Часть вторая

Вот именно эти события предшествовали прилету Вадима Орлова сюда, в буйное тление осенней степи, в далекое ИТУ, расположенное в центре Казахстана. Машина неслась сквозь море красок, и прямо из степи вырос забор. Зеленый, казенный, чуть выцветший на солнце. С четырех сторон держали его вышки, а по гребню, это было видно даже на расстоянии, протянулась колючая проволока. И Вадим подумал о том, что преступление и раскрытие его, в общем-то, короткий отрезок жизни. Но здесь, за этим забором, люди проводят не только годы, но и десятилетия. Машина остановилась у ворот.

— Пойдемте на вахту, товарищ подполковник, — сказал лейтенант Рево.

Вадим выпрыгнул из машины, потянулся, еще раз посмотрел на узелки колючей проволоки. Они были словно преддверия неведомого мира, плохо знакомого даже ему. ИТУ — сложный человеческий организм. Здесь собраны люди, нарушившие почти все статьи УК. Каждая судьба по-своему трагична. Будь это закоренелый рецидивист или человек, случайно попавший за этот забор. Здесь они не просто жили — здесь они искупали вину. Они подошли к вахте. Глухо, словно затвор, щелкнул замок. Прапорщик-контролер внимательно прочитал удостоверение Вадима, сверил его с лежащей на столе заявкой на пропуск. Он хотел спросить об оружии, но Вадим уже отстегивал кобуру. Прапорщик взял пистолет, выщелкнул обойму, оттянул затвор, проверяя патронник. Потом повернул пистолет к свету, читая номер, и выписал Орлову квитанцию. Теперь его «Макаров» будет дожидаться, когда хозяин перешагнет порог вахты, чтобы покинуть ИТУ. Все правильно — в зону с оружием не ходят.

А что же такое зона?

Вадим увидел огромный двор с красивыми клумбами, с дорожками, посыпанными желтым песком. Порядок был в зоне, порядок и чистота.

— Прошу сюда, — сказал лейтенант.

Они подошли к двухэтажному зданию — штабу ИТУ. Кабинет начальника управления располагался на втором этаже, и Вадим шел по коридору, читая таблички на дверях.

— Подождите, товарищ подполковник, — сказал Рево, — я доложу.

Он скрылся за дверью и сразу же появился обратно.

— Прошу.

Комната была большой и светлой. Она чем-то неуловимо напоминала кабинет директора промышленного предприятия. Видимо, эта ассоциация возникала от большого застекленного шкафа, в котором лежали никелированные детали.

Начальник ИТУ, невысокий, худощавый подполковник, встал из-за стола, пошел навстречу Вадиму.

— Значит, вы и есть Орлов Вадим Николаевич, а я Ермаков Анатолий Кириллович. Как добрались?

— Спасибо, прекрасно.

— Продукция наша интересует? Помогаем, как можем, промышленности. Присаживайтесь.

Ермаков помолчал, глядя в окно, потом сказал, вздохнув:

— Неудачно приехали вы, Вадим Николаевич.

— Так я не рыбак и не охотник, — усмехнулся Орлов.

— Не в том дело. ЧП у нас. Бежал Суханов-то.

— Как? — холодея, спросил Вадим.

— А так. Поехал утром с бригадой в карьер и бежал.

— С концами?

— Нет, — недобро прищурился Ермаков, — ему, как вы говорите, «с концами» не уйти.

— Почему?

— Во-первых, он не урка. Те знают, как и когда бегать. Во-вторых, мы меры приняли вовремя и его возможный участок прорыва из контролируемой зоны перекрыли. Он толкнется туда, сюда, и сам на поисковую группу выйдет.

— Как же это случилось?

— Неожиданно. От кого, от кого, а от Суханова мы этого не ожидали. Образцовый осужденный был. Со шпаной всякой, а она, что греха таить, есть у нас, не общался. Работал мастером в ремонтных мастерских. Преподавал на курсах шоферов, в школе часто физика заменял.

— Так почему же?

— Сами в недоумении. Психология подобные вещи объясняет стрессовым состоянием. Мы людей в карьер послали. Надежных, тех, кто твердо встал на путь исправления. Он старшим поехал. Перед обедом проверку начальник конвоя сделал, а Суханова нет. Я всю жизнь в этой системе работаю. Так вы, Вадим Николаевич, поверьте моему опыту, я Суханова вообще расконвоировать хотел.

— Так верили?

— Ошибался я. Поживите у нас, учреждение посмотрите. А завтра представим вам возможность с ним поговорить.

— Анатолий Кириллович, мне бы узнать, с кем Суханов сблизился здесь.

— Пойдемте, я вас к начальнику оперчасти отведу.

Начальник оперчасти, медлительный, лысоватый майор, все делал не спеша, с толком. Он достал личное дело Суханова, несколько бумажек, разложил все это на столе в понятной только ему последовательности, взял красный карандаш.

— Так вот о Суханове Валентине Сергеевиче, 1948 года рождения, осужденном на восемь лет по статье 145 УК РСФСР. Осужденный был образцовый. С ворьем не путался. Работал ударно, в общественной работе, жизни учреждения активно участвовал.

— Я все знаю про это, коллега, с кем он был близок?

— Дружил только с двумя людьми. Быстровым Олегом Викторовичем и Лосинским Александром Петровичем.

— С кем? — переспросил Вадим.

— Лосинским Александром Петровичем.

— Значит, он у вас отдыхает.

— А вы его знаете?

— Я его задерживал.

— Вот как, — задумчиво сказал майор, — ненадежный тип Лосинский, скользкий.

— Он у вас под кличкой Филин проходит?

— Да.

— Знаете, за что он ее получил?

— Нет.

— За ум. Блатные почему-то филина чтут как мудрую птицу.

— Вы, товарищ подполковник, мне потом про Филина этого поподробнее расскажете. Интересует он меня.

— Как оперативника?

