вас в отеле уже стоят три упаковки «Принца Альберта». Кажется, это ваш любимый табак?
— Вы очень внимательны ко мне. Кстати, почему вы не курите трубку, как истинный британец?
— Слишком традиционно — улыбка, твид, трубка. В этом что-то от колониализма.
Колецки засмеялся:
— Может быть, вы и правы.
— Пройдемся, центр города подавляет меня обилием фонтанов.
Они пошли вниз по Крамгассе. Постепенно исчезли нарядные вывески магазинов, контор, ресторанов. Вторая половина улицы была нашпигована мелкими лавочками, кустарными мастерскими, складами.
Элегантный Берн предстал своими задворками. Дома, иссеченные временем и непогодой, устало жались у тротуара.
— Я люблю такие места. — Алекс закурил сигарету. — Анатомия города! Вернее, анатомический атлас. Там, наверху, внешняя, показная часть Берна. Как у человека — глаза, нос, брови, кожа. А здесь, внизу, его чрево — истощенное сердце, изрытая печень. Эти развалины могут больше сказать о городе, чем его фасады.
Колецки усмехнулся про себя. Что знает этот самодовольный англичанин о развалинах? Развалинах тех городов, где сожжены и окраины и центр, где люди боятся выглянуть из подвалов. «Анатомия города!»
Они спустились к мосту Нидербрюкке, пошли вдоль реки. Вода в Ааре была желтой и мутной после дождя. Пенные барашки возникали у быков моста и разлетались, донося брызги до берега.
— С какого года мы работаем вместе? — прищурившись, спросил Алекс.
— С Польши, с тридцать девятого.
— Польша. Польша. Ваш Гитлер совершил серьезный просчет: вместо того чтобы возглавить крестовый поход против мирового коммунизма, он решил стать владыкой всего мира. А коммунизм жив, как видите.
— Но они же ваши союзники!
— Пока, Герберт, пока. Нам вместе с вами бороться против коммунизма. Придет время, и кто-то объявит крестовый поход против этой системы. Наша задача мостить дорогу будущим ландскнехтам Запада.
— Русские скоро станут на границе, Алекс.
— Во-первых, не станут, а понесут в Европу свои идеи. Остановить их не в наших силах. Поэтому у нас общая задача: пока есть возможность, создать разветвленную сеть агентуры в Белоруссии, на Украине.
Мимо них прокатил велосипедист, кудрявый парень. На раме, прижавшись к нему, сидела девчонка.
— А они любят друг друга. — Теперь у Алекса даже глаза улыбались. — Любят, не думая об опасности, идущей с Востока.
Он поковырял песок тростью, подумал.
— Итак, Герберт, что со школой?
— Мы создали ее. Группа прикрытия подготовлена.
— Кто руководит? Поль?
— Поль. Кстати, кто он?
— Поручик. Поляк. Я встречался с ним лично. Школа — база. Как только русские выйдут к границе, никаких активных действий, берегите людей. Вермахту выгодно держать в напряжении русский тыл. Нам же необходимо сохранить кадры для будущего. Ваша задача — ждать резидента. В номере вы найдете документы. Теперь вы станете полковником Армии Крайовой, уполномоченным лондонской беспеки. Ваша кличка «Гром».
— Диверсии вы отвергаете полностью?
— Этим займутся другие. Ваше дело — поддержать резидента, когда придет время.
Алекс отвернулся, прикуривая новую сигарету.
Колецки смотрел на мутную речную воду, на след от велосипедных колес, рельефно впечатанный в песок, и ему очень хотелось ударить этого самоуверенного, ироничного англичанина.
В кабинете начальника Главного управления погранвойск НКВД висела огромная карта. Ее принесли сегодня утром. На плотной бумаге жирным контуром легла полоса. Она шла вдоль рек, по лесу, мимо населенных пунктов. Это была западная граница СССР. Граница, к которой еще были направлены стрелы танковых ударов, штрихи пехотных атак.
Начальник управления разглядывал карту. Он вспоминал сорок первый год, вспоминал, как в тяжелых боях отходили пограничники на восток. А теперь бойцам в зеленых фуражках предстояло охранять тыл действующей Красной Армии. Три года войны прошли перед его глазами. Три долгих года потерь и побед.
— Товарищ генерал, — доложил адъютант, — офицеры в сборе.
— Проси.
Вот и настал долгожданный час. Сегодня ему предстоит инструктировать начальников отрядов вновь созданного Белорусского пограничного округа.
В кабинет один за другим входили офицеры.
— Товарищи, — сказал начальник Главного управления, — через несколько дней наши войска выйдут на государственную границу СССР. Вы назначены начальниками отрядов вновь организованного Белорусского погранокруга НКВД. Прошу к карте, определим места дислокации отрядов.
Офицеры подошли к карте. Как много мог сказать им этот аккуратно расчерченный лист бумаги. Нет, не карта висела перед ними, не карта! Это молодость их смотрела с глянцевого листа. А сколько времени прошло? Всего три года. Но один военный день и за десять мирных посчитать можно, такая уж ему цена.
— Товарищ генерал, разрешите вопрос?
— Слушаю вас.
— Начальник 112-го пограничного отряда полковник Зимин. Как будет формироваться личный состав отряда?
— Вопрос по существу. Нами созданы специальные запасные полки, из подразделений Красной Армии отзываются в распоряжение погранвойск бойцы и офицеры. Личный состав отряда будет пополнен за счет призывников этого года. Ну а костяк будущих отрядов — подразделения по охране тыла действующей Красной Армии. Вас устраивает ответ, полковник Зимин?
— Так точно.
— Тогда обратимся к карте. Товарищи офицеры, вы будете нести охрану границы в условиях военного времени, перед вашими заставами лежит Польша, сожженная войной. Польша, истекающая кровью, ждущая своего освобождения. В тылу пограничных отрядов — банды польских националистов, разрозненные немецкие группировки, шатающиеся по лесам бандеровцы и просто уголовники и контрабандисты, агентура, беспеки Армии Крайовой, СД, абвера. И учтите: пристальное внимание к западным советским землям проявляет Интеллидженс сервис.
Трудная предстояла служба.
Глина была сырая и на ровных срезах блестела под солнцем. Зеленела трава на бруствере, пахло земляным духом и весной. Командир батальона капитан Шкаев шел вдоль окопа, аккуратно ступая до матового блеска начищенными сапогами. Был он совсем молодой, этот комбат. Молодой и удачливый. Пять орденов словно вбиты в гимнастерку, и ни одной нашивки за ранения.
Он шел вдоль окопа, цепко оглядывая сектора обстрела. Остановился у пулеметной ячейки, попрыгал, проверил окопчик с боезапасом, остался доволен.
— А ну-ка, — комбат отодвинул молодого сержанта, стремительно повел стволом противотанкового ружья. — Ничего не видишь? — спросил он.
— Никак нет.
— А то, что у тебя бугорок в левом секторе перекрывает биссектрису огня?
— Так маленько совсем.
— Это ты танку объясни, когда он оттуда на тебя пойдет. Срыть!
И расчет пополз в поле срезать саперными лопатами еле заметную складку на земле.
Он был совсем молодой, этот комбат. В сорок первом прямо со школьной скамьи на курсы младших лейтенантов, потом бои, отступления, оборона, атаки. За свою короткую жизнь он научился командовать людьми, знал назубок любое стрелковое оружие, был храбрым и добрым.
Командир первой роты старший лейтенант Кочин смотрел, как ладно, в обтяжку сидит на комбате гимнастерка, как лихо сдвинута на бровь шерстяная пилотка, и думал: без всего этого героического Шкаев не сможет жить, наверное.
— В общем, я обороной доволен, Кочин, — сказал комбат, — внешним видом людей доволен, оружием.
Они пошли вдоль извилистого окопа, солдаты вскакивали, поправляя гимнастерки. Капитан махал им рукой: мол, сидите, чего там, не на плацу. В землянке, сработанной на совесть, в два наката, комбат сел за стол.
— Дворец. Линия Мажино. Много в обороне сидел?
— Пришлось.
— Смотри, Кочин, — Шкаев растянул на столе карту. — Есть данные разведки, что немцы силами полка атакуют именно на участке твоей роты. Ты завяжешь оборонительный бой. Нужно, чтобы они потоптались перед твоей обороной час или час десять. Понял?
— А чего не понять?
— Радости в голосе не слышу.
— Вы мне, товарищ капитан, минометов подкиньте, взвода два.
— Роту дам. Ну как? — Комбат сам был поражен своей щедростью. — Сейчас артиллеристы придут копать огневые. Так что командуй, а я у себя, в штабе.
Шкаев козырнул и вышел.
К вечеру начался дождь. Мелкий, затяжной и противный. Глина в окопе сразу оплыла, и сапоги вязли в ней, как в трясине. За стеной дождевой пыли почти не просматривалось поле, исчезла видимость и перед окопами. Кочин приказал усилить боевое охранение.
Он вошел в землянку, стянул пудовые от глины сапоги и сел, устало прислонившись к обитой досками стене. На столе стоял холодный ужин, золотились в свете коптилки патроны к ППШ, лежала свернутая карта. Постепенно предметы стали сливаться, выстраиваться в какие-то неясные фигуры, и Кочин задремал. Сон был тяжелый и вязкий, он словно провалился в него. И в этом сне пришел к нему старый контрабандист по кличке Шмель, он резал ножом желтое сало и смеялся щербатым ртом. Потом Шмель достал дудку и загудел. Именно этот звук разбудил командира роты.
Кочин осторожно открыл глаза и понял, что это гудит зуммер полевого телефона. Он поднял трубку.
— Кочин, — в голосе Шкаева переливалась злость, — сдавай роту Алешкину и в распоряжение штаба армии. Срочно!
— Что случилось?
— Ты пограничник?
— Да.
— Забирают вас из Красной Армии.
Дела Кочин передал быстро, потом достал вещмешок, там в глубине лежала его пограничная фуражка. Настоящая, довоенная. В ней в сорок первом прибыл на заставу младший лейтенант Алексей Кочин. Ничего, что опалило тулью, ничего. Фуражка-то боевая, в ней Кочин тем страшным июлем с двумя пограничниками вышел к своим.
Алексей выпрыгнул из окопа, оглянулся. В ночной темноте он угадывал бесконечное поле, а за ним линию вражеской обороны. Дальше была граница.
