Эдуард ХРУЦКИЙ
Последний месяц лета
События, о которых рассказывается, произошли в Белоруссии сразу после Великой Отечественной войны.
6 августа. 11.00. Село Ольховка
Теперь войну он видел во сне. Она возвращалась к нему постоянно, и сны эти были однообразны и длинны, как бесконечные товарные составы. Он все время убегал, а за ним, беззвучно лая, неслись собаки и солдаты без лиц, только плечи и каски. Стреляли. И выстрелов он не слышал, только вспышки огромные, как сполохи грозы, и ожидание чего-то страшного и жестокого.
Но на этот раз Егоров услышал звук выстрела и, просыпаясь, никак еще не осознал, где кончается сон и начинается реальность. Он лежал в саду под яблоней на жестком топчане. Гимнастерка валялась рядом на земле, а на ней ремень с кобурой. Действуя инстинктивно, еще не придя в себя, он вытащил наган и, как был в одних галифе, нижней рубашке и босиком, выскочил за калитку.
Вдоль улицы в клубах пыли неслась тройка. Она приближалась стремительно, и Егоров увидел человека, погонявшего лошадей. Он стоял, широко расставив ноги, словно влитой, хотя бричку немыслимо трясло на разъезженной деревенской улице. В бричке были еще трое. И когда лошади были совсем рядом, один из троих поднялся на колени и взмахнул рукой.
— Прими подарок, участковый!
Егоров выстрелил, падая. Сбоку глухо рванула граната. Участковый вскочил и, положив наган на сгиб локтя, выстрелил вслед бричке еще шесть раз. Когда осела пыль и стук колес ушел за околицу, Егоров увидел метрах в десяти лежащего человека. Он лежал, неестественно раскинув руки, но все же Егоров полез в карман, где лежали патроны, и перезарядил наган. Мягко ступая босыми ногами по горячей пыли, участковый подошел к убитому, перевернул его и, мельком поглядев в лицо, понял, что этого человека он видит впервые. «Так кто же все-таки кричал с брички?»
— Участковый, младший лейтенант!
От сельсовета бежал боец истребительного батальона.
— Ну, что? Что там еще?
— Бандиты сельсоветчиков перебили.
10 августа. 0.02. Брест
За окном лежали развалины города, соединенные темными, без фонарей, улицами. Редкие огоньки окон можно было пересчитать по пальцам.
— Видишь, Василий Петрович, — сказал начальник отдела, — видишь, какой стал город. Темнота, грязь, развалины. А я здесь вырос. Он зеленый был, добрый.
— Восстановим, — ответил Грязновский, — еще лучше станет.
— Может быть, лучше, но не таким.
Начальник отдела открыл сейф, достал папку.
— Вот я тебя зачем вызвал. Поедешь в район. В лесах между деревнями Ольховка и Гарь банда объявилась.
— Большая?
— По нашим данным, стволов сорок.
— Чья банда?
— Видимо, Музыки.
— Он же в Литву ушел.
— Говорят, соскучился по нас очень и вернулся.
— Это точно?
— А ты фотографию посмотри. Вот донесение Егорова о нападении на сельсовет. У участкового фотоаппарат трофейный, он сфотографировал убитого и следы.
— Так, — сказал Грязновский, — так, что-то похоже. Кого же он мне напоминает?
— Да чего ты голову ломаешь? Сенька это, Музыкин младший брат. Подбил его Егоров. А вот дальше, видишь ли, послание.
Грязновский сел удобнее и прочитал прыгающие безграмотные строчки.
— Так, значит, за братца сто энкаведешников и большевиков. Ничего, с размахом начинает действовать.
— Егоров мужик умный, хочу забрать его сюда, в аппарат угрозыска, — начальник опять встал, подошел к окну, — видишь, даже следы, типичные для этого налета, дал.
Грязновский полистал страницы дела, начал читать рапорт участкового: «Также сообщаю, что, кроме гильз отечественного и немецкого образца, мною обнаружено:
1) на одном из колес брички лопнула металлическая шина и поэтому остается характерный след;
2) в подкове коренника на правой задней ноге не хватает трех гвоздей;
3) кроме того, перед нападением в селе появился велосипедист. След его велосипеда точно такой же, как оставленный на месте преступления в деревне Ложки. Протектор переднего колеса имеет три широких гладких заплаты, причем одна из них четко выдавливает цифру «девять»…»
— Молодец, — Грязновский закрыл папку, — ведь, кроме этого, ничего нет. Велосипедист, я думаю, наводчик: сначала в деревне появляется он, потом бандиты. И видимо, этого человека знают. Привыкли к нему, иначе чужого, да на велосипеде, «срисовали» бы сразу же. Вот его и надо устанавливать.