Майор густо покраснел, хмыкнул и ответил севшим от смущения голосом:

— Да нет, пишу я, балуюсь. Тут вот в журнале нашем «К новой жизни» три года назад повесть написал, так сейчас над новой работаю…

— Конечно, — обрадованно сказал Вадим, — я вам о нем такие истории порасскажу, на целый роман хватит.

Ему почему-то очень понравилось, что этот майор со странной фамилией Корп пишет повесть. И он представил, как, придя домой, майор ночью, на кухне, мучительно складывает слова на бумаге и искренне радуется, когда фраза получится упругой и точной.

— Лосинский на общих работах? — поинтересовался Вадим.

— Да что вы, у таких, как он, полный набор болезней, он библиотекой заведует. Вы хотели бы поговорить с ним?

— Если можно.

— Конечно, пойдемте, я провожу вас в жилую зону.

Они вышли из здания штаба, прошли мимо клумб по красивым дорожкам, усыпанным речным песком, и опять подошли к забору. Только здесь он назывался предзонник. За ним жили люди, отбывавшие срок в ИТУ. Опять на вахте сработал замок. Вновь прапорщик быстро и цепко посмотрел на Вадима. У этого человека была нелегкая работа. Кажется, чего проще, открыл ворота, пропустил из рабочей зоны в жилую бригаду. Нет, он не просто пропускал этих людей. Он должен был точно определить, кто проносит в бараки выпиленные в мастерских ножи, самодельные карты, чай. Нет, нелегкая служба была у этого тридцатилетнего парня. Поэтому и легли преждевременно морщины на его лицо. Поэтому глаза его стали холодными, как лед. Трудно служить в ИТУ. Но прапорщик этот знает, что служба его нужна очень. Он охраняет не зону. Нет. Он охраняет своих сограждан, которые, возможно, никогда не узнают о нем. Есть профессии, о которых пишут в газетах, делают телепередачи. Но мало, очень мало знают у нас о людях, посвятивших свою жизнь перевоспитанию людей с искореженной психикой. И хотя Вадим шел вместе с майором Корпом, прапорщик все равно внимательно прочел его удостоверение и, приложив ладонь к козырьку, с интересом посмотрел на подполковника из легендарного МУРа.

Жилая зона напомнила Вадиму военный городок, в котором когда-то в далекой молодости он служил. Только окна двухэтажных бараков намертво схватили решетки.

Чистота, порядок, строгость.

Дневальные в синих куртках, с повязками на рукавах вытянулись, как солдаты, приветствуя майора.

— Степанов, — подозвал одного из них Корп.

Дневальный подошел, остановился, глядя на майора прищуренными светлыми глазами.

— Вы почему в школу не ходите?

— Я к учению неспособный, гражданин майор.

— Вот что, Степанов, я вам так скажу. На волю выйдете, там будете жить как хотите. А пока помните: не умеете — научим, не хотите — заставим. У меня все, идите.

Степанов недобро мазнул глазами по Корпу и Орлову и отошел.

— Трудный экземпляр. Рецидивист. Вор-домушник. Кончил пять классов и учиться не хочет. Ничего, заставим.

— У вас десятилетка?

— Нет, одиннадцатилетка, как школа рабочей молодежи. Но по его сроку он еще два курса института успеет закончить. Ну, вот мы и пришли.

Вадим увидел здание с надписью «Клуб».

— Вы идите, библиотека на втором этаже, а я вас здесь подожду.

У входа висел лозунг: «На свободу с чистой совестью». В вестибюле расположилась Доска почета колонии. Вадим подошел к ней. Портреты передовиков напоминали ему муровскую картотеку. Уж больно выразительные лица были у знатных тружеников этого учреждения. Одна ячейка для фотографии была пуста. Но подпись осталась. «Суханов», — прочитал Вадим. Орлов поднялся на второй этаж, подошел к дверям библиотеки, осторожно открыл их и шагнул в комнату. Никого.

Потом он услышал, что кто-то в глубине комнаты, за стеллажами, напевает:

И Вадим увидел спину человека в синей форменной куртке, только очень новой и отглаженной, из-под которой вопреки правилам выглядывал воротничок голубой рубашки.

— Добрый день, Александр Петрович.

Человек обернулся, увидел Вадима и улыбнулся.

— Батюшки, Вадим Николаевич. Какими судьбами?

— Решил проведать вас.

— Так идите сюда, я сейчас чайку заварю.

— Ах, Александр Петрович, все-то у вас есть, даже здесь.

— Живу на доверии. Начальство точно знает, что чай у меня только для тех целей, для которых он продается.

— А блатные не пристают?

— Ко мне?

В голосе Лосинского послышалось такое недоумение, что Орлов сразу же понял неуместность вопроса. Пожалуй, в уголовном мире Москвы Вадим не знал человека, пользующегося большим авторитетом, чем Лосинский. Он не воровал и не убивал. У него была другая профессия. Филин организовывал преступления. Он разрабатывал операции. Причем выстраивал их с шахматной точностью. Лосинский начал заниматься этим еще в тридцатые годы. «Попасть к нему на прием» считалось большой честью для «рыцарей уголовного мира». Лосинский «работал» только с тем, кому безусловно доверял. Никогда, ни в одной из его комбинаций не совершалось убийство или просто избиение потерпевшего.

— Я противник любого насилия, — любил говорить он.

Крупные мошенничества и аферы, легендарные, вошедшие в историю криминалистики ограбления были совершены по его указанию. Он был своеобразной энциклопедией уголовного мира. Знал всех «королей» подпольного бизнеса, к ним-то и направлял своих людей Филин.

Несколько лет назад Вадиму пришлось серьезно повозиться с крайне запутанным делом, концы которого уходили в Ош, Ташкент, Сухуми, Ригу. Лосинского он арестовывал в Таллинне, вечером в варьете. Филин сидел с дамой, пил шампанское и смотрел программу. Взять его не составляло труда, но кто знает, каким стал этот гроссмейстер комбинаций. Вполне возможно, что у него могло оказаться оружие, а терять ему нечего. Была пятница. Зал ресторана был набит плотно. Прекрасно одетые, серьезные эстонцы пришли провести свой еженедельный вечер в любимом месте. Вадим уже давно отвык от ресторанной чопорности. В Москве все было более демократично. Там приходили в ресторан в джинсах и куртках. Вообще люди потеряли чувство меры. Когда-то в Москве прийти в ресторан вечером без галстука считалось не то что неприличным, а просто диким.