Ах, как играла музыка на плацу! В звуках духового оркестра слышались щемящая грусть и счастье. Только что они прошли, печатая шаг, мимо генерала — начальника училища. А трубы пели: «Ускоренный выпуск, ускоренный выпуск». И это ничего, что на погонах только одна звездочка.
Главное — они уже офицеры. Скосишь глаза к плечу — и видишь золото погон. Как ладно затянута портупеей шерстяная гимнастерка, как легко двигаться в новых хромовых сапогах! А кобура с пистолетом стучит по бедру при каждом шаге. Заветный ТТ, личное оружие офицера.
А трубы поют. И в тактах вальса слышится: «Ускоренный выпуск». Они танцевали прямо на плацу. И девушки были нарядными, многие из них на время сменили выцветшую военную форму.
Ускоренный выпуск, после него не положен месячный отпуск, а дается тебе всего три дня на сборы, прощания, на всякие тары-бары.
Младшему лейтенанту Сергееву и прощаться-то было не с кем. Только с друзьями, да и то ненадолго, потому что назначения получили они на западную границу.
Все. До одного. Весь ускоренный выпуск.
Вместе с рассветом в город пришла канонада. Звук орудий был настолько явственно слышен, что казалось, стреляют совсем рядом. Орудийный грохот приближался с каждым часом. В некоторых домах начали вылетать стекла. Улицы были пусты. Жители попрятались. На улицах валялись рваные ремни, дырявые подсумки.
Осенний ветер тащил по камням мостовых рваную бумагу, со звоном раскатывал консервную банку. У здания с вывеской, где готическими буквами было выведено «комендатура», стояло несколько грузовиков. Солдаты спешно выносили ящики, бросали их в кузов.
В кабинете коменданта жгли бумаги. Пепел черными хлопьями летал по комнате. Огромный камин был забит пеплом, но бумаги все бросали и бросали. Корчились в огне бланки с черным орлом.
Комендант в расстегнутом кителе с майорскими погонами шуровал кочергой в камине. Китель его был весь обсыпан пеплом.
— Эй, кто-нибудь! — крикнул он.
В кабинет вбежал обер-лейтенант.
— Господин майор…
Он не закончил фразы: оттерев его плечом, в кабинет вошел высокий человек в штатском.
— Можете идти, обер-лейтенант, — приказал он. — Закройте дверь и сделайте так, чтобы нам не мешали.
— Но… — Обер-лейтенант посмотрел на майора.
Комендант бросил кочергу, застегнул китель.
— Идите, Генрих, и закройте дверь.
Посетитель снял плащ, небрежно бросил его на спинку кресла. Майор внимательно разглядывал элегантный штатский костюм вошедшего.
— Ну? — спросил он.
— Служба безопасности, майор. — Посетитель улыбнулся. — Всего-навсего служба безопасности. Оберштурмбаннфюрер Колецки.
Майор продолжал молча глядеть на него. Человек в штатском вынул из кармана удостоверение. Майор взял черную книжку, прочел.
— Слушаю вас, оберштурмбаннфюрер.
— У вас, как в крематории, пепел.
— Крематории больше по вашей части.
Колецки расхохотался.
— А вы не очень-то гостеприимный хозяин, майор.
— Я не люблю гостей из вашего ведомства. После них одна головная боль.
— Ну зачем так прямо! Вам звонили?
— Да.
— Где наши люди?
— В городе.
— Они надежно укрыты?
— А что надежно в наше время?
— Ваша правда, майор, ваша правда, но зачем же столько скептицизма? Надеюсь, что вы сожгли все, что надо, и не откажетесь проводить меня. Кстати, кто еще знает об агентах?
— Я, начальник охраны фельдфебель Кестер и четверо рядовых.
— Прекрасно, — Колецки подошел к окну, — прекрасно. Вы точно выполнили инструкцию.
Он достал портсигар, предложил майору, щелкнул зажигалкой.
— Когда вы хотите ехать? — Майор с удовольствием затянулся.
— Мы с вами поедем немедленно.
— Но я должен эвакуироваться вместе с комендатурой.
— Эту акцию проведет ваш заместитель.
— Но…
— Ах, майор, я бы никогда не стал настаивать ни на чем противозаконном.
Колецки достал из кармана пакет. Майор прочел бумагу, пожал плечами.
— Другое дело. Приказ есть приказ.
На улице их ждал большой, покрытый маскировочной сеткой «опель-капитан». За рулем сидел солдат в полевой форме с буквами СС в петлицах. Он выскочил из машины и распахнул дверцу. Когда «опель» двинулся, из-за угла вслед за ним выехал грузовик и пристроился сзади. Машины подрулили к зданию бывшей ссудной кассы, стоявшему в глубине березового парка. Из дверей, поправляя ремень, выбежал фельдфебель.
— Все в порядке, Кестер, — сказал майор, — снимайте караул.
— Распорядитесь, — приказал Колецки, — чтобы солдаты помогли разгрузить машину!
В комнате, куда сразу прошел Колецки, находилось пятнадцать человек. Лейтенант и четырнадцать солдат.
— Приветствую вас, Поль. Не будем терять ни минуты. Немедленно переодеться в польскую форму, взять рацию и документы.
Увидев поляков, комендант схватился за кобуру.
— Вы слишком нервный, майор, — усмехнулся Колецки, — зовите ваших людей и постройте в коридоре.
— Кестер!
Стуча сапогами, прибежал фельдфебель.
— Вам надо будет помочь кое-что погрузить, положите пока оружие, — сказал Колецки.
Солдаты построились в коридоре.
— Пойдемте со мной и вы, майор. Сюда, в эту комнату.
Последнее, что увидел майор — польского офицера и сноп огня, огромный и желтый, выбивающийся из автоматного ствола. В коридоре люди в польской форме расстреливали немцев.
— Скорее в лес, — крикнул Поль.
…Колецки остановил машину на городской площади, улицы были пусты, только у костела покосился подбитый вездеход. Он закурил. Прислушался к канонаде, достал пистолет, обошел машину и выстрелил шоферу в голову. Открыл дверцу, и труп вывалился на мостовую. Колецки сел за руль и развернул машину.
Старшина Гусев прощался с заставой. Везде, начиная от свежевыкрашенного зеленой краской дома и кончая посыпанными речным песком дорожками, чувствовалась заботливая рука старшины. Он огляделся. Сопки, поросшие дальневосточной елью, кедрачи у ворот. Медленно шел по двору, привычно фиксируя наметанным глазом мелкие недостатки и упущения.
— Дежурный! — крикнул Гусев.
К нему подбежал сержант с красной повязкой на руке.
— Слушаю вас, товарищ старшина.
— Почему пустые бочки от солярки не убраны?
— Не успели.
— Надо успевать, служба короткая, а дел много.
— Слушаю. — Дежурный повернулся и пошел выполнять приказание, думая о том, что старшина остается старшиной даже в день отъезда с заставы.
Гусев отправился на конюшню. Высокий, туго затянутый ремнем, не старшина, а картинка из строевого устава.
В тридцать шестом на плацу вручили ему петлицы с одним треугольником, так стал он отделенным командиром. А через год, в тридцать седьмом, за лучшие показатели в службе и учебе прибавил Гусев на зеленые петлицы еще один треугольник. Потом стал старшим сержантом. А на сверхсрочную остался уже старшиной. Десять лет накрепко связали его с заставой. Здесь был его дом, все личные и служебные устремления. Началась война, и граница, и до этих дней неспокойная, полыхнула прорывами банд, диверсантов-одиночек, контрабандистов.
На западе шла война, а у них тревоги по три раза на день. За ликвидацию банды семеновских белоказаков получил старшина Гусев медаль «За боевые заслуги». Вот теперь самое время поехать в отпуск, но отзывают его на западную границу.
Старшина шел прощаться с конем.
Почувствовав хозяина, Алмаз забил копытами, заржал призывно и негромко. Гусев достал круто посоленный кусок хлеба, протянул коню. Алмаз жевал, кося на хозяина огромный фиолетовый глаз, а старшина прижался щекой к теплой шее коня, гладил его по шелковистой шкуре и повторял:
— Ничего, Алмаз. Так надо, Алмаз. Служба у меня такая.
Поезд нещадно трясло на стыках, старые вагоны скрипели, подпрыгивали, и иногда казалось, что они вот-вот развалятся.
Поезд шел на запад по вновь восстановленной железнодорожной колее. Вернее, не шел, а крался, опасаясь налета немецких самолетов. И хотя бомбежки стали уже значительно реже, все равно в центре состава стояла платформа со спаренными пулеметами.
Капитан Тамбовцев лежал на жесткой полке, положив под голову скрученную шинель и полевую сумку. Все, что нужно ему, поместилось в вещмешке, заброшенном под полку.
В сороковом году лейтенанта Тамбовцева назначили офицером штаба одной из погранчастей НКВД. Потом началась война. Да много чего было потом. И задержание диверсионных групп в тылу, и маршрутная агентура абвера и СД.
Тамбовцев лежал на полке и никак не мог уснуть. В Москве он, кажется, выспался за всю войну сразу. Его вызвали пять дней назад, прилетел в столицу из Молдавии, где его полк нес службу по охране тыла.
— Поедешь на западную границу, — сказал ему в управлении полковник Губин. — Туда, где служил раньше, на должность старшего помощника начальника штаба отряда. Обстановку, Тамбовцев, знаешь сам. Сейчас на территории освобожденной Польши создан Корпус национальной безопасности. Поддерживай связь с ними. Помни другое: наш человек жив. Помогал фронтовым чекистам. Живет там же. Ждет тебя. Тебе придется столкнуться со многими неожиданностями.
— Что вы имеете в виду, товарищ полковник?
— Несколько странно ведут себя наши союзники. Есть данные, что они хотят воспользоваться немецкой агентурой. На, смотри. — Полковник положил на стол фотографии.
Тамбовцев взял немного нечеткий снимок. Два человека стояли, видимо, на берегу реки. Один, в шляпе, низко надвинутой на глаза, опирался на трость, второй был схвачен объективом в профиль. Тяжелые, нависшие надбровья, нос чуть с горбинкой, мощный подбородок.
