С. МИТРОХИНА
ПОЗЫВНОЙ «Я — МИШЕЛЬ»
По рассказам ветерана полка «Нормандия — Неман», радиста, офицера связи и переводчика майора Игоря Ричарда Эйхенбаума
Майор Игорь Ричард Эйхенбаум воевал на советско-германском фронте в 1-м отдельном истребительном авиационном полку «Нормандия — Неман» с сентября 1943 года по май 1945 года. Во время наступления Красной Армии на 3-м Белорусском фронте он осуществлял радионаводку на передовой, вызывая французских летчиков на прикрытие наземных войск или на перехват вражеских самолетов. Был фронтовым переводчиком. После окончания войны становится генеральным секретарем ассоциации французских летчиков-ветеранов «Нормандии — Неман». Ассоциация призвана хранить память о победе над гитлеровским фашизмом и о тех, кто отдал свои жизни ради этой победы, беречь и укреплять узы дружбы между французскими ветеранами полка и их советскими братьями по оружию.
Майор И. Р. Эйхенбаум награжден многими французскими и советскими орденами и медалями, в том числе — высшей французской наградой — орденом Почетного легиона и советским орденом Отечественной войны II степени.
Будущий офицер полка «Нормандия — Неман», радист, пулеметчик, авиамеханик Игорь Ричард Эйхенбаум служил в одной из регулярных частей французской армии на Мадагаскаре. Однажды он обедал в небольшом уютном кафе и вдруг услышал по радио: «Сегодня, 22 июня 1941 года, Германия напала на Советский Союз без объявления войны».
Человек эмоциональный, он не смог сдержаться и, вскочив, закричал изо всех сил:
— Теперь конец Гитлеру, он проиграет войну! Советский Союз победит!
Это заявление, как и другие подобные, стоило ему тюремного заключения и окончательного занесения в списки «контра», «неблагонадежных», то есть тех, кто решил быть в рядах «Сражающейся Франции».
Они, патриоты, любящие свою родину и готовые отдать жизнь за нее, не могли смириться с позорной капитуляцией Франции. Их поддерживал тогда призыв генерала де Голля:
— Ко всем французам! Франция проиграла битву! Но Франция не проиграла войну! Самозваные правительства сдались, поддавшись панике, забыв честь, отдав страну в рабство. Несмотря на это, ничто не потеряно, потому что эта война — мировая война. …Я призываю всех французов, где бы они ни находились, присоединиться ко мне… Наше отечество — в смертельной опасности. Давайте все бороться, чтобы спасти его!!!
Это воззвание прозвучало 18 июня 1940 года из Лондона, через два дня после того, как маршал Петен подписал позорное для Франции перемирие; армия разоружена, страна оккупирована, сопротивление фашистам карается смертной казнью. Но патриоты не сдавались: отовсюду, где стояли регулярные части французской армии, в Силы Свободной Франции (ССФ) вступали те, кто не хотел сдаваться и не был согласен с петеновским режимом. За одну лишь попытку побега военных в Лондон, где формировались ССФ, была введена кара — расстрел на месте или каторжные работы.
Но они все равно бросали свои части и шли на смертельный риск побега, чтобы сражаться за честь родины.
…Путь Игоря Эйхенбаума во Францию лежал через Россию. Так же, как путь его будущих товарищей по эскадрилье (а позже — полку) «Нормандия». Итак, Мадагаскар.
— Я сидел тогда в военной тюрьме за антифашистские высказывания, когда ко мне пришел товарищ передать необычную новость: в Джибути, крупном стратегическом вишистском порту, требуются механики. Но, поскольку город блокирован английскими войсками, туда могут отправить только добровольцев.
Это была удача! Ведь здесь, на острове Мадагаскар, за мной постоянное наблюдение, не убежишь, а вот в Джибути, на континенте, где рядом — союзные антигитлеровские войска англичан, — это более вероятно.
Он дал согласие на перевод в Джибути.
ПОБЕГ
Каждого из прибывших летчиков принял лично, с глазу на глаз, командир ВВС французского Сомали, предупредив:
— Мы тут не шутим, чуть что — сразу расстреливаем.
Дело в том, что в Джибути и в соседних гарнизонах бывали уже удачные и неудачные попытки бегства. Поэтому принимались различные предосторожности: на ночь и в нелетную погоду из моторов под личную ответственность дежурного вынимались детали. Ангары запирались на замки. Часовые стреляли в каждого подошедшего.
Эти порядки существовали уже два года и всячески «совершенствовались».
Начальником ангара был старшина Пьер Лабат. При первом же знакомстве он и Игорь Эйхенбаум поняли, что у них одинаковые цели, взгляды и настроения.
Выбраться из Джибути поездом нечего было и думать (на границе с Абиссинией военные власти разобрали полотно), угнать самолет — почти невозможно. Но они все равно решили лететь. Правда, были люди, которые знали морской «брод» и могли провести через него. Однако бежать на самолете было не только заманчиво, но и необходимо: ССФ не имели своей техники, и каждый самолет, не только боевой, но и просто транспортный, ценился на вес золота.
А в Джибути обстановка становилась все мрачнее: в гарнизоне выпускалась вишистская газета, где сообщалось, что немецкие войска вот-вот победят Советский Союз, что Сталинград пал. Поощрялись также доносы на патриотов: «Кто скажет, где находится голлистская сволочь, получит две пачки сигарет». Радиоприемники были изъяты у населения, и хотя в официальную информацию не верилось, все-таки оснований для оптимизма было мало.
Две попытки побега сорвались. И вдруг снова везет: Лабату предложено лететь в Алис-Абъет, где из-за технических неполадок совершил вынужденную посадку самолет, который теперь надо ремонтировать.
В последний момент перед отлетом Пьер делает вид, что болен, и остается на аэродроме. А Игорь, воспользовавшись тем, что «заведовал» оружием, завладев ключами, в течение ночи полностью разоружил базу, вынимая детали из пушек и пулеметов и прокалывая шины у самолетов, чтобы исключить возможность погони.
Они выбрали для побега самолет устаревшей конструкции — «Потез-25» (максимальная скорость — 200 километров в час). На современной машине бежать не решились — сложно пилотировать, ведь оба — не пилоты, а техники. Это дополнительный риск, ведь их легко могут нагнать, но зато — меньше возможности разбиться. И вот «Потез-25» в воздухе. Пограничники, получившие телефонограмму о побеге, обстреляли самолет. Сделали несколько выстрелов и англичане, пока не увидели сброшенный им сигнал — дымовую шашку — и утяжеленную коробочку с запиской, содержащей просьбу дать посадку. Это произошло 5 декабря 1942 года в 6 часов утра.
ПУТЬ НА РУССКИЙ ФРОНТ
Побег имел резонанс: два авиатехника, не умея пилотировать, бежали к де Голлю на самолете! Из Лондона пришел приказ — направить смельчаков в Англию. Там формировались французские десантные части для будущей высадки союзников.
Но неожиданно старшина Игорь Эйхенбаум, авиамеханик, стрелок-оружейник и моторист, получает совершенно иное предложение. Приходит запрос из России: кто из механиков запишется добровольцем во французскую авиачасть «Нормандия»? Он был механиком и, значит, станет добровольцем. К тому же он еще и стрелок!
На следующий день после вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз генерал де Голль встретился с советским послом в Лондоне И. Майским и высказал желание, чтобы добровольцы-французы сражались в рядах Красной Армии против гитлеровцев.
К тому времени многие французские летчики, бежавшие из петеновской Франции и колоний, рвались в бой, но не имели самолетов. Советский Союз согласился принять французских добровольцев в ряды своих ВВС и обеспечить их боевой техникой. Весной 1942 года по распоряжению Национального комитета «Свободной Франции» в Раяке (Ливан) стала формироваться новая истребительная авиачасть «Нормандия», позднее ставшая полком. Первая группа добровольцев — четырнадцать летчиков и пятьдесят восемь механиков — прибыла в Советский Союз в конце 1942 года. 4 декабря эскадрилья «Нормандия» приказом командующего ВВС Красной Армии была включена в состав Советских Военно-Воздушных Сил. Почетное наименование «Неманский» полк получил 28 ноября 1944 года, отличившись в боях при прорыве обороны немцев на Немане. С этого дня «Нормандия» стала называться «Нормандия — Неман».