А теперь даже во МХАТ на премьеру являются в куртках с надписью «Адидас».

Но в Прибалтике все осталось по-прежнему. Итак, оркестр играет, милые девочки, артистки варьете, обнаженные почти полностью, танцуют что-то озорное, меняются краски прожекторов, а Вадим и таллиннский коллега Валера Данилевский не знают, что предпринять. Наконец Данилевский, хитро усмехнувшись, подозвал метра. Тот выслушал его и, серьезно кивнув, отошел.

— Что ты придумал? — спросил Вадим.

— Сейчас увидишь.

Номер варьете закончился, и к Филину заскользил официант с подносом. Он споткнулся у самого стола, и мороженое, перевернувшись, потекло по прекрасно сшитому пиджаку. К столу бежал метр, официант пытался салфеткой вытереть лацканы костюма. Вадим не слышал, что говорил Филин. Он только увидел, как Лосинский поднялся, развел руками, видимо, извиняясь перед дамой, и заспешил к выходу.

— Он в номер идет, переодеваться, — сказал Данилевский, — пошли.

Они встретили Филина на этаже. Коридор был пуст, слабо освещен. Лосинский подошел к двери, достал ключ.

— Руки, — тихо сказал Вадим, толкнув его стволом пистолета в бок.

— Неплохо, — усмехнулся Филин, — поздравляю вас.

Потом были долгие допросы и долгие беседы. И Орлов понял, что его собеседник человек незаурядный. Займись Лосинский настоящим делом, он мог бы достигнуть многого.

Итак, они пили чай и говорили о книгах. Наконец Лосинский, хитро прищурившись, спросил:

— Так что же вас занесло в такую даль?

— Долг, Александр Петрович, дело.

— И вы хотите, чтобы я помог вам?

— Хочу.

— Но вы же знаете мой принцип — я никого не продаю.

— Но я знаю и другое.

— Что именно?

— Вы единственный человек, который как никто осведомлен о моих клиентах.

— Дорогой Вадим Николаевич, еще Екклезиаст сказал, что знания увеличивают скорбь.

— Александр Петрович, расскажите мне о Суханове.

— Это другое дело. Я очень привязан к нему. Он добрый, смелый и честный парень.

— Так почему же он бежал?

— Вы верите, что он мог ограбить кого-нибудь?

— Думаю, что нет.

— Думаете или нет?

— Скорее нет.

— Тогда знайте, он даже мне мало говорил об этом.

— Он любил женщину, а она попросила спасти ее дядю, который вырастил ее. Этот дядя, с ее слов, был жестоко обманут, и если эти вещи найдут у него, то осудят и ее и дядю.

— И их привезли к Суханову?

— Да.

— Поэтому он не подавал кассацию?

— Да.

— Неужели вы, Александр Петрович, с вашим опытом так и не узнали, кто эта женщина?

— Я знаю только ее имя — Наташа. Валентин открывался мне не сразу. Видимо, мое прошлое мешало ему стать откровенным. Но у нас оказалось общее увлечение.

Вадим поставил стакан с чаем и с недоумением посмотрел на Лосинского.

— Вас это удивляет, но тем не менее это так, мы оба любим одного писателя.

— Кафку?

— Ну зачем же столько иронии? Алексея Николаевича Толстого. Да, дорогой Вадим Николаевич, именно его. И именно от бесед о его познании людей и мира мы перешли к нашим беседам.

— Но все же, почему Суханов бежал?

— Знаю лишь одно; как-то он выяснил, что дядя Наташи — не дядя, а любовник, и понял — она растоптала его чувства и жизнь. Он бежал, чтобы мстить.

— Вы знали о подготовке к побегу?

— Даже если бы я знал, неужели я повесил бы на себя лишнюю статью, которая формулируется как недонесение о преступлении? А потом, я не посоветовал бы ему это делать.

— А что бы вы посоветовали?

— Я бы посоветовал написать вам письмо.

— Мне лично?

— Нет. Вашей службе вообще.

— Александр Петрович, кто такой Каин?

— Подручный этой сволочи Хомутова.

— Что вы знаете о нем?

— Ничего. Только имя — Юрий. И знаете, почему я вам об этом говорю? Узнав, кем был Хомутов, я через третье лицо сообщил о нем.

— Вы?!

— Да, представьте себе. Конечно, я преступник, это понятно. Но война застала меня в Смоленске, и я насмотрелся на таких, как Хомутов. Немцы были всякие. Злые, добрые, снисходительные. А эти… Они выслуживались, соревнуясь в жестокости и подлости. Но это я говорю только вам.

— Спасибо, Александр Петрович. Скажите, вы освободитесь через два года и что дальше?

— А что я умею, Вадим Николаевич? Только то, что умею.

— Неужели все по новой?

— Знаете, если вы опять будете брать меня, обойдитесь без мороженого. Я не носил и никогда не буду носить оружия.

Вадим поднялся, протянул Лосинскому руку.

— До свидания, Александр Петрович. Помните, вернетесь, я помогу вам. С вашей головой можно принести много добра.

Лосинский усмехнулся. Он поглядел вслед уходящему Орлову, думая, что слишком поздно ему менять профессию.

Корп ждал внизу.

— Ну как, поговорили?

— Да.

— Удачно?

И внезапно Вадим понял, что этот мастер комбинаций, сам того не желая, подсказал ему единственный правильный ход.

— Ермаков у себя?

— Конечно.

— Он мне срочно нужен. Мне необходимо связаться с Москвой.

Ермаков колдовал над картой, расставляя на ней понятные одному ему флажки.

— Анатолий Кириллович, нашли Суханова?

— Да, видите эти флажки, завтра он будет задержан.