— Сняли в Швейцарии. Фотографировал наш человек с велосипеда, поэтому нечетко. Этот, — полковник ткнул карандашом в человека в шляпе, — сотрудник отдела М-5 Интеллидженс сервис капитан Уолтер Бернс. Его собеседник — оберштурмбаннфюрер СС Колецки. Вот их служебные фотографии. Смотри. Бернс работает в отделе, занимающемся Польшей, а следовательно, и Западной Белоруссией. Колецки один из бывших руководителей службы безопасности в Белоруссии. По каналам разведки приходят сообщения, что немцы постоянно ищут контакты с союзниками.
— Значит, пушки этой войны еще не отгремели, а союзники готовят агентуру на будущее?
— Так-то вот получается! — усмехнулся полковник. — Надо быть готовыми ко всему.
Лошади шли медленно. Колецки почти лежал, прижавшись к шее коня, но все равно упругие ветки больно били его в темноте по лицу. И чем дальше, деревья, угадываемые в темноте, сходились плотнее и гуще. По крупу лошади хлестнула ветка. Ударила так сильно, что Колецки натянул поводья, сдерживая животное. Лес кончился, и сразу стало светлей. Он поднял голову. На небе сквозь разорванные тучи на короткое мгновение выпрыгнула луна.
— Слезайте, пан полковник, — сказал проводник, — дальше пойдем пешком.
Колецки соскочил с седла, прошелся, разминая ноги. Ночь словно отступила, глаза отчетливо различали светловатую полосу дороги, пересекавшую поле.
— Пойдемте, пан полковник. — Проводник зашагал вперед. Они вышли к маленькому городку. У него не было охраны — их заменяла огромная свалка мусора.
— Попремся через эти кучи? — спросил Колецки.
— Придется, пан полковник. Держитесь за мной. Я знаю тропинку, здесь много битого стекла и жестяных банок.
Колецки шел за проводником, чертыхаясь про себя. Они миновали свалку, перелезли через забор, прошли какой-то сад и очутились на темной улочке с двухэтажными домами. Она, извиваясь, убегала в темноту и была наполнена тревогой и опасностью. Колецки на всякий случай расстегнул кобуру.
— Не беспокойтесь, пан полковник, русских здесь нет, — сказал проводник, — а народная беспека и милиционеры ночью не выходят на улицы. Ночь — наше время.
Они шли вдоль домов, стук сапог разносится в темноте гулко и тревожно. Свернули в щель между домами, настолько узкую, что казалось, плечи задевают за дерево стен. Колецки шел наугад. Ему очень хотелось зажечь фонарь, но он понимал, что этого делать нельзя. Наконец проводник остановился.
После темноты свет керосиновых ламп казался необыкновенно ярким, и Колецки на секунду зажмурился.
В комнате было трое. Они шагнули навстречу. Одинаково рослые, подтянутые, сохранившие офицерскую выправку даже под штатской одеждой.
— Пан майор, — обратился к одному из них проводник, — полковник Гром из Лондона.
Колецки пожал протянутые руки, выслушав псевдонимы: Буря, Волк, Жегота. Потом сел, махнул рукой собравшимся, предлагая место за столом.
— Господа офицеры, — начал он, — прошу доложить обстановку на границе.
— По моим данным, — сказал майор Жегота, — завтра русские станут на границе.
— Завтра, — задумчиво повторил Колецки. — Что ж. Вам известно, что вы и ваши люди придаются мне для выполнения специального задания?
— Да. Я хотел бы узнать, пан полковник, сколько вам нужно людей? — спросил майор.
— Для операции в русском тылу мне нужно минимум пятьдесят человек. Но это должны быть самые подготовленные, самые смелые люди.
— Мы найдем таких.
— Их надо освободить от любых заданий до особого распоряжения.
— Когда оно поступит?
— Это знает Лондон. У вас есть карта, майор?
— Конечно, пан полковник. Я хотел добавить, на той стороне люди Резуна уничтожают всех коммунистов. Поляков, русских…
Один из офицеров расстелил карту района.
— Вот здесь была, следовательно, и будет русская застава, — сказал Колецки. — У отметки 12–44 должна быть полная тишина. На других участках все, что угодно. Но здесь никаких конфликтов. Бандеровцами я займусь лично.
Солдат строили прямо вдоль эшелона, стоявшего на путях. Кочин обходил строй своей заставы, внимательно оглядывая людей. У многих на груди ордена и медали. Почти половина людей — совсем молодые, недавно надевшие военную форму ребята. Но чего-то в строю не хватало. Как-то не так выглядели до войны солдаты-пограничники.
На левом фланге стоял старшина Гусев. В ладно пригнанной гимнастерке, в пограничной фуражке. И старший лейтенант понял, чего не хватало солдатам. Именно этих зеленых фуражек. На головах пограничников были пропотевшие, застиранные пилотки.
Кочин остался доволен внешним видом личного состава заставы. В общем-то народ ему попался хороший. Правда, заместитель, младший лейтенант Сергеев, еще совсем молодой, только что из училища.
— Отряд, равняйсь! — раздалась команда. — Смирно!
Командовал заместитель начальника отряда полковник Творогов. Высокий, широкоплечий, он, кинув руку к козырьку, зашагал навстречу начальнику отряда полковнику Зимину.
— Товарищ полковник, вверенный вам отряд прибыл на место дислокации. Отставших и больных нет. За время следования никаких происшествий не случилось.
— Здравствуйте, товарищи пограничники!
— Здравия желаем, товарищ полковник! — многоголосо и гулко ответил строй.
Полковник Зимин шагнул в сторону и, чуть выдержав паузу, скомандовал:
— Для встречи справа! Под знамя! Слушай! На караул!
Четко печатая шаг, по щебенке насыпи двигался знаменный взвод. Впереди знаменосец и два ассистента с шашками наголо.
Строй следил за знаменем. Тяжелое полотнище, вздрагивая в такт строевому шагу, свисало за плечом знаменосца. Нет, не простое это знамя. Обожжено было полотнище, пробито пулями. Видимо, не всегда оно стояло закрытое чехлом. Алое полотнище плыло вдоль строя, и пограничники провожали его глазами. Гулко печатал шаг знаменный взвод, покачивалось полотнище знамени.
В походной колонне погранотряд втягивался в узкие улочки. Город был почти не тронут войной. Обтекла она его, пожалела. Ломилась через заборы сирень. Целые улицы словно покрылись белой пеной. Горбатились булыжные мостовые, причудливо изгибаясь, бежали мимо маленьких домов, мимо костела и укрытых зеленью двухэтажных особняков с геральдическими щитами на фронтоне.
Отряд шел по городу. И тротуары заполнились народом. Людей встречала новая жизнь. В этом прирубежном городке хорошо знали, что такое граница. Раз вставали на ее охрану солдаты в гимнастерках с зелеными погонами — значит, все, война ушла за пределы Родины.
Штаб отряда разместился в особняке. У дверей его застыли два каменных льва. У одного была отбита часть морды, и казалось, что лев хитро улыбается, глядя на мирскую суету. Рядом стоял часовой.
Кабинет начальника разведотдела был на самом верху, в бывшем зимнем саду. Он располагался в стеклянном эркере, и даже в пасмурную погоду в нем было светло и радостно.
Они сидели вдвоем: грузный, широкоплечий подполковник Середин и капитан Тамбовцев.
— Итак, на границу мы встали. — Середин отхлебнул чай. Подстаканник был сделан из снарядной гильзы, и поэтому красивый хрустальный стакан выглядел в нем чужеродно.
— Конечно, порядок наведем, — продолжал подполковник. — Погранрежим установили почти на всей западной границе. Но в тылу неспокойно. Смотри. Отметка 12–44, здесь расположена третья застава. Начальник — старший лейтенант Кочин. Кадровый пограничник, потом командир роты в Красной Армии, отозван к нам. Офицер боевой, знающий. Его участок наиболее вероятен для прорыва в наш тыл. Сразу за заставой на много километров тянутся леса, болота. По нашим данным, в тылу заставы действует банда оуновцев. Так что направляйся туда и разбирайся на месте.
Старшина Гусев вел наряд вдоль пограничной реки. Он шел впереди, два солдата с автоматами сзади. Пели птицы, плескалась рыба в реке, палило солнце, и Гусеву казалось, что никакой войны нет и в помине. Он остановился, вскинул бинокль, долго разглядывая сопредельную сторону.
Тишина.
Гусев опять повел биноклем, запоминая мельчайшие складки местности, подходы к реке.
— Товарищ старшина, — позвал его пограничник, спустившийся с откоса к реке.
— Что у тебя, Глоба?
— Скорей сюда, товарищ старшина.
Гусев опустил бинокль и легко сбежал по откосу к реке.
— Ну что?.. — начал Гусев. И увидел потускневший металлический герб Советского Союза. — Это же погранзнак!
— Стой, старшина! — крикнул вдруг ефрейтор Климович. — Стой!
— Ты чего, Климович?
— Стой, стой.
Ефрейтор снял автомат, положил на траву, расстегнул ремень, опустился на корточки и медленно начал приближаться к засыпанному погранзнаку.
— Отойдите! — повернулся он к старшине и Глобе.
— Зачем? — опять удивился Гусев.
— На фронте вы не были, старшина. Отойдите на двадцать метров.
Старшина и Глоба отошли.
Климович осторожно лег на землю, медленно ведя по ней руками. Медленно и уверенно. Очень осторожно.
Вот левая рука замерла, нащупав еще невидимый проводок.
Ефрейтор достал нож и начал аккуратно расчищать землю вокруг. Лицо его покрылось влажной испариной. А проводок вел его руки, и наконец они нащупали круглый бок противопехотной мины.
— Натяжная, — сквозь зубы сказал Климович.
Он аккуратно расчистил поверхность, обнажая взрыватель. Вот он. Через минуту Климович разогнул усталую спину, поднял погранзнак.
— Все! — крикнул он. — Идите сюда.
Гусев подошел, долго смотрел на взрыватель, на ладони ефрейтора.
Лес ложился на лобовое стекло «виллиса», как на экран. Темной плотной полосой.
— Тут две дороги, товарищ капитан, — сказал, притормозив, шофер, — одна через лес — короткая, другая в объезд.
Тамбовцев посмотрел на уходящее солнце, на темную стену леса и сказал:
— В объезд.
— Может, лесом, товарищ капитан?
— А зачем зря рисковать?
— Да какой здесь риск!
Наезженное полотно дороги уходило в темноту деревьев, разделяясь у самого леса.
