Она ничего не сказала Мазепе ни про полковника, ни про три дня ожидания в «Трембите» – утром, когда завтракали, попросила разрешения недельку-друтую понаблюдать за его работой. Наверное, в любой другой ситуации капитан отказал бы, а тут ограничился ворчанием, что начальство все равно не разрешит.

В управление они ехали каждый в своем авто, где позволяла ширина дороги – рядышком, и выглядело это, учитывая соотношение размеров, забавно.

Никакого знака на площадке у входа так и не появилось. Правда, Пилипенко, снова оказавшийся на том же посту, предпочел не заметить ни «Оку», ни ее хозяйку, только капитану козырнул. Но на это капитан не обратил внимания и, не стесняясь ни Пилипенко, ни сослуживцев, косяком валящих к дверям, ни прохожих, нежно и крепко поцеловал ее в губы.

– Ну ты, мать, сильна! Никогда так не попадал!

Когда они миновали часового, Мазепа сказал:

– Имей в виду: я палец о палец не ударю. Уболтаешь полковника – твое счастье, не уболтаешь… – и развел руками.

– Уболтаю, – ответила Алина и чуть было не пошла к полковничьему кабинету, как решила, что лучше бы капитану не знать, что она знает, где этот кабинет расположен. – Мне куда?

– Налево, – кивнул Мазепа. – Там лифты. На четвертый этаж.

«Не так-то уж вы, капитан, и проницательны», – подумала она про себя, нажимая на лифтовую кнопочку, и, кажется, именно в этот момент у Алины и возникла безумная честолюбивая мысль самостоятельно раскрыть то давнее, прошлогоднее убийство в «Трембите».

Когда Алина вернулась от полковника, разговаривать с нею по поводу происшествий в «Трембите», и давешнего, и прошлогоднего, Мазепа отказался категорически.

«Ну ничего, – бодро подумала Алина, – как: нибудь справлюсь и сама». Едва капитан, оставив ее за своим столом, исчез из кабинета, сходила в архив за материалами прошлогодними: нынешние лежали тут, в сейфе, в ключах от которого Мазепа ей не отказал: понимал, должно быть, что иначе придется подчиниться приказу сверху, а подчиняться приказам он (Алина верно чувствовала) не любил. Подчинялся, конечно, но не любил и старался не ставить себя в такие положения.

Перевернув очередную страницу «Дела», она уперлась взглядом во вклеенный черно-белый снимок: интерьер давешней «Трембиты» с осыпавшимися стеклами витрин и осколками посуды; бледный человек у стойки; мертвое тело на полу… Алина извлекает из Мазепиного стола лупу, вглядывается в лицо бледного человека. Подходит к несгораемому шкафику, достает папку свежих фотографий давешнего трупа. Выбирает одну, кладет рядышком со вклеенной. Нечего и сомневаться: трупом давеча стал именно тот бледный человек. А может, и не бледный вовсе? Может, просто такое освещение было, когда фотографировали?.. Почуяв след, Алина лихорадочно переворачивает несколько страниц и на конец находит изображение того, прошлогоднего, трупа. Лица трупов, естественно, разные, иначе и быть не может; зато одинаковыми по размеру и по расположению оказываются дырочки во лбах. Совпадение? Но в совпадения Алина верит плохо. Она отлистывает «Дело» назад, возвращается к прошлогоднему снимку, к общему плану разгромленного ресторана. На соседней по развороту странице, под типографским грифом «Объяснение», от руки написан текст, который Алина, продираясь сквозь не вполне внятный почерк, принимается читать полувслух:

– «Последний посетитель ушел около одиннадцати. Я повесил табличку, но дверь почему-то не запер…»

– «Почему-то»… Странное словцо, а особенно здесь, в столь серьезном контексте. Не бывает «почему-то», не бывает! – злится Алина. – На каждое «почему» всегда существует и потому». – И пытается перенестись туда, в прошлый год, в ресторан, ставит себя на место Мазепы, слушающего среди осколков медленные, словно выдавливаемые между губ, показания человека, чьих показаний никто уже никогда больше не услышит…

– «Ага, почему-то не запер. Володя, – кивает ресторанный хозяин вниз, на труп, – занимается своими бутылками, стаканы протирает, что ли. Я подбиваю бумаги, считаю бабки. Девочек мы отпустили еще раньше…»

«Почему отпустили раньше?» – забрасывает Алина в память, стараясь не прерывать воображаемой сцены.

– «И тут – дикий визг тормозов. Знаете, как в кино… в американском…»

За последние два года Алина много пересмотрела американского кино по мужнину видику, и ей не представляет труда перенестись воображением еще на полчаса назад: машина без номеров, взвизгнув тормозами, замирает, как вкопанная, возле входа в «Трембиту». Один остается за рулем, двое в джинсовых кепках (Алина видела эту парочку позавчера на рынке – ее и подставила на место убийц), в носовых платках, оставляющих на лицах открытыми только глаза, врываются в помещение, вскидывают: один – автомат, другой – пистолет, – и тут же открывают огонь. Директор, белый от страха, падает за стойку. Бармен, получив в лоб шальную пулю, медленно оползает на пол. Джинсовые кепки стреляют еще с полминуточки, выходят вон, хлопают дверцами машины, и та, взвыв мотором, взвизгнув по асфальту задними колесами, срывается с места, исчезает за углом…

– Рэкет? – задает Алина сама себе вопрос. – Кто-то кому-то отказался платить? – И слышит прошлогодний голос Мазепы.

– Словом, пиф-паф ой-ой-ой? И вы даже не догадываетесь, кто бы это мог быть? – не столько спрашивает, сколько в ироничной своей манере утверждает капитан.

– Рэкетиры, наверное, – отвечает директор, и Алине не нравится, что их версии совпадают…

– Алина-Алина, на Ленина – малина! – голос Мазепы, уже не воображенный, натуральный, вырывает ее из ресторанчика: – Интер-ресное ограбление. Пиф-паф ой-ой-ой!

Алина поднимает голову от «Дела», оборачивается на двери, в которых стоит капитан.

– Я лучше почитаю, а, Богдан?

– Да ты не бойся, насчет малины пошутил: для риф мы понадобилась. Помнишь, как Незнайка стихи сочинял? На настоящую малину я б тебя и не взял… Ну-ка, ну-ка… – вдруг заинтересовывается капитан, подходит к Алине. – Получила разрешение залезть в архив! Впрочем, да. Забыл, у тебя ж безотказное средство. – Тон Мазепы вдруг меняется, становится холодным, желчно-презрительным, взгляд нарочито подробно скользит по Алине сверху донизу, словно по выставившей себя на продажу проститутке.

Алина оценивает и интонацию, и взгляд, встает, лепит капитану пощечину.

– Два – ноль, – констатирует он. – Это ты хочешь, значит, сказать, что спишь со мною исключительно из чувства любви? Интересное признание. Знаешь, ради него я готов получать по морде хоть трижды на дню, – и обнимает Алину, кружит ее по кабинету,

Алина отбивается, но недолго.

С большой неохотою оторвавшись от Алининых губ, капитан произносит:

– А на дело ты со мной все-таки поедешь. Бумаги не убегут. А уж если, взялась изучать положительного героя да описывать…

– Эгоист ты, а не положительный герой, – вздыхает Алина, запирает документы в сейф и идет вслед за любовником.