— Анатолий Кириллович, а он не сможет уйти из под контроля?

— Исключено.

— Тогда слушайте.

И Вадим изложил Ермакову суть дела.

— Я это не решаю, Вадим Николаевич, мне нужно распоряжение.

— У вас есть ВЧ?

— Конечно.

— Я позвоню в Москву.

— Пойдемте на узел связи.

Полковник Губин служил в МУРе давно. Он помнил Осипова, Тыльнера, Ляндреса, Данилова. Да вообще он многих помнил и со многими работал. Ему давно уже пора было на покой. Он и сам понимал это и даже два рапорта подавал. Но его просили остаться. Он ушел с активной оперативной работы и подключался только к разработке особо сложных операций. Когда-то благодаря ему взяли Филина, это его память и ум аналитика позволили точно и быстро составить план мероприятий по ликвидации преступной группы. Сейчас он работал в архиве, писал книги по истории МУРа, которые с удовольствием печатал «Юриздат», преподавал в средней школе милиции.

Он был высок, сухощав, всегда подтянут. После ухода с конкретной оперативной работы Губин не снимал полковничьей формы, которая сидела на нем так, что молодые сотрудники постанывали от зависти. Каждое утро подтянутый, корректный, не позволяющий себе никаких вольностей и требующий от других безусловного уважения, он появлялся на работе. Но что бы ни делал полковник Губин, все знали: документы, подписанные им, можно не проверять. Иногда Кафтанов поручал ему дела, требующие особой деликатности и такта.

Так случилось и на этот раз.

Губин ознакомился с документами, ушел к себе, проверил кое-какие бумаги и попросил у Чигарина три личных дела уволенных из органов офицеров. Полдня он звонил по телефонам, встречался со стариками муровцами, потом попросил дежурного по Управлению дать ему на час машину и привезти в МУР гражданина Тохадзе, проживающего, как ни странно, в гостинице «Космос». В гостинице, куда не каждый командированный смог бы попасть. Но нынче многое изменилось. Появился термин — деловые люди. Под этой категорией подразумевались люди, могущие все. Правда, наконец-то взялись за них. Серьезно, как надо. Сначала за тех, кто патронировал им, а потом и за них.

Машина привезла Губина к дому 26 по Грузинскому валу. Он вошел в этот огромный двор и сразу увидел того, кого искал. На лавочке среди мирно беседующих пенсионеров сидел человек лет пятидесяти пяти, седой, с испитым лицом. На лацкане его серого костюма разместились три ряда колодок, с правой стороны отливал эмалью знак «Отличник милиции».

— Савельев, — окликнул его Губин.

Савельев поднял глаза и улыбнулся показно радостно, улыбнулся так, чтобы все видели, как близок он с этим подтянутым полковником.

— Степан Андревич, — Савельев встал и пошел к Губину.

Тот словно не заметил протянутой руки. Словно не было ее вовсе.

— Брезгуешь, — зло спросил Савельев, — ветераном милиции брезгуешь?

— Во-первых, вы не ветеран. Во-вторых, брезгую. В-третьих, при увольнении из органов вы были лишены знака «Отличник милиции». В-четвертых, за пятнадцать лет и три месяца вы не получили ни одной медали, даже с собачьей выставки.

— А тебе что!

Лицо Савельева стало нездорово красным.

— Ты зачем приехал, а? Зачем, скажи? Мало, что вы всю жизнь мою сломали, инвалидом сделали…

— Свою жизнь вы сломали себе сами, а инвалидом вас сделала водка. Теперь слушайте меня внимательно. Много лет вы позорили звание офицера милиции. Мы терпели, надеясь, что вы, Савельев, одумаетесь. Потом приняли меры. Мы исключили вас из нашей среды. Но это не послужило вам уроком. И вы взялись за старое. Зачем вы дали Тохадзе адрес подполковника Орлова?

— А ты докажи. Понял, Губин, докажи.

— Докажу. А также докажу, что вы пытались дважды быть посредником при даче взятки.

— Не докажешь, понял, не докажешь, — брызгая слюной, с ненавистью прокричал Савельев.

— Через час Тохадзе даст показания, и тогда я сам приеду за вами с постановлением прокурора о вашем аресте. Вы пытались опозорить трех человек, которые, хотя и были молодыми, не побоялись сказать вам правду.

Савельев молчал.

— Зубова, Блинкова и Орлова. Хотели опозорить троих замечательных ребят. Не выйдет. И не вздумайте, Савельев, податься в бега. Вы меня знаете. Найду под землей.

Вечером Губин докладывал Кафтанову. Как всегда, сухо и конкретно.

— Адрес Орлова дал Тохадзе Савельев…

— Тот, которого выгнали в шестидесятых годах? Был еще громкий суд офицерской чести.

— Так точно. На суде выступали Зубов, Блинков и Орлов. Четыре года назад на работу к жене Зубова пришла некая Козлова, предлагая взятку за освобождение сына, та отказалась. Козлова написала заявление о вымогательстве. Та же история повторилась с Блинковым, потом Орлов.

— Эта сволочь взяла деньги у Тохадзе?

— Да, триста рублей.

— Где Савельев?

— В восемьдесят восьмом отделении.

— Дело возбуждено?

— Так точно.

— Спасибо, Степан Андреевич. Вы написали рапорт?

— Безусловно, — Губин раскрыл папку и положил на стол аккуратно сколотые бумаги.

Кафтанов взял их, начал читать, и тут зазвонил телефон.

— Кафтанов… Так… Так… Понимаю… Молодец, Вадим… Это дело… Сейчас доложу заместителю министра. Жди звонка.

Кафтанов положил трубку, посмотрел на Губина, улыбнулся.

— Знаете, Степан Андреевич, а Орлов-то — гений.

— Будем ждать? — спросил Ермаков.

— Да, — Вадим достал сигарету и отошел к окну. Он смотрел на степь, думая о странности своей работы. Почему он должен большую часть жизни проводить в бесконечной погоне за кем-то? Почему люди не хотят нормально работать, жить в ладу дома, смотреть телевизор и ходить на футбол? Почему?