…Трое с пулеметом лежали за деревьями на опушке по правую сторону дороги, двое с автоматами по левую.
Один наблюдал за машиной.
А «виллис» все ближе и ближе. И уже невооруженным глазом различимы офицерские погоны. Пулеметчик передернул затвор МГ. Бандиты начали прилаживать «шмайссеры».
Машина на скорости повернула у самого леса и пошла вдоль опушки.
— Кабан! — крикнул бандит. — Пулемет!
А машина, подпрыгивая на разбитых колеях, уходила все дальше и дальше от засады.
Кабан вскочил и, положив ствол пулемета на сук, дал длинную, почти бесполезную очередь вслед.
Подъезжая к заставе, Тамбовцев увидел вышку. Настоящую пограничную вышку и недостроенный забор. Несколько солдат без гимнастерок прибивали светлые, оструганные доски. И хотя забор не охватил всю территорию заставы, у ворот уже стоял часовой. Он шагнул навстречу машине, поднял автомат. Тамбовцев выпрыгнул на землю, расстегнул карман гимнастерки, достал удостоверение.
В углу у забора стояли палатки, под навесом приткнулась походная кухня с облупленным боком, в двух аккуратно вырытых землянках, видимо, расположились склады.
Из палатки навстречу Тамбовцеву шел высокий старший лейтенант в выгоревшей пограничной фуражке.
— Начальник заставы старший лейтенант Кочин.
— Помощник начальника штаба отряда капитан Тамбовцев.
Офицеры пожали друг другу руки.
— Как на границе? — спросил Тамбовцев.
— Пока сложно. Охраняем секретами, подвижными нарядами. Тянем телефонную связь.
— Спокойно?
— Почти. Это не вас обстреляли?
— Нас, из леса.
— Вчера бандиты напали на наряд. Потерь нет. Но вообще на участке непривычно тихо.
— А как у соседей?
— Прорывы в сторону тыла и за кордон. Правда, и у нас почин.
— Что такое?
— Задержали нарушителя погранрежима.
— Интересно.
— Прошу. — Кочин показал на одну из палаток. — Там канцелярия заставы.
И хотя канцелярия помещалась в палатке, но это все же было подлинно штабное помещение. Стол, секретер для документов, в углу стеллаж, на котором разместились четыре полевых телефона и рация. На стойках закрытые занавесками карта участка и график нарядов.
Горела аккумуляторная лампочка, за столом сидел младший лейтенант Сергеев. Увидев Тамбовцева, он встал.
— Товарищ капитан…
— Продолжайте, продолжайте.
Тамбовцев сел на табуретку в темноту, внимательно разглядывая задержанного.
— Гражданин Ярош Станислав Казимирович, житель пограничного села, задержан за нарушение погранрежима и контрабанду.
— Так какая ж то контрабанда! Бога побойтесь, пан хорунжий…
— Называйте меня «гражданин младший лейтенант», — строго сказал Сергеев.
Задержанный закивал головой. Это был мужчина неопределенного возраста, где-то между тридцатью и сорока. Смотрел он на Сергеева прищуренными, глубоко запавшими глазами. Одет Ярош был в табачного цвета польский форменный френч, пятнистые немецкие маскировочные брюки и крепкие сапоги с пряжками на голенищах.
На столе перед Сергеевым лежали пачки сигарет, стояло несколько бутылок, какие-то пакетики, свертки.
— Гражданин Ярош, — строго, даже преувеличенно строго начал Сергеев.
Тамбовцев усмехнулся. Из темноты он разглядывал руки Яроша. Крепкие, с сильными запястьями, они лежали на столе спокойно, по-хозяйски. И хотя всем своим видом задержанный изображал волнение, руки его говорили о твердой воле и полном спокойствии.
— Вы, — продолжал заместитель начальника заставы, — нарушили пограничный режим. Где вы были?
— Так, пан лейтенант, я до той стороны ходил. К швагеру. Родич у меня в Хлеме.
— А вы знаете, что переходить границу можно только при соответствующем разрешении?
— Так я в Хлем подался семь дней назад, ваших стражников еще не было. А обратно шел, они меня и заарестовали.
— Вас не арестовали, а задержали. Что это за вещи? — Сергеев указал на стол.
— Родич дал и сам наменял в Хлеме.
— Значит, так, — вмешался в разговор Тамбовцев. — Ввиду того, что вы, Ярош, пересекли границу до принятия ее под охрану советскими пограничниками, мы вас отпускаем. Но помните, в следующий раз будем карать по всей строгости советского закона.
— Оформите протокол, — приказал Кочин Сергееву. — Вещи верните, они не подлежат изъятию как контрабанда. Все.
Кочин повернулся и пошел к дверям. За ним поднялся Тамбовцев. Задержанный внимательно посмотрел вслед капитану.
Они сидели в палатке и курили. Тамбовцев, Кочин и Сергеев. Полог палатки был откинут, и в темном проеме виднелся кусок неба с огромными, словно нарисованными звездами.
— Как на юге в августе, — сказал Тамбовцев.
— А вы там служили, товарищ капитан? — спросил Сергеев.
— Да нет, пацаном в «Артеке» был. А служил я здесь.
— На этом участке? — удивился Кочин.
— Именно.
В проем заглянул дежурный.
— Товарищ старший лейтенант, к вам женщина.
— Какая женщина? — Кочин встал.
— Гражданская, говорит — учительница местная.
— Зови.
Она вошла, и в палатке словно светлее стало. Будто не маленькая аккумуляторная лампочка горела, а стосвечовка.
Женщине не было и двадцати пяти.
— Вы ко мне? — после паузы спросил Кочин.
— А вы начальник пограничной стражнины?
— Я начальник заставы.
— Вы уж простите, я не привыкла пока.
— Я вас слушаю.
— Пан начальник…
— Товарищ начальник, — поправил Кочин.
— Простите. Знаете, привычка. Я местная учительница Анна Кучера, вот мои документы. — Она протянула Кочину несколько бумажек и паспорт.
Кочин развернул паспорт.
— Довоенный, — усмехнулся он.
— Да, товарищ начальник, при немцах аусвайс выдали, а паспорт сохранился.
— Вы давно работаете здесь?
— С сорок третьего года. Муж погиб. Он был в подполье. Меня после его смерти друзья устроили в деревню.
— Вы садитесь, товарищ Кучера.
Сергеев вскочил, уступая женщине стул. С первой минуты, как только она появилась в канцелярии, младший лейтенант не сводил с нее глаз.
— Я слушаю вас, — сказал Кочин.
— Понимаете, в лесу банда.
— Мы знаем.
— Я понимаю, но по ночам в деревне появляются люди из леса.
— Вы их видели? — спросил Тамбовцев.
— Да. Вчера ночью, двое с автоматами. Они прошли мимо моего дома. Я испугалась и до рассвета просидела у окна. Они вернулись в лес той же дорогой.
— Значит, ночь они провели в деревне? — Тамбовцев встал.
— Да, наверное.
— А у кого?
— Не знаю.
— Но все же?
— Не знаю. Они шли с левой половины.
— А Ярош там живет? — спросил Кочин.
— Нет, он в другом конце.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Нет. Но я очень боюсь.
— Анна Брониславна, — Кочин заглянул в паспорт, — вы бы очень помогли нам, если сказали, к кому они ходят.
— Я боюсь этих людей.
— Хорошо, — Тамбовцев подошел к женщине. — Завтра к вам приедет инспектор из района. Вы понимаете меня?..
Тамбовцев спал в машине, не раздеваясь, только сапоги стянул. Лежать было неудобно, ноги и руки затекали, и он ворочался под шинелью.
— Товарищ капитан, — к машине подошел дежурный по заставе, — два часа.
Тамбовцев вскочил, потянулся длинно и хрустко, начал натягивать сапоги. Над лесом висела луна. Огромная и желтая. В свете ее предметы вокруг казались удлиненно-расплывчатыми. Тамбовцев оделся, накинул поверх гимнастерки трофейную маскировочную куртку, достал из кобуры пистолет, сунул его за пояс.
Он отошел к машине и словно растаял в темноте. Тамбовцев шел вдоль лесной опушки осторожно, неслышно, легко перемещая свое большое и сильное тело.
У поворота к деревне Тамбовцев остановился, прислушался. Никого. Только лес шумит да плещет неподалеку река. Он вытер вспотевшие ладони о куртку и зашагал к деревне. В полукилометре от нее, у леса, стояла заброшенная смолокурня. Тамбовцев шел к ней. Луна освещала ее полуразрушенный остов лишь с одной стороны, и зыбкая, размытая тень его таила в себе неосознанную опасность. Тамбовцев даже остановился на секунду, достал пистолет и шагнул к смолокурне.
Вот она совсем рядом. В темноте он различал чуть приоткрытую дверь. Сделал еще шаг. Дверь, протяжно скрипнув, приоткрылась. И звук этот, неприятно неожиданный в тишине ночи, заставил Тамбовцева вскинуть пистолет.
В смолокурне кто-то был. Тамбовцев ощущал присутствие человека.
— Заходите, капитан, — сказал голос из темноты.
Они обнялись, практически не видя друг друга. Но Тамбовцев хорошо знал, с кем шел на встречу.
— У нас мало времени. На той стороне появился оберштурмбаннфюрер Колецки. Сейчас он полковник Гром, представитель службы безопасности лондонского правительства Миколайчика.
— С какой целью он прибыл? — спросил Тамбовцев.
— Пока не знаю, поэтому завтра опять уйду за кордон.
— А если наши задержат?
— Вы должны организовать мне окно.
— Что вы знаете о банде рядом с заставой?
— Бандеровцы. Главарь у них некий Резун.
Ветви затрещали, и ефрейтор Панин едва успел сорвать с плеча автомат, как тишину разорвала длинная пулеметная очередь. Он упал, уронив бесполезное уже ему ружье.
Младший наряда Карпов, молодой парнишка, не нюхавший пороха, попавший в погранвойска сразу из запасного полка, припал к земле. В рассветной качающейся дымке из леса выдвигались полустертые темнотой фигуры людей.
— Раз, — начал он считать, — два, три, четыре…
Он досчитал до пятнадцати.
— Ракету, — прохрипел раненый, — ракету.
Младший наряда выдернул из чехла ракетницу, поднял ее и нажал на спуск. В небе лопнул красный шар.
