Глава 14
На обратном пути я остановился в Поссете — может, Октобер уже как-то откликнулся на теорию, которую я предложил в прошлом письме? Но для меня ничего не было.
К началу вечерней работы я уже опоздал, но все равно решил черкнуть Октоберу несколько строк. Я постоянно помнил о Томми Стэплтоне: он умер и унес в могилу все, что знал. Я эту ошибку повторять не собираюсь. Да и умирать, правду говоря, не хотелось бы. Я быстро заскрипел пером:
«Мне кажется, роль спускового крючка играет бесшумный свисток, какими дрессируют собак. Такой свисток лежит у Хамбера в баре его автомобиля. Помните Выпускника? В Картмеле по утрам в день скачек устраиваются собачьи бега».
Я отправил письмо, купил большую плитку шоколада — будет чем подкрепиться — и комикс для Джерри. В конюшню я хотел прокрасться незамеченным, но Касс меня засек и с кислой миной пообещал, что в следующую субботу вообще никуда не пустит и скажет об опоздании Хамберу. Я горестно вздохнул и пошел к своим лошадям. Работы было непочатый край, и холодная, мрачная, тягостная атмосфера, всегда царившая в конюшне Хамбера, стала снова просачиваться в мои кости.
Но сейчас все было иначе. В поясе у меня, словно бомба, лежал свисток. Если его найдут, моя песенка спета. А может, я и ошибаюсь. Может, вся моя теория — липа? Ее еще надо доказать.
Томми Стэплтон, наверное, обо всем догадался и явился прямо к Хамберу со своими обвинениями. Откуда ему было знать, что эти люди способны на убийство? Зато теперь это знал я.
В воскресенье часов около пяти во двор конюшни на своем сером сверкающем «ягуаре» въехал Эдамс. Как всегда при его появлении, сердце у меня упало. Совершая с Хамбером обычный обход конюшни, он остановился возле денника Мики.
— Как твое мнение, Хедли? — спросил он у Хамбера.
Тот пожал плечами.
— Улучшения нет.
— Будем списывать?
— Да, наверное. — В голосе Хамбера слышалось огорчение.
— Черт знает что такое! — выругался Эдамс. Туг он посмотрел на меня: — Все пичкаешь себя транквилизаторами?
— Да, сэр.
Он загоготал. Ему это казалось забавным. Но тут же его лицо перекосила гримаса, и он круто повернулся к Хамберу.
— Он не оправится, я вижу. Придется его кончать.
Хамбер посмотрел куда-то в сторону и сказал:
— Ладно, завтра все сделаем.
Они пошли к следующему деннику. Я взглянул на Мики. Я делал для него все, что мог, но спасти его уже не удастся, да он и был обречен с самого начала. Две недели он жил с помутившимся рассудком, одурманенный лекарствами, и почти ничего не ел — на него было больно смотреть. У Хамбера каменное сердце. Любой другой на его месте давным-давно избавил бы животное от страданий. И все же завтра Мики ждет смерть. А ведь он еще должен помочь мне провести эксперимент.
Готов ли я к нему? Я убирал на ночь щетки, шел через двор к кухне, а сам все выискивал отговорку, как бы этот эксперимент отложить.
Хорошая отговорка была тут как тут, и я вдруг ощутил во рту неприятный привкус: я понял, что впервые, если не считать детства, я по-настоящему напуган.
Провести эксперимент может и Октобер, думал я. Например, над Шестиствольным. Да над любой из остальных лошадей. Совсем не обязательно это делать мне. Так будет только благоразумнее. Октобер все сделает без малейшего риска. Если же Хамбер застукает на этом меня, я могу смело записывать себя в покойники. Стало быть, пусть эксперимент проводит Октобер.
Вот тут я и понял, что боюсь, и это мне не понравилось. Весь вечер я думал об этом и наконец решил: все сделаю сам. Завтра утром. Конечно, благоразумнее переложить эту операцию на плечи Октобера, но что я потом буду думать о себе? Ведь, в конце концов, для чего я вообще взялся за эту работу, уехал из дому? Чтобы выяснить, на что я способен. Разве нет?
На следующее утро я с ведром подошел к дверям конторы за последней порцией люминала для Мики. Банка была почти пуста. Касс опрокинул ее вверх дном и постучал по краю ведра — высыпать последние крупицы белого порошка.