Но Игорю Эйхенбауму не пришлось быть ни механиком, ни стрелком. Майор Мирлесс, офицер связи, только что вернувшийся из Москвы в Тегеран, вызвал его к себе. Разговор носил конкретный и неожиданный характер.
— Вы летите туда не как техник, а как переводчик.
— Переводчиком — ни за что! Я не попугай! Я не смог стать пилотом из-за близорукости, но я механик, а главное — специалист по вооружению, стрелок, и хочу летать и бомбить фашистов.
— Но «Нормандия» — истребительная часть. И в самолете-истребителе есть место только для пилота.
— В таком случае я отказываюсь быть добровольцем в «Нормандии».
Он упрямо стоял на своем, спорил, и майору Мирлессу понадобилось еще трижды беседовать с ним, чтобы в конце концов убедить:
— Подумайте, ведь большинство парней из «Нормандии» не знают ни слова по-русски, они чувствуют себя потерянными в этой стране, столь отличающейся от нашей. Кроме того, начинается наступление под Ельней, и командир Пуйяд никогда еще так не нуждался в человеке, который свободно говорит по-русски и сможет, находясь на передовой, осуществлять радионаводку и вызывать истребителей «Нормандии» для поддержки наземных войск.
Игорь Эйхенбаум согласился, но все равно некоторое время был твердо уверен, что прибыл в Советский Союз не драться с врагами, а просто повторять чужие приказы.
— Итак, — в последний раз спросил Мирлесс, — даете ли вы согласие?
— Да, мой майор. Но поймите меня — мне не хотелось бы быть только переводчиком.
Майор Мирлесс оказался прав: профессия фронтового переводчика — это не только перевод, это — непрерывное действие. И особенно в полку, где почти никто из пилотов не говорил и не понимал по-русски. Правда, некоторые слова понимали все: «давай, ами француз, давай», «от винта», «есть», «прием, прием», «француз, мерси» и, конечно, — «Орел», «Смоленск», «Орша»…
На фронте его ждали самые разнообразные поручения и наиболее трудная и опасная для переводчика военная работа — радионаводка на передовой… Он разыскивал своих пропавших без вести товарищей, летал в партизанские отряды.
Но тогда, 18 сентября 1943 года, на тегеранском аэродроме, имея в руках билет до Москвы, он не представлял еще себе всего круга будущих обязанностей.
Вместе с ним летел Поль Пистрак, тоже с детства знавший русский язык и тоже до конца войны — бессменный переводчик полка.
Остановка в Астрахани. Первое, что они видят, — огромный эвакогоспиталь, расположенный недалеко от древней кремлевской стены. Они поражены количеством тяжело раненных. Некоторые забинтованы с ног до головы, многие на костылях, кто-то не в силах самостоятельно идти, опирается на плечи товарищей, кого-то несут на носилках.
Какие же тяжелые бои идут в Советском Союзе — вот первая мысль, которая приходит мне в голову. Это первый непосредственный контакт с «русской» войной, и мне не забыть его по сей день. Во мне закипает злоба. Скорее на фронт! С этого момента и все время потом я знаю: здесь, в России, идет беспощадная, не на жизнь, а на смерть, война с фашизмом. А ведь я видел войну в Сирии и в Англии. Но там она не всегда ощущалась, порой о ней удавалось забыть. Здесь же она была с тобой каждую минуту.
19 сентября 1943 года. Сталинград… Им дали возможность увидеть город с высоты бреющего полета. Самолет описал несколько кругов над городом и над Волгой. Круги эти навсегда запечатлелись в его глазах, потому что это были круги ада.
Город Сталинград имел шестьдесят километров в длину, и все эти шестьдесят километров были сплошными развалинами. Разрушения в таком масштабе даже трудно было себе представить. Балки, трубы — все перевернуто, искорежено, покрыто ржавчиной и дымом. Куски стен с оконными или дверными проемами, кучи щебня, обломки пушек, танков, гражданская утварь. Если не всматриваться, то видишь кругом только изуродованные балки и — камни, и камни, и камни.
Как военный, я понимал, что это была за битва и чего стоила русским победа.
Он знал и раньше, что русские стояли насмерть. За ходом Сталинградской битвы следили все антифашисты. «Мы, французы, — скажет спустя сорок лет ветеран полка «Нормандия — Неман» Пьер Матрас, — внимательно наблюдали за Сталинградской битвой, день за днем отмечая на карте малейшие изменения в ходе сражения… Сталинград был поворотом войны, одной из решающих ее побед».
…Самолет приземлился на южной окраине Сталинграда — фронтовом поле «Бекетовка». Пассажирам было разрешено осмотреть город, вернее, ту его часть, где можно было хоть как-то ступать по земле. Вид сверху все-таки отличался от той картины, которая предстала перед глазами теперь: беспорядочное нагромождение обломков и осколков имело, оказывается, свой «порядок»; все эти куски металла — алюминия, чугуна и стали — были на вес золота. Их собирали в кучи, развозили и складывали: алюминий с алюминием, сталь со сталью, чугун с чугуном, чтобы переплавить и ковать новое оружие. «Все для фронта, все для победы» — этот лозунг войны осуществлялся повсюду.
Необычная экскурсия завершилась осмотром дома сержанта Павлова; стены, как сито, были пробиты пулями.
Двадцать пять лет спустя он снова увидит этот дом, когда в составе делегации 303-й авиадивизии во главе с генералом Г. Н. Захаровым посетит Сталинград. Город давно уж восстановлен, и ничто не напоминает ту груду камней и железа, которую он увидел в сентябре сорок третьего. Но дом сержанта Павлова оставался таким же, каким был тогда. У входа стоял часовой, охраняя эти камни, потому что каждому хотелось взять на память реликвию. Игорь Эйхенбаум попросил разрешения взять несколько кирпичей для выставок о Великой Отечественной войне, которые, как ветеран «Нормандии — Неман» и генеральный секретарь ассоциации, он устраивал во многих городах Франции. С трудом, благодаря личной просьбе генерала разрешение было получено.
А в 1971 году во Франции выставку «Нормандия — Неман» в Великой Отечественной войне» в составе советской делегации посетил сам легендарный сержант Павлов. Он никак не ожидал увидеть здесь куски «своего» дома и оставил такую взволнованную надпись в книге отзывов:
«Никогда не думал, что в Париже увижу кирпичи, которые защищал 58 дней».
…Земля Сталинграда была плотно забита пулями, снарядами, минами и осколками. Месиво битого кирпича и расплавленного металла. И — запах въевшейся, казалось на века, гари. Земля дымилась спустя почти восемь месяцев после битвы! Что же здесь было тогда, зимой 43-го?
В молчании, потрясенные, все вернулись на авиаполе.
— Я ощутил потребность двигаться, идти куда глаза глядят. После всего увиденного было необходимо побыть одному. Я все шел и шел вперед, и до самого горизонта не было видно ничего, кроме каркасов пушек, танков, груды обломков самолетов и бесконечных верениц автомашин всех типов и размеров: это свозили кучи металла, чтобы перековать его в новое оружие.
Вдруг послышались удары молота. На расстоянии примерно километра я заметил два силуэта. Подошел ближе и увидел старого кузнеца. Ему было приблизительно лет шестьдесят. Огромным молотом с очень длинной рукояткой он бил на взмах какой-то кусок металла. Это была броня немецкого танка. Старик стучал и стучал молотом, продолжая ломать на части изуродованный танк. Рядом был мальчик лет двенадцати. Поздоровались. Кузнец, видимо, понимал, что происходит с каждым новым человеком, увидевшим руины города, и по-своему ответил на мой безмолвный вопрос:
— Город что… Восстановим… А вот жизней не вернешь.