Бандиты ударили из автомата. Пули выбили фонтаны земли у головы солдата. Но он уже опомнился, пришел в себя. Страха не было. Пограничник поднял автомат и ударил длинной, в полдиска, очередью. Двое бандитов упали, остальные продолжали приближаться.
Тогда он вынул из сумки гранаты, примерился и кинул их одну за другой. Яркое пламя взрывов разорвало предрассветный полумрак, и он увидел фигуру человека с раскинутыми, словно для полета, руками, чье-то лицо с широко раскрытым в крике ртом.
Солдат снова ударил из автомата. Но стрелял он уже в пустоту. Бандиты ушли. Со стороны заставы, ревя на поворотах, мчался грузовик с подкреплением.
Вернувшись на заставу, Тамбовцев снова забрался в «виллис», но заснуть больше не смог. Когда рассвело, к машине подошел Кочин. Тамбовцев вылез, кивнул начальнику заставы.
— Доброе утро. На, держи, — он протянул Кочину документы.
— Может, возьмешь солдат, Борис?
— Нет. Розыск — дело индивидуальное, — он махнул рукой. — Пошел.
— Думаешь найти бандитов?
Кочин смотрел вслед Тамбовцеву. Смотрел долго, пока тот не скрылся за деревьями.
Лес был действительно гиблым. Мрачный, глухой. Солнце почти не пробивалось сквозь густые кроны деревьев, свет задерживался где-то наверху, а внизу были постоянные сумерки.
Тамбовцев, ступая мягко и пружинисто, передвигался почти бесшумно, внимательно разглядывая землю, деревья, кустарник.
Вот желто блеснул автоматный патрон, а рядом след от сапога. Глубокий след, видимо, тащил человек что-то тяжелое. Еще один след, и еще. Вон бинт в крови, свежий совсем. На траве капли крови. Дальше, дальше по следу. Дерн вырублен. Под ним земля свежая. Это могила. После стычки с пограничниками, о которой говорил Кочин при первой встрече, бандиты унесли своих убитых. Значит, здесь их последнее пристанище.
Тамбовцев искал следы.
Вот уже и солнце начало склоняться к верхушкам деревьев, а он все еще кружил в чаще, по маршруту, понятному только ему одному.
Комната Анны Кучеры была просторной и чистой. Стол покрыт домотканой скатертью с веселыми петухами, на окнах стояли в глиняных горшках букеты полевых цветов.
Младший лейтенант Сергеев, в тесноватом пиджаке, в широких брюках, разглядывал полку с книгами. На ней стояли учебники, книги на польском, белорусском, старые издания Толстого и Некрасова.
Вошла Анна, неся миску с дымящейся картошкой.
— С книгами у нас трудно, — сказала она. — Я уже в роно написала, нужно больше книг на русском языке, особенно советских писателей. А там мне отвечают — ждите. А сколько ждать можно? Скоро учебный год начнем.
— Война, — односложно ответил Сергеев.
Ему очень хотелось помочь этой красивой женщине.
— У меня тут тоже кое-что есть. — Сергеев полез в саквояж, с которым, видимо, раньше ходил по деревням умелый коммивояжер или сельский фельдшер, и вытащил две банки консервов.
— Роскошь-то какая, — сказала Анна, разглядывая пестрые наклейки.
— «Второй фронт», — ухмыльнулся Сергеев, — помощь союзников.
Они сидели за столом. Картошка и колбаса лежали в тарелках с синеватыми цветами. И все это — тарелки, вилки и ножи — смущало Сергеева, отвыкшего за годы войны от подобной сервировки.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказала Анна.
Вошел плотный усатый человек лет пятидесяти. Одет он был в полосатый пиджак, под которым виднелась сорочка, и латаные немецкие брюки, заправленные в желтые краги.
— Я до вас, панна Анна.
— Это вот наш староста, — пояснила хозяйка. — Ковальский.
— Я, дорогой пан товарищ, пока власть в деревне представляю, — сказал Ковальский, внимательно и цепко разглядывая Сергеева. — Так что документы пожалуйте.
Ковальский расстегнул пиджак, и Сергеев увидел широкий ремень и кобуру.
— Я из районного отделения народного образования. Инспектор Ляцкевич Антон Станиславович. Приехал школу перед началом года проверить, — Сергеев протянул документы.
— Хорошее дело, доброе, пан товарищ, — Ковальский взял паспорт, командировку. — Значит, в пограничной стражнице отметились?
— Конечно.
— Добре, — Ковальский вернул документы, покосился на стол.
— А вы садитесь с нами, пан Ковальский, — предложила учительница.
— Це добро, дзенькую бардзо, — Ковальский сел, взял нож и отрезал здоровенный кусок консервированной колбасы.
Ярош шел по улицам польского пограничного городка. Маленький был городок, зеленый, двухэтажный. Его можно скорее назвать местечком. День сегодня был базарный, поэтому скрипели по улицам колеса телег. Везли крестьяне на рынок немудреную снедь.
Военных в городе много было. Русских и поляков. Ярош вышел на площадь. Над зданием повятского старостата висел красно-белый польский флаг. У костела толпились, ожидая службу, одетые в праздничные темные костюмы люди.
Ярош прошел мимо длинной коновязи, рядом с которой вместе с лошадьми приткнулись два военных «студебеккера», и свернул на узкую улочку. На одном из домов висела жестяная вывеска — огромная кружка пива с белой, кокетливо сбитой чуть вбок шапкой пены. И надпись: «Ресторан Краковское пиво». Ярош толкнул дверь и вошел в чистенький, отделанный светлыми досками зал.
На стенах плотно, одна к другой, висели акварели с видами Кракова. За стойкой парил огромный усатый мужчина. Увидев Яроша, он приветливо закивал ему.
— Как торговля, пан Анджей? — Ярош подошел к стойке и облокотился на нее.
— Сегодня все должно быть хорошо — базарный день. Как всегда?
— Да, — Ярош кивнул.
Хозяин налил рюмку бимбера, наполнил пивом две высокие кружки. Беря деньги, он наклонился, словно случайно, и прошептал:
— Пришли двое из лесу, просили показать тебя.
— Где они?
— Ждут сигнала.
— Ну что ж, знакомь.
Ярош выпил водку, взял пиво и пошел к свободному столику.
Хозяин, подождав, пока он сядет, достал из-под стойки пластинку, положил ее на патефонный круг, опустил мембрану. Зал наполнили звуки грустного танго.
Ярош спокойно пил пиво.
Двое подошли к стойке.
— Ну? — тихо спросил один.
Хозяин глазами указал на Яроша. Он пил пиво и слушал довоенное танго.
Младший лейтенант Сергеев проснулся. Он так и не понял, что его разбудило. В классе, где он спал, было темно, только квадрат окна синел в темноте.
Сергеев прислушался. Тихо. Ветер раскачивал ветви деревьев, и они шуршали за окном.
Но не это разбудило Сергеева. Он сел и начал зашнуровывать ботинки. И тут он услышал шепот, похожий на шорох. Говорили за стеной.
Сергеев достал пистолет, спустил предохранитель и подошел к двери класса, что вела в комнату Анны, нажал. Дверь была заперта. Тогда он осторожно, стараясь не шуметь, открыл окно и вылез на улицу.
Огляделся. Никого.
Сергеев сделал первый шаг к крыльцу.
Из кустов двое в приплюснутых «полювках» наблюдали за ним. Сквозь завешенное окно комнаты Анны пробивалась тонкая полоска света. Сергеев припал лицом к стеклу, стараясь рассмотреть комнату. В узкую щель он увидел широкую спину, обтянутую зеленоватым сукном френча.
Младший лейтенант слишком поздно почувствовал опасность.
На крыльцо вышел человек.
— В чем дело, Поль?
— Убрали чекиста.
— Оттащите его подальше. Лучше к дому Ковальского.
Ковальский чистил наган. Масляные пальцы блестели в свете свечи. Свеча была добрая, из костела, толстая, крашенная золотыми полосками. Она горела ярко, чуть потрескивая.
Распахнулась дверь, и свет свечи забился, заплясал на сквозняке. В комнату вошли двое. Зеленые френчи, «полювки», высокие сапоги с твердыми, негнущимися голенищами, автоматы «стен».
Ковальский замер, с ужасом глядя на белых орлов, увенчанных короной, на конфедератках вошедших.
— Ну, — сказал человек с погонами поручика, — здравствуй, пан войт.
Ковальский попытался что-то сказать, но ужас сделал его тело непослушным. Он что-то замычал, глядя на стволы автоматов, на красивое лицо поручика, подергивающееся нервным тиком.
— Я-а-а, — попробовал выдавить он из горла, — па-ан…
Поручик подошел, выбил из-под него стул и уже упавшего ударил сапогом.
— Ты, прихвостень красный… — Поль усмехнулся, передернул затвор автомата.
— Не надо, — прохрипел Ковальский, — не надо… Я не хочу… пан добрый… пан…
Поручик наклонился, прошептал что-то.
— Нет, — ответил Ковальский. Он дополз до стены и теперь сидел, вжавшись в нее спиной. — Не знаю, — выдавил он.
Поручик опять ударил его ногой, и Ковальский начал сползать безвольно и расслабленно.
В комнату вошел Колецки. Он с интересом поглядел на распростертое тело и сказал, доставая сигарету:
— Надеюсь, Поль, вы не убили его.
— Нет, оберштурмбаннфюрер. Простите, пан полковник. Жив, холера.
Ковальский застонал, открыл глаза, увидел Колецки и вскочил. Разом. Словно в нем распрямилась пружина.
— Господин… — начал он.
— Вы простите нас, надеюсь, за маленькое испытание. Мои люди чуть перестарались. Проводите нас к схрону Резуна. — Колецки прикурил, рассматривая Ковальского сквозь дым сигареты.
— Конечно, господин штурмбаннфюрер, давно ждем вас. — Ковальский вытер рукавом разбитый рот, покосился на поручика.
— Пошли, — сказал Колецки, — нам надо управиться до рассвета.
На крыльце Поль спросил Колецки:
— Он ваш агент?
— Да.
— Что же вы меня не предупредили?
— Хотел его проверить. Мне показалось, что он еще может пригодиться.
— Может или пригодится?
— Вы умный человек, Поль, зачем нам свидетель?
— В отряде Резуна есть надежные люди.