— Вот и все, что ему причитается, бедняге, — заметил он, закрывая пробкой пустую банку. — Жалко, больше нету, а то дали бы ему хоть сегодня двойную дозу — все меньше бы мучился. Ну, давай пошевеливайся, — грубо добавил он. — Нечего тут траур разводить. Тебя, что ли, сегодня пристрелят?
Уж надеюсь, что не меня.
Я подошел к крану, плеснул в ведро немного воды, чуть взболтал ее, и люминал мгновенно растворился. Я выплеснул воду с лекарствами в сток, налил в ведро чистой воды и пошел напоить Мики.
Он умирал на глазах. Кости резко выпирали под кожей, голова висела ниже плеч. Я поставил перед ним ведро, и он даже не дернулся укусить меня, просто еще ниже опустил голову и безучастно сделал несколько глотков. Я запер его и пошел к другим своим лошадям. …Проскакали по трассе один раз, потом другой. Наверное, мозг Мики без привычной утренней дозы уже освободился от дурмана.
Мы вернулись в конюшню, я вел Доббина и поверх двери денника глянул на Мики. Голова его слабо качалась из стороны в сторону, он был неспокоен. Несчастное животное. А ведь мне придется на какое-то время усилить твои страдания.
Хамбер стоял у дверей конторы и разговаривал с Кассом. Парни сновали взад-вперед, делали что-то для своих лошадей, гремели ведрами, громко обращались друг к другу — стоял обычный конюшенный шум. Лучше обстановки и не придумать.
Я повел Доббина через двор к его деннику. На полпути вытащил из пояса свисток и снял крышку. Огляделся — кажется, никто на меня не смотрит. Чуть склонил голову к плечу, поднес крошечный свисток к губам — и сильно дунул. Раздался тонюсенький звук, такой высокий, что за цоканьем копыт Доббина едва его различил.
Реакция была мгновенной и ужасающей.
Мики заржал — громко, дико, страшно.
Он яростно забил копытами — по полу и стенам, загромыхала державшая его цепь.
Я быстро довел Доббина до места, пристегнул цепь, спрятал свисток в пояс и побежал к деннику Мики. Туда же бежали остальные. Чуть прихрамывая, быстро семенил Хамбер.
Я заглянул в денник через головы Сесла и Пенни — Мики ржал и молотил копытами по стене. Обезумевшее животное стояло на задних ногах, а передними старалось разрушить кирпичную кладку и вырваться наружу. Потом вдруг, собрав слабеющие силы, Мики опустил передние ноги и продолжал атаку задними.
— Берегитесь! — закричал Сесл и инстинктивно подался назад, чтобы два бешеных молота не задели его, хотя за прочной дверью он был в безопасности.
Цепь, державшая Мики, была короткой. Он натянул ее до отказа, и вдруг все услышали леденящий душу хруст. Рывок назад прервался — резко, пугающе.
Задние ноги Мики скользнули под живот, и он с шумом повалился на бок. Передние ноги неуклюже дернулись. Голова в крепком хомуте как-то странно приподнялась над землей на натянутой цепи. Впрочем, ничего странного не было — Мики сломал себе шею.
Все собрались вокруг денника Мики. Хамбер коротко взглянул на мертвую лошадь, потом повернулся и хмуро уставился на свою команду — шесть конюхов-отщепенцев. Глаза его сузились. Под этим колючим взглядом все словно лишились дара речи. Наступила тишина.
— Встаньте в линию, — вдруг приказал он.
Конюхи выполнили приказание.
— Выверните карманы, — велел Хамбер.
Озадаченные конюхи вывернули карманы. Касс пошел вдоль шеренги, проверяя каждого, а потом еще вытягивал карманы наружу — убедиться, что они пусты. Когда он подошел ко мне, я показал ему замусоленный носовой платок, перочинный ножик, несколько монет, потом вывернул карманы наружу. Он взял у меня платок, встряхнул его и вернул обратно. Его пальцы едва не коснулись лежавшего в поясе свистка.
В нескольких метрах от меня стоял Хамбер. Я чувствовал, как он буравит меня взглядом, и постарался изобразить на своем лице расслабленную беззаботность и смутное удивление. Меня не прошиб пот, руки не сжались в кулаки. Близость опасности каким-то чудесным образом успокоила меня, прояснила сознание. Не знаю, почему так получилось, но держался я отменно.
— Задний карман? — спросил Касс.