— А кто тебе мешает. Устанавливай. Вот поезжай в район и устанавливай на доброе здоровье. Группу я тебе дам. Шесть оперативников и шофер. Пулемет дам МГ, автоматы. Выезжать сегодня ночью. В конце месяца, — начальник угрозыска полистал календарь, — числу к двадцать девятому, Музыку нужно обезвредить.
— Даже число назначили, — Грязновский встал, — планировать легко, товарищ полковник, а…
— Его я не знаю, Вася, поэтому и посылаю тебя. Прошу очень, выйди на него быстрее, сделай все, чтобы подготовить войсковую операцию, понял?..
— Я-то понял.
— Ну, раз так, иди и помни, — голос у полковника стал жестким, — за кровь людей мы с тобой в ответе. С нас спросят, с милиции.
11 августа. 12.00. Райцентр
К полудню жара стала невыносимой. Солнце, огромное и жаркое, словно медный таз, повисло над городом. Жизнь замерла, улицы опустели. Только куры купались в дорожной пыли.
В такие дни гимнастерка почему-то начинает давить под мышками, портупея с кобурой становится особенно тяжелой, а фуражка сжимает голову, как раскаленный обруч.
Одноэтажное здание райотдела прокалилось… Через каждые полчаса приходил с ведром воды помощник дежурного, поливал пол. Вода испарялась немедленно, давая прохладу только в первые десять минут. Грязновский и капитан Токмаков посмотрели выборку всех вооруженных нападений за последние два месяца. Их было всего четыре.
— Вот эти два, — сказал начальник угрозыска района, — мы второго дня раскрыли. Тут, на хуторах, — он ткнул пальцем в карту, — дезертир прятался. Решил, видно, к дому податься: документы ему были нужны да деньги. Мы его на втором эпизоде и сняли. Нет, нет, — он посмотрел на Грязновского, — я сам ездил, и из МГБ ребята с ним в минской тюрьме говорили. Глухо. Он о банде ничего не знает.
— А ты сам-то о Музыке слышал чего?
— Я, — начальник розыска усмехнулся, — дай-ка папироску, Токмаков, спасибо. Я его как тебя видел. Понял? Допрашивал он меня. Очень он душой о старшем брате болел.
— Ты что-то путаешь, — сказал Грязновский, — по делу проходит его младший брат Семен.
— Я путаю? — начальник розыска улыбнулся, — Ты зубки эти металлические видишь? Так-то. Собственные зубы мне Музыка за старшего братца ручкой «вальтера» выбил. Я их всю семейку распрекрасно знаю. Батька его Бронислав и старший брат Ефим конокрадами и контрабандистами были. Отца пограничники в тридцать шестом застрелили, когда он ночью через границу людей вел, а брата я брал. А уж при немцах мы с Музыкой местами поменялись. Он в этот дом начальником полиции, а я — в лес.
— А потом?
— Потом история длинная. Оглушили они меня, в камеру бросили. Утром собирались в фельджандармерию передать. А я ушел.
— Как ушел? — удивился Токмаков.
— Ночью из отхожего места. Да неинтересно это все. Я вот тебе чего скажу…
Он не успел закончить. Дверь распахнулась, влетел дежурный.
— На селекционную станцию налет.
— В машину, — скомандовал Грязновский, — быстро! Ты, Токмаков, останешься здесь искать велосипед. Остальные в машину. Сколько километров до станции?
— Шесть, — начальник розыска достал из шкафа автомат, — людей брать?
— Не надо, хватит моих. Пусть лучше Токмакову помогут.
— Кто звонил?
— Да голос странный, вроде детский, — ответил дежурный, — он только успел сказать «банда», потом выстрелили — и связь оборвалась.
11 августа. 12.45. Селекционная станция
Не доезжая километров двух, увидели дым. Горела станция.
— Давай, — крикнул Грязновский шоферу, — слышишь!
Шофер буркнул что-то и выжал педаль газа. Стрелка спидометра медленно уходила за цифру 100. Во дворе станции горел сарай.
— Зерно подожгли, сволочи, — выругался начальник розыска. Он прислушался и вдруг бросился к сараю.
— Стой, — крикнул Грязновский, — сгоришь!
— Там люди.
Сквозь треск и гул пламени из сарая доносились стоны.