— Вадим Николаевич, — спросил Ермаков, — что, Суханов действительно опасный преступник?

— В том-то и дело, что он виноват только в побеге.

— Так его дело пересмотрено?

— Пока нет, но непричастность его к преступлению установлена точно.

— Вот олень глупый. Господи, какой же глупый человек. Странная жизнь пошла. Раньше люди от нужды или голода воровали, теперь от сытости. Помните статью в «Литературке» про грузина одного? У него сорок костюмов было. Зачем человеку добра столько?

— Не знаю, Анатолий Кириллович, сейчас это называют странным словом — вещизм. Другое ужасно— страсть к накопительству. Бессмысленная и порочная. Мне как-то один человек сказал, мол, собирает он все это на черный день.

— Эх, Вадим Николаевич, — Ермаков махнул рукой, — черный день у всех у нас один. И как он подойдет, никакие вещи не понадобятся и никакими деньгами ты от госпожи с косой не откупишься. Я лично так понимаю — одеться красиво надо, квартиру приятно обставить, телевизор цветной купить, хорошо бы машину приобрести. Человек комфортно должен жить, так, чтобы радость была. А деньги эти дикие счастья не приносят. Вот я…

Вадим так и не узнал, что хотел сказать Ермаков, словно колокол, зазвонил телефон спецсвязи.

— Вас, товарищ Орлов, — сказал дежурный телефонист.

Голос Кафтанова был слышен так, словно он говорил из соседней комнаты.

— Заместитель министра дал добро. Вопрос согласован на всех уровнях. Но помни, Вадим, какая ответственность лежит на тебе. К операции подключаются все службы транспортной милиции. МВД высылает в твое распоряжение специальную группу. Действуй и помни. Счастливо тебе.

Генерал положил трубку.

— Ну как? — спросил Ермаков.

Вадим не успел ответить, как вновь зазвонил телефон. На этот раз подозвали Ермакова.

Разговор был коротким, подполковник положил трубку и сказал:

— Я в вашем распоряжении, Вадим Николаевич.

— Пойдемте к карте, Анатолий Кириллович, вы мне кое-чего покажете.

Ветер раскачивал огромные звезды. Казалось, что они противоестественно низко висят над степью, живущей своей особой ночной жизнью.

Он лежал в ночи, мучаясь от холода, впадая в короткую дремоту, вернее, забытье. Но и в этом забытьи он видел такие же звезды, только еще более низко висящие, почти у самого лица.

Когда-то в институте они с товарищами любили петь старую блатную песню о побеге.

Тогда его эти песни веселили. Теперь он вспоминал с отвращением их слова и даже мелодию.

Он бежал в эту бескрайнюю степь, зная точно, что выберется из нее.

Суханов в гонке всегда приходил первым. С того самого дня, как в далекие времена сел за руль машины в клубе юных автомобилистов.

У него еще не было четкого плана. Он еще не знал, как это случится, но в одном Валентин Суханов был уверен твердо — до Москвы он доберется.

Когда в зоне к нему подошел прибывший с последним этапом нагловатый парень из блатных и спросил: «Ты Суханов?», он сначала не понял, зачем мог понадобиться этому человеку. Валентин вообще всю жизнь, еще с дворового детства, презирал подобных людей. И в Бутырской тюрьме, на пересылке, на этапе, здесь, в колонии, держал их на расстоянии. Он знал, что эта сволочь боится одного — силы. А силы у него хватало на четверых.

— Ну, — ответил тогда брезгливо Валентин.

— Слушай, кто сказал — не открою, да и не надо тебе. Но человек верный, законник. Ты его знаешь, он в Сокольниках в магазине пока пристроился.

— Семен?

— Он. И просил тебе этот человек верное слово передать, что баба твоя никакая тому человеку не племянница, а любовница, и что ты за их дело здесь срок тянешь, а они, падлы, там красиво гужуются.

— Ты! — сказал Суханов и рванул парня за куртку.

— Погоди, — пытаясь вырваться, сказал тот, — дослушай. Человек велел тебе кое-что припомнить. Ресторан «Архангельское», день рождения Семена и как быстро к тебе милиция приехала.

— Ну?

— А приехала она быстро потому, что тот самый дядя, как к тебе картинки привезли, так и навел.

Суханов почти не спал неделю, сопоставляя факты, вновь и вновь продумывая свои взаимоотношения с Наташей. И только здесь, анализируя все, разбирая свою любовь к ней, как маршрут огромной гонки, понял, что прав был этот блатной парень. Странная это была любовь. Год он ухаживал за женщиной. Они встречались, ходили в кино и кафе, она говорила ему о своей любви. Он привозил ей подарки из за рубежа. В тот год он с командой много выезжал. Наташа тащила его в ресторан, и почти всегда там появлялся ее дядя-отчим, какой-то крупный ученый. И обязательно, ссылаясь на недомогание, просил Наташу остаться у него, не бросать старика, хотя на этом старике можно было вместо подъемника толкать двигатель от «Мерседеса». И разговоры он заводил какие-то странные. О валюте, контрабанде, провозе ценностей.

Наташа говорила ему:

— Ты пойми, у меня, кроме дяди Юры, никого нет. Он спас меня, вырастил, помог стать такой, какой ты меня любишь.

Иногда Валентину казалось, что Юрий Петрович прощупывает его, проверяет, словно готовит для чего-то. Только один раз она приехала к нему. И они провели вместе всю ночь, и близость их была нежна и прекрасна. А утром, рыдая, она рассказала о своем горе и об опасности, грозящей ей, и он велел привезти картинки к нему. В десять их привезли, а в одиннадцать пришла милиция. Утром, тем самым прекрасным утром, когда она вдруг рассказала ему о своем горе, Наташа сказала, что может случиться с ним самое страшное. Но он должен помнить — она его жена и не бросит его до конца жизни. Пусть арест, пусть суд, пусть срок. Ей надо время найти виновного и через год, максимум, он будет на свободе.