— Пустой, — беспечно откликнулся я, чуть поворачиваясь к нему спиной.
— Ладно. Теперь ты, Кеннет.
Я запихнул карманы внутрь и сунул свои сокровища на место. Руки совсем не дрожали. Поразительно.
Хамбер стоял и ждал. Наконец выяснилось, что карманы Кеннета тоже ни в чем не повинны. Тогда он посмотрел на Касса и кивнул в сторону денников. Касс быстро обшарил денники лошадей, которых мы только что объезжали. Выйдя из последнего, он отрицательно покачал головой. Хамбер молча указал на гараж — там стоял его «бентли». Касс исчез, быстро вернулся и снова неопределенно покачал головой. В полной тишине Хамбер, опираясь на тяжелую палку, захромал к своей конторе.
Слышать свисток он не мог — это ясно. И, конечно, не думал, что кто-то из нас дунул в него специально — посмотреть, как поведет себя Мики. Будь у него хоть малейшее подозрение, он заставил бы нас раздеться и обыскал с ног до головы. Нет, он думал, что смерть Мики — это просто несчастный случай. А раз свистка не оказалось ни в денниках, ни в карманах конюхов, значит, он решит: шторм в мозгу Мики разразился без помощи этих обиженных богом выродков. По крайней мере, хотелось в это верить. И если Эдамс с такой версией согласится, я могу спать спокойно.
В этот день была моя очередь мыть машину. Вот он, свисток Хамбера, за кожаной полоской, рядом с пробочником и щипцами для льда. Я только посмотрел на него, трогать не стал.
* * *
На следующий день приехал Эдамс.
Тушу Мики уже успели отвезти к мяснику, который немного поворчал насчет худобы лошади.
Эдамс с Хамбером подошли к опустевшему деннику Мики и, опершись о приоткрытую дверь, стали о чем-то разговаривать. Джерри высунулся из соседнего денника, увидел их и тут же спрятался обратно. Я спокойно занимался своим делом: принес Доббину воды и сена, увез на тележке мешок с навозом.
— Рок! — позвал вдруг Хамбер. — Иди сюда. Живо!
Я подбежал к ним.
— Да, сэр?
— Ты не вычистил этот денник.
— Виноват, сэр. После обеда вычищу.
— Вычистишь, — размеренно произнес он, — только до обеда.
Он прекрасно знал: это значило вообще остаться без обеда. Я поднял на него глаза. Он смотрел на меня оценивающе, сузив глаза и поджав губы.
Я опустил голову.
— Хорошо, сэр, — промямлил я. Черт подери, они взялись за меня слишком рано. Я провел здесь неполных два месяца и был вправе рассчитывать еще недели на три. Если Хамбер решил, что мой черед уже настал, я просто не смогу закончить работу.
— Для начала, — вступил Эдамс, — возьми в деннике ведро и унеси его.
Я заглянул внутрь. Ведро Мики еще стояло рядом с кормушкой. Я открыл дверь, подошел к ведру, поднял его, обернулся и хотел было выйти, но замер на месте.
Следом за мной в денник вошел Эдамс. Он держал в руке тяжелую палку Хамбера. И улыбался.
Я выронил ведро и попятился в угол.
Он взмахнул рукой, и удар пришелся по ребрам. Ударил он концом с набалдашником, и, по совести говоря, довольно сильно. Тут же поднял руку снова, но я нырнул под нее и пулей вылетел за дверь. Он загоготал мне вслед.
Отбежав на приличное расстояние, я перешел на шаг и потер ушибленное место. Синяк будет приличный. Худо, если они начнут пересчитывать мне ребра. Но вроде бы они решили избавиться от меня обычным путем — и на том спасибо. Уж лучше так, чем кувыркаться с горы в горящей машине.
Долгий остаток дня я, полуголодный, провел в размышлениях. Как лучше поступить? Уйти сейчас же, закрыв глаза на то, что работу я не довел до конца? Или остаться еще на три-четыре дня? Но что, что я узнаю за эти несколько дней, когда топчусь на месте уже два месяца? Вот и думай.
Решение мне подсказал кто бы вы думали? Джерри.
После ужина (жареные бобы с хлебом, да и тех мало) мы с Джерри сидели за столом и листали его комикс. С уходом Чарли конюхи остались без радио, и по вечерам стояла тоска смертная. Ленни и Кеннет играли в кости прямо на полу. Сесла не было — как обычно, наливал где-то глаза. Рядом с Джерри сидел окруженный тишиной Берт — он смотрел, как катаются по бетонному полу кубики.