Оперативники ломами разбили дверь и вытащили шестерых полузадохнувшихся связанных работников станции. Пока спасали остатки зерна и оказывали помощь людям, Грязновский узнал, что часа два назад приезжал на велосипеде новый почтальон, привозил газеты, потом приехали шестеро, связали людей, нагрузили зерно на бричку и две телеги, стоявшие в сарае на станции, людей связали, заперли в сарай и подожгли с остатками зерна.
Звонила дочка агронома, она спряталась в директорском кабинете. Бандиты о звонке ничего не знали и девочку не нашли.
— Где она? — спросил Грязновский.
— Вон, у крыльца, — ответил оперативник.
На крыльце стояла девочка лет тринадцати, в выгоревшем на солнце ситцевом платьице.
— Как тебя зовут? — спросил Грязновский, присев на ступеньки крыльца.
— Зина…
Голос был тихий, казалось, что девочка не говорит, а выдыхает слова.
— Ты очень испугалась?
— Очень.
— Когда они уехали…
— Когда они уехали, я поглядела в окно. Они поехали туда, — девочка показала рукой к лесу, — потом увидела огонь и спряталась.
— Спасибо, дочка, ты нам очень помогла.
— А вы их поймаете?
— Наверное.
Через двор, придерживая автомат, бежал начальник розыска.
— Слышь, майор, они в сторону хуторов подались, через лес. Следы те же, что в Ольховке.
11 августа. 13.00. Райцентр
Токмаков медленно шел по улице. Со стороны казалось, что задумался человек, просто гуляет, низко опустив голову. Жара становилась все сильнее и сильнее. Гимнастерка прилипла к спине, сапоги стали пудовыми.
«Зачем же я глупостями занимаюсь, — думал капитан, — пойду в розыск, они наверняка знают, сколько в городе велосипедов».
Он уже совсем собрался повернуть к райотделу, как увидел след. Отчетливый замечательный след с цифрой «девять», выдавленной в горячей пыли улицы. Он пошел по следу, еще не веря в удачу, добрался до площади и потерял его. Здесь узкую полоску протектора затоптали чьи-то сапоги и ботинки, разбили шины полуторок.
Токмаков сразу забыл о жаре, ему даже холодно стало. Он закрутился по площади, но следа не было. Так он дошел до здания почты и увидел прислоненный к крыльцу велосипед. На колесе передачи висел амбарный замок. Токмаков подошел, на ходу отмечая мельчайшие детали: потертое кожаное седло, облупившуюся краску, поржавевшие ободья, истертые широкие протекторы. Велосипед был трофейный, из тех, что побросали, отступая, немцы.
Подойдя ближе, капитан увидел на шине большую заплатку с цифрой «девять».
Токмаков переложил пистолет из кобуры в карман и, отойдя в сторону, стал, прислонившись спиной к дереву.
Минуты тянулись медленно, и ему снова стало невыносимо жарко. Так он стоял и ждал, засунув руки в карманы галифе, перекатывая зубами сорванную веточку. Из здания почты выходили сморенные жарой люди. Один, второй, третий… Токмакову хотелось пить, и он сильнее сжал во рту веточку, выдавливая горьковатый сок.
Почтальон в черной форменной тужурке с синими петлицами вышел из дверей, поправляя на плече тяжелую сумку. Он постоял немного, потом медленно пошел в сторону площади.
Опять не тот. Токмаков вынул из кармана руки, вытер вспотевшие ладони. Во рту стояла сухая хинная горечь. «А что, если зайти на почту, там наверняка есть бачок с водой…»
Почтальон возвращался. Он подошел к крыльцу, повесил сумку на руль велосипеда, достал из нее ключ и наклонился к замку. Когда он разогнулся, то увидел рядом молодого парня в линялой синей гимнастерке с серебряными погонами. Он стоял совсем рядом, покачиваясь с каблука на носок, глубоко засунув руки в карманы.
— Хорошая машина, — сказал Токмаков.
— Ничего, не жалуюсь, — голос у почтальона оказался неожиданно писклявым для его крупного тела.
— Уж больно она мне нравится, — улыбнулся Токмаков.
— Мне тоже, — почтальон еще раз оглядел офицера всего: козырек фуражки, низко надвинутый на глаза, расстегнутый ворот гимнастерки, облепивший крепкое, готовое к броску тело, и потянулся к сумке.
— Вот это лишнее, стой тихо, — Токмаков резко выдернул из кармана руку с пистолетом, — тихо, я сказал. Давай к райотделу. Дернешься — убью!