На глазах у него показались слезы, и, словно оправдываясь, он добавил:
— Я участвовал еще в первой битве. В обороне Царицына.
Слов его никогда не забуду: жизней павших не вернешь.
МОСКВА — МОНАСТЫРЩИНА
Вечером самолет приземлился на Центральном московском аэродроме. Несколько дней проходят в ожидании приказа.
12 октября приказ получен. В качестве офицеров связи и переводчиков Эйхенбаум и Пистрак в звании младших лейтенантов получают назначение в полк «Нормандия». Они летят на фронт. В том же самолете — генерал Пети, глава французской военной миссии, и летчик-истребитель Жюль Жуар, на счету которого уже пять сбитых фашистских самолетов.
Он сбил их еще в 1940 году во Франции. Жуар — один из самых заслуженных французских летчиков. Он очень красив, молод и очень смел.
Полевой аэродром «Слобода» возле Монастырщины, в восьмидесяти километрах от Смоленска. Первая встреча с летчиками «Нормандии», точнее, с теми пятнадцатью, которые остались в живых после Орловско-Курской битвы. Среди погибших Литтольф, Ларжо, Бернавон, де Тедеско, Кастэлен, Верней, Пресиози, Бальку и первый командир полка Жан Тюлян, отличавшийся отчаянной храбростью. Побег Тюляна из петеновских войск к союзникам вдохновил многих других. Как и все, что делал этот командир, побег был рискованным, точно продуманным и стремительным.
Тюлян был капитаном и командовал эскадрильей в Раяке. Утром 5 декабря 1940 года вылетел на тренировочный полет вместе со своим ведомым Жоржем Амарже. Набрав заданную высоту (9 тысяч метров), Тюлян передал по радио: «Испортилась подача кислорода, пикирую, пробиваю облако, идите за мной».
Амарже выполняет приказ, но, выйдя в свою очередь из облака, не увидел самолета ведущего. Покружил над морем, но следов аварии не обнаружил. На базе Тюляна также не было! А он бежал на территорию Палестины, в ряды Сил Свободной Франции. Этот побег Тюляна и еще несколько побегов других летчиков, которым тоже удалось бежать на боевых самолетах, позволили создать первую истребительную эскадрилью ССФ под названием «Эльзас», командиром которой и был назначен Тюлян. Эскадрилья трижды переформировывалась, так как несла большие потери. Когда была создана эскадрилья «Нормандия», Тюляну как одному из лучших асов Франции было предложено ее возглавить.
Вечером, в день прибытия на фронт, состоялся прием в честь генерала Пети. Присутствовали советские летчики во главе с генералом Захаровым — командиром 303-й авиадивизии, в состав которой входила французская эскадрилья «Нормандия». Это единственный случай за всю войну, когда дивизия могла «поблагодарить» немцев: поспешно отступая, они оставили свой продовольственный склад. Прием получился «роскошным» для военного времени.
Но уже на следующий день я узнал, что такое обычная норма русского военного пайка и что такое военный быт на русском фронте. Такого я не видел ни в Африке, ни в Англии.
Я хочу отдать дань уважения русскому солдату не только за его храбрость, но и за те неимоверные лишения и тот тяжелый военный труд, который он вынес на своих плечах. Я видел советских летчиков и техников, но видел и бойцов наземных войск: по три дня без горячей пищи, по пояс в ледяной воде, они тащили на себе пушки, когда лошади уже отказывались это делать.
Я много видел и в русском тылу, видел, как женщины, старики и подростки тянули огромные, по пятнадцати метров в длину станки, привязав их к лыжам, а потом при двадцатиградусном морозе работали на этих станках под открытым небом. Это действительно была народная война и всенародный подвиг: вот почему русские выиграли войну.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОФЕССИИ
Как оказалось, работа оперативного переводчика на фронте не имела пределов. Майор Мирлесс был прав — французские пилоты терялись без родного языка. Самые способные научились некоторым словам и выражениям, но этого было мало. Особенно, пожалуй, важным был военный перевод тех боевых заданий и инструкций пилоту, которые давались по-русски: их необходимо было передать быстро и абсолютно точно, так как малейшая ошибка в переводе могла стоить летчику жизни.
Для летчиков были организованы семинары по изучению новой техники, которая даже тогда, во время войны, непрерывно совершенствовалась. Вновь прибывшие французы знакомились с новым для них типом советского самолета — Як-1, Як-9 и Як-3.
Я провел много ночей над книгами и инструкциями по пилотажу, моторам, радио, электричеству, воздушным навигациям, вооружению и т. д., так как до тех пор почти не знал этой терминологии по-русски. А термины эти необходимо было знать абсолютно точно, чтобы самому понять технические разъяснения, инструкции, задания и как можно яснее передать их.
При возвращении самолета с задания кто-нибудь из офицеров штаба полка или дивизии беседовал с пилотом: нужно было узнать, как шел бой, что летчик видел на земле — какие войска, какую технику и сколько. Здесь тоже нужен был переводчик.
Необходимо было каждый день переводить сводки Совинформбюро, а также советы врачей, содержание медицинских рецептов, административные отчеты, а главное — поддерживать постоянную устную связь. И — поспевать всюду.
Общительный характер французов и русское радушие всегда порождали самые теплые взаимоотношения, симпатии, дружбу. Перевод нужен был постоянно и притом — двусторонний: скажи это, передай то! А как по-русски вот это? А как по-французски?
Приходилось также сопровождать тяжелораненых или тяжелобольных в главный медсанбат, иногда — до ближайшего города, а иногда и до самой Москвы.
В случаях с тяжелоранеными я старался как можно обстоятельнее передать все нюансы самочувствия, и, понимая мои усилия, они успокаивались от уверенности, что врачу все перескажут точно. Я отдавался своей работе полностью, от души, и находился в распоряжении «своих» летчиков день и ночь.
Надо сказать еще об одном важном аспекте работы — личной переписке.
Франция была оккупирована, и писем из дому почти никто из нас не получал. Даже открытки из Красного Креста к нам не доходили. Пилоты — в большинстве своем молодые и холостые. Возникали привязанности. И когда кто-нибудь получал письмо от девушки, я должен был немедленно перевести его хотя бы устно, не теряя времени, адресату. Обычно я успевал на ходу передать лишь самое главное. Но я знал, что такой беглый перевод ограничивал душевную суть письма, и по просьбе летчиков ночью, когда вся база спала, делал уже подробный письменный перевод. Иногда меня «щадили» и разрешали переписывать по-французски не все письмо целиком, а только наиболее понравившиеся куски, чтобы иметь возможность их перечитывать. Ответы, в свою очередь, надо было переписать по-русски. По счастью для меня, такие письма случались не каждый день… Но подчас был наплыв, и мне приходилось туго. Я постоянно недосыпал, но думаю, что этот труд под названием «Личная переписка» был почти так же нужен, как перевод приказов боевых заданий в воздухе или координат местонахождения противника.
Во время переформирования эскадрильи летчики «Нормандии» проходили подготовку в Туле. Осенью 1943 года туда прибыло большое пополнение — шестьдесят два летчика-истребителя.
Переводчики полка должны были уделять много внимания прибывавшим в Советский Союз новичкам из пополнения, объяснять им не только устройство фюзеляжей, мотора, вооружения, бортового оборудования новых для них типов самолетов, но и учить их бытовым условиям жизни в суровом русском климате, рассказывать о традициях дружбы, возникшей между французскими и советскими бойцами.