В раковине выстроилась горка грязной посуды. Из-под потолка бахромой свисала паутина. Голая электрическая лампочка тускло освещала выложенную кирпичом комнату. Кто-то пролил на столе чай, и угол комикса стал мокрым и бурым.
Я вздохнул. И чего я терзаюсь? Да я должен быть счастлив, что вот-вот расстанусь с этой убогой жизнью, тем более у меня фактически нет выбора!
Джерри поднял голову от комикса, заложив страницу пальцем.
— Дэн.
— Что?
— Мистер Эдамс бил тебя?
— Да.
— Я так и понял. — Он несколько раз кивнул, потом снова уткнулся в комикс.
Я вдруг вспомнил, как он выглянул из соседнего с Мики денника, когда Эдамс с Хамбером вызвали меня на экзекуцию.
— Джерри, — медленно сказал я, — ты слышал, о чем говорили мистер Эдамс и мистер Хамбер, пока ты был в деннике черной охотничьей мистера Эдамса?
— Слышал, — откликнулся он, не поднимая головы.
— И о чем они говорили?
— Когда ты убежал, мистер Эдамс засмеялся и сказал хозяину, что долго ты не выдержишь. Не выдержишь, — повторил он, как припев, — не выдержишь.
— А о чем они говорили до этого, ты слышал? Когда только подошли туда, а ты еще выглянул и увидел их?
— Они были сердитые из-за Мики. Сказали, что возьмутся за следующего сейчас же.
— А еще что-нибудь они говорили?
Он наморщил узкий лоб. Морщины эти означали — он хочет сделать мне приятное и старается вспомнить изо всех сил.
— Мистер Эдамс сказал, что ты пробыл с Мики слишком долго, а хозяин говорит, да, это плохо… плохо и… да, рискованно, и лучше, чтобы тебя не было, а мистер Эдамс говорит: «Да, давай и побыстрее. Как только он уйдет, мы сразу возьмемся за следующего». — Он победно открыл глаза — вот он все и вспомнил!
— Повтори конец, — попросил я. — Самый конец.
Он послушно повторил:
— Мистер Эдамс сказал: «Давай и побыстрее.
Как только он уйдет, мы сразу возьмемся за следующего».
— Джерри, — сказал я, — я ухожу отсюда. Не могу же я оставаться, если мистер Эдамс будет меня бить! Раз такое дело, надо уходить.
Мы взобрались наверх по лестнице и нырнули в наши неуютные постели. Я лежал на спине, сцепив руки за головой, и думал: завтра утром Хамбер своей палкой будет проверять мои кости на прочность. Я грустно усмехнулся. Как перед походом к зубному врачу: пока ждешь, волнуешься, а в общем-то ничего страшного. Я вздохнул и повернулся на бок.
На следующий день, как и следовало ожидать, операция «Выселение» развернулась полным ходом.
После второй поездки, когда я расседлывал Доббииа, в денник вошел Хамбер и как следует огрел меня палкой по спине.
Я выпустил из рук седло — оно упало прямо в свежую кучу навоза — и круто обернулся.
— Что я не так сделал, сэр? — обиженно спросил я. Раз уж все решено, облегчать ему жизнь не буду. Но у него уже был готов ответ.
— Касс сказал мне, что в субботу ты опоздал к началу вечерней работы. И подбери сейчас же седло. Это еще что такое — бросать седло в самую грязь?
Он стоял, широко расставив ноги, глазами оценивая расстояние.
Что ж, ладно. Еще один удар, не больше.
Я повернулся к нему спиной, чтобы поднять седло. Я взял его в руку и уже начал разгибаться, но тут он ударил меня снова, примерно по тому же месту, но гораздо больнее. Воздух со свистом вырвался сквозь зубы.
Я бросил седло в грязь и заорал:
— Я ухожу!! Баста! Сию же минуту!
— Вот и прекрасно, — процедил он с видимым удовольствием. — Можешь собирать манатки. Документы получишь в конторе.
Он повернулся на каблуках и, чуть прихрамывая зашагал прочь. Своего он добился.
Я распрямил спину, поморщился. А седло Доббина пусть в навозе и валяется. Это хороший штрих. Символ грустного конца.
