Глава 21
Ранним утром фельдмаршал Миних с парой десятков сопровождающих его офицеров выехал из села Сергиевского. До Тулы оставалось сорок с небольшим километров, которые всем хотелось преодолеть за один день — долгая дорога из Крыма людям порядком надоела. Да, Тула еще не конец пути, но, пока они воевали с крымчаками и изредка — с турками, до нее наконец-то дотянули линию чугунки. Причем не такую, как от Москвы до Питера, а с более толстыми рельсами, расстояние между которыми было полтора метра. Гонец, встретивший отряд прошлым вечером и сообщивший новость про чугунную дорогу, утверждал, что курьерский поезд на ней разгоняется аж до пятидесяти километров в час! Не сказать, что ему так уж сразу все поверили, и почти никто не понимал, зачем вообще надо мчаться со столь сумасшедшей скоростью, но, по крайней мере, господа офицеры теперь точно знали, что последний отрезок пути они преодолеют с комфортом. Тем более что курьерский поезд состоял не из двух или трех, как на Питерской дороге, а из четырех вагонов.
Последний, четвертый вагон был рестораном — или, если по-старому, то трактиром. Гонец утверждал, что там очень неплохо кормят, причем совершено бесплатно. Правда, ничего спиртного вообще не подают, но вот уж этому никто не удивился. В императорских курьерских поездах так было всегда.
В общем, все было почти прекрасно, и настроение офицеров немного омрачало всего одно обстоятельство — состояние здоровья Миниха. Старый фельдмаршал всю кампанию не давал ни малейшего повода вспомнить о своем весьма почтенном возрасте. Он разъезжал по всем полкам и батальонам, от авангарда до арьергарда, а однажды, когда какой-то совсем очумевший татарский отряд прорвался почти к расположению штаба, вскочил на коня, выхватил свою тяжелую саблю и лично отправил к Аллаху двоих крымцев, один из которых, судя по одежде и оружию, явно происходил из местной знати. Однако по пути в Москву Христофор Антонович простудился, и в Туле его уже ждал специально посланный императором врач. Причем не абы какой, а один из лучших учеников самого Кристодемуса.
Вообще-то фельдъегерь из Москвы сначала ехал, а потом скакал не только для сообщения о том, что в Туле господ фельдмаршала и сопровождающих его офицеров ждет поезд. Он привез два высочайших указа — о присвоении генерал-фельдмаршалу Миниху высшего воинского звания империи — генералиссимус. И о даровании оному титула светлейшего князя Таврического.
Артиллерийский капитан Алексей Аполлонович Братиков попал в свиту Миниха не просто так — как, впрочем, и все сопровождавшие бывшего фельдмаршала, а отныне генералиссимуса офицеры. Христофор Антонович лично отобрал тех, кому было что сказать на совещании по результатам Крымской кампании, которое должно было состояться в Москве в сентябре. Братикову там предстояло сделать доклад об опыте применения тактических мортир, коими он командовал — сначала батареей, а потом и дивизионом.
Капитан не был дворянином и происходил из самых низов. Собственно говоря, от рождения он получил только имя Алексей — во всяком случае, так его звала заменившая маленькому Лешке рано умершую мать старшая сестра Александра. Единственное, что мальчик запомнил из раннего детства, было постоянное чувство голода. Но потом сестру как-то заметила известная ворожея и сводница бабка Настасья и взяла ее в услужение. Понятное дело, братика не бросили на улице, хоть по младости лет его пока ни какому делу приставить было нельзя.
Маленький Леша боялся бабку с того момента, как увидел, хоть и был ей благодарен за то, что они с сестрой перестали голодать. Своим детским разумом паренек чувствовал, что эта старая женщина очень опасна, несмотря на совершенно безобидную внешность. Сестра Александра, увидев его чувства, поначалу над ними посмеивалась, но потом признала, что Анастасию Ивановну действительно есть за что побаиваться.
А в тридцатом году начались самые натуральные чудеса. Бабка вдруг ни с того ни сего оказалась вхожа к самому его величеству императору, да не просто так, а как доверенное лицо. Более того, государю была представлена и Александра, после чего она оказалась в Институте благородных девиц, а ее брат сначала попал в особый приют рядом с Лефортовским дворцом, а оттуда — в кадетское училище. Тогда же он обзавелся фамилией и отчеством, ибо до того как-то обходился без них, будучи всего лишь "Сашкиным братиком". Фамилия без особых изысков была образована от прозвища, а отчество ему и себе заодно придумала Александра — брат с сестрой стали Аполлоновичем и Аполлоновной. На вопрос — а что это за имя, неужели такое есть? — сестра ответила, что имя самое что ни на есть обычное. Не то римское, не то греческое, и в прихожей Лефортовского дворца висит картина, на которой тот Аполлон изображен голышом — наверное, только что из бани. Ничего так мужчина, на рожу довольно приятный и сложения видного. Вот только достоинство у него… ну примерно с твой мизинец, не больше. Так мне с ним не спать, в конце-то концов! А для отчества вполне сойдет.