— Это издержки нашей профессии, Поль. Хозяевам надо, чтобы на этом участке границы было тихо, как в морге. Нам слишком дорог человек, который встретит резидента. Есть весьма правдоподобная легенда. Практически безупречная. Тем более что люди идут сюда на долгое оседание. Они станут законопослушными гражданами, попытаются вступить в партию, занять соответствующие посты. Их время придет.
— Значит, мы своей кровью мостим им дорогу? — зло спросил Поль.
— Конечно. Наша задача — провести резидента и уходить. Все.
— А как же…
— Поль, пусть поляки сами разбираются с русскими, а русские с немцами. Поверьте, вам тяжело слушать, а мне тяжело говорить. Но, выполнив приказ, мы уйдем.
— Куда?
— К англичанам. Здесь нас никто не должен видеть. Наше дело проводить человека из Лондона. Он в тысячу раз дороже всех костоломов Резуна и людей Жеготы, думающих только о том, сколько они убили коммунистов. Их диверсии — кровавое, бесполезное сегодня, а за тем человеком — будущее. Будущее новой войны с Советами.
— А мы с вами кто же? Кровавое настоящее?
— Нет, Поль, мы с вами автоматически на службе у будущего. И мы очень нужны тем, кто думает о пятидесятых, шестидесятых годах. А пока пошли мостить дорогу в завтра.
— Приедет взвод маневренной группы отряда, ты дашь человек десять — и конец банде Резуна. Понял? — Тамбовцев лег на раскладушку. — Ох, и устал же я, Кочин, если бы ты знал! Как на границе?
— Спокойно.
— Ну, слава богу.
— Ладно, я пойду наряды проверю. — Кочин встал. — А ты спи…
— Товарищ старший лейтенант… — вошедший дежурный так и не успел договорить.
В палатку вбежала Анна Кучера.
Она была в кофте, юбка сбилась, волосы распущены.
— Скорее… Скорее… Там…
— Что?! Что случилось?!
— Сашу убили.
— Сними маскировочные щитки, — приказал Тамбовцев шоферу, — освети место убийства.
Шофер немного повозился, и фары вспыхнули в темноте нестерпимо ярко.
Сергеев лежал, подогнув под себя руки, белая рубашка стала черной от крови. Тамбовцев наклонился, перевернул его.
Кинжал вошел точно под лопатку и остался в теле.
Тамбовцев осторожно вытащил его, осмотрел. На ручке, сделанной из рога, был прикреплен серебряный трезубец.
— Разверни машину чуть вправо, — крикнул он шоферу.
Свет фар побежал по траве, по поломанным кустам, мимо забора.
Рядом с трупом на влажной земле четко отпечатался след сапога с рифленой подошвой.
Тамбовцев полез в машину, вынул чемодан, достал фотоаппарат. Синевато-дымно вспыхнул магний.
— Его убили не здесь, — повернулся он к Кочину. — Сюда они перетащили труп. А зачем?
На подножке машины сидела закутанная в шинель Анна.
Тамбовцев поднялся, сел рядом с ней, закурил.
— Как вы обнаружили труп?
— Я… Я спала… Потом шум услышала… Я встала… Смотрю, Саша мимо дома крадется…
— Что вы еще видели?
— Потом двух людей видела с автоматами.
— Они шли в ту сторону, что и Сергеев?
— Да.
— Кто видел Сергеева у вас?
— Ковальский. Он у нас вроде как староста, до выборов в сельсовет.
— Кочин, — Тамбовцев встал, — пошли людей за Ковальским. А мы пока к школе подъедем.
У здания школы шофер вновь зажег фары. В их мертвенно-желтом свете кусты, стволы деревьев, трава потеряли свои краски и стали однообразно темными.
Тамбовцев увидел раскрытое окно, подошел к нему, осветил классную комнату фонарем. Потом луч фонаря побежал по траве. Остановился на секунду. Опять побежал.
Тамбовцев шел за лучом, фиксируя каждую мелочь.
Луч фонарика добежал до кустов. И тут Тамбовцев снова увидел тот же след гофрированной подошвы.
— Товарищ капитан, — подошел старшина Гусев, — Ковальского нет.
— Как нет? А кто у него дома?
— Он одинокий. В доме пусто, а вот в конторе…
— Пошли.
Он сразу увидел все. Непогашенную свечу, несобранный наган, опрокинутый стул, окурки на полу.
Вошел Кочин, быстро осмотрел комнату.
— Били они его.
— Да, — Тамбовцев подошел к столу, собрал наган, подкинул его на ладони. — Били и в лес увели. Но ничего, завтра мы с бандой покончим.
— Уже сегодня, — усмехнулся Кочин.
Они вышли на крыльцо. Над леском появилась узкая полоса света. Она увеличивалась с каждой минутой, и предметы стали вполне различимы.
Они погрузили тело Сергеева в машину, накрыли его шинелью. Машина двинулась осторожно. Шофер вел ее аккуратно, словно вез раненого.
…Выстрелы, приглушенные расстоянием, они услышали, подъезжая к заставе.
Навстречу машине бежал дежурный.
— Товарищ начальник! У соседа справа прорыв в сторону границы. Просят подкрепления.
Теперь машину вел сам Тамбовцев. Стрелку спидометра зашкалило у предельной отметки. «Виллис» бросало из стороны в сторону, иногда на колдобине машину подкидывало, и казалось, она вот-вот взлетит. Звуки боя все приближались, и за ревом мотора пограничники точно определяли вид оружия, из которого велась стрельба. Как музыканты определяют голоса инструментов.
Вот тяжело ударил пулемет Горюнова, его поддержали звонкие голоса ППШ. Им ответил басовито и гулко МГ и шипящие очереди автоматов «стен».
Когда Тамбовцев затормозил, бой уже заканчивался, потерял свою цельность, рассыпался на маленькие очаги.
На земле лежали трупы, валялось оружие.
К Тамбовцеву подбежал начальник заставы.
— Прорыв, товарищ капитан. Группа, человек пятнадцать. С того берега их поддержали огнем.
— Ваши потери?
— Один убит, двое раненых.
— У них?
— Шесть человек, одного взяли.
Тамбовцев шел по берегу. Убитые лежали в самых различных позах, на всех были польские мундиры.
Подошел Кочин.
— Поляки.
— Да какие это поляки! — Тамбовцев бросил фуражку. — Поляки на фронте дерутся с немцами, а это бандиты. Фашисты польские.
…На лице у задержанного была кровавая ссадина, мундир порвался, и из-под него выглядывала несвежая белая рубашка.
Он был немолод, лет около сорока, на среднем пальце правой руки намертво засел серебряный перстень с черепом и костями.
— Вы поляк, — сказал Тамбовцев, — а носите эсэсовский перстень.
— Я не поляк, господин капитан.
— А кто же вы?
— Белорус.
— Ваша фамилия и имя.
— Грошевич Олесь Янович.
— Почему вы в польской форме?
— Что со мной будет?
— Это зависит от вас. Если вы скажете правду, то она будет учтена при решении вашей судьбы.
— Судьбы…
Задержанный помолчал.
— Судьбы… — повторил он. — Дайте закурить, капитан.
Тамбовцев протянул ему папиросы и спички.
Грошевич закурил, глядя куда-то поверх головы капитана.
— Слушайте, Грошевич, ну зачем тянуть время? Говорите правду. Вы же прекрасно знаете, что наши органы располагают обширным материалом на всех предателей Родины. Что вы выигрываете? Убежать вам не удастся. Мы доставим вас в город и через неделю, пускай через десять дней, будем знать о вас все.
— Ладно. Пишите. Фамилия моя Кожух, имя Борис, отчество Степанович. До войны был инструктором Осоавиахима в Минске. В сорок первом спрятался от мобилизации. Пришли немцы, предложил свои услуги. Работал инструктором по стрелковой подготовке в минской полиции.
— Участие в расстрелах принимал?
— Нет. Это вы легко проверите. Я учил полицаев стрелять. В сорок третьем вызвали в референтуру СД, беседовал со мной оберштурмбаннфюрер Колецки. Предложил пойти в специальную школу. Я согласился.
— Что это за школа и где она находилась?
— Под Гродно, на двадцатом километре Минского шоссе.
— Чему вас учили?
— Обучали только приемам и навыкам ближнего боя.
— Готовили диверсантов?
— Я бы не сказал. Нас было пятнадцать человек. Готовили группу. Наш командир, бывший польский поручик, мы его звали Поль, часто повторял, что нас готовят для одного боя. Больше мне ничего не известно. Мы взяли какого-то человека, он проводил нас до бункера бандеровцев, и мы их уничтожили.
— Как уничтожили? — изумился Тамбовцев.
— Ножами, — спокойно ответил Кожух. — Всех до одного.
— Зачем?
— Не знаю, клянусь вам.
— Когда вы видели последний раз Колецки?
— Час назад. Он был с нами, его псевдоним — полковник Гром.
Четверо пограничников копали могилу. Прямо в лесу, рядом со схроном банды Резуна. Трупы лежали в стороне, накрытые раскатанным брезентом.
— Двадцать два человека, — сказал Кочин. — Умельцы!
— Немцы эту сволочь хорошо готовили, — ответил Тамбовцев.
— Ты не забудь, чтобы санинструктор хлорку засыпал.
— Слушай, Борис, для чего это они стали нам помогать?
— Пока не знаю. Но скажу одно: на твоем участке готовится какая-то акция. Смотри, чтобы ребята несли службу…
Верхушки кленов разлапились по стеклам зимнего сада. Уходящее солнце высвечивало их неестественно бронзовым светом. И поэтому Тамбовцеву казалось, что он сидит внутри большого красивого фонаря.
— Любопытный у тебя кабинет, Середин.
Полковник Губин, прилетевший из Москвы, стоял спиной к офицерам, любуясь закатом.
— Кабинет на зависть, — Середин потер руки. — Только вот как зимой его топить, не знаю.
— Здесь же зимний сад был? — Губин подошел к стеклу. — Я такие особняки в Антверпене видел. Значит, под полом трубы проложены. Ты в городе мастеров найди, пусть проверят систему отопления. Представляешь, зимой город в снегу, солнце висит красное, а ты сидишь в своем фонаре в полном тепле и любуешься на эту красоту.
— Пал Петрович, — Середин встал, — что в Москве-то слышно?
— А вот о новостях, Иван Сергеевич, — засмеялся Губин, — я у тебя сам спросить хотел.