И он прошел все. Арест, следствие, суд. Он взял на себя вину. Только одно тогда поразило его: как на даче у Муравьева могли найти бутылку шампанского с его отпечатками пальцев?

День рождения Семена, странный день рождения, на котором и выпили всего одну бутылку, а потом уехали.

Вот, значит, как обошлись они с ним. Ничего, он найдет их в Москве. Нет, не их. Юрия Петровича найдет и отвезет в милицию. Нет, все-таки и ее, пусть там она расскажет о той ночи и о том утре. А потом…

Что случится потом, ему думать не хотелось.

Ночь уходила, и звезды все дальше и дальше удалялись от земли. Вскоре они сделались едва различимы и совсем исчезли, а небо вновь стало розовым, потом ярко-желтым.

Пришло утро. Второе утро его многодневной гонки. У него был хлеб, а рядом — озеро. Единственная опасность заключалась в том, что он должен пересечь дорогу. Валентин подполз к ней и долго лежал, прислушиваясь. Звуки степи были однообразны и звонки. Они слагались из пения неведомых ему птиц и шума ветра. Суханов поднялся, рывком пересек дорогу и скрылся в прибрежных камышах. Он умылся холодной, пахнущей камышом водой. Ему хотелось раздеться, броситься в воду и плыть к другому, далекому берегу.

О том, что ждет его там, он и не думал.

Суханов разломил хлеб пополам. Путь не близкий. Съел половину и запил водой. Теперь он вновь готовился к гонке. Он помнил обо всем. Вдалеке он услышал рев мотора. По звуку безошибочно определил, что где-то недалеко прыгает по ухабам «уазик». Валентин спрятался в камышах, наблюдая за дорогой сквозь их круглые, упругие стебли. И почему-то вдруг вспомнил, как в Пицунде в ресторане «Золотое Руно» он впервые увидел Наташу и смотрел на нее сквозь растущий на террасе бамбук.

Машина остановилась в нескольких метрах от него. На землю выпрыгнул молодой парень в сером вельветовом костюме и темно-синей рубашке. Он огляделся и начал раздеваться. Оставшись в одних плавках, он достал с заднего сиденья тренировочный костюм и резиновые сапоги. Потом так же не спеша вынул из машины нечто похожее на резиновый матрас, приспособил к нему ножной насос, качнул несколько раз, и на дороге оказалась надувная лодка. Парень вынул удочки и, насвистывая, поволок лодку к озеру. Валентин глядел, как яркий овал лодки уходит все дальше и дальше, и не верил своему счастью. Машина. Теперь у него машина. Он вылез из камыша, подошел к «уазику». Зеленый капот еще хранил тепло и пах знакомым запахом автогонок и многодневных ралли. На сиденье лежал костюм. Чужой костюм, рядом с ним валялась черная кожаная кепка, тоже чужая. Чужим было все — носки, туфли. Он никогда в жизни не взял ничего чужого. Но голос внутри сказал: «Помни, все помни». Валентин взял пиджак, в нем был бумажник. Раскрыл его и увидел паспорт. Лицо на фотографии чем-то напоминало его, и деньги там были. Рублей, наверное, двести. Он положил все это обратно. Хлопнул по капоту, прощаясь с машиной, и услышал грохот. Где-то вдали летел поисковый вертолет. Тогда он скинул робу, ботинки и серую рубашку, стремительно переоделся, прыгнул в машину и включил зажигание.

Ах, как давно он не испытывал счастья движения!

Как давно. Машина была послушна каждому прикосновению руки. Он жал, жал на газ, и степь летела ему навстречу стремительно, как раньше гоночная трасса. Газу, еще газу!

Валентин увидел вдалеке маленький домик аэропорта, он все приближался и приближался. На взлетной полосе прогревал двигатели двукрылый «АН».

Скорее. Скорее.

Он затормозил у входа. Выскочил из машины и увидел двух милиционеров. Они шли к нему, и все оборвалось, похолодело, и кончилось счастье. Это был преждевременный финиш его многодневной гонки.

— Вы, товарищ, здесь оставляете машину? — спросил сержант.

— Да. Я последним рейсом вернусь, — хрипло ответил Валентин.

— Тогда прошу отдать мне ключи.

— Почему?

— Вы из геологической партии Ерымова?

— Да, — постепенно спокойствие возвращалось к нему.

— Совершен побег, преступник может воспользоваться машиной.

— Ключи в зажигании.

— Прилетите, мы вам их вернем.

— Спасибо, — ответил Валентин и только теперь почувствовал, как из-под кепки на лоб течет пот.

Сержант козырнул, освобождая дорогу.

Валентин вбежал в маленькую комнату, бросился к кассе.

— Один билет до Алма-Аты.

— Ваш паспорт, — ответила кассирша.

— Пожалуйста.

Она раскрыла его, не глядя на фотографию, начала записывать фамилию.

А в алма-атинском аэропорту, огромном и шумном, Суханов взял билет на Москву.

До рейса оставалось два часа, и он пошел в парикмахерскую.

— Побрить и постричь, — попросил он мастера.

— У вас странная стрижечка, — мастер обошел его со всех сторон, словно скульптор, работающий над глыбой гранита.

— Я геолог, в поле, знаете ли, так удобнее.

— Может быть, я в ваших полях не был. Домой едете?

— Да, домой.

— Знаете, что я сделаю? Я вам выбрею пробор. Получается очень модно. Короткая стрижка и пробор. Вы будете похожи на Макнамару.

— На кого? — изумился Валентин.

— На Макнамару, был такой сенатор в США.

— А вы его стригли?

— Нет, мне о нем рассказывал один клиент, журналист.

Ах, какое блаженство почувствовать на лице горячее прикосновение компресса. Потом мастер натер его кремом, потом сделал массаж, потом… Да много чего было потом.

Он вышел из парикмахерской, держа кепку в руке.

По аэропорту шел не бывший зэк. Шел похожий на сенатора Макнамару подтянутый, элегантный человек, летящий по своим весьма важным делам.