В числе моих других обязанностей было принимать пополнение в Москве и сопровождать в Тулу. Летчики прибывали небольшими группами, и я сделал около двадцати рейсов Москва — Тула и обратно по железной дороге. В вагоне я часто был единственным французом, и мне приходилось отвечать на тысячи вопросов о Франции: меня поражала эта готовность спрашивать и этот интерес ко всему, стремление обо всем узнать, даже о тех странах и местностях, в которых я просто побывал — Сирии, Ливане, Египте, Палестине, Алжире, Тунисе, Марокко, Иране, Ираке, острове Согласия, Южной, Средней и Западной Африке, Англии. Многие мои попутчики сами ехали из далеких мест — Владивостока, Новосибирска, Урала — и тем более они интересовались всем и хотели как можно больше узнать о других странах и городах.
25 мая 1944 года пополненная часть получила приказ приступить к боевым действиям на 3-м Белорусском фронте. Теперь это уже был полк «Нормандия», состоявший из четырех эскадрилий. В честь Франции и в знак веры в ее близкое освобождение эскадрильи получили имена четырех французских городов провинции Нормандия. Эти города во Франции были еще под пятой фашистов, но в русском небе на советских «яках» поднимались эскадрильи Франции — «Руан», «Гавр», «Шербур», «Кан». Они несли на крыльях непокоренные названия, и это был символ того, что за эти города и за всю Европу здесь, на советско-германском фронте, идет битва не на жизнь, а на смерть. Вместе с советскими братьями по оружию французские летчики сражались, приближая победу.
И часто помимо русского языка я слышал на советских волнах немецкую речь: «Achtung, Achtung, die Franzosen sind in der Luft!» Эта фраза не нуждалась в переводе. У фашистов к нам был особый счет: гитлеровцам оказывали сопротивление летчики оккупированной ими страны.
СО 2-М ТАЦИНСКИМ ГВАРДЕЙСКИМ ТАНКОВЫМ КОРПУСОМ
Радионаводка на передовой — это совершенно особое задание, при выполнении которого возникает много неожиданностей, и радионаводчик часто получает приказ действовать «соответственно обстановке». Радиолокаторы засекали вражеские самолеты и следили за их передвижением. Но противник старался как можно чаще менять курс, чтобы оторваться от наблюдения. Сведения об изменении курса поступали на русском языке и немедленно, с абсолютной точностью должны были быть переведены на французский, а командир полка давал приказ на взлет в зону боев или на перехват.
Во время наступлений оперативных переводчиков посылали на передовую. Особенно запомнилось наступление в Восточной Пруссии.
Это был прорыв на лобовую 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса под командованием генерала А. С. Бурдейного. Советские танки Т-34 прорвали фашистскую оборону и стремительно шли вперед, подавляя всякое сопротивление противника на своем пути.
Мне уже пришлось участвовать в трех крупных операциях на передовых линиях, но никогда еще я не видел наступления такого размаха. Снабжение осуществляли с самолетов. Стояли страшные морозы, до тридцати градусов, а земля, казалось, была пропитана минами — но танковый корпус при поддержке авиации все дальше и дальше углублялся на территорию противника. Мы воевали на фашистской земле! До Победы оставалось уже немного!
В обязанности радионаводчика входило не только передавать координаты для воздушных боев на перехват, но и уметь ориентироваться в наземной ситуации, чтобы вовремя вызвать истребителей в точки наземных боев. Такую радионаводку обычно осуществлял кто-нибудь из летчиков, чаще всего потерявший из-за ранений способность летать, то есть те, кто знал особенности летной терминологии и понимал, что происходит в воздухе во время и наземных, и воздушных боев, а также умел бы соотносить картину воздушных боев с картой воздушных сражений. Опыт наблюдения за воздухом у Игоря Эйхенбаума уже был, приходилось участвовать и в действиях пехоты, но с танковым корпусом он еще не ходил.
Оперативная карта была получена мною 16 января 1945 года лично от генерала Бурдейного вместе с объяснениями задания и напутствием: «Направление и цель — Кенигсберг и Берлин. Остальное — соответственно обстановке. Ясно, товарищ младший лейтенант «Нормандии — Неман»?»
Я готовился к выполнению своей миссии и тщательно изучал карту: я должен был знать ее наизусть и суметь в нужные моменты совершенно точно переносить все моменты продвижения танкового корпуса на мою авиационную воздушную карту. Кроме того, мне нужно было знать всю терминологию танкового боя, знать, как называется оборудование танка, его вооружение. А я, выйдя от генерала, не увидел вокруг ни одного танка… Поэтому и спросил у советского старшего лейтенанта, сопровождавшего меня, как же быть. Он улыбнулся:
— Танки вокруг нас, они замаскированы.
Действительно, метрах в пятидесяти от нас, абсолютно слившиеся со снегом, стояли знаменитые Т-34. А я-то думал, что вокруг нас только снег и лес!
Потом у меня было достаточно случаев восхищаться поразительным искусством маскировки.
Еще летом, в августе 44-го, у него появилась отличная возможность наблюдения — хороший французский бинокль, отобранный у одного немецкого генерала, который, как выяснилось при допросе, отобрал его когда-то у французского полковника.
Я сказал, увидев этот бинокль:
— А-а, французский бинокль.
И добавил по-немецки, что этот бинокль ему уже не понадобится, теперь генералу придется восстанавливать то, что они разрушили, а для начала — casser les cajus — дробить камни.
Этот бинокль давал возможность видимости на 30 километров по горизонту и очень пригодился.
Танковая армада генерала А. С. Бурдейного неудержимо двигалась на запад. Советская артиллерия поддерживала это наступление мощным огнем. Немцы оказывали отчаянное сопротивление, пытаясь бомбовыми ударами с воздуха парализовать продвижение советских танков. Но советское превосходство в воздухе было уже несомненным.
Знание трех языков очень помогало выполнять задания по радионаводке «соответственно обстановке». И когда в воздухе звучали слова «Ici Michel», на них откликались и 18-й гвардейский под командованием Героя Советского Союза А. Е. Голубова, и другие полки 303-й авиадивизии. В эфире звучали слова, понятные и русским и французским однополчанам:
Ici Michel! Attention, «Fokke-Wulf» en l’air! J’écoute! Allo! Génja! Prikrivajet «Normandia»! Bombi! Priom! Franzouse, merci! Davai! Ami Franzouse — davai!
В прорыве участвовали знаменитые «катюши», и команда «О-о-гонь!» долго еще потом, во Франции, звучала у них в ушах.
Гром от танков, «катюш», от бомбежек такой, что глохнут уши: когда шло наступление, земля дрожала в радиусе 20—30 километров.
Мне пришлось самому испытать это ощущение, когда рядом рвались реактивные снаряды. Даже на расстоянии 1 километра от их взрывов у вас останавливается дыхание, и вы ощущаете удар по всему телу, не говоря уже об ужасном грохоте и свисте, который словно преследует вас. Вылет снаряда и залпы поглощают так много кислорода, что моментально задыхаешься, а у лошадей, опустивших шеи и склонившихся до земли, из ноздрей льется кровь, и они, изнемогая, мотают головой из стороны в сторону, чтобы избавиться от страшного гула.
И все-таки я получаю огромное удовольствие от этого пекла: для меня, француза, мысль о том, что фашисты получают здесь, на русском фронте, во сто крат за те злодеяния, которые они причинили всей Европе, приносит радость.
Во время Восточно-Прусской операции возникла фронтовая дружба с Володей Корсаковым, водителем танка Т-34…
Замечательный парень. Он говорил мне: «Пиши, Игорь! Где бы я ни был, в моей деревне всегда будут знать, где я, и тебе ответят».
И конечно, верным другом стал майор Горохов, который выполнял в этом прорыве для советских авиачастей то же задание по радионаводке.
Во время затишья мы с ним часто, лежа в траншее, «ворочали» судьбами мира после войны: мы мечтали о том, какая будет повсюду мирная братская жизнь.
Друзьями стали и советские разведчики. Ночью они ходили в немецкий тыл за «языками», а днем — всегда на своих мотоциклах впереди танковой колонны.