— Впрочем, — спохватилась Сашка, — тебе о таких вещах знать еще рановато, иди да постигай военные науки со всем тщанием, и государь тебя точно не обойдет своей милостью.
Когда Алексей отучился в кадетах год, Александра вдруг куда-то исчезла. Однако бабка сказала, чтобы он не тревожился — сестра выполняет важное задание аж самого государя императора. И действительно, от нее раз в год приходили письма, на кои Лешка старательно отвечал, описывая свое молодое житье-бытье.
После кадетского училища Алексей окончил особые артиллерийские курсы и стал подпоручиком, с чем его в очередном письме сердечно поздравила Александра, добавив, что у нее тоже есть немалые успехи. Правда, более конкретно она про них написать не может из соображений секретности.
Потом бабка умерла, и письма стала доставлять подруга Александры, кою Алексей помнил под именем Анюта, но теперь она оказалась ее сиятельством графиней Браницкой-Брюс, да к тому же не Анной, а Екатериной Алексеевной. Впрочем, Алексей давно был в курсе, что в бабкином окружении таким метаморфозам удивляться не принято, поэтому он без затей спросил, как там обстоят дела у сестры.
— Сашка — просто талант! — заявила графиня. — Карьеру она сделала совершенно головокружительную, даже я ей иногда завидую. Но подробностей, сам понимаешь, тебе пока не будет. Вот вернется Александра домой, в Москву, и сама тебе все расскажет. Это произойдет не очень скоро, но вернется она обязательно.
— Так прямо и все? — не поверил Алексей.
— Ну, может, и не совсем все, но уж точно намного больше, чем я имею право рассказать сейчас.
Алексей кивнул. Выходит, сестра высоко взлетела, раз даже такой человек, как графиня, может ей позавидовать. Ну ничего, на оптимистичной ноте закончил свою мысль тогда еще подпоручик, мы тоже не лыком шиты. Глядишь, к возвращению сестры удастся подрасти в чинах, тогда не стыдно будет ей в глаза глянуть. Но все же интересно, до какого класса табели о рангах дослужилась Александра? Поди, не менее чем до восьмого, а это коллежский асессор, ежели сестра идет по статской линии, или титулярный камергер — по придворной. По военной же линии восьмой класс соответствует майору.
С тех пор прошло немало времени, за которое Алексей вплотную приблизился к намеченному им как ориентир восьмому классу.
В Крым он вошел поручиком, командиром батареи тактических мортир. После штурма Перекопа молодой офицер стал командовать уже дивизионом, то есть третьей частью всех тактических мортир в армии Миниха. Не из-за особых успехов при обстреле Перекопа, а просто потому, что командир второго дивизиона капитан Оболенский был серьезно контужен разорвавшимся от слишком частой стрельбы орудием и принимать участия в кампании более не мог.
Примерно на полпути к Бахчисараю поручику представился случай отличиться — передовой отряд на марше был атакован татарской конницей, причем с двух сторон одновременно. Именно здесь нападения никто не ждал, ибо места шли открытые, но татары как-то ухитрились незаметно приблизиться километра на три, и только тогда их обнаружили.
Для приведения тактической мортиры из походного положения в боевое по уставу требуется три минуты, если разворачивать их именно в виде мортир, стреляющих минами по навесной траектории. И сорок пять секунд, если как карронады-картечницы, у коих траектория настильная, но предельная дальность уверенного поражения всего двести пятьдесят метров. Столь заметная разница получалось потому, что для стрельбы минами мортиру надо было снимать с колесного станка, на котором осуществлялась транспортировка, и устанавливать на сошки и упорный блин сзади. А в режиме картечницы мортира оставалась на транспортном станке, по сути дела представляющем собой лафет, как у обычной пушки, только попроще и полегче.
В случае, если артиллерия подверглась атаке конницы, устав однозначно требовал развертывания мортир в виде картечниц, и Алексей уже открыл было рот, дабы рявкнуть соответствующую команду, но тут его одолело сомнение. До татар было далеко, и они пока клубились на месте, не начиная атаку, а около трех километров — это как раз предельная дистанция для минометов.
— Первая и вторая батареи в виде минометов, третья как картечницы, к развертыванию приступить! — скомандовал поручик. И вздрогнул, представив себе, что будет, если татары начнут атаку прямо сейчас. Чтобы проскакать два километра, коннице потребуется как те самые три-четыре минуты, которые нужны для развертывания, после чего татары окажутся вне зоны поражения основной массы мортир, буквально прихватив дивизион со спущенными штанами. Но ведь, насколько успел узнать поручик, татары почти никогда не начинали атаку сразу! Сначала им требовалось сбиться из длинного походного строя в плотную кучу, затем послушать, что скажут командиры и муллы для поднятия духа, и только потом атаковать с воем и криками "Алла!!!".