Он купил сумку с надписью «Олимпиада-80», в соседнем ларьке приобрел зубную щетку, помазок, крем для бритья, станок и лезвия. Теперь он был настоящий пассажир, с багажом. Человек, ни у кого не вызывающий подозрение. Потом Суханов сидел в ресторане аэропорта, ел комплексный обед, казавшийся ему необыкновенно вкусным, курил и бездумно смотрел на стоящие на летном поле самолеты.

Да, он не был преступником. Он был честным и наивным человеком, почерпнувшим сведения о побеге из книг и кинофильмов. Будь он осторожнее, злее, матерее, он наверняка заметил бы крепких молодых ребят, которые сидели с ним в парикмахерской, обедали вместе в ресторане, вели его по зданию аэропорта.

С той минуты, когда руководство МВД дало добро на проведение операции под кодовым названием «Побег», цепь случайностей преследовала Суханова.

Люди, проводящие операцию, изучили психологию этого человека, выстроили за него цепь нужных им действий и незримо руководили его поступками. В операции этой было учтено все: личность Суханова, его нравственные критерии, его спортивные качества, его состояние на сегодняшний день. В дело даже пошла телеграмма, данная Сухановым из аэропорта, по адресу, проштампованному в бланке прописки чужого паспорта:

«Тургай, улица Ленина, дом 4. Козлову Валерию Григорьевичу. Машина у аэропорта Козы. Деньги и вещи вышлю в ближайшее время. Простите меня».

Если бы он знал, что по этому адресу находится Тургайский отдел внутренних дел. Если бы он знал, как, проверяя арматурные ведомости осужденного, подполковник Орлов подбирал костюм, рубашку, носки, кепку. А потом, одев во все это лейтенанта Рево, отправил его именно туда, где спрятался Суханов. Всю ночь специальная группа наблюдала за передвижением Суханова, пользуясь приборами ночного видения. Но Суханов не знал об этом. Он продолжал свою многотрудную гонку. Сейчас он думал только о том, что ждет его в Москве.

Объявили посадку, и он с группой пассажиров пошел к самолету. Место его было у окна, а рядом сел плечистый человек в кожаном пиджаке. Самолет взлетел, и Суханов заснул сразу же.

Вадим смотрел на него и думал, что главное теперь — Олег Кудин по кличке Чума. Не простой парень Олег Кудин, друг и поклонник заслуженного мастера спорта Валентина Суханова.

Олег Кудин готовил машину к гонке. Впервые он решил выступать на «багги». Кухарский не советовал ему садиться на это «подобие автомобиля», не «портить руку», но разыгрывалось первенство Московского ДОСААФ именно по этому классу машин, а главное, соревнования ДОСААФ были первыми, в которых Олег Кудин мог принять участие после всего, что с ним произошло.

У него был второй разряд, как у автогонщика. Любое призовое место давало ему первый. А победа — звание «Мастер спорта СССР».

Черный серебряный квадрат был заветной мечтой Олега Кудина.

Председатель райкома ДОСААФ Николаев сказал ему:

— Ты, Олег, у нас самый сильный гонщик, выиграешь осеннее первенство, будем рекомендовать тебя в сборную столицы. Готовь машину.

И он готовил машину. Он разобрал ее, словно детский грузовик. Ощупал каждую гайку, шестерню, болт. Бесконечно менял детали, даже внес определенные конструктивные новшества в облегчение своих «багги». Осенняя гонка должна была состояться десятого октября. У Кудина еще было время, тем более что Кухарский, хоть и не одобрял этот вид машин, все равно помогал. А он был великим специалистом. Вообще эта осень должна была стать счастливой для Олега. Светка ждала ребенка, он поступил на подготовительное отделение заочного автодорожного института. Все шло, как надо. Даже мать наконец успокоилась, переехала к Светке помогать по хозяйству. Правда, с деньгами было туговато. Но он брал учеников по вождению. Преподавал частным образом. Это законом не возбранялось.

Олег копался в двигателе, напевая что-то о матросе, сошедшем на берег. За этим занятием и застал его Саша Крылов.

— Привет, Олег, — Саша улыбнулся добро и широко.

Он действительно был рад видеть Кудина.

— Здорово, лейтенант Саша, — Олег тоже обрадовался. — Ты куда пропал?

— Да все дела.

— Жуликов ловишь?

— Ловлю.

— Ну и как?

— Да замечательно.

— Ну и молодец. Я руки не подаю, видишь, весь в солярке. Ты чего же, обещал в гости заехать. Светка пельменей налепила, подругу позвала.

— Да не мог я, ну а подруга как?

— Что как?

— Ну вообще?

— Вообще классная девчонка. Ноги из коренных зубов растут. Со Светкой в Доме моделей работает.

— Знаешь, Олег, наколку себе сделаю.

— Нет в жизни счастья, что ли?

— Ее. Ты скажи, что это за чудо у тебя?

— «Багги». Слышал? Я записан на ней на осеннее первенство.

— Олег, — голос Саши даже сел от волнения, — дай прокатиться.

— Ты машину-то хоть водил?

— У меня права.

— Это ты ГАИ говори. Умеешь?

— Конечно. Один круг по двору.

— Ладно, я скорость закреплю, и езжай.

Крылов залез в машину, выжал сцепление, и «багги» покатилась по двору.

— Спокойнее, — кричал Кудин, — так! Молодец! Доверни руль! Круче! Так! Теперь ко мне.

Машина остановилась, и из нее вылез ошеломленный новизной ощущения Саша.

— Слушай, Олег, я тоже хочу автоспортом заняться.

— Ты тогда из милиции уходи. Автоспорт любит постоянство.

— Ты прав, любое настоящее дело любит именно это.

— Саша, ты ко мне в гости пришел? — поинтересовался Кудин.

— Да нет, Олег, по делу. Ты погоди. Мы с твоим Сухановым разобрались и доказали его непричастность к краже.

— Это ваш длинный, в замшевом пиджаке сделал?