Их работа была очень опасной. Завидев их, я ждал с бьющимся сердцем. Иногда скажут радостно: «Взяли двух «языков», иногда — увы — услышишь тихое: «А Павел погиб…»
Я никогда не забуду это героическое наступление советских войск — огромный поток русских солдат, устремленных на запад. Для них, казалось, не существовало лишений — они шли сквозь холод, буран и огонь — к Кенигсбергу, к Берлину, к Победе.
На войне всякое бывает. Двадцать шестого января, уже недалеко от Кенигсберга, танковая колонна двигалась со скоростью 30—40 километров в час. Никакого сопротивления. До самого горизонта — лишь голые поля и ни дерева, ни куста. Вдруг слева от дороги показались шестьдесят «Фокке-вульфов-190». Идут низко, на бреющем полете, приближаются, а вокруг — голое место, нигде не спрятаться и нигде не укрыть танки, технику, людей. Приказ — всем остановиться.
Allo Rayack — ici Michel! Allo Rayack — ici Michel! 244—522! Soixante «Fokke-Wulf»! Aux secours! Aux secours! J’écoute, j’écoute!
В воздухе неподалеку было звено Жака Андрэ. Координаты получили также готовые к вылету истребители, дежурившие возле своих самолетов. Были вызваны все советские истребители с ближайших аэродромов. Но им надо было от трех до десяти минут, чтобы прилететь на помощь. А исход ситуации решали не минуты — секунды.
…«Фокке-вульфы» шли двумя группами, по тридцать самолетов справа и слева, на строго определенном расстоянии друг от друга, крыло к крылу и хвост к хвосту. Обе группы возглавлялись ведущими. Вот они начинают сближаться, эти два командира, но вдруг крылья их сталкиваются и от удара ломаются. Самолеты начинают падать на землю. Два взрыва. Дисциплина в воздушных колоннах мгновенно разрушается, и потерявшие своих вожаков «фокке-вульфы» в панике ломают строй, переходя в беспорядочный полет. Переполох, растерянность, наспех бросают несколько бомб (на военном жаргоне — «лягушек») — и исчезают.
Это из тех невероятных случаев, когда говорят — могло быть хуже.
Случай нетипичный, но зато красноречивый: противник не любил неожиданные ситуации, и наши пилоты, поняв это, старались посеять беспорядок в рядах немецких воздушных групп, откалывая их друг от друга, предлагая неожиданные варианты боя.
В Восточно-Прусской операции полк «Нормандия — Неман» храбро сражался. Вот что вспоминает об этих днях французский пилот Франсуа де Жоффр в своих мемуарах:
«За четыре дня наступления полк «Нормандия — Неман» уничтожил двадцать пять вражеских самолетов, повредил двенадцать, но мы потеряли трех летчиков, и семь «яков» были выведены из строя… Эйхенбаум с земли, находясь на передовой, наводит нас на противника… Вся авиация немцев в воздухе. Немецкие летчики пытаются любыми средствами помешать русскому наступлению — мы не знаем ни минуты передышки. Стоит сильный мороз. …Я все еще не могу понять, как у нас не отваливались от мороза пальцы, когда в струе воздуха от вращающегося винта приходилось закреплять парашюты голыми руками!
…Майор Дельфино мог гордиться своим полком. Он сам участвовал почти в каждом бою.
Наш переводчик возвращается с передовой и рассказывает:
— …Трудно себе представить жестокость танкового боя. Нам пришлось давить гусеницами батареи, которые стреляли в нас. Чугун, бетон и человеческие тела — ничто не могло устоять перед русским танком».
ЛЕТЧИКИ И МЕХАНИКИ
Первый отдельный истребительный авиаполк «Нормандия — Неман» к концу Великой Отечественной войны имел славный боевой счет: 273 сбитых фашистских стервятника.
Смертью храбрых пали сорок два французских летчика. Среди павших — первый командир полка Жан Тюлян, его заместитель Литтольф, Герой Советского Союза Марсель Лефевр, навечно занесенный в списки N-го авиационного полка. Он провел двадцать воздушных боев, сбил одиннадцать фашистских самолетов. Уроженец провинции Нормандия, Лефевр говорил: «Мы покинули свою поруганную родину, чтобы возвратиться туда только победителями. Иного пути у нас нет». Он пользовался очень большим авторитетом в полку.
28 апреля 1944 года при возвращении с боевого задания машина Лефевра загорелась, ему удалось дотянуть до аэродрома и даже посадить самолет, но… Свидетелем его гибели был ведомый де Жоффр. «Пылающий как факел Лефевр выпрыгивает на землю. Я вижу, как он катается по траве, чтобы сбить огненные языки, которые лижут его одежду. Солдаты и механики бросаются ему на помощь. Они сжимают Лефевра в объятиях и своими телами закрывают его так, что огонь появляется на одежде спасающих…»
Марсель Альбер, бывший слесарь завода «Рено», второй ас Франции, сбил 23 вражеских самолета, провел более 50 воздушных боев. Вместе с ним часто летал в паре Ролан де ля Пуап. Это был известный «тандем»; оба они стали Героями Советского Союза.
Герой Советского Союза Жак Андре — сын известного французского спортсмена и летчика периода первой мировой войны. За сравнительно небольшой срок пребывания на советско-германском фронте провел десятки успешных операций в воздухе, сбив 15 вражеских самолетов, а 16 января 1945 года в районе Гумбиннена и Куссенена уничтожил в одном бою четыре самолета противника.
Де Жоффр, Риссо, Матрас, Дюран, Лорийон, Марки, Муанэ, Лемар, Перин, Карбон — известные асы, на счету которых не один сбитый стервятник. В одном из боев в октябре 1944 года Пьер Лорийон сбил сразу двух фашистов — но и его «як» оказался пробитым — чудом удалось совершить посадку. «Як» уже на земле перевернулся, пилот был ранен, но скоро снова вылетал на боевые задания.
Полк отличился в битве за Курск, Орел, в небе Ельни, Смоленска, Витебска, Орши, Белоруссии, Литвы и Восточной Пруссии. В одном только октябре 1944 года за семь дней было одержано сто побед. Полк «Нормандия» был специально тогда отмечен в приказе Верховного главнокомандующего. Вот цифры некоторых сражений: 16 октября, совершив 100 вылетов, французские летчики уничтожили 29 самолетов противника, не потеряв ни одного! 17 октября — 109 вылетов и 12 сбитых фашистов. 20 октября — 71 вылет и 11 сбитых вражеских самолетов.
…Это произошло 17 октября 1944 года.
Истребители «Нормандии» получили задание прикрывать в бою советских бомбардировщиков. Самолет Эмоне был атакован вражеским «мессершмиттом», и внезапно его «як» перешел в плоский штопор. С трудом выбравшись к люку, повредив при этом руку и разрезав глубоко ногу, Эмоне выбросился с парашютом. Истекая кровью, французский летчик приземлился. Вокруг шло танковое сражение, от разрывов снарядов и бомб земля дыбилась. Он укрылся в воронке и вскоре увидел, что к нему приближается человек в летной куртке и шлеме — это был Степан Якубов, штурман советского бомбардировщика, одного из тех, кто вел бой вместе с пилотами «Нормандии». Еще там, в небе, Степан видел, как был атакован «як», и засек место, где приземлился французский летчик.
Командир русского бомбардировщика погиб в бою, пулеметчик получил сильные ожоги. Похоронив командира и отведя в медчасть пулеметчика, Якубов поспешил теперь на помощь французскому пилоту. «Он дополз до меня, растянул парашют, положил меня на него и тянул примерно метров двести, до безопасного места». Потом русские танкисты, изменив курс, отвезли потерявшего много крови Эмоне и обожженного пулеметчика в ближайший перевязочный пункт. Эмоне вспоминал впоследствии: «Мы передвигались с остановками, прячась между деревьями. Когда немецкие самолеты, маневрируя, пролетали над нами, русский пулеметчик лежал рядом ее мной. Он был сильно обожжен, но, несмотря на ужасные боли, не издал ни звука. Наконец добрались до маленького леса, где расположился перевязочный пункт, меня положили на солому, много русских приходили посмотреть на меня и подбодрить: Якубов рассказал, что я летчик «Нормандии». Потом в санитарном поезде меня отправили в Москву, и все относились ко мне очень дружественно, искали для меня французские книги, каждый старался что-нибудь подарить мне».
