«Трудящиеся должны бороться против всякого национализма. Буржуазному национализму следует противопоставить интернациональное, революционное единство»
Начальник полиции докладывал губернатору края:
— Получено сообщение, что к нам направляются известный коммунистический публицист Юлиус Фучик и группа коммунистов из Чехии и Словакии,
— Зачем они жалуют? — удивился губернатор. Он внешне скучающе слушал полицейского.
— Цель поездки — знакомство с положением в Закарпатье.
— Можно представить, что напишет в своей коммунистической газете Фучик! — Губернатор уже не скрывал раздражения.
— Статьи его нам славу не умножат, — подтвердил начальник полиции. — Какие будут распоряжения?
— Ума не приложу, — с досадой ответил губернатор. — С одной стороны — едут открыто, с другой — явно антиправительственная акция.
— А может, турнуть их отсюда, чтоб и следов не осталось? — решительно предложил полицейский.
Губернатор отрицательно покачал головой:
— Скандал разразится колоссальный. Запросы, интерпелляция в парламенте… Нет, что-то другое надо придумывать…
…Олекса, Мирослава, Сирена, несколько активистов крайкома встречали на вокзале Фучика и делегатов от рабочих.
— Смотри, Олекса, — тронула за плечо Олексу Сирена. Впрочем, он и сам уже обратил внимание на то, что перрон вокзала заполнялся суетливыми людьми, одетыми разномастно, но в одном стиле — под «простых» украинцев. Кое-где мелькнули желто-голубые флажки с трезубцем. Было немало и крепко выпивших. Среди толпы сновали Будяк и несколько его подручных.
Олекса посмотрел на часы, подозвал Мирославу.
— Мирослава, времени нет, но вдруг… Быстро пошли хлопцев на заводы, пусть поднимают рабочих.
— Не успеем, — отчаянно сказала Мирослава, — а эти вас затопчут. Напоили, подкупили всю городскую шваль…
Поезд из Праги шел точно по расписанию. В одном из вагонов у окон стояли, смотрели на плавно проплывавшие горы Юлиус Фучик и его товарищи.
— Люблю Карпаты, — сказал один из рабочих. — При взгляде на них начинаешь понимать, что такое вечность.
— Нет в этих горах тишины, — ответил Фучик. — В Закарпатье ежемесячно участвуют в рабочих демонстрациях по пятьдесят-шестьдесят тысяч человек… После тяжелейшего неурожая здесь нищета достигла предела. Безработица, болезни… Добавьте к этому политику насильственной колонизации и вы поймете, сколько отчаяния и гнева накопилось в Карпатах.
А там, куда они ехали с миссией солидарности, им готовили недобрую встречу. Повинуясь команде Будяка и его подручных, сброд на перроне кое-как выравнивал ряды. Полицейские покидали станцию. Они ухмылялись.
— Всыпьте красным, хлопцы, — бросали на ходу, — чтоб и носа к нам впредь не совали…
Мирослава уже на бегу торопливо сказала Олексе:
— Я к безработным… Они поймут…
Девушка вскочила в пролетку на привокзальной площади, крикнула извозчику:
— Быстрее к бирже!
— Не поеду, — хмуро сказал пожилой гуцул, — убьют вот те… — указал он на вьющуюся на перроне толпу.
— Поедешь, коханый, — зло ответила Мирослава. — Вот деньги, здесь хватит…
— Не-е, — замотал головой извозчик.
Мирослава в другой руке уже держала пистолет.
— Выбирай…
— Вьо-о! — взмахнул батожком извозчик.
— И быстро чтобы!
Пролетка понеслась по узкой улице.
На бирже труда сидели, стояли, перебрасывались фразами сотни безработных. Хмурые, изможденные, они знали, что работы нет и скоро не будет, и пришли сюда скорее по привычке, чем в надежде на счастливый случай.
Пролетка с Мирославой влетела во двор биржи.
— Товарищи!.. — выкрикнула Мирослава. Она стояла в пролетке, на виду у всех. Безработные вяло подошли.
— Товарищи! К нам едут рабочие Чехии и Словакии, чтобы посмотреть, как мы бедствуем, и поддержать наши требования…
— …Жаль, — сказал Олекса своим товарищам, — что поезда из Праги ходят точно по расписанию. Не успеет Мирослава.
Один из коммунистов, в форменной куртке и фуражке железнодорожника, начал пробиваться сквозь толпу к зданию вокзала. Он вошел в комнату дежурного:
— Видишь? — указал в окно на снующих по перрону полупьяных людей.
— Никогда такого не было, — срывающимся голосом сказал дежурный по станции.
— Задержи пражский… Дай красный по линии…
— Не имею такого права! — побледнел дежурный. — С работы погонят, если не посадят, а у меня пятеро на шее, пять ртов голодных…
— Давай красный… От имени крайкома партии прошу… Кровь ведь здесь прольется! Весь сброд сюда сползся… И все жандармское воронье слетелось!
Дежурный, отчаянно махнув рукой, включил красный на семафорах.
А в кабинете начальника станции, где расположились полицейские чины, Бращак и его подручные, уже предвкушали скорую расправу с делегацией пражан. Полицейский полковник сказал одобрительно Бращаку:
— Неплохо поработал… Сколько людей вывел?
— Сотни две, не меньше.
— Да наших с сотню наберется… Сила! Где Будяк? — спросил громко, чуть ли не с воодушевлением.
— Здесь я! — откликнулся Будяк.
— Готова депутация?
— Так точно!
— Значит, подходите к вагону с этими пражскими коммунистами и говорите: так, мол, и так, не желаем мы, народ, видеть вас, чешских колонизаторов, на своей земле. Убирайтесь! Во избежание несчастных случаев из вагона выходить не советуем. Ясно?