— Да, наш шеф.

— Молодец.

Кудин помолчал, вытирая руки концами.

— Не ожидал, — криво усмехнулся он.

— Почему?

— Больно модный. Такой, знаешь, фраерок от милиции.

— Напрасно ты так. Он мужик прекрасный и работник один из лучших. Это он попросил меня зайти к тебе. Орлов и сам бы приехал, но он в командировке.

— А что случилось?

— Суханов бежал.

— Как?

Кудин сел на горячий радиатор и, матерно выругавшись, вскочил.

— Как? — снова спросил он.

— Ты что, не знаешь, как бегают?

— Зачем, он же невиновен?

— Он еще этого не знал. Он убежал мстить тем, кто его засунул в тюрьму.

— Ментам, — ужаснулся Кудин.

— Да нет, тем людям, которые привязали к краже сначала тебя, а потом его.

— Он не сможет с ними разобраться. Суханов не из того профсоюза.

— Он придет к тебе. Я думаю, сегодня. Ты должен сделать все, чтобы он явился с повинной.

— Я сделаю, Саша, скажи своему шефу.

— Мы очень надеемся на тебя.

— А что мне делать?

— Я думаю, он придет и попросит твоей помощи. Ты позвонишь мне, скажешь, дружок с машиной есть, он отвезет нас к этим людям, и мы их возьмем.

— Я тоже буду участвовать, — глаза Кудина стали острыми, как ножи.

— Да.

— Ты же знаешь, у меня к ним счет.

— Только в пределах, Олег.

— Хорошо, Саша.

— Он знает твой старый адрес?

— Да.

— Ты несколько дней поживи там.

— Ради такого дела — хоть всю оставшуюся жизнь.

Самолет садился в вечернюю Москву, прямо в огни города, легшие под крыло. Но вот они проплыли мимо, появились посадочные знаки — открылся аэропорт Внуково. Машина, тяжело ударившись шасси, побежала по бетону полосы. Вадим посмотрел на Суханова. Тот спал. Его не разбудил ни толчок посадки, ни рев двигателей, ставший особенно отчетливым. Он толкнул его в плечо.

— Да? — Суханов открыл глаза.

— Извините, но мы прилетели.

— Спасибо. Это Внуково?

— Да.

Когда они вышли на трап, Суханов на секунду остановился. Вадим шел за ним, он не торопил его, понимая состояние этого человека. Они шли к автобусу, потом ехали на нем к двери аэровокзала. Здесь Суханова повели двое. Вадим знал этих ребят, от них мало кто уходил. Суханов вышел на площадь, и к нему подбежал таксист.

— В Москву?

— Да.

— Поехали. Не возражаете, я еще двоих возьму?

— Конечно, нет.

Такси выбралось со стоянки, за ним пошел обычный «жигуленок». Вадима ждала машина. В ней сидел Калугин.

— Ну как? — спросил он.

— Пока нормально.

Ожила рация.

— «Первый», «Первый», я «Пятый», как слышите меня, прием.

— «Пятый», я «Первый», слышу нормально, докладывайте.

— Все идет по плану, объект ведет себя спокойно.

— До связи, «Пятый», я еду в Управление, докладывайте мне через каждые полчаса.

— Понял вас.

— Поехали, Филиппыч, — Вадим откинулся на сиденье и заснул.

— Вам куда? — спросил шофер Суханова.

— На Арбат, на Новый.

— Сразу видно настоящего москвича — в голосе водителя послышалось одобрение, — приезжие говорят «на Калининский».

Валентин не ответил, он был поглощен встречей с Москвой. Когда живешь в ней, не замечаешь многого.

Привыкаешь к городу и все кажется неинтересным и обыденным, как собственная квартира. Часто истинный москвич ругает свой город за многолюдность, толчею, спешку. Что делать, он живет в столице, а у нес свой темп — стремительный. Хочешь не хочешь — подлаживайся к нему. Но стоит настоящему москвичу покинуть свой город, как на третий же день он начинает тосковать по нему. Когда-то Валентин впервые выехал за границу, на соревнования в Прагу. Три дня он ходил по ее улицам и площадям заходил в маленькие кафе, искал в магазинах сувениры для друзей. Он даже нашел улицу, которая понравилась ему больше всех. Называлась она Парижская. Солнце отражалось в огромных окнах представительств иностранных авиакомпаний, и Суханов чувствовал, что попал в преддверие мира, знакомого по книгам и фильмам.

А на четвертый день он проснулся с ощущением острой тоски, сначала он не понял, откуда она взялась. Но, выйдя в город, физически ощутил отсутствие арбатских переулков. Он отгонял первым, выиграл все заезды и, к изумлению команды, улетел в Москву.

Но сегодня он возвращался не из Праги, поэтому чувство его было более обостренным, тем паче он знал, что скоро вновь расстанется с любимым городом на многие годы. И он не просто смотрел из окна на пролетающие улицы и дома, он впитывал в себя их, стараясь запечатлеть в памяти, чтобы потом длинными ночами в бараке, закрыв глаза, мысленно ходить по ним.

Острой болью по сердцу ударил родной дом, открывшийся издалека. Суханов даже прикусил губу, чтобы не навернулись слезы на глаза. Машина проскочила Каменный мост, пронеслась по улице Фрунзе, нырнула в тоннель и, сделав сложнейший пируэт, вновь выехала к Гоголевскому бульвару, свернув на Арбат.

— Остановите здесь, — попросил Суханов.

— Пожалуйста, — весело ответил шофер.

Валентин расплатился и вышел. Такси отъехало. Суханов вошел в телефонную будку, набрал номер. Телефон молчал. Человек, занявший за ним место у автомата, повернулся внезапно и сел в «Жигули», стоявшие у тротуара.

— «Первый», «Первый», я «Пятый».

— Докладывайте.

— Объект набрал номер 241-78-74.

— Продолжайте наблюдение.

Вадим поднял трубку, позвонил дежурному.

— Немедленно установите номер 241-78-74.

— Есть.

— Я жду.