Много лет спустя Игорь Эйхенбаум, переписываясь со Степаном Якубовым, написал ему:
«Дорогой мой боевой брат Степа! Получил твое письмо с воспоминаниями о твоей фронтовой жизни. Своих заслуг, пожалуйста, не уменьшай. Ты спас нашего друга Эмоне и этим завоевал у нас высокое признание… Тебя помнят у нас и любят».
Помнят и любят — как «отца дивизии» — генерала Захарова, инженеров Агавельяна и Рыжова, Филиппова и Корнеева и всех советских механиков, которых ласково прозвали «ангелы-хранители».
Я должен сказать особо о советских техниках. В течение всей войны они ухаживали за нашими самолетами в самых трудных, а порой в ужасных условиях. Они не только мало спали, проводя день и ночь у «своего» самолета, по десяти раз проверяя каждую его часть, чтобы быть уверенными в полной готовности «яков» к бою. Но они находили еще время, если у них выдавалась хоть одна минута, до блеска протирать и начищать наши машины, которые всегда сияли, как зеркало, — мы действительно причесывались перед ними — это не слова. А порой мы видели, как кто-нибудь из них тихо оплакивал в углу «своего» не вернувшегося с задания французского летчика.
Трагический случай войны, ставший достоянием истории и символом советско-французской боевой дружбы, навсегда неразрывно соединил два имени: Морис де Сейн и Владимир Белозуб. У них был один парашют на двоих — и потому одна судьба. Когда при переброске с одного аэродрома на другой пилот де Сейн перевозил в фюзеляже своего друга механика Белозуба, их самолет потерпел в воздухе аварию. Де Сейн вернулся и пытался посадить горящую машину, но три попытки сесть «вслепую» (пилот был ослеплен парами бензина) закончились неудачей… Несмотря на приказы советского и французского командования воспользоваться парашютом, де Сейн предпочел смерть вдвоем жизни для одного себя.
Вот как де Сейн писал о Белозубе в письме во Францию:
«Мама, здравствуй. Хочу рассказать тебе о Володе. Я называю его философом. Домой он меня ждет с таким же нетерпением, как и ты. Но к нему я возвращаюсь чаще — по два, иногда три раза в день. Когда я сплю и вижу тебя и Клодин, он сна не знает. Мой русский друг в это время делает все, чтобы я еще раз вернулся. Какой это мастер! Какой парень! Обнимаю. Морис де Сейн».
А вот письмо Владимира Белозуба своей матери:
«Пока нет боевой работы, и я нахожусь в тылу, отдыхаю, хожу в кино, театр — временная передышка. Подружился с одним французом. Его имя — Филиппо Морис де Сейн. Славный парень! Настоящий друг. Мы связаны с ним одной веревочкой. В свободное время обучаем друг друга грамоте. Он меня французскому, а я русскому. Если сможете, достаньте русско-французский словарь — мне пригодится. Ваш сын Володя».
Такая же священная дружба связывала Франсуа де Жоффра и механика Лохина. Де Жоффр вспоминал в своей книге:
«Механики относятся к нам с чувством трогательной дружбы. Надо видеть их лица, их горящие взгляды, их счастливые улыбки, когда мы сообщаем им о наших победах…
Как-то утром, возвращаясь с задания, я сообщил старшему инженеру полка Агавельяну:
— Истребитель очень сильно вибрирует…
— Ничего, товарищ де Жоффр. Я сменю мотор на вашем самолете за одну ночь.
Мне казалось, что он шутит, но, придя на аэродром утром, я увидел моего славного Лохина, который уже заканчивал крепление капота… Меньше чем за одну ночь, при сильном ветре, не имея возможности работать в перчатках, три русских механика заменили мотор в 1200 лошадиных сил. Я хотел бы достигнуть величия этих людей…»
Полк «Нормандия — Неман» часто выполнял свои задания в воздухе совместно с 18-м гвардейским под командованием легендарного А. Е. Голубова, лично проявлявшего чудеса храбрости. Он выпрыгнул однажды с двадцатиметровой высоты из горящего самолета без парашюта, сломав тазовые кости, ребра, получив жестокие ушибы, но пообещал вернуться в строй. Действительно, через шесть месяцев он вернулся в свой 18-й гвардейский полк.
Любимцем «Нормандии — Неман» был Амет-Хан Султан, дважды Герой Советского Союза, «король тарана». Де Жоффр написал о нем:
«Знаете ли вы, что такое таран? Это наивысшая форма самопожертвования русского летчика, который, израсходовав полностью боеприпасы, устремляется на вражеский самолет и ударяет его своей машиной. В девяноста случаях из ста это неминуемая гибель. Амет-Хану повезло. Он остался жив».
На его боевом счету 20 сбитых вражеских самолетов и более 500 вылетов.
История советско-французского боевого содружества знает еще два имени: Николай Пинчук и Альбер Дюран.
В одном из боев Николай Пинчук, расстреляв все боеприпасы, пошел на таран: фашистский бомбардировщик стал разрушаться и падать на землю. Но и самолет Пинчука, получив после тарана повреждение, перешел в беспорядочное падение. Лейтенант Пинчук выбросился с парашютом. Но два фашистских стервятника приближались к нему, чтобы расстрелять в воздухе обезоруженного советского летчика. Это увидел Альбер Дюран и бросился наперерез фашистам, вступив с ними в бой на виражах, отвлекая их на себя. Пинчук между тем приземлился в расположении своих войск, а к концу дня произошла встреча: Николай искал своего спасителя. Ему сказали, что это был Дюран. «Спасибо, Дюран!»
Французские летчики хорошо знали о прославленных советских героях А. Покрышкине, И. Кожедубе, братьях Глинка. Их подвиги, как вспоминали они впоследствии, «поднимали боевой дух французских добровольцев».
КОМАНДИРЫ
Первым командиром полка был майор Жан Тюлян. Своей блестящей летной техникой, героизмом в воздушных боях, чувством товарищества приобрел он с самого начала всеобщую дружбу, доверие и уважение. Генерал Захаров на первых порах упрекал его за индивидуализм в полетах, за абсурдный риск ради личной победы.
Тюлян был ас, отчаянно храбрый, азартный. От его поведения во многом зависело, как будут вести себя остальные французские летчики.
Расстояние между ведущим и ведомым у советских летчиков было 50 метров, ведомый, таким образом, плотно прикрывал ведущего, а у французов это расстояние вначале было до 300 метров, и Захаров требовал, чтобы французы, как и советские пилоты, шли в бой, плотно прикрывая друг друга. Он говорил: «Война требует коллективных действий, а не индивидуальных».
Тюлян был замечательным, виртуозным мастером высшего пилотажа. И, как ас, он по заслугам оценил самолет Як-1, на котором начали летать французские летчики-истребители.
На первом же летном авиаполе французам было предложено самим выбрать марку самолетов. Командир Тюлян спросил: «А какие у вас есть самолеты отечественной конструкции?» Ему ответили: Як-1 с мотором водяного охлаждения в 1200 лошадиных сил и другие с мотором воздушного охлаждения. Тюляну понравился «як», и он сразу же попросил сделать на нем пробный полет: «Пусть механик покажет мне систему запуска мотора, управления, выпуск и уборку шасси и кое-какие детали». Ему разрешили. Тюлян проделал самые разнообразные фигуры высшего пилотажа и был в восхищении от самолета, назвав его «перышком», очень маневренным и соответствующим французскому темпераменту.
Так самолет Як-1 утвердился за «Нормандией». Впоследствии французские летчики познакомились с Як-9 (улучшенная модель Як-1) и в 1944 году летали на знаменитых Як-3.