— У вас там обзор шире.
— Это точно. Так вот, мы внимательно проанализировали ваше сообщение. Да, действительно дела здесь творятся странные. Фашисты уничтожают друг друга. Значит, есть третья заинтересованная сторона. До нас, товарищи, доходят данные о попытках сепаратных переговоров между деятелями УСС и спецслужбами союзников. За нашей спиной начинается не совсем чистая игра. Москва предполагает: Польша и Западная Белоруссия стали объектом пристального внимания Интеллидженс сервис. Нам точно известно, что Колецки, который снова объявился здесь, был в тридцать девятом году завербован английский разведкой. Работал он на временно оккупированной территории, занимался подготовкой разведкадров. Сначала для СД, но мне думается, он готовил кадры для своих лондонских хозяев.
— Товарищ полковник, — Тамбовцев встал, одернул гимнастерку, — но ведь англичане наши союзники.
Губин помолчал, поглядел внимательно на капитана.
— Наши союзники, капитан, простые солдаты и офицеры, сражающиеся с фашизмом. Но, к сожалению, политику своих государств определяют не они. Я думаю, что Лондон не зря поддерживает польское националистское формирование. Мы победим немецкий фашизм. Но империализм будет готовиться к новой войне с нами. То, что враг у нас опасный, говорит хотя бы случай с уничтожением банды Резуна. Установлено: на той стороне действует так называемая бригада Армии Крайовой майора Жеготы. Сейчас приедет наш польский товарищ, полковник Поремский, он вам расскажет о Жеготе.
Полковник Поремский, высокий, совершенно седой, с лицом, обезображенным кривым зубчатым шрамом, вошел в кабинет Середина ровно в девятнадцать тридцать.
Тамбовцев поглядел на внушительную колодку польских и советских наград и понял, что полковник здорово повоевал. По-русски он говорил чисто, но как-то непривычно расставлял слова.
— Я хочу информировать вас о Жеготе. Жегота — это подпольная кличка. Псевдо. Кадровый офицер. Станислав Юрась настоящее его имя. Принял бой со швабами в сентябре тридцать девятого на границе. Был ротным. Через три дня командовал полком, вернее, тем, что осталось от полка. Дрался честно. Потом ушел в лес. Семью его в Кракове расстреляли немцы. Их он ненавидит. Как большинство офицеров из старой армии, от политики далек. Конечно, заражен идеей национализма. Но я знаю, что он с трудом переносит двойственное положение. Хочет сражаться с фашистами. Кстати, очень многие офицеры в Армии Крайовой приходят на наши призывные пункты. Мой совет, Павел, с Жеготой надо встретиться. В этом поможет наш капитан Модзолевский.
Губин взял со стола фотографию Колецки в эсэсовской форме, протянул Тамбовцеву.
— Покажешь Жеготе, — вздохнул. — Я знаю, капитан, что это очень опасно. Но больше нам послать некого.
На городок спускалась темнота. Она накрывала его сразу, словно одеялом, и была плотной. Не горели фонари на улицах, окна домов наглухо закрыли маскировочные шторы.
— Пора, — сказал Тамбовцеву капитан Модзолевский, — пойдем, друг.
У выхода из здания польской комендатуры на диване сидели два капрала с автоматами.
Увидев офицеров, они вскочили.
— Сидите, — сказал Модзолевский, — мы пойдем одни.
— Но, пан капитан, ночь…
— Считайте, что мы пошли на свидание.
Тамбовцев вышел на крыльцо, постоял, привыкая к темноте. Сначала он начал различать силуэты домов, потом предметы помельче. Теперь он уже видел площадь, коновязь, клубящиеся в углах домов, тени.
— Пошли, — Модзолевский зажег фонарик.
— Пошли.
Тамбовцев шагнул вслед за ним и засмеялся.
— Ты чего?
— Как чего, впервые за границу попал.
Модзолевский повел лучом фонаря вокруг и сказал:
— Смотри на нашу заграницу.
Они миновали площадь, свернули на узкую улочку, прошли по ней, опять свернули и уперлись в тупик. В глубине его стоял дом.
Модзолевский осветил вырезанный из жести сапог, висящий над входом.
— «Мастерская «Варшавский шик», — по складам прочел Тамбовцев.
— В маленьких городах так. Если пиво, то краковское, если шик, то варшавский.
Он постучал в окно. Дом молчал. Капитан опять постучал, сильнее. Наконец где-то в глубине послышались шаги, сквозь штору блеснул луч огня.
— Кто? — спросили за дверью.
— Капитан Модзолевский.
Дверь приоткрылась медленно, словно нехотя. Модзолевский направил фонарь. На пороге, закрыв глаза рукой от света, стоял невысокий человек в ночной рубашке.
— Мы зайдем к тебе, Завиша.
— Проше пана.
Хозяин пошел вперед, приговаривая:
— Осторожнее, панове… Не убейтесь, панове… Тесно у бедного сапожника.
Они вошли в мастерскую, и хозяин засветил лампу. Сидел у двери, глядя на офицеров настороженно и зло.
— Слушай, Рысь… — начал Модзолевский.
Рука хозяина нырнула под кусок кожи.
— Не будь дураком. Если бы я хотел арестовать тебя, то окружил бы дом и пришел не с русским офицером, а со своими автоматчиками.
— Что вам нужно? — хрипло спросил хозяин.
— Ты поедешь к Жеготе. Не смотри на меня так. Пойдешь к нему и скажешь, что я и русский капитан хотят с ним поговорить. Мы придем вдвоем. Только вдвоем. Передай ему, что мы доверяем себя его офицерской чести.
Хозяин вышел.
— Связной Жеготы. Личный. Он ему верит. Завиша был сержантом в его роте.
— Слушай, Казик, а не хлопнут они нас? — Тамбовцев прилег на старый диван.
— Могут… У тебя есть другие предложения?
— Нет.
— У меня тоже. Будем уповать на милость божью и офицерскую честь майора Жеготы.
Ах, какое было утро! Солнечное, росистое, чуть туманное. Добрая осень стояла над землей. Красивая, богатая и добрая.
Легко бежала бричка по полевой дороге. На душистом сене лежали Тамбовцев и Модзолевский. Конями правил мрачный Завиша. Бричка бежала по дороге, светило солнце, и Тамбовцев вдруг запел старое довоенное танго.
В этот вечер в танце карнавала
Я руки твоей коснулся вдруг,
И внезапно искра пробежала
В пальцах наших встретившихся рук…
— Я знаю эту песню, — засмеялся Модзолевский, — в нашем партизанском отряде были советские девчата-радистки, они ее пели.
И капитан подхватил:
Если хочешь, найди,
Если можешь, приди…
Завиша удивленно с козел смотрел на них. Поют. Значит, нет у них ничего дурного на уме. Он не знал слов, но поймал мелодию и начал подпевать:
— Трам-пам-пам-пам-пам…
Бричка въехала в лес, и затихла песня. И стали лица напряженнее и старше.
— Тпрру-у, — натянул вожжи Завиша.
Дом. Самый обыкновенный. Даже красивый. И дверь в нем распахнута гостеприимно. Офицеры спрыгнули с повозки, поправили обмундирование, пошли к дому. Завиша глядел им в спины, поигрывая «люггером». Пограничники поднялись на крыльцо. Прошли прихожую, оклеенную обоями в цветочек. Дверь была отворена. И они вошли в нее.
В пустой комнате у стола стоял человек в парадной польской форме. Воротник, шитый серебром, кресты на груди, конфедератка, надвинутая на бровь.
Увидев вошедших, он бросил два пальца к козырьку.
— Майор Жегота.
— Капитан Модзолевский.
— Капитан Тамбовцев.
— Вы, господа, положились на мою офицерскую честь и пришли. Спасибо. Я тоже полагаюсь на вашу честь. Слушаю вас.
— Господин майор, — Тамбовцев подошел к столу. — Мы знаем вас как настоящего солдата Польши. Мы не будем говорить о политике. Я принес вам фотографию человека, которого вы знаете как полковника Грома. Кто он, вы узнаете из справки, которую наше командование поручило передать вам. Мы только надеемся, что солдаты Польши и вы, майор, не будете служить под командой оберштурмбаннфюрера СС.
Тамбовцев положил на стол пакет.
— Как найти нас, вы знаете. Прощайте, майор Юрась.
Капитан кинул руку к козырьку и повернулся, словно на строевом плацу. Пограничники вышли.
Жегота раскрыл конверт, достал фотографию. Долго, очень долго смотрел на нее. Потом начал читать справку.
Война уходила на запад. А у заставы Кочина по-прежнему было тихо. Томился в ожидании капитан Тамбовцев. Каждый день полковник Губин отвечал Москве:
— Пока тихо.
Шлялся по пивным и базару Ярош.
Ждал капитан Модзолевский.
За окном светило неяркое солнце. Осень в Лондоне, как ни странно, выдалась сухой и безветренной. В кабинете было тепло, несмотря на строжайшую экономию, хозяин изредка растапливал камин. Бернс сидел у стола, огромного, темного, без единой бумажки на нем.
— У вас все готово, Уолтер? — спросил шеф.
— Да.
— Я говорил с человеком, он произвел на меня хорошее впечатление. Он умеет думать. А это главное. Легенда?
— Вполне надежная. На ту сторону придет демобилизованный по ранению офицер. Документы подлинные. Он приедет в Минск, поступит работать на стройку техником. У него есть диплом. И будет ждать.
— Вы уверены, что он пройдет границу?
— Да. Люди майора Жеготы нападут на заставу. В момент боя его и переправят.
— А если неудачно?
— Не должно быть, все учтено.
— А если все-таки провал? Не забывайте, мы числимся союзниками.
— У него есть запасная легенда. Что он местный житель, ушел с немцами, возвращается к жене.
— А жена-то есть?
— Конечно, шеф.
— Ну что ж, начинайте. И немедленно Колецки в Лондон. Для него сейчас найдется масса неотложных дел. Ему придется работать с бывшими коллегами. Эти люди очень пригодятся нам в будущем. Начинайте операцию.
Ночью Колецки разбудил радист.
— Вам радиограмма, пан полковник. Вашим шифром.
Колецки сел на топчан, взглянул на колонку цифр.
— Идите, сержант, спасибо.
Когда радист вышел, Колецки поднял Поля.