11 августа. 14.20. Засада
— А если они поедут другой дорогой, — спросил Грязновский, — тогда как?
— Другой дороги для них нет. Только эта. — Начальник райугрозыска лежал на траве, положив тяжелые руки на кожух МГ. — Ты не бойся, майор, они выйдут именно сюда.
— Откуда знаешь?
— Ко мне утром сведения поступили, что банда базируется где-то в Горелой пади, а дорога туда одна. Эта дорога. Другой нет.
И словно в подтверждение его слов вдали застучали колеса телег.
— Ну, что я тебе говорил, — начальник розыска глубже утопил сошники пулемета, повел стволом, — самое место.
Грязновский чуть приподнял фуражку, подал сигнал.
Через несколько минут телеги выбрались на поляну. И Грязновский мысленно поблагодарил своего напарника, тот выбрал отличное место: в случае боя солнце било прямо в глаза бандитам.
— Ну, — прошептал он, — давай.
Пулемет ударил длинно и глухо. И сразу же две лошади, запряженные в бричку, упали. Одна телега перевернулась, мешки с зерном посыпались на поляну. Бандиты ответили нестройно из автоматов. Но снова пророкотал пулемет, звонко застучали автоматы оперативников. Бандиты заметались, но, потеряв двоих, поняли, что окружены. Тогда они начали сбрасывать мешки.
— Бросай оружие, выходи по одному! — крикнул, приподнявшись на локти, Грязновский.
— Получи, сука!
Пули прошли совсем рядом, опалили волосы.
— Они там как в доте. Пока мы эти мешки расшибем, дня два пройдет, — сказал начальник розыска, — они не сдадутся.
— Ладно, — Грязновский достал гранаты, связал их ремнем и пополз к дороге.
— Ты куда? Вернись!..
Он слышал, как пули противно визжали над его головой, но он полз, и с каждым движением тело становилось все более послушным и гибким. Пора. Он поднял голову, прикинул расстояние и с силой метнул связку. Тяжелая волна придавила его к земле, но он тут же вскочил и бросился к разбросанным взрывом мешкам. С другой стороны бежали ребята его группы. На дороге, полузасыпанные пшеницей, лежали четыре трупа.
— Погрузите их, — приказал майор, — и отправьте в город.
Он подобрал фуражку и пошел к машине. В лесу тихо, и пороховая гарь клубилась синевой в лучах солнца. На поляне звонко и жалобно заржала раненая лошадь. Потом щелкнул одиночный выстрел, и вдруг, как никогда раньше, Грязновскому очень захотелось жить.
18.15. Райотдел милиции
— Пока у нас есть только косвенные улики против него, — Грязновский взял документы арестованного, медленно полистал, — только косвенные, а это все равно, что нет ничего.
— Чудак ты, Василий Петрович, — засмеялся начальник райотдела, — а пистолет в сумке?
— Всегда может отпереться. Нашел на дороге, не успел сдать.
— Ну ты действительно чудак. Год-то у нас какой. То-то, что сорок пятый. Так что ж, мы с ним церемониться будем?
— Социалистическая законность…
— Я знаю, — зло сказал начальник, — все знаю и о законности, и о презумпции невиновности. Только бы ты видел, как они наших в сарае хотели сжечь! Видел! Так и мы должны. Кровь за кровь.
— Ну ты, Борис Станиславович, уже не в партизанском отряде.
— Это точно, тогда дело другое было. Но не об том разговор. Тебя прислали нам в помощь ликвидировать банду. Так? Вот видишь, соглашаешься. Ты его и «расколи».
— Попробую.
— Ну иди, давай пробуй.
Задержанный сидел у стены. Кисти рук, слишком маленькие для мужчины, были туго перетянуты веревкой.
— Развяжите, — скомандовал майор, и уже задержанному: — Садитесь к столу. Вы ведь почтальон, правильно?
Задержанный молча кивнул.
— Вот и хорошо. Значит, читать умеете. Вот ознакомьтесь: статья 59 пункт 3 Уголовного кодекса. Читайте-читайте, там все есть, и пособничество бандитам тоже. Это неважно, что вы сами не убивали…
— Что вам от меня надо?
«Ну и голос, — удивился майор, — прямо как у мальчика из церковного хора».
— Нам надо немного. Ответьте, где Музыка.
Задержанный молчал.
— Хорошо, мы найдем его сами. И тогда он начнет давать показания. Тогда уже вас-ничего не спасет.