Бесстрашный командир Тюлян погиб в боях под Орлом 17 июля 1944 года в неравном бою с «фокке-вульфами»: немцев было более пятидесяти, а французов — десять.
После него командование принял майор Пуйяд.
Он всегда проявлял отеческую терпимость и сохранял традиции полка, заложенные еще Тюляном и основанные на братской дружбе между французскими однополчанами и их советскими братьями по оружию.
Пьер Пуйяд был одним из первых «голлистов». Путь его на советско-германский фронт лежал через Индокитай, где застал его 1940 год: как и другие смельчаки, он бежал на самолете, но пришлось совершить вынужденную посадку в джунглях и выбираться пешком. Дальнейший его путь в СССР лежал через Тихий океан, Соединенные Штаты, Атлантический океан, Англию, Египет и Иран.
«Рассказывать о Пуйяде, — говорит де Жоффр в своей книге, — значит говорить обо всех тех, кто входил в состав полка «Нормандия — Неман». Это значит говорить обо всех тех, кто спешил в Россию из различных уголков земного шара, чтобы сражаться в составе этого необыкновенного полка под французским трехцветным флагом и одерживать победы вместе с Советскими Вооруженными Силами… Они были первыми солдатами полка «Нормандия — Неман»…
Майор Дельфино, третий командир полка, возглавил его во время Восточно-Прусской операции.
Он сумел до конца, до последнего дня, поддерживать дух самопожертвования — до последней победы и до последней потери. Он был требователен, но справедлив, и очень «военный» по своему характеру. Всегда показывал личный пример храбрости и дисциплины.
После войны в одном из своих публичных выступлений Луи Дельфино сказал:
«Я был в этой стране в самое тяжелое время. Я прошел боевой путь борьбы с фашизмом вместе с советскими людьми. Я полюбил их. Я знаю их силу и силу их оружия. И я клянусь всевышним, что никогда не подниму против них руки, и вас к этому призываю».
А на вопрос корреспондента «Красной звезды» (8 июня 1945 года) «Как протекало ваше боевое содружество с русскими летчиками?» командир Дельфино ответил:
«Это была настоящая и крепкая дружба. Когда мы вылетали совместно с русскими летчиками, мы твердо надеялись на их помощь и никогда не ошибались».
Командир дивизии генерал-майор авиации Герой Советского Союза и герой антифашистской войны в Испании Георгий Нефедович Захаров пользовался большим авторитетом в полку «Нормандия — Неман».
Нам очень импонировало то, что он был искусным пилотом, мастером высшего пилотажа. Мы с восхищением смотрели, как он водил свой самолет Ла-5, как виртуозно делал посадку, когда прилетал на наши аэродромы. Сам участвовал в воздушных сражениях. Для нас он был примером справедливого военачальника, русским человеком с прекрасной душой и русской отвагой. Всегда умел держать себя в руках и быть хладнокровным. И мы думали, что когда в Испании его выбрали командиром антифашистской интернациональной авиагруппы (тайным голосованием — там был такой обычай!), то, наверное, за те же качества, которые и мы любили в нем. Он понимал людей, ценил жизнь каждого человека на фронте и был непримирим к врагу, умея разгадывать его замыслы и вести нас к победам.
Французские летчики называли его «отцом», хотя по возрасту он был немногим старше некоторых и даже моложе многих.
В 1978 году, когда Захаров возглавлял делегацию советских ветеранов войны, произошел эпизод, который надолго остался в памяти тех, кто был его свидетелем.
Небольшой французский городок Кемпери. Мэр города пригласил советских ветеранов на церемонию возложения венков к памятнику героям французского Сопротивления. Церемония уже началась, когда присутствовавшие увидели вдруг вдалеке спешащих мужчину и женщину. Они были очень старые на вид, заметно было, что шли из последних сил, и, не дойдя до площади, в изнеможении опустились под придорожным платаном. Переводчица объяснила, что это известные французские партизаны (маки́) Ив Гобелен и его жена Иветта. Они уже старые, им по 82 года, но, узнав, что здесь, в городе, делегация советских ветеранов войны во главе со знаменитым генералом Захаровым, прошли пешком 12 километров (они живут далеко на побережье), чтобы повидать их.
Генерал Захаров поспешил навстречу. Ив Гобелен, вся грудь которого, как и грудь генерала, была увешана наградами, торжественно выпрямился и сказал со слезами на глазах: «Ну вот, повидали русских, теперь можно умереть спокойно».
Этот эпизод взволновал всех — как признание старым французским партизаном, героем Сопротивления, того решающего вклада, который внесли русские в разгром фашизма. И — как признание лично генералу Захарову, Герою Советского Союза, командовавшему в годы второй мировой войны 303-й авиадивизией, в составе которой находился французский полк «Нормандия — Неман».
НА КРЫЛЬЯХ «ЯКОВ»
Самолеты Як-1, Як-9 и Як-3, на которых летали французские пилоты, тоже вошли навсегда в историю полка. Они сразу же пришлись всем по душе — легкие, маневренные, стремительные и послушные. К тому же эта модель соответствовала техническому образованию французских летчиков, полученному на родине. Почти все они при норме выполнять полный круг по горизонтали за двадцать одну секунду выполняли его за шестнадцать секунд. Но в полку были два летчика, которые умели делать круг за одиннадцать секунд: младший лейтенант Жорж Лемар и Робер Марки. (Эта быстрота оборота круга очень много значила в бою, так как давала возможность первым зайти в хвост и взять на прицел противника.)
Марки любил выполнять такой технически рискованный полет, как «Aux ras des marguerites» («касаясь маргариток», то есть на расстоянии нескольких сантиметров над землей).
Под Парижем есть город и аэродром Оксер. Вдоль аэродрома проходит река, на противоположном ее берегу — возвышенность. Испокон веков оттуда выкапывали известь и камни. В этих карьерах фашисты сделали подземные мастерские и привозили сюда готовые детали самолетов, чтобы монтировать их здесь, а потом собранные части — фюзеляжи, крылья и т. д. — переправляли через реку на аэродром. Когда мы вернулись во Францию, нам показали эти бывшие гитлеровские мастерские. На авиаполе возле одного из ангаров стояли «фокке-вульфы». Их было, наверное, пятнадцать или четырнадцать, все новые, в хорошем состоянии — немцы не успели их вывезти. Вдруг Робер Марки подошел к механикам, которые их обслуживали, поговорил с ними о чем-то, внезапно сел в машину, запустил мотор и вырулил на взлетную полосу. Только потом один из механиков сказал нам, что Марки предварительно спросил у него, как управлять. Прогревал мотор он уже перед самой взлетной площадкой. Мы поняли, что ему захотелось взлететь на одном из тех самых «фокке-вульфов», против которых он сражался на своем «яке» (у Марки на боевом счету 13 сбитых фашистов).
И на этом (вражеском!) самолете, которым он управлял впервые в жизни, Марки показал нам сеанс высшего летного пилотажа. Потом со стометровой высоты пошел в абсолютное пике, перешел на бреющий полет, а приблизившись к нам — уже демонстративно пошел низко бреющим… Но что это? Он вскапывает винтом перед собой куски земли — ведь, если он коснется поля, неминуемо разобьется. Мы все замерли. Но вот он резко делает «горку» вверх, выпускает шасси и садится! Из кабины выходит белого цвета — понимал, конечно, что был на волосок от гибели: «Черт, я не знал, что винт у «фокке-вульфа» на 30 сантиметров длиннее, чем у Як-3!»
Вот насколько точно он чувствовал самолет. Мы, конечно, сразу побежали за сантиметром, стали измерять. Действительно, разница в 30 сантиметров! Вот как он понимал машину. Из-за этих 30 сантиметров и вспахал винтом поле 16 раз. Но, к счастью, земля была рыхлой после недавнего дождя, а самолет шел не по бетонной дорожке. Но я вспоминаю этот случай, чтобы показать, как знали пилоты свой «як» — до сантиметра, буквально.