— Берите всех наших, кто остался, и едем в квадрат 6Н-86.
— Уже? — спросил Поль.
— Да.
— Слава богу.
— Разыщите мне этого контрабандиста.
— Яроша?
— Да. И как можно скорее.
— Человека привезти сюда?
— Ни в коем случае. Спрячьте его в городе у Карла.
— Есть.
Поль встал и начал одеваться.
Утром Колецки пришел к Жеготе. Майор брился, пристроив у окна маленькое зеркало.
— Пан майор, получен приказ. Послезавтра вы должны напасть на заставу у отметки 12–44.
— Чей приказ?
Жегота смотрел на полковника пристально и тяжело.
И Колецки на секунду смутился.
— Это приказ из Лондона.
— Хорошо. — Майор специально не назвал Колецки по званию. — Хорошо, — повторил он, — я буду готовить людей.
Колецки вышел, а Жегота быстро добрился и вызвал адъютанта.
— Завишу ко мне, хорунжий.
— Слушаюсь, пан майор.
Ярош пил пиво. Ресторан был пустой. Занятые люди не заходили сюда с утра. Народ обычно собирался после обеда.
Распахнулась дверь, вошли трое. Они взяли пива и немудреной закуски, сели за столик в углу.
Ярош продолжал тянуть из своей кружки, глядя перед собой устало и тупо.
Один из вошедших подошел к его столу, наклонился.
— Добрый день, пан Ярош.
— Для кого как, — мрачно пробурчал Ярош.
— Дела плохие?
— А у кого они нынче хорошие?
— Не откажитесь подсесть к нашему столу, у нас есть для вас интересное дело.
— Интересное дело! — усмехнулся Ярош. — Какие нынче дела? Штука сукна — уже интересное дело.
Но тем не менее он взял свою кружку и пошел к столу. Сел на свободный стул и очутился между двумя здоровыми парнями, смотревшими на него настороженно и зло.
— Ну что за дело, панове? — Ярош без приглашения налил из их бутылки.
— Надо переправить человека на ту сторону, — сказал Колецки, твердо глядя в глаза Ярошу.
— Нет, — Ярош выпил рюмку, — товар — да, человека — нет.
— Мы хорошо заплатим.
— А что нынче стоят деньги?
— Ярош, — Колецки достал сигарету, — мы о вас знаем много. Вполне достаточно, чтобы Модзолевский передал вас русским. Но мы не будем этого делать. Мы убьем вас, Ярош.
Один из незнакомцев протянул руку, и в бок Яроша уперлось тонкое жало десантного ножа.
— А если меня возьмут русские?
— Они не возьмут вас. Риск минимален.
— Сколько?
— Десять тысяч злотых.
— Злотые нынче меняются на килограммы.
— Сколько ты хочешь?
Ярош покосился на нож, взял бутылку.
Сразу же второй сжал его локоть.
— Пусти, — Ярош вырвал руку. Выпил. Помолчали.
— Еще десять тысяч советских рублей.
— Пять, Ярош, пять, — усмехнулся Колецки.
— Давай.
Хозяин, отойдя в угол стойки, внимательно смотрел за столиком. Одной рукой он расставлял кружки, другой доставал из ящика наган.
Колецки вынул бумажку.
— Подпишите, пан Ярош, так будет спокойнее и вам. Вы же коммерсант, а подлинная коммерция требует порядка.
— Когда вести человека?
— Завтра.
— Давайте деньги.
Ярош считал их долго. Аккуратно складывая каждую бумажку. Колецки презрительно глядел на него. Он слишком хорошо знал таких людей, готовых за деньги на все.
Наконец Ярош выдохнул и сунул деньги в карман.
— Надо было поторговаться, — улыбнулся он.
— Подписывайте.
Ярош взял протянутую ручку, долго читал расписку. Потом поднялся.
— Ну вот и все. — Колецки спрятал расписку в карман.
— Где мы увидимся? — спросил Ярош.
— Нам так приятна ваша компания, что мы просто не расстанемся до завтра.
Ярош хотел что-то сказать. Но, посмотрев на мрачных спутников Колецки, встал и пошел к выходу.
Они уже подходили к дверям, когда хозяин крикнул:
— Пан Ярош! Ваше сало и бимбер.
— Я сейчас, — буркнул Ярош и пошел к стойке.
Трое у дверей провожали его настороженными глазами.
Хозяин достал из-под стойки мешок, протянул Ярошу.
— Передай, — тихо сказал Ярош, — переправляют завтра ночью.
Он взял мешок, кинул на стойку деньги и пошел к дверям.
Завиша стоял на площади у дома, у дверей которого был прибит герб новой Польши. Серебряный орел без короны на красно-белом фоне. Этот герб словно давил на него. Притягивал и пугал одновременно. Завиша стоял на площади у коновязи, смолил огромную самокрутку и все не решался сделать первого шага. А его сделать было нужно. Просто необходимо. И он шагнул, как в воду, и пошел через площадь.
У двери сидел капрал, положив ППШ на колени.
— Тебе чего, Завиша?
— Мне к пану капитану.
— Иди, он на втором этаже.
Завиша толкнул дверь, и она закрылась за его спиной, отгородив от площади, людей у базара, от его прошлого.
Тамбовцев бежал на второй этаж, перескакивая через ступени. Он без стука ворвался в кабинет Середина.
— Что? — спросил его Губин. — Что?
— Радиограмма от Модзолевского.
Губин взял текст, прочел.
— Машину, я лечу в Москву.
Начальник контрразведки, комиссар госбезопасности 2-го ранга, закончил читать документы и потер лицо ладонями.
— Ваше мнение, Павел Петрович?
— Я изложил его в рапорте, товарищ комиссар.
— Кровавую дорожку устелили они для своего агента. Кровавую. Значит, англичанам очень нужно, чтобы этот человек остался у нас на длительное оседание.
— Видимо, так, товарищ комиссар.
— Ну что ж, Павел Петрович, поможем им. Пусть оседает. Под нашим контролем. Пусть. Только Колецки должен быть арестован, он не просто агент разведки, он военный преступник. На его руках кровь советских и польских граждан. Когда вы летите?
— Прямо сейчас.
— Желаю удачи.
Губин встал и пошел к выходу.
— Кстати, Павел Петрович, — сказал ему вслед комиссар, — подготовьте наградные документы на всех участников операции и не забудьте польских товарищей. А Ковалеву скажите, что ему присвоено звание подполковника. Пусть выезжает в Москву. Хватит, погулял в контрабандистах. А то привыкнет к фамилии Ярош и свою забудет.
Ярош не видел лица человека, которого ему нужно было переправить, он видел только его спину.
Они шли к реке. Колецки, двое его людей, агент и он. Ночь была безветренной и светлой.
— Плохая погода для нашего дела, — сказал тихо Ярош.
— Ничего, я обещал, что пограничникам будет не до нас.
Они подошли к реке, и Ярош вывел из зарослей лодку.
— Садитесь, — сказал он агенту и забрался в лодку сам.
Внезапно правее вспыхнула красная ракета, потом еще одна. Ударил пулемет, ему, захлебываясь, вторили автоматы.
— Пошел, — Колецки оттолкнул лодку.
Секунда, и она растаяла в темноте.
— Все, — сказал Колецки, — наша игра сделана. Теперь надо спешить, за нами пришлют самолет.
Они втроем поднялись по тропинке и пошли, сопровождаемые звуками близкого боя. Миновали поле, вошли в березовую рощу. Колецки шел впереди, прислушиваясь к непрекращающейся пальбе.
Он услышал за спиной хриплый крик, обернулся, но чьи-то сильные руки сдавили ему локти, выкручивая их, и он застонал. Вспыхнул свет фонаря, и он увидел Жеготу и Модзолевского. Поль лежал на траве, двое поляков вязали ему руки ремнем.
— Оберштурмбаннфюрер Колецки, — сказал майор, — именем народной Польши вы арестованы.
Капитан Модзолевский поднял ракетницу. В черном небе лопнул зеленый огненный шар. И сразу же стрельба стихла.
Колецки понял все и закричал, забился, пытаясь разорвать сильное кольцо рук, державших его.
Лодка приткнулась к берегу.
— Теперь тихо, — прошептал Ярош, — идите за мной.
Они медленно начали подниматься по склону.
Тамбовцев видел, как две темные фигуры поднялись на склон и пошли вдоль опушки в сторону деревни.
— За мной, — прошептал он солдатам.
Старшина Гусев и трое пограничников неслышно двинулись за капитаном.
Ярош и агент вошли в деревню.
— Где живет Кучера? — спросил агент.
— В школе.
— Я пойду к ней, а ты иди в город, купи мне билет до Минска и жди на площади у вокзала.
— Деньги.
— Какие, тебе же заплатили?
— Только за переход.
— На, — агент протянул ему пачку, — здесь хватит на все.
Из окна вокзала Губин и Тамбовцев наблюдали за площадью. Поезд до Минска должен был отойти через двадцать минут. Ярош стоял у киоска и пил квас.
— Едут, — сказал Губин и облегченно вздохнул.
На площадь выехала бричка, правила ею Анна Кучера.
Агент увидел Яроша и сказал тихо:
— Ликвидируйте его на обратном пути.
Анна молча кивнула.
Ярош подошел к бричке, протянул билет.
— Поезд отходит через пятнадцать минут. Ты подвезешь меня, Анна?
— Конечно, дядя Ярош.
— Тогда я папирос куплю, ты подожди.
Агент шел по перрону. Остановился у шестого вагона, протянул билет проводнику. Поднялся в вагон. Загудел паровоз, вагоны двинулись и медленно поползли вдоль вокзала.
— Все, — сказал Губин, — поехал наш красавец.
Ярош подошел к бричке, легко запрыгнул на козлы.
— Слезай, Анна.
— Почему? — не понимая, спросила она.
Ярош крепко взял ее за руку.
— Тихо, ты арестована.
Анна на секунду отвела глаза и увидела Тамбовцева и троих пограничников, идущих к бричке.
А война уходила дальше и дальше на запад. Заканчивалась осень. Но еще впереди была последняя военная зима, а потом уж весна Победы. Война откатывалась, а на границу выходили наряды. В любую погоду. В любое время.
Назад: «Я умираю и буду жить!»
Дальше: Даниил Корецкий АДМИРАЛЬСКИЙ КОРТИК