— Сначала найдите, — почтальон усмехнулся.
— А чего искать, мы его считай что нашли. Не хотите нам помочь, не надо.
В сороковом его допрашивал следователь Барановичского НКВД. Этот допрос «почтальон» помнил хорошо. Следователь покраснел от крика. А он сидел и улыбался. Так и ушел в камеру, ничего не сказав. Что-то темнит этот майор, сидит тихо, покуривает да рисует карандашом чертиков на бланке протокола. Неужели взяли кого?
— Кстати, в налете на селекционную станцию участвовало шесть человек. Мы их привезли сюда, сейчас вам покажем, и бричку их привезли. Пойдемте.
Задержанный встал, потом сел снова.
— Ну что же вы? Пошли, — Грязновский расстегнул кобуру.
— Ладно. Скажу. Только запишите, я связник. На мне крови нет.
— Запишем. Веди протокол, Токмаков.
К двадцати двум часам к райцентру подъехало несколько машин. Началось оперативное совещание. Руководить войсковой операцией было поручено начальнику районного отдела МГБ. В его распоряжение придавался батальон внутренних войск, истребительный батальон и резерв милиции.
Совещание провели быстро. Времени было в обрез.
— Товарищи, — встал руководитель операции, — мы располагаем данными, что банда Музыки, основная часть, находится в Горелой пади. Сам же он с четырьмя соучастниками — на Глуховском хуторе у мельника. Сегодня на рассвете начинается войсковая операция, — он откинул рукав гимнастерки, поглядел на часы, — ровно через сорок минут. Брать Музыку будет оперативная группа областного уголовного розыска во главе с майором Грязновским. Какие вопросы?
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Грязновский, — разрешите, товарищ майор, надо на месте осмотреться.
— Идите.
Грязновский вышел в коридор. Там его ждал кряжистый младший лейтенант. Увидев майора, он встал и бросил руку к козырьку.
— Вы Егоров?
— Так точно.
— Знаете задание?
— Так точно.
— Прекрасно, — майор повернулся к Токмакову, — люди готовы? Тогда поехали.
12 августа. 0.03. Дом мельника
Машину оставили, не доезжая двух километров до хутора.
Вы идите за мной, — сказал Егоров, — след в след, а то здесь одно гнилое место есть. Топь. Шагнул туда — и прощай рабоче-крестьянская милиция.
Шли осторожно, стараясь не шуметь. К дому мельника вышли, когда уже начало светать. Грязновский внутренне порадовался, что дом стоит так удобно. Деревья подходили почти к самому крыльцу.
— Значит, так. По одному человеку с каждой стороны. Токмаков, Егоров и я идем в дом. Помните, что у них на крыше часовой. Чуть что… Пошли.
Прячась за деревьями, они подошли к крыльцу. Поднялись. Внезапно загремела щеколда. Майор прижался к стене. Из дверей вышел человек, голый по пояс. Левой рукой он придерживал спадающие штаны. Человек зевнул, перекрестил рот. Повернулся, и тут Грязновский сильно ударил его рукояткой пистолета.
— Хозяин это, мельник, — шепнул Егоров, подхватывая падающее тело. — Пошли.
Грязновский толкнул дверь в сени, потом в горницу. После ночной свежести в нос ударил запах перегара, табака, грязного мужского белья.
— Это ты, Мирон? — спросил кто-то.
— Угу, — промычал Егоров и включил фонарь.
Токмаков из-за спины майора ударил веером из ППШ.
— Оружие, руки! — крикнул Грязновский и бросился на полураздетого человека, рванувшегося к столу. Они покатились по полу. Стол упал, и что-то больно ударило Грязновского по руке, но он, не обращая внимания на боль, продолжал выкручивать руку противнику и заломил ее так, что человек закричал от боли хрипло и натужно. В комнате стреляли, со звоном летело оконное стекло, кто-то стонал тонко и жалобно. Но майор не видел и не слышал ничего. Только хрип противника, только его сильное горячее тело.
Наконец вспыхнул свет фонаря.
— Товарищ майор, — звал Токмаков.
— Я здесь, посвети.
— Взяли? У нас двое раненых.
— А бандиты?
— Трех на месте. Одного взяли.
— Помоги связать. Так, — Грязновский встал. — Подыми его. Посвети-ка.
— Это Музыка, — сказал из темноты Егоров, — отгулял атаман.
Грязновский, обходя трупы, вышел на крыльцо. Где-то, километрах в пяти, ударил и замолк пулемет. Там начиналась войсковая операция.