— Куда ж яснее! — щерил редкие зубы в злорадной ухмылке Будяк.
— Только смотри мне, не перепутай чего, а то три шкуры спущу и солью присыплю! Дыхни!
— Так я трошки… для бодрости, — не испугался грозного тона Будяк.
— Лайдак! — сплюнул в угол полковник. — Выметайся на перрон.
— Что там происходит? — неожиданно осипшим голосом спросил Бращак, выглянувший в окно.
Пражский поезд, выглянувший из-за поворота, споткнулся о красный свет семафора и замер, паровоз недовольно швырялся сизым паром.
— Что произошло? — заволновались и коммунисты-пражане, окружив в тамбуре вагона Юлиуса Фучика.
— Не знаю, — ответил Фучик, — но, наверное, что-то серьезное, раз задержали скорый. Не всем здесь по вкусу наш приезд…
— Когда в этой стране будет порядок? — ворчал солидный пассажир, обращаясь к своему соседу. — У меня встреча с самим губернатором назначена.
— Земелькой или лесом интересуетесь?
— Изучаю конъюнктуру, — уклонился от ответа толстосум.
— Богатый край… Лес, земля, уголь, рабочие руки — за копейки… Благодать!
А на вокзале обстановка накалилась до предела. Олексу и его товарищей провокаторы окружили плотным кольцом, теснили от перрона, размахивали короткими дубинками. Побледневшая Сирена прижалась к Олексе.
— Забьют? — спросила почему-то шепотом.
— Могут, — неопределенно проговорил Олекса. Он взглянул на часы — задерживалась Мирослава с поддержкой.
— Олекса! — взволнованно сказала Сирена. — Если что случится, знай, я тебя очень люблю…
— Вот теперь ничего не случится, — улыбнулся Олекса. — Мирослава успеет, она должна успеть!
Кое-где уже вспыхнули потасовки.
На бирже труда в это время шел быстрый митинг…
— Товарищи безработные! — Мирославе изменила сдержанность, она страстно, горячо обращалась к толпе хмурых, потрепанных жизнью людей. — Там, на вокзале, жандармы собрали всю городскую гниль, провокаторов и погромщиков, чтобы задушить правду о нашей жизни, о нашей с вами беде. Так неужели же допустим такое?
— Нам что до того? — сказали из толпы. — Ты нам работу дай! Какую угодно, но чтобы хоть на хлеб заработать!
— Товарищи! — уже тихо сказала Мирослава. — Неужели не понимаете? Эти люди из Праги ради вас сюда приехали, а их…
По толпе безработных прошел гул. Несколько человек — вожаки — вышли вперед.
— Двинулись, хлопцы, — скомандовал молодой парень и лихо бросил кептарь на плечо. — Такой случай, что надо помочь…
Из комнаты дежурного по станции хорошо было видно, как на вокзальную площадь вступают безработные. Увидела их из кабинета начальника станции полицейские, Бращак и другие.
— Это еще что такое? — побагровел начальник полиции.
— Кажется, нам здесь больше делать нечего! — Бращак вытирал пот с лица.
— …Давай зеленый, — хлопнул по плечу дежурного железнодорожник-коммунист.
Поезд плавно подкатил к перрону. Олекса встретил Фучика объятиями.
— Вот мы и снова вместе! — радостно сказал другу. — Видишь, как нас встречают!
Безработные выметали с перрона погромщиков.
— Товарищи! Все на площадь! — крикнул Олекса, энергично вскочив на ступеньки вагона.
Из здания вынесли стол, на него встали Олекса, Фучик, их товарищи.
— Друзья! — говорил Фучик. — Рабочие Праги шлют вам свой братский пролетарский привет! Мы знаем, как вам тяжело живется в вашем прекрасном крае. Нет работы, нет хлеба, нет земли… В забастовщиков стреляют, в села посылают карательные отряды… Детей ваших в школах учат на чужом им языке, даже ростки украинской культуры пытаются уничтожить…
Внимательно слушали Фучика участники митинга, слушали его и полицейские в кабинете начальника станции — окна открыты. Начальник полиции бросился к телефону.
— Алло, управление? Отряд полиции к вокзалу! С оружием…
— Не делайте глупостей, — сказал Бращак. — Представляете, каким эхом по стране покатятся эти выстрелы?
Теперь говорил Олекса:
— Спасибо рабочим Чехии и Словакии за поддержку. Мы знаем, — это чешская буржуазия набрасывает на нас ярмо, а рабочий класс Чехословакии протягивает нам руку помощи. Передай, товарищ Фучик, Центральному Комитету партии, товарищу Готвальду: мы боролись и будем бороться до конца вместе с нашими чешскими и словацкими братьями по классу! Да здравствует пролетарский интернационализм!
Олекса и Юлиус спрыгнули с «трибуны». К ним пробилась сквозь толпу девочка-подросток.
— Вот я и пришла к вам, — повзрослевшая Маричка сказала это решительно, но все-таки смущаясь. — Не прогоните?
— Да тебя не узнать, Маричка! — радостно удивился Олекса. — А как дедушка? Живой?
— Слава Йсу! — по-взрослому серьезно ответила Маричка. — Мой братик подрос, теперь он у деда поводырем будет. А мне дедушка сказал: «Иди к Олексе, брату Василя из Ясиней, он правильной дорогой тебя по жизни поведет».
— Миро! — позвал Олекса. И когда девушка подошла, сказал ей: — Вот тебе помощница. Позаботься о ней, хорошей комсомолкой будет наша Маричка! Помнишь ее, Юлек?
Фучик пожал приветливо руку смущенной девочке.