В общем, риск оказался оправданным- времени для развертывания хоть и впритык, но хватило.
— Угол сорок два, заряд тройной, вторая первой батареи, огонь! — скомандовал Братиков. Прежде чем открывать огонь двумя батареями, следовал произвести хоть какую-то пристрелку. Действительно, мина разорвалась метрах в пятидесяти от правого края татарской кучи — очевидно, сказалось влияние бокового ветра.
Быстро подсчитав в уме, поручик крикнул:
— Горизонталь двести семьдесят два, угол сорок два, заряд тройной, всем беглый огонь по десять мин!
Ибо времени делать пристрелочные выстрелы уже не осталось, татары двинулись вперед.
Вот тут всем стало наглядно видно, что такое тактическая мортира в режиме миномета. Да, точность была никудышной, больше половины мин рвались за пределами атакующей толпы, но оставшихся оказалось вполне достаточно. Недостатки мортиры искупались ее достоинствами — сравнительно малым весом, благодаря которому орудия могли быть быстро доставлены туда, где в них возникла нужда. Плюс малое время развертывания, но самое главное — огромная скорострельность. Самые опытные расчеты делали до десяти выстрелов в минуту! И даже новички, коих в дивизионе тоже хватало, пять, а то и шесть.
Через минуту с неболыиим огонь стих, и вовремя — татары, хоть и с заметными потерями, но вышли из зоны поражения.
— Угол и горизонталь как были, двойным зарядом еще по десять!
Вообще-то Алексей подозревал, что мины, выстреливаемые двойным зарядом, немного не долетят до татар, но времени высчитывать новый угол вертикальной наводки, да еще и пристреливаться после этого не было.
Молодой офицер оказался прав — почти все взрывы грохнули перед татарами, образовав на их пути сплошную стену огня и дыма. Сам того не подозревая, поручик Братиков реализовал принцип заградительного огня. Скорее всего, впервые в мире.
Татары попытались разделиться, чтобы обойти зону разрывов с обеих сторон, но все же понесли потери от шальных мин, взрывавшихся в стороне от основной массы. И, главное, потеряли время, за которое две батареи дивизиона Братикова успели переставить свои орудия с сошек и блинов опять на колеса. Так что, когда до врага оставалось двести пятьдесят метров, по нему ударил слитный картечный залп тридцати трех орудий калибром девяносто миллиметров.
Первый залп заставил татар несколько снизить скорость. После второго, грохнувшего секунд через десять после первого, некоторые остановились, кое-кто продолжал атаку, но многие повернули назад. И, наконец, третий залп, уже практически в упор, да еще поддержанный огнем пехоты, обратил противника в бегство. Вслед ему еще стреляли, но особого эффекта это уже не давало, ибо плотность построения противника сильно уменьшилась. Другими словами, драпали крымчаки не компактной толпой, а мелкими группами.
А вот на левом фланге, где действовал третий дивизион под командованием капитана Сергеева, причем строго по уставу, отбить атаку татар одним огнем не получилось, из-за чего самому Миниху и то пришлось вспомнить молодость и немного помахать саблей.
— Тебе, Леша, за этот бой точно положено следующее звание, так что верти дырочки в погонах, с сего момента ты штабс-капитан, — заявил фельдмаршал сразу после боя. — Знаю, что штабс-капитан тебе по выслуге и так положен был через три месяца, но производить через один чин я не имею права. Однако ты не расстраивайся — когда мы, дай-то Бог, Крым от татарвы очистим, многим офицерам внеочередную звездочку кинут, и тебе в том числе наверняка, лично прослежу. Ладно, а как у тебя с боезапасом?
Так себе, ваше высокопревосходительство. Картечей по восемнадцать на ствол, мин по девять.
— Да, особо не повоюешь, но нас скоро должен догнать обоз, да и серьезных крепостей впереди нет. Ну, а если весь твой припас истратим, придется заряжать мортиры, как обычные пушки — рассыпным порохом и картечью.
Однако до такого дело не дошло, ибо до самого Бахчисарая серьезных боев не было, а там армию догнал обоз. Впрочем, Бахчисарай удалось взять сравнительно легко.
Тактическим мортирам нашлась работа только под Кафой, где были разгромлены остатки татарского войска. Керчь взяла армия Берга, и на этом завоевание Крыма можно было считать законченным. Теперь предстояла зачистка, но это была в основном работа не для армии, а для жандармерии, отчего в Крым прибыли оба Измайловских лейб-жандармских полка во главе с самим Павшиным. А Братиков, как ему и было обещано, лишился приставки "штабе" перед званием и был включен в свиту отправляющегося в Москву генерал-фельдмаршала.