Марки не один раз демонстрировал «як» — замечательную машину, которая вошла в историю полка «Нормандия — Неман». Однажды в Нюрнберге, по пути из Эльбинга (Восточная Пруссия) во Францию, когда на подаренных Советским правительством «яках» полк возвращался на родину, во время остановки было предложено такое необычное соревнование: летчик из другого французского полка, который сражался на западном фронте вместе с союзниками, на «спитфайере» должен был состязаться с Марки, который пилотировал Як-3:
Марки на «яке» зашел все-таки по горизонтали в хвост «спитфайеру»! Мы были рады за наш верный «як». Правда, присудили ничью — радость встречи и безусловно блестящая техника второго летчика решили дело.
В августе 1944 года самолет Як-9, закрепленный к тому времени за полком, был заменен новой конструкцией — Як-3 — «истребителем, в то время не имеющим себе равных» (генерал Захаров). Французские летчики давали ему замечательную оценку:
«Обзор у истребителя был изумительный. Самолет обладал отличной маневренностью. При выполнении свечи создавалось впечатление, что машина никогда не остановится. На пикировании самолет развивал большие скорости. Не успеешь отдать ручку, как стрелка уже показывает скорость свыше 600 километров в час. Но этим достоинством нужно было уметь пользоваться».
И они умели пользоваться самолетом, который предоставило им советское командование. Перед отлетом во Францию командир Луи Дельфино сказал:
Все мы очень довольны советскими самолетами. Особенный восторг вызывает у нас самолет «Яковлев-3». По своей маневренности, скорости и многим другим качествам он значительно выше немецких самолетов. Могу проиллюстрировать это таким фактом: 16 октября 1944 года, когда французские летчики впервые поднялись в воздух на Як-3, а немцы в этом районе еще не встречали новых советских самолетов, нам удалось в течение одного дня сбить 29 вражеских машин «мессершмитт» и «фокке-вульф». Мне приходилось летать не только на советских самолетах. В частности, я летал на «Аэрокобре» и «Спитфайер-5». Должен сказать, что «Яковлев-3» я ставлю выше этих самолетов»…
После безоговорочной капитуляции фашистской Германии и победоносного окончания войны полк «Нормандия — Неман» вернулся во Францию. Вылетали из Эльбинга. В небо поднялись 40 серебряных машин. Пилоты сделали прощальный круг в воздухе, отдавая салют своим боевым товарищам, братьям по оружию.
СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
1982 и 1983-й годы — юбилейные для полка «Нормандия — Неман»: 1 декабря 1942 года в газете «Правда» появилась небольшая заметка:
Прибытие в СССР летчиков «Сражающейся Франции»
В СССР прибыла группа летчиков «Сражающейся Франции», изъявивших желание бороться бок о бок с советскими летчиками против ненавистного врага — итало-германских фашистов. В составе группы — около 20 офицеров и 40 младших командиров и рядовых. Среди участников группы — ряд выдающихся французских летчиков, уже отличившихся в войне против немецко-фашистских сил. Один из летчиков — капитан, уроженец Лотарингии, известный своим мастерством высшего пилотажа, сбил 6 и подбил 5 вражеских самолетов. Многие другие участники группы показали высокие образцы отваги и героизма в схватках с итало-германской авиацией.
А через несколько месяцев, после подготовки и знакомства с советской боевой летной техникой, 22 марта 1943 года эскадрилья «Нормандия» начала свои боевые действия на советско-германском фронте. Это было сорок лет назад. В августе 1983 года исполняется также сорок лет победы в Курско-Орловском сражении, где рядом со своими советскими братьями по оружию храбро сражались французские пилоты.
Май 1982 года. Канун праздника Великой Победы. Генерал Захаров и бывшие техники полка встречают своих французских однополчан в аэропорту Шереметьево. Делегация французских ветеранов прибыла по приглашению Советского комитета ветеранов войны. Генерал Пьер Матрас, полковник Пьер Лорийон, майор Игорь Эйхенбаум, лейтенант Жан Реймон Бейсад, техник Арман Люмброзо снова ступают на советскую землю. Это не первый приезд французских ветеранов в Советский Союз. Но все-таки — особый приезд! Тридцать седьмая весна Победы, год сорокалетия создания полка, и, может быть, самое главное для сегодняшнего дня и для будущего — то, что в июне 1982 года состоялся совместный советско-французский полет в космос — об этом тогда, в годы войны, и не мечталось.
«Для меня май — месяц надежд на прекращение вооруженных конфликтов. Разум должен одержать верх над безумием тех, кто хочет войны… Я не был в Советском Союзе с 1945 года и поражен масштабом перемен», — так говорит Пьер Матрас…
Пьер Лорийон уже шестой раз после окончания войны посещает Советский Союз. И он сразу, в первый же день визита, выражает желание поскорее приехать снова. «Каждый раз, когда мы приезжаем, нас везде принимают с дружеской теплотой».
Они посетили Волгоград — город, руины которого видели, когда летели на фронт. Тогда картина отгремевшего исторического сражения лучше всяких слов говорила о том, как насмерть стояли здесь советские солдаты. Эскадрилья «Нормандия» была сформирована еще до того, как исход великой битвы на Волге был решен, и французские летчики гордятся этим. За ходом Сталинградской битвы следили тогда все антифашисты, и победа русских под Сталинградом во многих вселила надежду на близящийся полный разгром германского фашизма. А теперь, весной 1982 года, это был город цветущей сирени, и жители улыбались им, видя на улицах пожилых людей со значками «Нормандия — Неман».
Их ждала знаменательная встреча в Звездном городке, где заканчивали подготовку к совместному советско-французскому полету в космос французские космонавты.
Жан Лу Кретьен и Патрик Бодри увиделись со своими соотечественниками, ветеранами полка «Нормандия — Неман», у подножия памятника Ю. Гагарину. Есть такой обычай у космонавтов — перед отлетом посетить этот священный памятник.
«В школе, — сказал Жан Лу Кретьен, — мы изучали боевой путь вашего полка, а теперь видим вас здесь, в Звездном». Ветераны вручили им памятное издание «Боевой путь «Нормандии — Неман» с просьбой, чтобы альбом этот тоже побывал в космосе…
В Звездном городке мне пришлось побывать впервые, но с советскими космонавтами уже посчастливилось встречаться во Франции. Это замечательные люди космоса: Юрий Гагарин, Владимир Комаров и генерал-лейтенант Береговой.
Мое знакомство с Гагариным произошло вскоре после его полета, когда мэр города Сен-Дени (рабочее предместье Парижа) вручал ему золотую медаль. Узнав, что я из полка «Нормандия — Неман» да еще говорю по-русски, он забросал меня вопросами. Потом, несколько лет спустя, у нас произошла встреча у Эйфелевой башни. Мы узнали друг друга, обнялись — кто-то сфотографировал нас — и теперь это фото всегда висит в моем доме. Я очень уважал Владимира Комарова, дружил с ним и, как многие другие, считаю, что это был один из самых замечательных, мужественных и простых людей, талантливейший космонавт. Трижды он бывал во Франции на съездах по космонавтике, и каждый раз я был его переводчиком. Часто он приглашал в свой номер, угощал колбасой, черным хлебом — в общем, это были такие товарищеские ужины, и мы подолгу разговаривали с ним, и всегда он очень интересовался «Нормандией — Неман».
Я счастлив, что вместе с представителями своего полка снова в Советском Союзе. «Надо жить по-братски, чтобы земной шар никому не удалось взорвать», — вот что выражали нам все советские люди, которые подходили к нам на улицах Москвы, Волгограда, Звездного. А генерал Захаров, возлагая венок у мемориальной доски погибшим французским летчикам, сказал: «Слово «война» должно навсегда исчезнуть из языков всех народов земного шара».
Война должна быть объявлена во всем мире вне закона — за это отданы миллионы жизней, в том числе и жизни наших товарищей.
